Дмитрий ЕРМАКОВ. Спектакль. Повесть-пьеса
Название пьесы упустим. Оно неудачное. Это признаёт даже автор…
Место действия: помещение редакции районной газеты "Прожектор", в здании администрации муниципального района, которое, в свою очередь, стоит в центре среднестатистического города.
Время действия: наши дни, накануне каких-то очередных выборов.
Действующие лица:
Валерий Викторович Тарусов, редактор районной газеты "Прожектор", человек лет пятидесяти, невысокий, плотный, с короткими седыми на висках волосами, в тёмном костюме с галстуком, с постоянной озабоченностью на лице.
Ираида Семёновна, заместитель главного редактора районной газеты «Прожектор». Женщина 53-х лет выглядящая на 45, в зелёном костюме (юбка, пиджак), губы всегда готовы растянуться в улыбку. Причем, при различных обстоятельствах – это может быть едва заметная усмешка или весьма уважительная улыбка, или подобострастно растянутый от уха до уха рот.
Олег Григорьевич Сыромуков, 45 лет, сотрудник отдела ЖКХ газеты «Прожектор», заодно – отвечает в газете за спорт, «силовой блок» и многое другое. В газете уже лет десять (журналистский стаж – все двадцать). Похож на постаревшего Буратино с обломанным носом – длинный, сухой, с залысинами, впалыми щеками. Ноги при ходьбе почти не гнутся – последствие алкогольной зависимости. Одет при этом аккуратно, несколько даже щеголевато: идеальные стрелки на брюках, сияющие востроносые ботинки, свитер с закрытым воротом.
Лариса Ивановна, секретарь редакции, женщина непонятного возраста, кутающаяся в цветастую шаль, никогда не читающая газету «Прожектор» да и что-либо другое, все время говорящая по рабочему или мобильному телефону.
Анастасия Круглова, недавняя выпускница отделения журналистики местного вуза, часто смеется или едва не плачет (а то и плачет потихоньку), мечтательна.
Паша, «продвинутый» сотрудник редакции. Уже не молод (лет тридцать с чем-то), но одет по последней молодёжной моде. Мечтает о большем, чем районная газета (и не только мечтает, но и активно подрабатывает журналистикой на стороне).
Юрий Петрович Ерохин, сотрудник отдела сельского хозяйства газеты «Прожектор», по совместительству редактор литературного приложения «Литературный прожектор». Человек средних лет, одетый в явно дешёвые джинсы и довольно-таки потрёпанный серый свитер, носящий очки, журналист, уставший от журналистики, с литературными амбициями. Тайно пишет стихи. Но при этом частенько выступает в различных изданиях с острокритическими статьями. В своих текстах делает много ошибок, которые с недавнего времени бескорыстно исправляет Анастасия Круглова.
Василий Иванович Кошкин, сотрудник администрации района, его кабинет расположен этажом ниже редакции. В сером костюме, галстуке. Волосы разделены чётким косым пробором. Сорок лет.
Иван Смирнов, 45 лет, токарь шестого разряда, поэт.
Яков Павлович, 78 лет, ветеран партии и сельского хозяйства.
Алфей Иванович, 78 лет, ветеран партии и сельского хозяйства.
Уже прозвучал второй звонок. Гул голосов. Зрители заполняют зал. Те, кто уже уселись, встают, поднимают сиденья, пропускают запаздывающих. Люди на первых рядах в строгих костюмах, красивых вечерних платьях. Дальше – попроще. Дальние ряды и вовсе отданы студентам местного вуза: один из их преподавателей – друг автора пьесы, обязал студентов сходить на премьеру… У многих зрителей в руках программки. Но есть и с пакетиками чипсов в руках…
Да, премьера. В четвёртом ряду, на самом крайнем и самом ближнем к выходу месте сидит невзрачный человек: смятая вправо бородка, очки в тонкой, кажется, пластмассовой оправе, серый костюм, под ним серая же водолазка…
Звучит третий звонок, входят последние зрители, закрываются двери в зал. Звучит красивый мужской голос: «Уважаемые зрители, пожалуйста, отключите звуковые сигналы ваших мобильных телефонов». Мягко, постепенно гаснет свет в зале. Раздвигается занавес…
Коридор, стены до середины покрашены жёлтой краской, выше, до потолка – побелка. Ряд дверей с табличками: «Редактор газеты «Прожектор», «Секретарь редакции», «Отдел сельского хозяйства», «Отдел писем» и т.д.
Появляется и энергично идёт по коридору к своему кабинету редактор Тарусов. Поверх костюма расстёгнутая куртка. На лице уже озабоченность. Отпирает кабинет, снимает и вешает куртку на стоящую в углу вешалку.
Звонит телефон, стоящий на столе.
- Ну, началось… - Берёт трубку: - Да… да-да… - Слышны лишь отдельные слова: «да», «нет», «не знаю», «ну, мы же не можем»…
А по коридору мимо кабинета редактора идёт Ерохин. В пальтеце каком-то, в обмотанном вокруг шеи шарфе. Открывает дверь с табличкой «Отдел сельского хозяйства». Кладёт ключ на стол, подходит к шкафу, неожиданно похлопывает по боковой стенке:
- Ну, здравствуй, многоуважаемый…
Открывает шкаф, вешает на плечики пальто, снимает и наматывает поверх пальто шарф, вешает в шкаф, закрывает дверку, садится за стол, включает компьютер.
На актёре не соответствующие авторской воле не «явно дешёвые», а дорогие, явно не с рынка, джинсы. Свитер соответствует – серый и потрёпанный, даже, возможно, более чем нужно потрёпанный… Слышны голоса с задних рядом и шорох чипсовых пакетиков. У кого-то всё-таки зазвонил (мелодия гимна страны), но тут же и замолчал мобильный телефон…
В коридоре появляется Сыромуков, заходит почему-то в кабинет с табличкой «Секретарь редакции». Ещё выглядывает за дверь, торопливо осматривается. Возвращается к столу и достает из тумбы остаточек в бутылке водки. Наливает в хрустящий пластиковый стаканчик, выпивает. (Смешок на задних рядах). Выдыхает облегченно, садится за стол… Неторопливо убирает пустую бутылку в стол… Он как будто уже ничего не опасается, умиротворён.
