Игорь СТЕЦЕНКО, Евгений СТЕЦЕНКО. Великое призвание

Игорь СТЕЦЕНКО, Евгений СТЕЦЕНКО

Великое призвание

-- Саня, зайди ко мне минут через пятнадцать, - сказала Нина Степановна и закрыла дверь. Я снова остался один.

День выдался тяжёлый. Я отдыхал в учительской, на краешке кожаного кресла с широким сиденьем и низкой спинкой. На нём нельзя было сидеть прямо, можно было либо на краешке, либо полулежать, откинувшись назад. В руках я держал чашку горячего чая. За сегодняшний день это была пятая заварка одного и того же чая, вкус пропал после третьей, горячая вода просто обжигала язык, горло, жгла руки сквозь стенки чашки. Но я всё равно не выпускал чашку из рук и пил маленькими глотками. За окном шуршал дождь, небо как будто лило слёзы над нашими душами. Забавно, я сразу почувствовал дождь, едва проснулся, не успел открыть глаза, а уже знал о дожде. Я не курю, но, когда хочу расслабиться и сосредоточиться на чём-то чисто механическом, воображаю, что курю. Беру сигарету двумя пальцами за фильтр, зажимаю легонько губами, достаю зажигалку, чиркаю ей, прикуриваю. Затягиваюсь, чуть вытянув губы, потом вынимаю сигарету изо рта, запрокидываю голову и выпускаю дым.

Тихо. Спокойно. Ни истеричных учителей, извергавших потоки сдерживаемой во время уроков ненависти. Ни малолетних дебилов, до которых никому не было дела. Нехорошо было так думать о детях, но эта была правда, вся наша правда и другой нам не досталось.

В класс я входил по-разному. Зависело от настроения, от учеников, ждавших внутри, от предыдущего урока, от встреченных в коридоре людей. От новостей на рамблере, от погоды, от штанов, которые надел. Много факторов, в общем. Иногда мне было страшно, иногда ждал отдыха. Иногда просто не хотелось. Как Людовику Шестнадцатому на эшафот. Сегодня шестым уроком у меня был 11-й «Б», ориентированный на станкостроительный ВУЗ класс. Взглянув на расписание этим утром, я сразу почувствовал беду на шестом уроке. Даже не почувствовал, а узнал, но отбросил знание за отсутствием логического объяснения.

Помню, я открыл дверь класса и замер на пороге. Надо было срочно звать геодезистов, наносить на карту Европы новое огромное озеро. Озеро начиналось от входного порога, уходило вглубь класса параллельно стене и забиралось под первую у двери парту, за которой почему-то никто не сидел. В условном центре озера находилось ведро с сухой тряпкой, швабры нигде не наблюдалось. «Степаныча сейчас зальёт, если уже не залило. Ор будет стоять до вечера», - подумал я. В озере полосками небесного огня отражались горевшие под потолком лампы. Ученики располагались на противоположном берегу водоёма, и я подумал, что там, на чужих для меня берегах ждали меня совсем чужие люди, если они вообще были людьми, если они могли в них вырасти. Может так статься, они вырастут в никого, в ничто, всё в этой стране с недавних пор вырастало в ничто, а я, я тоже стану никем, я-то был здесь вместе с ними? Из ступора меня вывел шёпот Телечкина: «Приятного плавания». Дети засмеялись.

Я не мог пройти по луже, я боялся уронить в неё своё достоинство, не мог также заставить учеников вытереть её. Отдавать команды кому-то в глубине класса из узкого дверного проёма представлялось мне глупостью. Поэтому я спустился на первый этаж, отыскал уборщицу Светлану Фёдоровну и попросил её мне помочь. С лужей она управилась в пять минут, я вошёл в класс и только тогда заметил нарисованного на доске мелом Папая-моряка. Рисунок получился хорошим, и я просил: «Кто это нарисовал?». Белокурый Телечкин, занимавший в этом классе место общественного дурачка, крикнул: «Это Гуля!», и принялся лупить сидевшую впереди него Гюльнару учебником по голове. Учебник был толстый, неизвестно, где он раздобыл старый учебник истории, возможно, ему помогли трое этих поганцев: Артур, Вреж и Владик. Девочке было так больно, что она просто легла на парту, обхватив голову руками, и принялась тихо всхлипывать. Я отнёс её в медпункт, предварительно заперев детей в классе (если этого не сделать, половины учеников можно будет не досчитаться по возвращении). В медпункте вызвали скорую, скорая отказалась приезжать без милиции, милицию вызвали тоже.

Фельдшер – незамужняя блондинка с внешностью симпатичной, но задавленной страхом мышки – уложила Гулю на кушетку, ей на лоб положила смоченную в холодной воде марлю. На всякий случай достала из ящика стола маленький пузырёк с нашатырным спиртом, коричневого стекла. Потом она завела с Гулей разговор о мультфильме, вышедшем в прокат полторы недели назад, об истории Золушки, пересказанной в очередной раз. Одноклассникам Гуля отвечала, что не видела мультфильма, но Лидии – так звали фельдшера – призналась, что смотрела его уже шесть раз. Что вырезала из журналов цветные картинки персонажей и клеила их в альбом для рисования. Лидии мультфильм тоже понравился, я слушал её и не понимал, как можно было верить в такие вещи, говорить о них серьёзно.

Потом я подумал, что милиция составит на Телечкина протокол, и, если у Гули лёгкое сотрясение, милиция в суд дело передавать не будет. Я надеялся, что у Гули лёгкое сотрясение без смещения, в противном случае меня ждали большие проблемы, но не со стороны родителей девочки, а со стороны начальства. Отец работал дворником, мать – кассиром в супермаркете. Да и не было смысла в предъявлении претензий к Телечкину, проблема класса была в Артуре, Вреже и Владике. Эти трое использовали Телечкина даже не как клоуна, а как собачку клоуна.

Я сидел в медпункте, в парах стерильности и дезинфекции, думал о разном и не хотел возвращаться в класс. Я знал, что увижу там настоящий разгром, возможно, меня ждали новые жертвы наших милых детишек, которым мамочка с папочкой ничего не рассказали о правилах поведения в лучшем случае, а в худшем сделали из них жестоких ублюдков. Каждая проведённая в медпункте минута увеличивала вероятность несчастья, но ноги просто отказывались нести меня наверх. Прошло немало времени, прежде чем я переборол здоровый инстинкт самосохранения и вернулся к ученикам.

