Руслана ЛЯШЕВА. На трех китах: Бог, человек, природа

Несколько веков тому назад люди были уверены, что Земля держится на трех китах; благодаря науке, раздвинувшей горизонты познания, оплошность была устранена. Однако, структура троичности в мышлении нет-нет да и напомнит о себе то в богословских догматах о Троице в христианстве, то в философской аргументации Гегеля: тезис, мол, антитезис, снятие противоречия. Да, не надо далеко ходить за примерами, сами под руку подворачиваются. Вот книга, как говорится, еще пахнущая типографской краской: «Для тебя». Сборник произведений лучших писателей России, объединенных Гражданским литературным форумом: Выпуск 2. – М., Издательский дом «ПоРог», 2012. – 512 с. Гражданский литературный форум уклонился от «традиции», концепция сборника держится на трех «китах»: Бог, Природа, Человек.

Анна и Константин Смородины в повести «Заснеженная Палестина» провели отца Василия в Святой земле по легендарным местам, связанным с хождением Христа. Этим же, обычным для паломников маршрутом, следовал в 1911 году Иван Бунин, человек такой же искренней и глубокой религиозности, как недавно рукоположенный священник, выпускник Московской духовной семинарии, к которому в церковь Покрова Божьей Матери в пригородном селе Болшеве охотно приезжают из города послушать проповеди и исповедаться артисты, музыканты, художники. Отец Василий молится за своих духовных чад и, обращаясь к Богу, перечисляет их имена. А в России, в заснеженной Палестине, актриса Мила, закутанная в деревенскую шаль, провожает на пригородный автобус театрального завлита Галю; по дороге смотрят на реставрируемую древнюю церковь и видят высокого монаха в полушубке поверх черной рясы. «Изумленные, обе они остановились схватились за руки, словно ища поддержки. Они всё еще видели фигуру в черном, но вокруг – не метельное марево, а будто вечнозеленая роща, и тот человек, опустившись на колени, молит о чем-то, что имеет отношение к ним тоже. От земли под его ногами дышит теплом и тянет пряностями. Словно фимиам, окурил его сиреневый дым – и тут резко плеснуло в лицо ледяное крошево. Едва различимый сквозь метель, удалялся служитель Божий, в скуфье и рясе, но в полушубке поверх. В мгновение ока возникшее видение юга растаяло столь же мгновенно, потому что живем мы в суровой, морозной земле».

Молитва священника Василия из Палестины дошла до них, как видение, сквозь мороз и метель, с Божьей помощью облегчило их горе. Еще минуту-другую назад Галя, у которой умерла мать, чувствовала «гибель мира в себе, это разложение, распад. Она и жила, умирая, обращаясь в хаос, исчезая с лица земли вслед за мамой. И вдруг сквозь потерю, сквозь метель как боль возникла полнота: мир живет, причем живет как-то необыкновенно, непостижимо – здесь, в укрытой снегом глуши, на крохотной автостанции (вот по трассе ползут фары автобуса), и где-то там, где раскаленные камни, вечнозеленая роща, теплые воды и ослепительный свод небес. И все это связано между собой и сходится в ней, в Гале, и она не может умереть, и не умрет никогда».

Актриса Людмила тоже в минуты долетевшей до них молитвы как бы возродилась. Она страдала, от нее ушел муж, красавец Дима; и психиатр не помог одолеть депрессию, но тут страсть ушла, наконец, и настоящая любовь к миру и ко всему, созданному Богом, наполнила ее сердце.

Священник Василий, совершая паломничество, переживает точно такие же чувства, что раскрывает в своем состоянии Бунин (очерк «Геннисарет», Собрание сочинений в шести томах, т. 2, М., Саниакс. 1994, стр. 350): «В полутемной жаркой келье беззвучно плакали москиты. Блохи же Тивериады упоминаются даже в путеводителях... Но я поминутно говорил себе: Я в Тивериаде! Эта ночь была одной из счастливейших во всей моей жизни». Христианские очерки Бунина, как и стихи, выплескиваются из души на бумагу в стиле экстаза; такое отношение у Ивана Алексеевича только к Богу. «На берегу, среди колючих кустарников и розовых цветов олеандра, – груды белых камней, колонн: это и есть развалины знаменитой синагоги Капернаумской, куда столько раз, в такие же знойные дни, входил он, теснимый народом, искавшим коснуться его. Тишина, солнце, блеск воды. Сухо, жарко, радостно. И вот он, с раскрытой головою, в белой одежде, идет по берегу, мимо таких же рыбаков, как наши гребцы... Симон и Петр, «оставив лодку и отца своего, тотчас последовали за ним»...