Слышен уверенный стук каблуков. По коридору идёт Ираида Семёновна, в длинном чёрном плаще, в осенних полусапожках на не слишком высоких, но каких-то очень уж «звонких» каблуках, на ходу стряхивая воду со сложенного зонтика. Заглядывает в кабинет, где сидит Сыромуков.
- Здравствуйте, - подозрительно крутит головой, будто прислушивается (нет, скорее, принюхивается), на лице едва заметная улыбка (скорее, ухмылка), и, наконец, сосредотачивает взгляд на Сыромукове: - Вы как себя чувствуете, Олег Григорьевич?
- Спасибо, Ираида Семёновна. Уже хорошо, - отвечает с иронично-подчеркнутой вежливостью Сыромуков и включает компьютер.
Ираида Семёновна заходит и к редактору (с уже абсолютно точно видимой улыбкой). Но тот продолжает говорить (в основном слушать, в ответ только «помыкивает») и лишь кивком отвечает на её приветствие.
Ираида Семёновна выходит от редактора, подходит к двери с табличкой «Отдел писем», замирает, явно прислушивается к тому, что делается в соседнем кабинете, где Ерохин.
Ерохин перебирает какие-то бумаги, заглядывая в листы, печатает на компьютере.
Ираида Семёновна заходит в свой кабинет, плотно закрывает дверь за собой.
Торопливый перестук каблуков (очень лёгкий перестук). Девушка в шляпке, в красивом пальто, с зонтом-тростью не идущим ей, проходит по коридору, заходит в кабинет, где сидит Ерохин.
- Здравствуйте, Юрий Петрович…
- Доброе утро, Настя, - вскидывается Ерохин.
А по коридору неторопливо идёт модно (по-молодёжному) одетый, с рюкзачком за плечами и наушниками в ушах Паша.
У актёра играющего Пашу выпирает через цветастую («молодёжная» же!) болоньевую курточку округлое брюшко…
- Привет! - салютует в приоткрытую дверь Сыромукову. - Привет! - салютует редактору. - Проходит мимо своего с плотно закрытой дверью кабинета (в котором уже сидит Ираида Семёновна) и, заглядывая к Ерохину с Настей: - Здравствуйте, люди… львы, орлы и куропатки!
- Привет, Паша! - звучит в ответ от Ерохина.
Паша идёт в свой кабинет.
- Здравствуйте, Ираида Семёновна, с утра уж на ногах…
- Доброе утро, Павел Петрович, - сдержанно-официально отвечает Ираида Семёновна, отрываясь от распечатывания конвертов и чтения писем. На ней уже белые туфли и зелёный костюм.
Актрису играющую Ираиду Семёновну не любит и побаивается весь театр. Поэтому (автор, сидящий в зале, чувствует это) актёры, играющие Пашу и Сыромукова, с особым удовольствием изображают своё ироничное отношение к ней. Явно (на взгляд автора) переигрывают.
Одновременно во всех кабинетах:
Ерохин:
- Настя, послушайте какое стихотворение я нашёл в нашем архиве: «Я так бываю одинок! Насытившись водой и хлебом, я б, как святой отшельник, мог молиться под открытым небом!..»
Настя внимательно слушает, но ждёт когда Ерохин выйдет покурить, чтобы переобуться в туфли да и поправить кое-что в одежде…
Ираида Семёновна прислушивается к тому, что звучит за стенкой и бросает недовольные взгляды на Пашу.
Паша:
- Так-так, новости из сети… Чудесно!.. Под Мурманском обнаружен снежный человек… Кандидат в депутаты обнаружил снежного человека… Бред! Чудесно! Класс!..
Редактор всё ещё говорит по телефону, всё так же односложно отвечает:
- Да, да-да…
Сыромуков тоже отвечает по телефону (наигранно вежливо):
- Она ещё не пришла, позвоните, пожалуйста, позже. Всего доброго! - Кладёт трубку. - Нет, пусть доплачивают за секретаря! Я не нанимался… - осекается, увидев входящую в кабинет Ларису Ивановну.
- Здравствуйте, Лариса Ивановна… - хочет сдержаться, что-то теребит в руках… Но добавляет: - Вас тут хотели, - кивает на телефон.
- Здравствуйте! - не поняв юмора, отвечает Лариса Ивановна. Сняла плащ, поплотнее укуталась в цветастую шаль, сняла трубку и набрала номер. Заговорила сразу громко, безостановочно: - Ты себе не представляешь, в какую я попала пробку! Это невозможно… Как Колечка? Покушал?.. Да… Да-а… - И раскатывается вдруг смехом, долгим, уверенным. Если голос Ларисы Ивановны вполне женский, то смех её – приятный баритон.
Сыромуков тихонько постанывает, так, будто у него болят зубы, и поднимается из-за стола…
Всё это звучит одновременно, сливаясь в гул.
Сыромуков подошёл к кабинету, где сидят Ерохин и Настя:
- Пошли, покурим, певец доярок и механизаторов, - говорит, видя сначала только Ерохина, заглядывает чуть дальше в кабинет: - Здравствуйте, Настя.
- Доброе утро…
- Если только оно… да… действительно… того… - делает кислую гримасу Сыромуков.
- Пошли давай, - Ерохин нарушает его придуривание.
Звонит телефон, стоящий на столе. Ерохин тянет руку к трубке… и опускает:
- А! Пошли курить!
Ерохин и Сыромуков уходят.
Настя берёт трубку:
- Алло. Да. А он вышел, позвать? Что? Что-что?.. Какой каток?! Что?!
Ираида Семёновна заходит в кабинет редактора:
- Ерохин нас опять подставил… - говорит спокойно, улыбаясь.
- Да уж… - Тарусов недовольно морщится (потирает пальцем правой руки переносицу, будто поправляет очки, хотя очков у него нет. Это привычка не редактора «Прожектора» Тарусова, а актёра, носившего когда-то очки, но уже давно пользующегося контактными линзами).
- А Сыромуков пьян с утра пораньше…
- Да что вы! Не может быть, - говорит уже недовольно редактор.