Я опять в учительской, пришёл обратно из своих воспоминаний. В конце таких вот тяжёлых дней у меня хватает сил только на прокрутку в голове одного вопроса: «Почему именно мне?» Я не был плохим человеком, заслужившим разные страдания в будущем своими прошлыми злодеяниями. Я не являлся также героем либо мучеником, искавшим трудностей по велению своей тонкой души. Я просто оказался там, где оказался, потому что хотел отсидеться, переждать кризис, потому что менеджеры продаж и консультанты вылетали со своих мест один за другим, каждый месяц длинными очередями. ну да, мои уроки русского языка часто предваряли уроки истории, и дети переписывали на задних партах конспекты про необычайно эффективный управленческий подход Сталина, про достижения суверенной демократии, про загнивание западных государств.

Это были веяния системы, и разумные люди вроде меня принимали эти веяния, потому что система давала работу, система была не так уж плоха и во всяком случае лучше хаоса. Ничего страшного я в этом не видел.

Я вздохнул, поднялся и побрёл в кабинет завуча по учебной части, оставив чай остывать на столе.

Кабинет завуча был длинным, узким и назывался «кишкой». В кабинете находились два стола – рабочий стол завуча с аккуратно сдвинутым на угол компьютером у окна, и маленький стол с принтером в противоположном конце кабинета, у входной двери. Рядом с маленьким столом стоял единственный стул для посетителей.

Я вошёл. Нина Степановна сидела у окна, изучала очередной классный журнал.

-- Садись, - бросила она мне, не поднимая головы, - сейчас я закончу, и потом с тобой.

Я сел на стул и уставился в окно. Обстановку в кабинете я знал достаточно  хорошо – горы бумаг, в которых завуч ориентировалась, как тибетский монах на родных тропах. Вид за окном я тоже хорошо изучил – мозаика зелёной листвы и в ней стежками мелькала чёрная решётка металлического забора, этот вид всегда сильнее притягивал меня.

-- Александр, ты неглупый молодой человек, - изрекла вдруг Нина Фёдоровна, подняв голову и посмотрев на меня, - и, что не менее важно, взрослый.

Я сразу же заинтересовался.

-- Ты неглупый молодой человек, поэтому я буду говорить с тобой честно, чего далеко не всегда и далеко не со всеми здесь могу себе позволить…

Её голос был сухим, экономным, и сама она была сухой, экономной, с одинаковой разумностью расходовала пищу и эмоции. Она была марафонцем, она жила не от всплеска к всплеску, а на длинной дистанции, где приходилось беречь силы, зато постоянно находится в движении.

-- …Я надеюсь, ты всё поймёшь. Сделать надо будет вот что. Во вторник у нас ЕГЭ по русскому языку. Приедут двое детей – дочки кое-кого из префектуры. За них нужно будет написать экзамен. Писать его будешь ты. Понимаю, тебе может быть противно, но есть вещи, которые просто надо сделать. И это просто надо сделать. Мы с тобой люди взрослые, знаем, какую свинью иногда подкладывает жизнь…

Она говорила, я слушал. Она боялась, что я буду переживать за своё достоинство. Но я жил в реальном мире и знал, что за достоинство стоило переживать, если за эти переживания ничего не грозило. Достоинство стоило показывать в магазинах, в столкновениях с нищими либо старухами, в спорах с женщиной (если после она тебе даст), в шумном большинстве против кого-то одного и тихого. Я слушал, и слова Нины Степановны вызвали у меня только удивление. Я удивлялся, как она могла говорить всё это и одновременно смотреть мне в глаза. Пускай сквозь очки, линзы которых отражали белый свет в сиреневый, но всё же?

-- … Иногда эту свинью приходится съедать. На принципы стоит идти, только если твои интересы задевают напрямую. В остальных случаях следует выбирать компромисс.

Она помолчала немного и добавила:

-- Конечно, школа компенсирует тебе все… издержки. Но единственный приемлемый для тебя результат – это максимальный балл. Ты стараешься для детей с большим будущим. И ещё одно. Ты у нас недавно, но из всех учителей, я уверена, у тебя одного достаточно способностей для достижения этого результата,  поэтому…если ты откажешься, а ты имеешь такое право, я окажусь в очень неприятном положении. Я завишу от тебя, именно так.

Дождь кончился, за окном светило солнце.

Света была старше меня на два года. Она меня выбрала, не знаю, по каким параметрам, и насколько параметры соответствовали реальности. В университете мы учились на одном факультете, четыре с половиной года были просто знакомыми, на последнем курсе начали встречаться. Некоторое время повстречались, и она перевезла родителей на квартиру к своей тётке – сестре матери (сестра мучилась одиночеством в двухкомнатной квартире, муж умер, дети выросли и разъехались). Уже полгода мы с ней жили вдвоём, в однушке на востоке города. В то время как все мои знакомые видели собственное гнёздышко разве что во снах, после которых не хотелось просыпаться, меняли работу не реже раза в год (был один, сидевший на одном месте год и семь месяцев, но его пристроили родители по знакомству), я наслаждался стабильной работой и жизнью с женщиной, которая меня любила. Хотя для меня по-прежнему оставалось неясным, что она во мне нашла. Она была блондинкой, в теле, красива летней, сочной красотой, не имела ничего общего с гламурными кисами из журналов и музыкальных каналов, и сделана она была специально  для поцелуев и ласки, для любви нежной и тёплой, как июньская ночь. Ещё, когда она улыбалась, выглядывало солнышко.

Вечером после ужина (кулинария была на ней, мытьё посуды – на мне) мы подключили компьютер к телевизору и устроились на диване перед нашим голубым другом. Мы смотрели сериал про людей, попавших на якобы необитаемый остров в результате якобы кораблекрушения. И на этом острове уже седьмой сезон с ними происходило всякое разное, выходившее за сколоченные естественными науками рамки. Я считал сериал чушью, но ей нравилось, она расслаблялась во время просмотра и начинала мило улыбаться, поэтому сорок минут псевдоглубокомысленной ахинеи можно было потерпеть.