Эти христианские, православные корни русской литературы, которые принесли великолепные плоды в творчестве Ивана Бунина, проявляют свою силу в произведении Анны и Константина Смородиных. Вот отрывок из «Заснеженной Палистины»: «Прошлое и настоящее, явь и быль сплелись, сплавились под знойным солнцем. Бедуины, пасущие овец, остатки крепости на холме, на вершине горы Фавор – храм. Отец Василий пропел тут тропарь Преображению Господню, приложился к земле у подножия. Именно в этой пыли апостолы, сознавая свое человеческое ничтожество, в ужасе упали ниц перед сиянием высшей тайны. У горы Фавор преображение совершается и со мной – так чувствовал отец Василий. И он, только что ничтожный, восставал из пепла и горячего здешнего песчаного праха, обретая новый образ. И те, кто видели его прежде, не узнают...» (стр. 430).

Сама собой напрашивается мысль, что «Заснеженной Палестиной» было бы хорошо открыть сборник «Для тебя» (второй выпуск «Гражданского литературного форума»), но составители решили иначе. Они после предисловия «Подвиг или побег?» Капитолины Кокшеневой, председателя ГЛФ, поставили повесть «Курбан-роман» Ильдара Абузярова. Возможно, они правы, поскольку запутанное переплетение богословских, национальных, артистических тем у Абузярова словно выплескивается из плавильного котла нашей жгучей современности.

Жертвоприношение и жертвенность

Алексей Степанович Хомяков, размышляя о проблемах историософии («Семирамида», Сочинения в двух томах, т. I, 1994), мудро высказался что в основе любого просвещения лежит та или иная религия – будь то грубое кушитское начало (необходимость) или духовность иранства, дескать, можно даже увидеть их взаимодействие, если применить к истории геологический метод: вкрапления одних племен и народов в другие, обрывы и т.п., что в полной мере реализовал в своих трудах Владимир Иванович Вернадский, обосновав концепции биосферы и ноосферы.

То, что взаимовлияние народов – вкрапления! – продолжается и по сей день, демонстрирует нам Абузяров. «Курбан-байрам» – это праздник жетрвоприношения у мусульман. Пятерка друзей, полный состав бывшего студенческого квинтета консерватории, едут на ферму, чтобы купить корову и принести в жертву Всевышнему. Первые страницы читаешь, опешив, да при чем; мол, Курбан-байрам? Где мусульмане и где Белосток, Польша! А дело в том, что музыканты – потомки тех татар, которых когда-то ханы привели с собой на службу польским и литовским князьям. Двое музыкантов – Стасик и Витош – делают успешную карьеру в столице, двое – рассказчик и Юнус (или Юся) – солисты филармонии в Белостоке, пятый – Венцеслав (или Вецек) – бизнесмен в родном городе, торгует нотами и грампластинками. Ассимиляция продолжается, они живут в ауре европейской музыки, но по-прежнему привержены обрядам предков.

Первая часть повести с юмором и грустью рисует процедуру жертвоприношения на ферме. Утонченным музыкантам здесь всё непривычно – «странный шум», как возле улья, от сотен коров под одной крышей и резкий запах, главное необходимость самим зарезать купленную буренку. Марусенька – имя телки напоминало имя больной балерины Марыси, о выздоровлении которой молили ребята. Почуяв недоброе, корова умчалась от них, и только глубокий снег в поле задержал ее: из снежного бархана торчала голова. Сторож пан Тадеуш принес с фермы ружье:

– Стреляй, – протянул он Юсе ружье.

– А вы? – переспросил Юся.

– Что я? А, нет, нет, – покачал он головой в ответ на умоляющий взгляд Юнуса. – Убивать тварь Божью я не могу. Вот разделать – это всегда пожалуйста...

– Нет, так нельзя! – сказал я, вставая на колени и зажимая голову руками. – Надо резать.

Рядом со мной на корточки присел пан Тадеуш с ножом:

– Ну, так на, режь.

Не знаю, зачем я взял из его рук нож. Закрыв глаза, прислушиваясь только к протяжному пению ветра, я снял перчатки и положил руку на огромную, теплую шею коровы, другой рукой поднося к теплу ее жизни лед тесака.

– Давайте короче. Долго ей еще мочиться? – заметил пан Тадеуш, он так и сказал «мочиться», в смысле мокнуть на снегу.