- Может-может…
Паша в это же время в своём кабинете разговаривает по скайпу, причем, на немецком:
- Привет! Как дела? Я сижу в своей паршивой газете…
Автор, не владеющий немецким, как и никаким другим, кроме русского, языком, не мудрствуя лукаво, так и написал: «разговаривает на немецком». Режиссёр-постановщик сам, как мог, вспоминая школу, мучая словарь, озвучил для актера, тоже не владеющего немецким эту фразу. И сейчас актёр-Паша говорил на каком-то ужасающем наречии. И хотя говорил совершенно спокойно, вспоминался «бесноватый фюрер» из кинохроники с его визжащими тявкающими фразами… Задние ряды не преминули откликнуться смешками. Очень серьёзный седовласый господин с туго затянутым галстуком (даже в полумраке видно, как налилась краской его лысина), с трудом, но повернул голову, глянул из своего второго ряда туда, в темноту задних рядов. Автор нервно почесал ухо …
Лариса Ивановна в это же время в своём кабинете:
- Покушал? Хорошо покушал? А стульчик? Да… Ну, вы мне звоните, держите в курсе…
Ерохин и Сыромуков выходят на лестничную площадку, туда же с нижнего этажа поднимается Василий Иванович Кошкин. Жмут руки, закуривают от дорогой зажигалки Кошкина. У стены, «лицом» к зрителям большой, в рост человека портрет В. И. Ленина.
- Ну как? – Сыромуков нарушает молчание.
- Ну и ладно, главное, что выиграли, - откликается Кошкин, будто бы продолжается давно уже начатый разговор. - Не удивили хоть на этот раз, а то умеют…
- Да уж, страна непредсказуемого футбола, - вставил своё слово и Ерохин.
- Как и истории, - добавил Сыромуков.
- Всё непредсказуемо, - продолжил Котов.
- И выборы? - поддевает его Ерохин.
- Ну…, - Котов натужно коротко смеется. - О работе не будем… - Затянулся, бросил окурок в урну: - А как Попов в девяточку-то дал, а! – И пошёл вниз по лестнице.
Сыромуков и Ерохин молча курят. Сыромуков, смотря в окно, произносит:
- Непогода, осень, куришь…
- Это кто? – вскидывается Ерохин.
- Это Фет… Всё подталкивает к винопитию – и футбол, и погода.
Возвращаются по своим кабинетам.
Настя растерянно смотрит, говорит:
- Вам звонили…
- Кто?
- Я не знаю… Он сказал… Он не представился… Он сказал… Что по вам катком проедут.
- Так прямо и сказал? – натужно-весело спросил Ерохин.
- Да.
- Ну, пусть приезжают на катке. Скорее бы уже. Я хочу, хочу пострадать. В застенки хочу!
Настя смотрит на него испуганно.
- Да шучу, шучу… Я шучу. Кому я нужен в застенках-то…
Опять звонит телефон. В трубке голос редактора: «Юра, зайди ко мне, пожалуйста».
- Иду, - отвечает Ерохин. - И, положив трубку, говорит Насте: - Ну, если «Юра» и «пожалуйста», то я, пожалуй, схожу… О чём пишешь-то?
- О пленуме совета ветеранов.
- О! Благодатная тема!
Ерохин вышел из кабинета и плотно прикрыл за собой дверь.
Валерий Викторович Турусов, редактор газеты, поднимается навстречу входящему в кабинет Ерохину. Оба вздыхают, пожимая руки.
- Сейчас звонили, - говорит Турусов.
Ерохин молча кивает наверх.
- Да, подтверждает редактор. - И требуют публичной порки… Ну, это же не серьёзно, Юра…
Ерохин молчит, равнодушно глядя в окно…
- Не знаю, как тебе удаётся публиковаться в таких изданиях, но они, -снова кивок наверх, - напуганы. Уверены, что материал был заказан тебе, и за большие деньги.
- Пусть верят.
- Ну вот это крепко ты, конечно, - Турусов разворачивает красочный столичный журнал, читает: «Костяк государства обрюзг жиром бюрократии. За последние два года, не смотря на постоянные разговоры об уменьшении числа чиновников, количество их выросло. Например, в нашем районе, число учащихся сократилось за это время на 30 %, число чиновников работающих в районном управлении образования за это же время выросло на эти же 30 %...» (Откуда-то, кажется, из второго ряда слышится осторожный кашель). Смело ты, смело… Ну, буду отстаивать тебя.
- Спасибо… Я пойду? Отчёт сельхозуправления сегодня сделаю…
- Пожалуйста. Да, отчёт, будь любезен – сделай. Не всё по столицам-то печататься, надо и о родной районке подумать… - говорит главный редактор шутливым, вроде бы, тоном.
Ерохин выходит. Когда дверь за ним закрывается, редактор добавляет:
- Ума большого не надо в столичном журнале написать о том, как всё плохо в районе. А мне крутись тут… - раздражённо машет рукой.
Ерохин возвращается в свой кабинет.
Настя, не отрываясь от монитора компьтера:
- А вам опять звонили.
- Про то, что закатают?..
- Нет, тот дедушка, помните, про свинофермы…
- Как же, как же… Что сказал?
- Сказал – зайдёт минут через пятнадцать.
- О-о-о… - но сдерживается, говорит спокойно и твёрдо: - Ясно. А вы над чем работаете, Настя? Пленум ветеранов?
- Нет. Уже про день деревни…
- Отлично!.. Об этом ли мечтала в институте? Конечно, не об этом…
- А вы меня не обижайте, не все мечтают работать в пресс-службах!
- Ну, да, ну, да… Не обижайся, Настя. Ну что ты…
- Ладно уж… - улыбается, делает вид, что и обиделась в шутку, и прощает шуточно. - А вы обещали мне рассказать об этом поэте-журналисте…
- Да-да, работал здесь. Вот на этом стуле сидел… Э – нет, стул явно другой, да и стол, а вот шкаф… Смотри, вот бирочка овальная сбоку: «горком КПСС»…
И без объяснений начал:
- В своём саду я посажу
Кусты смородины для сына.
А осенью пусть за окном
Алеет спелая рябина.
Весною яблоневый цвет
Мой сад, как кружевом украсит...
И каждый, кто сюда придёт
Поймёт, что этот мир прекрасен.
Лелеять буду я свой сад,
Любить его неутомимо…
Ведь стоит жить пока в саду
Алеет спелая рябина.