Серия подходила к концу, она улыбнулась, покачала головой и промурлыкала:

-- Заразы такие, как всегда. Остановить на самом интересном месте, чтобы приличные люди потом мучились.

-- Это обычный приём сериальщиков. Чтобы тебе всегда хотелось посмотреть продолжение.

-- Мне и так хочется, потому что тема интересная. Зачем же ещё нервы трепать?

-- Так бы тебе просто хотелось, а так тебе очень хочется.

-- Не знаю я, просто хочется, очень хочется, мне после работы никаких дополнительных треволнений не нужно. Тем более в пятницу вечером. Мне всяких пакостей на любимой работе хватает. Мне нужны спокойствие и уверенность в завтрашнем дне.

Она посмотрела на меня, и пара солнышек засветилась в её глазах, они излучали тепло, радость, домашний уют.

-- Ладно, выкладывай давай, что тебя гложет.

Я притворился, что не расслышал вопроса.

-- Весь вечер ходишь-ходишь, страдаешь-страдаешь, сам не свой. Чего мнёшься? Чего страдаешь? Давно бы всё рассказал уже. Что случилось?

-- Ничего.

-- Саша, я не буду убивать на это весь вечер. Ну говори же уже.

-- Да, на работе, как всегда.

-- Что на работе? Какое-то юное дарование ковырялось в носу и выковыряло себе весь мозг? Ничего страшного, они всё равно не собираются мозгами пользоваться. Мамочки с папочками этого не допустят.

-- Это каждодневная рутина. Всё равно, что сотрясение.

-- Что, опять?

-- Да.

-- Ты им там про что рассказываешь вместо склонений и падежей? Чего они у тебя такие агрессивные?

-- Весна. И потом, они у всех такие агрессивные.

-- Ну да. Из-за средств массовой информации.

-- Из-за того, что всем плевать на них.

-- Не драматизируй. Не делай из них бедных всеми брошенных овечек. Если мама с папой алкоголики и каждый день дерутся из-за бутылки, у них вырастают не овечки, а волчата. А волк человеку враг.

-- Я так не думаю.

-- Думаешь, под грубой оболочкой скрываются ангелочки, цветы жизни? Думаешь, они ещё могут стать людьми? Я тебя разочарую, это не так. Не уходи от темы. Обычного сотрясения недостаточно, чтобы ты таким ходил.

-- Это всё работа.

-- Ну.

-- Что «Ну»?

-- Я жду.

-- А, точно. Так вот, завуч, Нина Степановна, сделала мне предложение, от которого я не смог отказаться.

-- И? что за предложение?

-- Ничего хорошего, не обольщайся. Надо просто написать ЕГЭ за двух девочек с родителями из префектуры.

-- Ты согласился? – спросила она без раздумий, без какого-либо времени на интеллектуальное и эмоциональное осмысление.

-- Ну да.

-- Зная твою щепетильность в моральных вопросах, догадываюсь, что тебе это далось непросто, но ты молодец. И нечего вешать нос по такому поводу, - промяукала она и призывно сложила губки.

Я поцеловал её. Ещё раз. Потом ещё раз. Потом она вздохнула и сказала:

-- Ладно, пойду дела делать.

-- Оставайся тут. Хорошо лежим.

-- У нас же завтра поход в театр намечается?

-- Намечается.

-- Значит, весь вечер мы будем не дома.

-- Будем не дома.

-- А дела сами не переделаются?

Я вздохнул.

-- Не переделаются.

-- Тогда к чему лишние вопросы? Поцелуй меня ещё раз, и я пойду.

Я поцеловал её ещё раз, и она пошла на кухню. Я же забрался на школьный сайт. Страница загрузилась, в моих глазах запестрило от красивых, хороших слов, которые заставляли гордиться настоящим и помогали смотреть в будущее с уверенной надеждой (подражание слогу сайта). «Центр образования», «республика знаний, граждане которой гордятся своим гражданством», «благо детей превыше всего», «новейшие технологии образования, позволяющие реализовывать не только задачу по созданию у учеников базы знаний для обеспечения конкурентоспособности на рынке труда, но также сложнейшую задачу морально-этического нравственного воспитания задачу, с которой центр без ложной гордости справляется». «Больше половины учителей 1-2 категории меньше половины учителей – молодые специалисты больше половины трети отмечены медалями за профессиональные заслуги, около трёх четвертей шести десятых ежегодно повышают свою квалификацию». «Школьная программа, питание детей в столовой имеют под собой прочную методологическую основу, базирующуюся на современных достижениях образовательной науки знаниях о детской психологии и пищеварительном тракте, гибкая инновационно модернизированная система основанных на международных стандартах, СанПинах, национально-исторических традициях и нормах социума планов позволяет обеспечить потребление знаний пищи а также уборку помещений в соответствии с последними запросами рынка труда и потребностью государства в профилактике межведомственного взаимодействия при построении наукоёмкой экономики с акцентом на проектно-ориентированный по методике непрерывного улучшения стул». Сайт делал родственник учительницы информатики, и то ли ему не заплатили за все запятые, то ли решили не перенапрягать юное дарование от программирования, но пунктуация была такой, какой была. Все это знали, но никто не хотел говорить вслух, потому что слово о некомпетентности родственника в любой области (даже в деле разведения тушканчиков) воспринималось учительницей информатики, как личное оскорбление, а она дружила с двумя завучами крепкой дружбой.

Ночью мы со Светой любили друг друга, желание, как всегда с ней, накрыло меня сразу и с головой, а она была той самой июньской ночью, щедрой на нежность и тепло.

В субботу мы ходили в театр. Всю первую половину дня я сильно нервничал, с приближением спектакля меня и вовсе начало трясти от волнения.  Свету это забавляло.

Ты такой смешной, - сообщила она мне в метро, - Почему тебя так трясёт?

Я раньше никогда там не был. Ни разу не был в этом театре. И я боюсь, что спектакль окажется отвратительным.

-- И что?

-- И мне будет жаль твоего времени, потраченного зря.

-- Подумаешь, спектакль окажется паршивым. Нашёл, из-за чего переживать, - проговорила она задумчиво.