Сторож даже подбодрил музыкантов, мол, давайте режьте, не дрейфте. Стасик, 1-я скрипка квинтета, пришел на помощь 2-й скрипке: «...Положил руку мне на ладонь. Силы наши удвоились, а вскоре и утроились – это когда вдруг очень красивым бархатным баритоном, подняв глаза к небу, начал читать Коран Юся. «Во имя Бога милостивого и милосердного...» – пел он в такт с ледяным ветром. 2-я скрипка почувствовал, что «тонкие музыкальные пальцы Стасика дрожат, словно языки пламени».

Так, общими силами справились с ситуацией, теплая жидкость брызнула им на руки. «Раббям, прими эту несчастную жертву за бедную Марысю», – произнес вслух Витош то, ради чего они собрались.

Пан Тадеуш быстро разделал мясо, музыканты двинулись в обратный путь, завезли одну треть мяса в подарок детишкам детдома татарско-польского села Бохоники и вернулись в Белосток.

Вечером следующего дня студенческая компания – ребята с женами и с бывшими возлюбленными – собралась в музыкальном кафе у Вецека. Была здесь балерина Витуся, приехавшая вместе со Стасиком из Варшавы, а также пришла из больницы Марыся, чтобы посмотреть на Стасика, бывшего своего жениха, которого почти из-под венца увела подруга Витуся. Расходились поздно вечером, Стасик с Витусей шли, обнявшись, а Марыся печально смотрела им вслед. В сюжете дальше произошел трагический обвал.

Рассказчик, через пару месяцев вернулся с дачи и узнал, что Стасика и Витусю сбила машина. Стасику сделали несколько операций, балерины пожертвовали ему селезенку и почки. Витуся умерла, Марыся пошла на добровольную эвтаназию. Из любовного треугольника в живых остался Стасик, но потерял память, все забыл и никого не узнавал.

Рассказчик с женой Ганушкой пришел в больницу навестить друга и тайком от матери показал ему фотографию взявшихся за руки Марыси и Витуси. Узнает, нет ли? В глазах Стасика появился осмысленный блеск. Он «узнал»... двух ангелов, которые, когда он лежал в коме, не пускали его на мост (в небытие), балансируя вокруг него (балерины же) с легкостью снежинок.

Ильдар Абузяров, устами рассказчика, обобщает драматическую историю: «...Мы оказались счастливее Стасика, потому что, хотя он и был любим двумя самыми красивыми девушками мира, и не просто любим, а любим самозабвенно и самоотверженно, к сожалению, он не помнил их жертвенной любви. А мы помнили». После случившегося, соглашается с автором читатель, музыканты по менталитету стали еще больше европейцами. Исламская легенда, дескать, Бог запретил приносить в жертву людей, а только животных. Но и такое жертвоприношение перестало быть действенным. Убитая корова не принесла здоровья и счастья музыкантам, а вот добровольная жертва балерин спасла Стасику – самому талантливому среди друзей – жизнь.

Фклософско-богословская тема – что такое счастье? – осмыслена автором в таком ракурсе, что соединяет древние предания и обряды с современными проблемами человека. Бог и человек. Каждая историческая эпоха этот кристалл поворачивает новой гранью. Глобализм, блин! Отмахнется тинейджер и помчится на роликах за резвой подружкой.

Раб Божий. Или царь природы?

Тема человека у каждого писателя – центральная, особенно у тех, кого объединил воедино (хотя бы под обложкой книги!) не просто литературный форум, а гражданский (гражданин – государственный человек). И чего-чего только о человеке авторы сборника «Для тебя» не передумали и высказали. Потребителем человек стал у Николая Калягина («Крыжовник»), дворник Караманов у Александра Потемкина мечтает усовершенствовать генетику своего современника («Я»), квартирантка от нищеты совершила семейный суицид у Романа Сеячина («Квартирантка с двумя детьми»), «ученая» баба Васичку приютила от одиночества и не знает, как избавиться от нахлебника, у Лидии Сычевой («Альфонсиниада»), братья-подростки потянулись к городской Верочке, но она предпочла солдата и разбила сердце пацанов у Захара Прилепина («Верочка»), интересует женская судьба в эпоху рыночных преобразований Виктора Никитина («Федя Федёвкин») и Татьяну Соколову («Бомжик мой миленький»). Кaк прожекторами осветили человека со всех сторон.