Читал плохо, но с душой, глядя в окно, в дождь. Закончив, повернулся к Насте и сказал неожиданно жёстко, чуть ли не зло:
- Слышишь?! «Ведь стоит жить пока в саду…», - и тут Ерохин сникает, говорит дальше спокойно, даже как-то устало, но перешёл от окна к Настиному столу, взялся за спинку её стула, почти обнял, и она, напряженно вытянувшись в струнку, слушает…
- Я узнавал – сада никакого у него не было. И сына не было. Была дочь. Жена его выгнала, жил, где придётся. Говорят, часто в редакции ночевал. На полу, на подшивках старых газет…
По коридору в это время, косолапя, опираясь на палку, но бойко идёт пенсионер в чёрном пиджаке с наградными колодками на груди и в серых брюках со слегка отвисшими коленями. Останавливается у двери кабинета Ерохина и Насти…
Настя, слушая Ерохина, кивает, смотрит прямо перед собой. Ерохин делает движение рукой, будто хочет погладить её по голове. Раздаётся звонкий стук в дверь. Пенсионер стучит по двери палкой.
- Да-да! - Ерохин быстро отшагнул от Насти, а она уставилась в экран монитора.
- Здравствуйте, товарищи! – энергичным скрипучим голосом говорит посетитель.
- А, Яков Палыч! - заходите, присаживайтесь.
- Здрасьте! - тихонечко, кажется, испуганно говорит Настя. Яков Павлович её не слышит.
- Знакомьтесь! - Ерохин говорит громче, чем обычно, специально для старика. - Это Яков Палыч, наш легендарный аграрий. - Настя отрывает глаза от монитора и кивает.
- Ну уж, прям – легендарный… - довольно скрипит старик.
- А это Анастасия Круглова, наш новый журналист, - продолжает Ерохин.
- Дай-ка очки тогда надену! - старик устраивается на стуле, достает из кармана очки, надевает их, смотрит в упор на девушку: - Да, хорошая девочка! - и даже языком цокнул.
В зале одобрительные смешки, кто-то захлопал, но сразу перестал… Роль старика явно удаётся. И актёр, почувствовав положительный настрой зала, занервничал, чуть-чуть стал переигрывать. Зачем-то сунул в правое ухо мизинец и бойко пошуровал, будто что-то выкапывал там. Зал опять отозвался смехом. Автор же пригнулся в кресле, скривился, будто от боли…
- Вот что я думаю, дорогой, - продолжал Яков Палыч, обращаясь к Ерохину, - не дело наши аграрные руководители затеяли со свинокомплексом-то. Сам подумай – кормовой базы в нашем районе нет, а южное зерно дорожает. Дешевле нам привезти свинину, чем выращивать. А у нас надо выращивать крупный рогатый скот…
- Да-да-да! Яков Палыч, я полностью с вами согласен, полностью.
- Вот я тут свои мысли письменно изложил. Подработай, - достает из внутреннего кармана пиджака листок, разворачивает его, отдаёт Ерохину.
- Спасибо, посмотрю, подработаю…
Старик поднимается, обращается к Насте:
- До свидания, девочка, - и протягивает ей ладонь. Насте ничего не остаётся, как вложить в его ладонь свою руку, и Яков Палыч прикладывается к ней губами. Девушка натянуто улыбается.
Когда за стариком закрывается дверь, поспешно вытирает ладонь платком:
- Терпеть не могу! Еле шевелится, а туда же…
- Куда? - с ехидцей спрашивает Ерохин.
- Ну, вы-то!.. - Настя досадливо морщится.
- Ну, извини, Настя, прости…
В это же время и в кабинете Сыромукова посетитель старик, чем-то очень похожий на Якова Палыча, но не он.
- Ведь это просто преступление, что делают эти нынешние!.. Это не строительство, а закапывание народных денег!
Сыромуков согласно кивает. Секретарь редакции Лариса Ивановна не обращая внимания на разговор, что-то печатает на компьютере. А старик вдруг в сердцах стучит палкой об пол, резко вскакивает и выходит из кабинета. И сталкивается лоб в лоб с Яковом Палычем…
- А-а-а…
- И ты тут…
- И тебе неймётся…
- Мало в те-то годы напартачил…
- Да и ты…
- Зря мы тебя в шестьдесят восьмом из партии не исключили… Но и теперь не поздно!
- Не вы принимали, не вам и исключать!
И, отбросив палки, хватают за грудки друг друга. Из кабинетов на шум выглядывают. Паша первым выходит в коридор, снимает происходящее на мобильный телефон, приговаривая при этом:
- Класс! Супер!
Редактор Валерий Викторович вклинился:
- Яков Палыч! Алфей Иваныч! Да что же вы!..
Ерохин подскочил:
- Яков Палыч, пойдёмте-ка, мне у вас спросить надо… Напомните-ка, сколько кукурузы было посеяно в районе в тысяча девятьсот пятьдесят девятом?..
Сыромуков повёл второго старика в другую сторону:
- Алфей Иванович, мне бы историческую справочку – как звали первого секретаря райкома, который был после Муховерова?..
- Ну что за день! – редактор раздражённо машет и скрывается в своём кабинете.
Павел прямо в коридоре смотрит то, что снял на мобильный:
- Класс! Супер! Во дают!...
Ираида Семёновна только сейчас высовывает носик из кабинета, осматривается, будто нюхает.
Секретарь редакции опять разговаривает по телефону:
- Да-а? Да что ты… Ну…
Сыромуков возвращается в коридор один, заглядывает в свой кабинет, видит говорящую по телефону Ларису Ивановну и проходит дальше к кабинету Ерохина, из которого выходит Яков Палыч и проходит мимо Сыромукова, громко стуча палкой.
- Пошли, покурим, - зовёт Сыромуков Ерохина в приоткрытую дверь.
Выходят на лестницу курить, туда же вслед за ними выходит и Паша. Все курят.
Паша, обращаясь к Ерохину:
- Читаю в сети твою статью. Ну, ты дал опять! Как там: «Чиновники-дармоеды, прекратите жрать мою родину!» Сильно!.. Но малоперспективно.
- Ты опять что-то написал, Юра? - с сочувствием спрашивает Сыромуков. - Ну зачем это тебе?..
- Да-а… - Ерохин морщится недовольно. - Ну, написал и написал…
- Правильно! - неожиданно поддерживает его Паша. - Наше дело писать. Главное, чтобы за это платили. Заплатили-то нормально? - запросто спрашивает.
- Нормально. Пятьсот рублей…
Паша недоуменно молчит.