Мы поднялись на землю в центральной части города. Серые облака накрывали город плотным куполом, и ни один луч не мог просочиться вниз, оставить тени. Но мне всегда нравились эти места с громадными витринами дорогих магазинов, суперкарами за толстым стеклом, с хитроумно украшенными входами в дорогие рестораны и элитные ночные клубы. В таких местах витал дух благоденствия, удобства, комфорта, цивилизации, эксклюзива и творчества.

Театр был маленьким, но модным. Вход располагался в уютном дворике, со всех сторон дворик окружала пятиэтажная коробка сталинского дома, разукрашенная временем… Зрители парковали здесь свои дорогие средства передвижения. Мы со Светланой показали наши билеты на входе и прошли в маленькое фойе, где люди скопились в ожидании спектакля. Кондиционеры заполнили помещение настоящим морозом, люди – блеском украшений, сиянием дорогих нарядов, запахами хорошего парфюма.

Я почувствовал себя причастным к чему-то большему обычного похода в театр. Я точно знал, что жизнь вокруг налаживалась, раз такие персонажи посещали не гламурные тусовки, а маленькие, пускай и модные театры.

Спектакль мне не очень понравился, Света была от него в восторге. Весь оставшийся вечер и всё воскресное утро она цитировала персонажей пьесы, вспоминала шутки и смеялась. Спектакли вроде этого помогали почувствовать себя человеком, утверждала она. Это было самым важным – она получила удовольствие от увиденного. А свои впечатления мне следовало оставить при себе, в первую же свободную минуту закопал бы их во дворе под окном.

В воскресенье я отправился к брату моей бабушки. Он работал преподавателем в университете, ему было пятьдесят шесть лет. Получал он мало, тратил ещё меньше, питался в основном дешёвым пивом и настойкой боярышника. Жена обозвала его неудачником и оставила давным-давно, забрав с собой и дочь. Сейчас бывшая супруга торговала китайской гомеопатией через маркетинговые сети или сетевой маркетинг, от перестановки слагаемых смысл этого надувательства, то есть, уникальной методики применения и распространения революционного биологически активного природного экологически чистого средства повышения качества жизни человека при помощи нейтрализации негативного влияния городской среды, вывода шлаков и шламов, активизации природных внутренних ресурсных систем организма, смысл не менялся.

Положительное сальдо, остававшееся после дешёвого пива и настойки боярышника, Валентин – так звали брата бабушки – отдавал дочери, а дочь иногда передавала их матери. Валентин попросил меня помочь разобраться с холодильником. Он жил в сумрачной однушке на четвёртом этаже высокого панельгого дома, к нему в окна заглядывала росшая у входа в подъезд берёза. В подъезде, светлом и чистом, невообразимо воняло дерьмом. Встретил меня Валентин в синих тренингах и белой майке, сказал:

-- Привет, заходи, - и отошёл в сторону, впуская меня в квартиру.

Валентин был высохшим или пропитым, сутулым, и голос у него был пропитой. Его движения были мягкими движениями алкоголика, боявшегося потерять равновесие из-за движений резких. А может, дело было в каком-то другом страхе. В таких людях меня больше всего раздражали глаза, всегда смотревшие прямо и видевшие своё собственное кино, иногда частично совпадавшее с окружавшей их реальностью.

В прихожей я сразу заметил пару приютившихся на коврике сапог.

-- Угадай, кто ко мне пришёл, - по-заговорщицки серьёзно сказал мне он, словно ждал от меня пароля для идентификации «свой-чужой», словно получил приказ ликвидировать «чужих» на месте.

Вариантов было не так уж много, и я ответил:

-- Лена.

-- Да-а, - уважительно довольно протянул он.

Лена и была его дочерью.

-- Пройди, поздоровайся с ней, - сказал мне Валентин и кивнул в сторону кухни.

-- Ну что Вы, в самом деле, - притворно возмутился я.

-- Я вошёл на маленькую кухоньку, улыбнулся и сказал «Привет» сидевшей за столом женщине.

-- Привет, Саня, - улыбнулась она мне.

Она казалась старше своих лет, таков был наложенный жизнью макияж, но с душой жизнь справиться не могла, и душа радостью светилась в глазах.

Лена была высокой, стройной, с правильными чертами лица и сегодня с тёмно-красными волосами.

-- Как живёшь, молодёжь? – спросила она.

-- Не жалуюсь. А у тебя как?

-- Тоже ничего.

Она звонко рассмеялась. Из-за моей спины в кухню просочился Валентин. Он взял со стола банку дешёвого тёплого пива и принялся смаковать пенный напиток, потягивать его маленькими глотками. Квадратный будильник на столе показывал половину первого дня, перед Леной стояла чашка чёрного кофе, а на узком подоконнике за спиной Валентина – батарея пустых бутылок.

-- Приехал родственников проведать? – поинтересовалась она.

-- С холодильником помочь, - ответил я, - а ты?

-- Я по папе соскучилась, - сообщила она и нехорошо вздохнула.

-- Ладно, пошли, - сказал вдруг Валентин, - холодильник сам себя не включит.

Место для холодильника нашлось только в комнате. Он был старым, пухлым, и должен был страшно греметь, особенно ночью. Лена осталась на кухне. Войдя в комнату, Валентин щёлкнул выключателем, зажёг свет, взял с холодильника побуревшую от времени инструкцию и протянул мне.

-- Посмотри, пожалуйста, что там написано про температуру. Про её регулировку.

В этой квартире меня всегда отпугивал налёт отсутствия, как будто человек и  жил здесь, и всюду были видны его отпечатки, его следы, но ничего не делалось для противостояния хаосу, который лез в жизнь из щелей времени. Я пролистал инструкцию, про температуру ничего не нашёл, и спросил:

-- А что случилось?

Он слабо морозит в последнее время, - пояснил Валентин, - мороз-то есть, но какой-то слабый. Вот я и думаю, может, там температуру можно отрегулировать, может, есть какой-то термостат.

-- Нет в нём термостата. И регулятора в принципе нет.

-- Молодец, Саша. Я тоже так думаю, что нет. Но на всякий пожарный, перед тем, как вызывать мастера, решил посоветоваться с тобой. За просто так, согласись, никому не хочется платить.

-- Точно.

-- Слушай, а давай его развернём на всякий случай. Посмотрим, может, сзади есть чего, всё-таки.