Но самое большое впечатление на меня произвел рассказ (или повесть?) Петра Краснова «Новомир», возможно благодаря появлению в газете «Советская Россия» (№ 83, от 2 августа 2012 г.) колонки Владимира Пузия. Первая статья – «Страшнее саранчи». Руководитель производственного кооператива им. Ю.А. Гагарина в Оренбуржье, депутат, ученый, опытный профессионал так убедительно показал плачевную ситуацию в нашем сельском хозяйстве, что лучшего комментария к судьбе ЕрЁмина, получившего в детстве имя Новомир, но известного деревне больше по прозвищу Ерёма, не найти. До перестройки Ерёмин встал на ноги, ему доверили большой комбайн, а на селе механизатор был первый человек, но с реформами все из жизни Ерёмы куда-то исчезло – ни работы, ни радости, ни смысла жизни. Он спас из горящей избы двух односельчан, а сам будто бы оступился и упал в огонь. Погиб? Или добровольно свел счеты с жизнью? Об этом гадали мужики на поминках, но так и не решились сделать окончательный вывод.

«Третья часть посевных площадей в стране заброшена. На таких полях плодится саранча, – пишет В. Пузий. – Падение культуры земледелия ведет к распространению таких сельскохозяйственных вредителей как луговой мотылек, вредный клоп-черепашка, ряд хлебных жуков, например жук кузька и др. Но куда страшнее отсутствие заботы о родной земле у тех, кто восседает в высоких кабинетах. Об этом говорят все крестьяне».

Не только говорят, показал писатель из Оренбурга Петр Краснов, но, как бывшим комбайнер Ерёмин, уходят из жизни, отчаявшись увидеть нормальный порядок. Рассказ талантливый по замыслу и по стилю: народный сленг воссоздан безукоризненно. В сюжете возле Ерёмы неотлучно присутствует пародийный двойник – пес Юрок, бомжина, которому работать «заподло». Судьба «двойников» в финале резко разошлась. Человек не выдержал бессмысленной жизни, а животное на поминках хозяина, как на празднике, наелось до отвала.

Тут уж вывод надо самостоятельно делать читателю, сравнивая судьбу двух бомжей. Скотскую жизнь, выходит, утвердило двадцатилетие реформ на селе. Отказываясь от нее, Ерёмин сделал мужественный выбор. Произведение П. Краснова заставляет вспомнить небольшой рассказ Льва Толстого – «Три смерти». Умирает барыня от чахотки, измучив своими капризами и упреками всех близких и знакомых людей. Мужественно расстается с жизнью больной ямщик, подарив новые сапоги Сереге с просьбой купить потом камень на могилу. Весной безропотно падает в траву ель, срубленная для креста на могилу товарища. Стоицизм у народа, выработан христианством и тесными контактами с родной природой, куда после смерти не страшно вернуться. Преодоление трагедии у древних греков называлось катарсисом. Сильное внутреннее течение общечеловеческой культуры у многих этносов, сделаем такое обобщение, проявляется одинаково. В этом есть что-то жизнеутверждающее.

Третий «кит» – Природа

В сборнике «Для тебя» проявилось два аспекта темы. Герман Садулаев в очерке «Илли» познакомил российского читателя с чеченским эпосом о матери-волчице, в облике которой явлена сама Природа. Тем здоровье народ, чем больше природных качеств сохраняет. Эту мысль Садулаев выразил убедительно и ярко.

«Карагинские одиссеи» Бориса Агеева представили бесстрашных рыбаков-дальневосточников Кешу и Петруху; созерцая такой характер, душой отдыхаешь. Журналист Андрей, которого друзья взялись перебросить с необитаемого острова (обезлюдевшего) на Камчатку, не скрывает беспокойства и страха, когда утлая лодчонка попала в шторм. А те двое – хоть бы что! Уверены, спокойны, насмешливы. Прибыли как по расписанию, и шторм закончился. Вообще не хватает в современной литературе таких персонажей, как Кеша и Петруха. Скулят-скулят! Персонажи и их создатели-авторы. Какая первобытная стихия Натуры проявилась в шторме. Журналист и боится, и восхищается. Читатель тоже восхищается. Есть еще у Природы (значит, и у человека) порох в пороховнице! Не надо запугивать экологическим кризисом! Разруха в голове у некоторых, а не в Природе.

Рассказ Бориса Агеева наполнил сборник «Для тебя» чистейшим кислородом, как после майской грозы. «Люблю грозу в начале мая...», – воскликнул Федор Тютчев, наверное, предчувствовал появление в будущем этого рассказа Агеева. Не только рыбак рыбака, но и свояк свояка видит издалека. Перекликаются, понимаешь, из XIX столетия и XXI-го! Это и называется русской литературой.