- Да, а там, - Сыромуков кивает наверх, - сейчас думают – за сколько же ты продал своё золотое перо. И главное – кто за тобой? В таком издании опубликоваться, это… Да…
- А, правда, как ты туда, пробился-то? Связи есть? - Паша спрашивает.… -
- Отправил по электронной почте и всё…
- Ну-ну… - недоверчиво бубнит Паша. Но тут же радостно сообщает: - А я продался! Осудите меня! Выборы есть выборы. Кто-то должен писать о кандидатах – и я пишу. И какая разница – о ком. Да никакой! Поэтому обо всех, кто платят, и пишу. Псевдонимов на наш век хватит и ещё останется… Бумага не краснеет!
- Слушай, не надо а… - прерывает Пашу Сыромуков. - Мы честные журналисты – идеалами не торгуем! - с пафосом говорит и сам смеется и добавляет: - Да никто наши идеалы и не пытается купить, вот в чём дело-то…
- Вот именно… - Паша бросает окурок в урну и уходит.
- Всё подталкивает к винопитию, - глядя в окно, опять говорит Сыромуков. И продолжает повернувшись к Ерохину: - Статейку-то дай мне почитать. По интернету я не ходок, журнал мне взять негде, так что будь любезен, распечатай. И не лезь ты, Юра, в политику, занимайся своим «литературным прожектором», пиши про трактористов. Зачем тебе проблемы? А заодно и редактору. Переживает Викторыч-то. Ему теперь тебя отмазывать, москвичи-то не помогут…
- Я же не в «Прожекторе» опубликовал. Имею право.
- Имеешь, имеешь. Читал бы стишки-то девушке, - в шутку говорит, не обидно.
- Завидуйте молча! - также отвечает Ерохин.
С нижнего этажа поднимается Кошкин.
- О! А Локомотив-то кто смотрел? Сильно, да!
- Да сильно! – не глядя на него говорит Сыромуков и уходит.
Настя в кабинете смотрит листки на столе Ерохина, читает:
Я переписчик снов,
Я очарованный странник,
Я переплётчик строк,
Я отовсюду изгнанник,
Я растерял на лету
Всё, что не стало сутью,
Я вечно у черты,
Вечно на перепутье,
Я неизвестный солдат,
Я всадник на поле битвы,
Я песенный акробат,
Идущий по лезвию бритвы.
Ерохин и Кошкин курят, глядя в окно. Оттуда, с улицы, доносится какой-то гул…
- Чего это там? - говорит Кошкин. - О, митинг вроде. Вот современные реалии: на одной площади – поклонный крест, в память о разрушенной церкви, Вечный огонь, детские карусели и митинг недовольных… А чего митингуют-то? Не они ли, под красными флагами страну к пропасти привели? А мы теперь оттаскиваем, как можем…
Ерохин, бросает окурок мимо урны, поднимает его, аккуратно опускает в урну и уходит…
Редактору звонят:
- Да, я иду, - обречённым голосом.
Секретарь щёлкает по клавиатуре, слышно, что играет в компьютерную игру, одновременно, прижав телефон плечом к уху, говорит:
- Ага… Да-да… Вот именно!
Павел очень быстро, как хороший пианист, бегает пальцами по клавиатуре компьютера, смотрит в экран монитора, сидит при этом свободно, откинувшись на спинку кресла (кресло чёрное, на колёсиках, вращающееся).
Ираида Семёновна старательно пишет ручкой (компьютером не владеет), при этом даже иногда помогает себе языком, вроде как облизывает губы…
- А ведь пора бы вам компьютер-то освоить, - неожиданно развязно говорит Павел.
- Это уж вам молодым, а мы уж по старинке, - плохо скрывая обиду, отвечает Ираида Семёновна, но делает вид, что улыбается.
- Эт-то вы зря-я, - абсолютно равнодушно к ней, глядя в монитор, говорит Павел.
Ираида Семёновна, отложив ручку и собрав исписанные листки со стола, идёт к секретарю:
- На субботний номер, Лариса Ивановна, - подаёт свои бумаги.
- Хорошо, - секретарь берёт бумаги левой рукой, мельком смотрит, кладёт на стол, продолжает при этом правой рукой водить «мышкой» компьютера и слушать то, что ей говорят по телефону.
- А где у нас Олег Григорьевич? – интересуется Ираида Семёновна.
- Не знаю. Не знаю… - Лариса Ивановна театрально закатывает глаза.
Павел выходит из кабинета, заглядывает в соседний, видит, что Настя одна:
- Настя, кто у вас вёл древнерусскую литературу?
- Седунов.
- А историю?
- Это что, такой способ познакомиться? Так мы уже знакомы… - смеётся Настя.
- Ну… Стихи-то я не могу, как некоторые, - кивает почему-то на небольшой портретик Есенина, висящий над креслом Ерохина.
- А вы попробуйте, я люблю стихи.
- Ну… Я пришел к вам в кабинет, рассказать что я поэт…
- Но таланта у вас нет! - оборвала его Настя и опять рассмеялась. И добавила: - Павел, ну что вы все что-то строите из себя?..
- Да, он у нас такой! - за спиной Паши появляется Ерохин. - Иди, Паша, пиши предвыборную платформу будущему депутату, если для родного «Прожектора» всё написал.
- Ну-ну, - Паша, изображая обиженность, уходит. Но ещё от своей двери подаёт голос: - Не всем же в столичные издания писать!
Коридор пуст. Все по своим кабинетам (кроме Сыромукова). Все (видно в приоткрытые двери) работают. Ерохин и Настя печатают на компьютерах. Ираида Семёновна пишет от руки. Паша, по-американски закинув ногу на ногу, держа в одной руке кружку с кофе (по залу разносится запах хорошо сваренного кофе, это было непременное условие актёра – настоящий хорошо сваренный кофе, и будто в ответ на этот запах из глубины зала раздаётся звук сминаемой фольги – обёртки от шоколада), другой лениво щелкает мышкой, уставившись в монитор. Редактор пишет. Секретарь тоже что-то печатает на компьютере, одновременно, зажав между ухом и плечом трубку, что-то говорит…
Появляется Сыромуков. Идёт неестественно прямо, ноги, кажется, совсем не гнутся в коленях. Сразу к кабинету Ерохина и Насти.
- Пошли, - показывает сигарету и кивком зовёт Ерохина.