Я пожал плечами.

Мы начали разворачивать холодильник, он заскрежетал по полу, а Валентин закряхтел:

-- Ленка за деньгами приехала. Её там в  Волоколамске уволили. «Не нужна им стала социология», - говорит.

-- Что, просто так взяли и уволили? - тихо возмутился я.

-- К ним в город приехал какой-то высокий чиновник. То ли с проверкой, то ли с инспекцией. И перед его приездом уволили всех учителей социологии, а также школьных психологов. Всего человек десять.

-- Ничего себе.

-- Да. Сказали: «Может быть, потом что-нибудь придумаем, а пока извините».

-- Скоты.

-- И не говори. Она и так получала крохи – десять тысяч. И тянула на себе Пашку, алкаша этого поганого, и спиногрызов своих, Димку и Дашку. Сейчас на первое время приехала просить, чтобы продержаться как-то. А я всё уже отдал ей, получка десятого была. Да и сам понимаешь, что я получаю.

Ничего связанного с регулировкой температуры сзади холодильника не оказалось. Тогда мы вернули ему прежнее положение, и Валентин предложил мне ещё пива. Я отказался, сослался на неотложные дела и как можно быстрее покинул квартиру. Я боялся, что он попросит у меня денег, тем более в присутствии дочери. Я хорошо относился к ней, лучше, чем к её отцу, и мне не хотелось ей врать.

Утро понедельника началось хорошо.  Светило солнце, просыпаться в такое утро было одним удовольствием.  Внутри меня поселилась маленькая птичка, она щебетала сладким голоском разные приятные вещи. «В конце концов, ты был не единственным учителем русского в школе. И, если уж на то пошло, не единственным в округе, определяющим моментом здесь был организационный, а не квалификационный. Это могли поручить и учителю из другой школы. А вот организационный момент могли обеспечить только в этой школе, с этим руководящим составом. А где они возьмут грамотного человека – дело десятое», - в таком русле текло её пение. «Следовательно, тебя выбрали за твои профессиональные навыки, а не вследствие необходимости или безысходности, и за твою, лояльность, что ли. И будь я проклят, если ударю в грязь лицом», подходя к этому месту, птичка возвращалась к началу своей песни, потому что песня нравилась мне своей смысловой стройностью и своими выводами. Я прокручивал эту песенку в голове снова и снова, по дороге на работу, пеший путь от дома до работы занимал минут двадцать, так что накрутилась она порядочно. Лишь однажды ритмичное движение прервалось. Я догнал Мирошниковых: маму с дочкой. Мама была стройной сухой блондинкой в коротком розовом платье, огромных розовых туфлях и с чёрной сумочкой, с тонкими ногами и искусственным загаром. Дочка училась в первом классе и была чудесным ребёнком, совсем не похожим на свою мать.

-- Мам, когда мы поедем в магазин? – спрашивала дочка.

Мама молчала.

-- Мам, а когда мы поедем в магазин?

Мама молчала.

-- Мам, а когда мы поедем в магазин?

-- Да заткнись ты! – рявкнула мама.

Она узнала меня и улыбнулась улыбкой уверенной в себе сухой блондинки. Потом она сказала:

-- Здравствуйте, Александр Иванович.

-- Здравствуйте, Ольга Геннадьевна.

-- Как проходит подготовка к ЕГЭ?

-- Мы готовились весь год, - с удивительным даже для себя апломбом заявил я, - Даже не весь год, а все одиннадцать лет. Они готовились все одиннадцать лет, и если за это время подготовиться не смогли, то тут уж…

-- Александр Иванович, а можно попроще, мы люди простые,  Вика, улыбнись Александр-Ивановичу, покажи, какие мы простые люди, видите, насколько мы простые.

Ольга Геннадьевна очень любила улыбаться, очень любила показывать белые зубы, идеально-правильный прикус. Мой прикус был неправильным, зубы – жёлтыми, как бы старательно и часто я их не чистил, я тоже любил улыбаться.

-- Подготовка уже закончилась. Теперь они по большей части отдыхают. Они хорошие ребята, всё у них получится.

-- Александр Иванович, скажите, пожалуйста, а в следующем году можно будет записаться на Ваш факультатив?

-- Какой факультатив?

-- Названия точно не помню, - улыбнулась мне Ольга Геннадьевна, - что-то про нанотехнологии, «Нанотехнологии в области конструирования инновационного ориентированного общества», или «общественно-ориентированных инноваций», что-то вроде того.

-- А, этот факультатив, - я не рискнул воспроизводить название придуманного мною курса, - нет, он начинается с пятого класса.

-- Понятно, жаль. Хотелось бы, чтобы она пораньше познакомилась с нанотехнологиями, ведь за ними наше будущее, - Ольга Геннадьевна опять улыбнулась.

-- И за модернизацией, - добавил я.

Я имел полторы ставки – полноценную за преподавание русского языка, и половинку – как автор курса, каким-то образом связанного с нанотехнологиями и инновациями. Я не провёл ни одного занятия, но исправно заполнял журналы посещения, аттестации, готовил методические рекомендации и даже сделал фотографии. Это давало мне небольшой дополнительный доход, а школа била себя в грудь пяткой и громко кричала «НАНОТЕХНОЛОГИИ» при согласовании годового финансирования. В общем, всех всё устраивало.

Я сослался на нехватку времени и ускорил шаг.

После третьего урока была большая перемена – двадцать минут, и после четвёртого была. Школы последнее время сильно менялись, одни становились центрами образования, другие – площадками интеллектуального и нравственного развития личности, ещё появлялись центры физической культуры и детского спорта, где-то учителям выдавали нетбуки, где-то преподавали им азы компьютерной грамотности, менялись и дети, впрочем, это всё констатация очевидного. Таким же очевидным представлялся факт неизменности школьных перемен. Внутри каждого класса существовал свой порядок, порядки отдельных классов скапливались в одно и то же время в одном и том же месте и порождали хаос, длившийся иногда десять, иногда двадцать минут – от звонка до звонка.

Я недавно работал в школе, и собственного кабинета у меня пока не было, по понедельникам не было в особенности, приходилось кочевать с места на место весь день. Что-то унизительное и неправильное мерещилось мне, когда приходилось отпирать дверь ключом и заходить в кабинет вместе с классом, в таких кабинетах витал неприятный дух мест общего пребывания, как в электричке или в метро, ничто не казалось своим, всё было временным.

На второй большой перемене я забежал в учительскую – оставить один ключ и взять другой. В учительской сидела Эмилия Фридриховна, учительница истории  в пятых и шестых классах. Она рассказывала детям про Древний Египет, Вавилон, про античную Грецию, имперский Рим. При этом говорила она так медленно, так плохо воспринимала настоящее и так сильно увязла в прошлом – своём собственном и человеческой цивилизации вообще, что казалась свидетельницей событий, о которых повествовала.

Эмилия Фридриховна смотрела телевизор, на щелчок замка она обернулась и поприветствовала меня засахаренным голосом:

-- Здравствуй, Сашенька!

-- Здравствуйте, Эмилия Фридриховна, - приветствовал её я.

По телевизору показывали интервью городского чиновника от образования корреспонденту регионального отделения федерального телеканала.

-- Проводится большая работа по подготовке детей к высокотехнологичному, инновационно-ориентированному обществу, - с важным видом и полуприкрытыми глазами профи вещал чиновник.

-- Не могли бы Вы назвать какие-нибудь конкретные мероприятия, Владимир Эдуардович? – выдал корреспондент зазубренный вопрос.

-- Ну, например, в школах организованны курсы, пока, правда, в форме факультативов, по ознакомлению учащихся с нанотехнологиями, с их возможными сферами применения, влиянием на общество. Школам выплачиваются дотации на эти цели.

-- И размер дотаций?

-- В среднем сто тысяч на школу. В год.

Я уже выходил из кабинета, слова Эмилии Фридриховны остановили меня в дверях.

-- Вот слышал, Сашенька, - сказала она мне своим засахаренным голосом, я обернулся и увидел на её лице широкую улыбку, - Твой факультатив приносит нам лишние сто тысяч в год.

-- Двадцать, Эмилия Фридриховна, он приносит двадцать тысяч в год.

-- Но он ведь сказал «сто»? – несказанно удивилась она.

-- Он сказал «в среднем». Если одним двадцать, вторым – ничего, а третьим – двести восемьдесят, в среднем получится сто.

-- Точно, какой же ты умный. А я и не догадалась.

В класс я вошёл с одиннадцатым «Б». когда все расселись, назначенный дежурным Артур пошёл к доске и начал писать число и месяц, я спросил у детей, ни кому конкретно не обращаясь:

-- Как Гуля?

На самом деле я был в курсе самочувствия девочки, сотрясения у неё не обнаружили, и во вторник она собиралась прийти в школу, я хотел узнать, вдруг они всё-таки были нормальными детьми, просто хотел дать им шанс оказаться нормальными детьми после одиннадцати лет обучения в средней школе.

-- Мы не знаем, - ответили ученики.

Странно. Мы привыкли рассматривать собственные чувства и эмоции как нечто, требующее самого пристального внимания и самого серьёзного отношения.

Однако, чувства и эмоции, мысли вслед за ними имели свойство меняться в каждый новый момент, они зависели от времени суток, от погоды, от местонахождения. Внутри школы меня обуревали сомнения в человечности моих учеников и в мере ответственности за её возможное отсутствие. Стоило выйти на улицу, под майское солнце, стоило окунуться в дрожавшее море свежей, юной зелени, сомнения улетучивались, ветер подхватывал их и уносил вверх как пустой целлофановый пакет. По мере приближения к дому я всё больше гордился своими талантами, благодаря которым Нина Степановна выбрала меня для ответственного дела. Конечно, в мире существовали вещи позначительнее, но моя профессиональная карьера только начиналась, и начиналась она с малого. Главным же был тот факт, что я помогал важным людям, на некоторое время я становился для них нужным человеком, они бы заметили меня и не забыли. Если в этой стране можно было чего-то добиться, то только став нужным человеком для важных людей.

Поэтому, придя домой, я немедленно сел готовиться к экзамену. Я отказался от встречи со своим университетским приятелем, а мне звонил один из немногих приятелей, чьё общество Света могла выносить. Я пропустил ежевечерний просмотр сериала про потерявшихся на паранормальном острове путешественников и довольствовался кратким пересказом событий в исполнении Светы, что было совсем неплохо. У Светы был красивый голос, и я мог слушать её часами напролёт, не уделяя внимания прикрепляемому к словам смыслу.

Я готовился к ЕГЭ по русскому, я собирался его сдавать. Спать мы легли непривычно рано, в одиннадцать вечера.

Света разбудила меня, когда ночь уже зависла над городом.

-- Что случилось? – спросил я.

-- Нам же ехать к Валентину, или ты забыл?

-- Точно, как я мог забыть.

Спросонья я оделся и спустился во двор, обошёл начинавший рыжеть от света фонарей энергоблок в центре, нашёл машину. Завёл её, принялся ждать Свету. Как всегда, она вышла в самый последний момент, я уже приоткрыл дверь и намеревался подняться за ней обратно в квартиру.

Для своего времени суток машин на улицах было немного, но нам пришлось проезжать мимо модного ночного клуба. Нескончаемый поток пьяных гуляк тянулся от него к дороге, люди просто выходили на проезжую часть, перегораживали её и ловили машины. Образовалась пробка, и мы порядочно времени простояли в ней. Я сильно нервничал, нам нельзя было опаздывать, никак нельзя было опаздывать. Света спокойно сидела рядом и смотрела в окно. Я бросал на неё косые взгляды и удивлялся, как она могла сохранять спокойствие, когда нам нельзя было опаздывать. Потом к нам пристал один из гуляк. Принялся стучать ладонями по стеклу со стороны Светы, требуя, чтобы мы впустили его внутрь, потом он принялся дёргать дверные ручки, но я заранее заблокировал все двери. Света испуганно отшатнулась от окна, прижалась ко мне. Я думал, всё должно было быть в порядке, если не обращать на придурка внимание. Придурки, особенно выпив, не любят, когда на них обращают внимание, это их провоцирует. Через десять секунд мы наскучили ему, и он пошёл к другой машине.