Актёр, играющий Сыромукова, выпил за кулисами, да, кажется, и не мало. Это замечают и в зале. Шёпоток, смешки…
Ерохин кивает согласно, но не прекращает что-то очень быстро печатать.
И Сыромуков обращается к Насте, только-только поднявшей глаза над монитором, переставшей печатать:
- О чём мечтаете, Настя?
- О хорошем муже и детях.
- Достойная мечта!
Ерохин поднимается, и они с Сыромуковым идут на лестничную площадку, в курилку.
- А девочка созрела… - говорит Сыромуков. - Если уже не перезрела, - добавляет.
- Нет…
- Что нет?
- Да ничего нет!
- Вот и поговорили!.. Ну, я позволю себе… - и Сыромуков достал из внутреннего кармана куртки уже початую бутылку. Водки. - Будешь? - и не дожидаясь ответа, говорит: - Ну, как хочешь! Моё дело предложить… - и приложился к бутылке. Длинный глоток. Выдох. Зачем-то похлопал по штанине, стряхивая несуществующую пыль. - Я себя под Лениным чищу…
Ленин с полотна безмолвно смотрит на обоих…
- Ты бы закусывал.
- Я закушу. - Сыромуков достает жвачку. - Хочешь?
- А дай-ка я выпью! - говорит вдруг Ерохин.
Сыромуков удивленно:
- На-а…
Ерохин делает глоток, возвращает бутылку, закуривает.
- Ну, ты силён, Юра! - уважительно говорит Сыромуков. - Почти, как я!
- Если бы я был – как ты, не сидели бы за моей спиной жена и двое детей – я бы мог позволить себе много больше, - усмехается Ерохин.
Сыромуков, трезво:
- Я человек одинокий и то не позволяю себе того, что позволяешь ты. Ещё не прочитал твой новый опус, но уже чувствую… Я не готов лизать ту руку, с которой меня, как журналиста, кормят, но и кусать её я не буду…
- Понятно, всё понятно…
Слышен шум улицы: слабо – обрывки советских песен, голоса: «Долой, позор… и т.д.»
- Митингуют, - говорит, глядя в окно Сыромуков. - Под красными флагами. За кандидата Иванова. Ясно почему наши ветераны оба тут оказались – время перед митингом пережидали… Да вон, они – рядом и стоят, палками в асфальт стучат…
- И дождь им не страшен!.. А я вот – пионером ещё хотел быть, переживал, когда не в первую очередь приняли, а комсомольцем уже нет, не хотел… - говорит Ерохин.
- Да. Я тоже. - Сыромуков снова сделал глоток. - Хотя, в комсомол именно тогда надо было идти – он тогда, в конце восьмидесятых, передовым отрядом нарождавшегося капитализма стал… А мы прошляпили с тобой… Так-то вот, дорогой Ильич, - обратился к портрету, «чокнулся» бутылкой с рамкой портрета и снова сделал большой глоток… - Будешь? - Ерохина спросил.
- Нет, - ответил Ерохин. И глядя в окно: - Мокнет митинг под дождём… А у нас в большом зале районной администрации, в тепле, тихо-мирно собрали глав сельских поселений, руководителей предприятий, профсоюзных лидеров – и объясняют, что голосовать надо за Петрова. Административный рычаг, однако…
Звонок в кабинете. Настя снимает трубку:
- Да?
- Ерохина.
- Он вышел…
- Передайте, что по нему каток проедет. Асфальтовый. - И гудки короткие.
Ерохин входит в кабинет.
- А вам снова звонили, - растерянно говорит Настя.
- Кто?
- Не знаю… Опять сказали, что вас раздавят катком… - говорит тихо, испуганно.
- Чудесно!.. Да ты не переживай. Всё это мы уже проходили. Им гораздо удобнее просто не замечать нас, ну, пугнуть втихаря. А закатывать, создавать мучеников – не будут… Да ты ничего не понимаешь…
- Почему это я не понимаю! – возмущенно.
- Ну-ну, давай-ка ещё поругаемся… - смеётся Ерохин.
В это же время Ираида Семёновна что-то наговаривает редактору. Слов не разобрать, только бубнёж. Тот как-то обречённо кивает. Потом она поднимается и выходит из кабинета. Проходит молча, но явно возмущённо (при этом всё же растянув губы в улыбку), мимо идущего навстречу ей Сыромукова. Редактор тоже выходит из кабинета, видя Сыромукова на негнущихся ногах, говорит:
- Олег, ты опять?
Сыромуков, разводя руки:
- Снова… Кстати, Валерий Викторович, материал о газификации готов, оцени оперативность.
- Хорошо, занеси мне. И на сегодня свободен, не блазни тут.
Расходятся. Сыромуков, довольно, вроде бы сам себе, но достаточно громко:
- С утра выпил – день свободен!
Редактор заходит в кабинет к Ерохину, обращается к девушке:
- Настя, в большом зале началось совещание, надо освещать, сходи, пожалуйста.
Настя делает притворную недовольную гримасу, берёт диктофон, уходит.
- А что делать? - разводит руки, глядя на Ерохина, Тарусов.
В коридоре навстречу Сыромукову идёт человек в кепке, в простой болоньевой куртке. Это поэт и в то же время простой рабочий завода Иван Смирнов. Говорит:
- Здравствуйте, Олег Григорьевич!..
- О! Привет поэтам! Будешь? - выразительно щёлкает пальцем по горлу.
Мимо них торопливо проходит Настя. Сыромуков задумчиво смотрит ей вслед.
- Нет, спасибо… - отвечает Смирнов на его предложение.
- Ну-ну, иди к своему Ерохину, почитайте стишки друг другу, - будто бы всерьёз обидевшись, говорит Сыромуков и уходит из коридора. Так быстро, что создаётся впечатление, что он догоняет Настю.
Ерохин через наушники слушает диктофон и бойко стучит по клавиатуре. Иван Смирнов аккуратно стучит в дверь кабинета Ерохина, входит. Ерохин кивков указывает ему на стул и продолжает печатать, проговаривая:
- В прошедшем году валовка по молоку составила… Хозяйство заготовило… Поголовье КРС… Удой на корову… - ещё более быстро стучит по клавишам и, наконец, говорит: - Точка. - Отталкивается от стола и его кресло на пластмассовых колёсиках отъезжает в сторону Смирнова.
- Ну, здравствуй, Иван Смирнов.
- Здравствуй, Юрий Ерохин.