Несмотря ни на что, мы успели. Вход в казино освещался большим количеством огней, стояли полностью покрытые жёлтыми и красными лампочками гигантские цветы и миниатюрные башенки, и в зелёных лампочках пальмы. Совсем рядом нашлось свободное место, мы оставили машину и прошли внутрь.

Сразу за большими зеркальными дверями, имевшими выпуклую форму и раздвигавшимися при приближении людей, нас встретил высокий охранник в чёрном костюме.

-- У нас платный вход.

-- Мы знаем, - согласно кивнул я и достал из внутреннего кармана куртки пачку долларов.

Охранник посторонился, пропуская нас к кассе.

-- Здесь за двоих, - сказал я и просунул в окошко двадцать зелёных бумажек по сто.

Кассир выдала нам два голубых квитка, мы оставили в гардеробе верхнюю одежду и прошли в большой зал.

-- Сходи купи фишек, - попросил я Свету.

-- Почему я?

-- У тебя счастливая рука. Я чувствую, сегодня будет отличная игра. Я в настроении.

Она вздохнула.

-- Хорошо. Где ты будешь?

Я кивнул в сторону стола с рулеткой.

-- Вон там.

В толпе людей, окружавших стол, я увидел высокую Нину Степановну в своём неизменно бежевом пиджаке и с сиреневым платком на шее.

-- Добрый вечер, Нина Степановна.

-- Добрый вечер, Саша. Ты всё-таки успел.

-- Я постарался.

-- Лера сегодня будет петь.

-- Не вижу в этом смысла, - сказал я.

-- Почему? – удивилась Нина Степановна.

-- Перед кем будет петь Валерия Владимировна? – спросил я сам себя и удивился собственной смелости, - Люди пришли сюда потратить деньги и сделать вид, что это им нравится. А она – просто…

-- Здравствуйте, Нина Степановна.

Подошла Света.

-- Я купила фишек.

С этими словами она продемонстрировала мне маленькую коробочку, полную засушенных мёртвых насекомых: мух, пчёл, ос, стрекоз, кузнечиков.

Я брезгливо поморщился. Я не любил насекомых в принципе, со всеми их лапками, усиками, брюшками, глазками.

-- Что? – удивилась Света, - у них сезон живой природы.

Я посмотрел на стол. Он был завален насекомыми, некоторые из них конвульсивно шевелились. Вздохнул.

-- Ладно, давай сыграем.

-- Стол открыт, - сказал крупье за рулеткой.

Я узнал в крупье Славика – моего старого университетского приятеля. Видимо, около недели назад он ушёл со своей старой работы – консультанта по налоговым спорам, и устроился здесь крупье.

-- Двадцать чёрное. С соседями, - сделал я ставку.

Другие игроки тоже сделали ставки.

-- Стол закрыт, - объявил Славик и запустил белый шарик по лакированному деревянному ободу. 

Я заметил, как Славик тайком ото всех достал из кармана горсть насекомых и высыпал их на стол, к моей ставке. Он всегда был добрым малым. Моя ставка сыграла. Я не особо радовался, потому что выиграл ещё мёртвых насекомых, но, видимо, таковы были здешние правила сегодня ночью.

Я поставил ещё, добавив к выигранным ещё насекомых из коробки Светы. Игра пошла с переменным успехом, но постепенно куча ненужных мне мёртвых насекомых росла, и Света всё теснее прижималась ко мне. Кажется, Лера запела. С каждым новым выигрышем во мне крепло желание уйти, но я оставался у стола. Наконец, я додумался до единственного способа выйти из игры – я поставил всё на одну клетку. Я проиграл, Света куда-то пропала, а ко мне подошёл высокий охранник в чёрном костюме.

-- Ключи от машины и от квартиры, пожалуйста.

-- Почему?

-- Вы поставили всё на одну клетку. Вы проиграли. Ключи от машины и от квартиры, пожалуйста.

-- Но я только хотел выйти из игры, я не хотел отдавать всего, - еле выговорил я.

Меня пронзил ледяной ужас.

-- Вы поставили всё на одну клетку. Вы проиграли. Ключи от машины и от квартиры, пожалуйста.

Я опять хотел возразить, но от ужаса не смог говорить.

-- Ключи от машины и от квартиры, пожалуйста.

Он схватил меня за руку, я проснулся. Вокруг была тьма, рядом спала Света, от неё ко мне перетекали тепло и нежность.

Туча воспользовалась темнотой и незаметно подкралась ночью к крышам домов, она расположилась сразу за козырьками подъездов, зависла над верхушками деревьев. Сигналом к атаке послужил жуткий грохот, как будто кто-то швырял скопившийся на чердаке хлам: старые железные кровати, стойки от теплицы, аргалитоваые щиты и пустые синие бочки из толстой пластмассы – из одного угла в другой. Мы жили в обычной квартире, чердака у нас не было, мы проснулись и поняли, что нас разбудила гроза заместо будильника. Я жил в двадцати четырёх минутах ходьбы от школы, тем утром я промок, не успев спуститься с крыльца подъезда, дальше мне стало всё равно. Небо не то что бы лило слёзы над нашими душами, оно любило землю страстно и яростно, терзало её поцелуями взасос и душило в объятьях, вместо нежных ласк начинало бить. Лужи взбухали пузырями, а деревья громко ругались где-то в вышине своих крон. Если бы дождь лил чуть сильнее, я бы, наверное, захлебнулся.

Во дворе школы, у козырька над парадным входом, мокла машина, синяя, спортивная и японская. Недовольная погодой и отношением хозяина, она приглушённо и зло ругалась, ругань выходила из неё клубами сизых выхлопов. Хозяин, толстый и одновременно почти квадратный, стоял под козырьком и беседовал о чём-то с директором – Валерией Владиленовной. Я знал его, его звали Дмитрием, его дочь училась у нас в первом классе. Директор целый год любезничала с ним, ходила на задних лапках и надеялась взрастить в Дмитрии понимание тяжёлого положения нашего образования, выразиться понимание должно было в финансовом эквиваленте. Но пока Дмитрий регулярно приезжал в школу и только любезничал в ответ, проявляя этим неслыханное и невиданное хамство.

Я подошёл к ним, сказал: «Здравствуйте» Валерии Владимировне и протянул Дмитрию руку.