Смеются и жмут руки.
- Принёс? – спросил Ерохин.
- Принёс, - ответил Смирнов, показывая во внутреннем кармане куртки бутылку.
- Да я не об этом, о стихах.
- Я и стихи принёс. Но ведь это не лишнее, а?
- Ну… - Ерохин возвращается, не поднимаясь из кресла, катясь в нём к столу, раскрывает боковую дверцу стола, достаёт оттуда пластиковые стаканчики. - Значит, это неизбежно. - Роется в столе и достаёт две конфетки. - Ты какими судьбами-то здесь с утра?
- Во вторую смену сегодня. А сейчас на митинге был. Всем цехом пришли.
- А-а… За Иванова агитировали?
- Да… Там ещё продолжается, я ушёл…
- А чего так?..
- Да не верю я им… Ну, давай… - Смирнов разбулькал по стаканчикам: - За встречу.
Выпили.
- Да, чёрт с ней, с политикой, правда-что! Давай, стихи-то почитай…
- Начну с более бодрого, - охотно откликнулся на предложение Смирнов. Выдохнув, глуховатым, изменившимся голосом начал:
- Встал на последнюю ступеньку,
Откуда много ближе к свету.
Засунул голову в петельку
Под скрип родного табурета.
Подуло серою тоскою,
Что быть должно, то неизбежно.
Вдруг через щелку гробовую
Пробился лучик жизни прежней.
В серванте в стопочке граненой,
Кольцом спасительного круга,
Остаток прежнего застолья
Явился невесть знать откуда.
Перед чертою сей печальной
Не стоит нарушать традиций,
И посошок к дороге дальней,
Конечно, тоже пригодится.
Глотнул. Присохший кадычок
Пошел волной по шее красной.
Пожалуй, смерти кулачок
По этой двери бил напрасно!
Протерлись водочкой в мозгах
Контакты те, что пригорели,
И жизни друг – животный страх –
Пробил холодный пот на теле.
«Ну что я, право, так раскис?»
Он думал, сняв с крюка веревку,
И с табурета, сверху вниз
На жизнь глядел, как на обновку.
Да здравствуй, Русь!
Хмельной народ,
Да здравствуй и душой и телом!
Россия для того и пьет,
Чтобы душа не улетела.
Ерохин во всё время чтения смотрел на него со всё большим интересом и сказал:
- Ну, ты дал… Хорошо… Ну, давай, чтобы душа, значит, не улетела…
Смирнов опять разлил. Ерохин подошёл к двери, выглянул в пустой коридор, вернулся. Выпили, закусили, аккуратно откусив от конфеток и положив остаточек на фантики.
- Ещё есть? – спросил Ерохин.
- Ещё одно… Сейчас…
Читает:
- Грешу, грешу, грешу и каюсь,
Как пост держать я ни стараюсь,
Звена во мне стального нет,
И напрочь рушится запрет.
Заветы Господа читаю,
Сознаньем трезвым понимаю,
Блюсти сие необходимо,
То, что другим, и мне терпимо.
Держался несколько я дней –
Не пил вина, не ел курей,
Не сквернословил, не блудил,
Себе кумира не творил.
Не смог, не смог, не удержался,
Я пал червем, я в землю вмялся,
Соблазнов сладких фонари
Опять с дороги увели.
Блужусь по свету некрещеный,
Но правят душу церкви звоны,
И верю, что смогу шагнуть
За грань, где Там, и грань, где Тут.
Ведь я не прах, я жив, и вновь,
Пока бежит по жилам кровь,
Я постараюсь обрести
Крыло, чтоб душу вознести.
Ерохин молчит. И Смирнов молчит. Наливает. Бесшумно сдвигают стаканчики. Пьют.
Голос с задних рядов: «Мужики, нам-то налейте!» Актёры, оба, обернулись в зал. Тот, что Смирнова играет, будто извиняясь, полуразвёл руки: мол, рад бы, да не могу… Чем опять вызвал смех в зале. Руки, как отметил автор, совсем не похожи на руки работяги, не надо бы их показывать…
За дверью громко цокали каблучки, пробегали торопливые обрывки разговоров… Заглянул и сразу убрал голову Паша… Но Ерохин уже не обращал на это внимания.
- Ещё есть? – спросил.
- Нет, только эти, - ответил Смирнов. - Есть в работе, но они ещё впереди. Надо работать, работать, - будто уговаривая самого себя, говорил Иван Смирнов. - Нужен кабинет… Раньше я думал – зачем кабинет культурным работникам? Нет – надо запереться, чтоб к тебе никто туда не ходил…
- Кабинет русского… этого самого…, - Ерохин почему-то постеснялся сказать кого «этого самого», - это кухня ночью…
- Да.
- Или кладовка, - вспомнив свой домашний «кабинет», добавил Юрий.
- Да… Только появился второй человек – я уже не могу, - говорил Смирнов. - Никакого интима. Для себя, внутреннего… Вот только дача спасает…
- Ты уже у себя всё закончил?
- Да. Всё убрал…
- Я тоже. До весны теперь… А весной – начинаешь первую грядку копать, а от земли такой запах, а… Хоть пей его… Хоть на хлеб намазывай…
- Да-да, - соглашается Смирнов. - Где твой стаканчик-то?
Налил. И в бутылке ещё осталось.
- Ты оставь себе, на работу… - Ерохин заботливо говорит. Его уже заметно «повело», а Смирнов, будто и не пил. - Я знаю, что ты выпьешь – дак только лучше работать-то будешь…
- Нет, я тебе для творчества оставлю. А мне – для кого лучше работать-то? Для капиталиста своего? Я себе над станком плакатик повесил: «Ваня, не забывай, что у тебя нищенская зарплата». И ничего, висит – никто не снимает.
- И работаешь. Потому что ты не можешь не работать.
Останавливает руку Смирнова тянущуюся к бутылке:
- Нет-нет… Возьми, это тебе для творчества. А у меня какое творчество? Райгаз! – Смирнов недоуменно смотрит, и Ерохин пояняет: - Рай-газета, районная, то есть…
Смирнов всё же разливает остаток. И Ерохин всё же соглашается:
- Ну, давай, за твои стихи, новые и будущие…
- Спасибо, и тебе успехов.
Едва слышный шелест сдвинутых пластиковых стаканчиков. Шуршание карамельных фантиков.
- Ну, мне идти надо, - встаёт Иван.
- Стихи-то оставь. В «Литературный прожектор», может, поставлю…
Смирнов отдаёт ему листки, и они жмут друг другу руки.
Смирнов выходит, и почти сразу же входит Настя.
Ерохин поспешно убирает в стол бутылку и стаканчики.
- Вот – это настоящий поэт, - говорит Ерохин, кивая на дверь.
- Да? Какая жалость. Стихи читал?
- Да.
- А я эту ерунду слушала… Ой, Олег Григорьевич прямо на это заседание зашёл… Еле вывели его, такое говорил там…
- Что, Олег на это их заседание попёрся? Ну, дурак! – Ерохин, аж вскочил, судорожно задёргал мобильный телефон из кармана. Набрал номер…
- Олег! Ты где? Ты чего там?..
- Да тут, я тут… - голос из коридора. – А-а, напугалися усе… Забегали… А я тоже могу слово сказать… Я вам – Сыромуков! - Сыромуков довольный, улыбчивый, ввалился в дверь. А за ним уже бежит редактор:
- Олег! Ты что, совсем с катушек слетел!
За ним уже и Кошкин бежит:
- Вы, господа, что тут… Вы понимаете… Сейчас полицию вызовем…
Уже и Павел и Ираида Семёновна подходят, даже секретарь редакции выглянула из кабинета, не выпуская из руки телефонную трубку…
- Вы, - редактор тычет пальцем в Ерохина и Сыромукова, - вы допрыгались… Всё… Вы не только себя подставляете, вы всю редакцию подставили. Всё, ребята, я вас не прикрываю больше! - Разворачивается, выходит, случайно довольно сильно толкнув Ираиду Семёновну… Та растягивает губы в улыбку и тоже куда-то убегает, стуча по коридору каблуками. Кошкин продолжает:
- Вы чего… Всё, глава района команду дал, чтоб не было вас здесь…
- Да пошёл ты! – взрывается Ерохин…
Паша, достаёт телефон, чтобы снимать происходящее. Но Сыромуков, покачиваясь на длинных тонких ногах, грозит ему пальцем, молча. И Паша убирает телефон, уходит, но слышно как он восклицает:
- Класс! Супер!
- Да, и пошёл ты! - кричит и Сыромуков прямо в ухо Кошкину, и тот выскакивает из кабинета.
Настя чуть не плачет, испуганно глядя на происходящее…
- Олег, ты давай, сматывайся по чёрной лестнице… Пошли провожу тебя… Тачку вызову сейчас, - Ерохин достаёт мобильный телефон и подхватывает под локоть Сыромукова.
- Я?! Убегать?! – упирается Сыромуков.
- Пошли, Олег, пошли… У тебя осталось там? Граммульку бы…
- Конечно!.. Стой! Оденусь, - и идёт, странно, почти не качаясь, к своему кабинету, где сидят сейчас Ираида Семёновна и Лариса Ивановна, энергично, но не громко разговаривают. Входит Сыромуков и обе тревожно смотрят на него. Ираида Семёновна даже забыла улыбаться.
- Извините… Я удаляюсь. - Сыромуков натягивает курточку, берёт наплечную сумку, в которой что-то звякает. - Всего доброго. Хорошего окончания рабочего дня. До новых встречь!
Ерохин в это время говорит по телефону:
- К зданию районной администрации, пожалуйста. Хорошо…
Сыромуков возвращается к Ерохину, показывает из сумки бутылочное горлышко.
- О-о… Ну, пошли…
Ерохин уводит его, через курилку на чёрную лестницу и вниз.
Настя сидит одна в кабинете, отвернувшись к окну, кажется, плачет…
В соседнем кабинете Павел, что-то энергично печатает на компьютере. В соседнем кабинете редактор сидит за столом обхватив голову руками, а телефон стоящий рядом верещит. В соседнем кабинете Ираида Семёновна что-то поспешно лопочет Ларисе Ивановне…
Ерохин возвращается в кабинет. Виновато садится за свой стол. Смотрит на Настю. Она на него…
- Ты не плачь, Настя… Это всё ерунда… У Олега уже бывали такие случаи. Выпьет – и пойдёт всем правду говорить… Завтра будет стыдливо расспрашивать о том, что говорил и делал сегодня… Редактор тоже – отойдёт… Вот, послушай-ка лучше стихотворение… Это тоже Ваня Смирнов, токарь шестого разряда написал:
Я сегодня прославляю зиму,
И дворы, покрытые снегами,
Не спеша, шагаю к магазину –
Шелестят снежинки под ногами.
Сто тропинок в снежной целине,
А хожу я чаще все же этой.
Продавщица симпатична мне
В магазине под названьем «Света».
На руке ее блестит кольцо –
Ни к чему, выходит, мне стараться,
И хожу я только для того,
Чтоб издалека полюбоваться.
И не догадается она,
Продавая мне бутылку водки,
Что за эти серые глаза
Не одну сегодня выпью стопку.
Выпью, и слова сами собой
Складно лягут на листок тетради
Про душевный этот непокой,
Про беду, с которой мне не сладить.
Догорит огарочек свечи,
В проводах запутается вьюга,
Просижу опять один в ночи,
Вспоминая не свою подругу.
Звонит телефон на столе у Ерохина. Он не снимает трубку. Настя тянется, чтобы снять, но Ерохин перехватывает её руку и задерживает в своей… Заглядывает Паша:
- Народ, на планёрку собираемся? - и, оценив ситуацию, ухмыляется и закрывает дверь
- Да. Пошли планироваться.
- Пошли, муж и отец двоих детей. Пошли на планёрку! – неожиданно иронично говорит Анастасия Круглова.
Оба поднимаются и выходят из кабинета.
Конец.
Опускается занавес. Жидкие аплодисменты. Свист с задних рядов… Занавес поднимается. Актёры, взявшись за руки, выходят на поклон. «Автора!» - выкрик из зала. Автор встаёт, оглядывается по сторонам, идёт несмело на сцену. Аплодисменты усиливаются…
Всё, в общем-то, хорошо.
Хотя, спектакль-то ещё, кажется, только-только начинается. Что-то ещё будет…
P. S. Автор стихотворений: «Встал на последнюю ступеньку», «Грешу, грешу, грешу и каюсь», «Я сегодня прославляю зиму» - Андрей Алексеев.