-- Фу, ты весь сырой, - сказал он и брезгливо отстранился от моей руки.

-- Нахал, - испуганно выдавил я из себя (Дмитрий был в два раза шире меня).

-- Ну, ты весь сырой, носи с собой зонтик, что ли, - возмутился он, - Обиделся? Извини, братан, не хотел тебя обидеть, но, в самом деле, что это такое?

-- Да ничего страшного, - криво улыбнулся я.

-- Вот и хорошо. Посмотри лучше сюда, - с этими словами он указал на номер своей машины.

-- Я посмотрел. Номер был «А 987 МР 77 rus».

-- Круто, да?

Я кивнул.

-- Угадай, сколько такие стоят?

Я пожал плечами.

-- На самом деле вопрос с подвохом. Такие ты нигде не купишь, такие мне один хороший друг сделал. Такие же, но похуже, будут стоить тебе штук семь, девять. Смотря с кем будешь разговаривать. Баксов, естественно.

-- Понты дороже денег, - заметил я.

-- Ты всё понимаешь, братан.

-- Ладно, я пойду, а то меня прямо сейчас и прямо здесь Валерия Владимировна уволит.

-- Валерия Владимировна, - обратился к директору Дмитрий, положа руку на сердце, - не увольняйте его, пожалуйста. Отличный молодой человек.

-- Не уволю, - улыбнулась директор.

-- Ну, бывай, Саня. Рад был тебя увидеть.

-- Взаимно, - ответил я и вошёл в школу.

Для детей последние дни перед каникулами были праздником, который редко портил какой-нибудь добросовестный учитель, для большинства учителей (кроме добросовестных) – тоже, поэтому в школе царила атмосфера рая на Земле. Никто не хотел убивать и умирать, все улыбались, шутили и с удовольствием смеялись над чужими шутками. Ненадолго люди показывали своё великодушие и прочие добродетели, зная, что конец учебного года наступал со дня на день, и ни великодушие, ни добродетели ничего не будут им стоить. Трусы забывали про свою трусость, мизантропы – про свою ненависть, ничтожества находили где-то человеческого достоинства, подлецы – капельку чести, лицемеры говорили правду и так далее и в таком духе. Хуже бесполезной работы, предательства и всех пороков человеческих могло быть только плохое настроение перед отпуском.

Я обосновался в классе в самом конце первого урока и ждал 7-й «В» на второй. В портфеле я принёс апломб, поразивший меня во время разговора с Ольгой Геннадьевной предыдущим утром. С этим апломбом я намеревался провести последнее для седьмого «В» образца того года (конечно, все поняли, о каком именно годе идёт речь) занятие по русскому языку. Я хотел с важным видом сидеть, надув воображаемое пузо, и рассказывать им об их успехах за год, о большой работе, проделанной всеми нами вместе, о прогрессе грамотности, о трудностях, преодолённых нами во имя этого прогресса. Как президент на празднике военно-морского флота после покупки «Мистраля».

После звонка на урок ученики расселись по местам, Дима Шепетко кинул в Стаса Натапкина карандаш, Стас показал в ответ средний палец, все успокоились и приготовились.

Я открыл было рот, намереваясь начать подготовленной мною специально для этого случая речью, но дождь на улице так сильно барабанил по жестяным подоконникам, что слова застряли у меня в горле, умерли там и обратились в пустоту, и всё за одну наносекунду. Лена не давала мне покоя, сохранявшая в любых ситуациях достоинство Лена, всегда платившая за это высокую цену (год экономии на достоинстве принёс бы ей машину), она не шла у меня из головы и уничтожала народившаяся самодовольство, как дождь уничтожил мою речь.

-- Я понимаю, конец года, можно не вставать. Да я шучу, сидите, сидите.

-- Вы, Александр Викторович, когда шутите, предупреждайте,  - сказал Никита Васильчук.

-- А я предупреждал. Вчера на «рамблере» новость выложил.

-- Мы не ходим на «рамблер» - заметила Настя Захребетная.

-- Значит, надо начать. Со следующего года.

-- Будем заходить, - улыбнулась Вера Звонорева.

-- Ты и заходи, - сказала Настя, ни к кому конкретно не обращаясь, - Будешь потом нам всё рассказывать.

-- Давайте поступим так, - предложил я, - поскольку у Вас в головах уже одни каникулы, у меня – одно ЕГЭ, давайте посидим тихо, и каждый подумает о своём.

-- Давайте, - согласились дети и сразу же загомонили.

-- Я же попросил тихо, - упрекнул я класс и покачал головой.

Ученики моментально замолчали, Вера Звонорева опять улыбнулась и сказала:

-- Извините, пожалуйста.

Я промолчал, ученики развернулись – как кому было удобно – и класс наполнился детским шёпотом. Надо заметить, что некоторые из присутствовавших детей пили больше и чаще меня, но, наверное, с детьми всегда было так.

Сидевшая передо мной Оля Яхненко поинтересовалась:

-- Скажите, пожалуйста, Александр Викторович, а Вы волнуетесь перед ЕГЭ?

-- Конечно, - ответил я.

-- Думаете, они не сдадут? - поинтересовалась её соседка Таня Магазинова.

-- Я знаю всех в 11-м «Б», - заявил сидевший на первой парте, но через ряд от меня Вова Жигалёв. - Они там все – дураки!

Краем глаза я видел, как Стас кинул в Диму жёваную бумажку, Дима взял пластмассовый пенал и прицелился.

-- Шепетко, положи пенал, - предупредил его я. – Вы ещё стульями покидайтесь.

Дима замотал головой с самым невинным видом.

-- А что я? Я ничего. Это всё он.

-- Голова-то на плечах должна быть. А то выведу обоих и отведу к Степанкину, будете у него на турнике висеть. Так вот, - обратился я к Оле, Тане, Вове и ещё паре учеников, которые хотели меня слушать, - они на самом деле неглупые ребята. Не такие глупые, какими хотели бы выглядеть.  Просто меня не будет рядом, и я не смогу им помочь.

-- Я слышал, учителя будут сдавать экзамен за «золотых» медалистов, - сделал очередное дерзкое заявление Вова.

-- Не знаю. Меня никто ни о чём подобном не просил. Видимо, не доверяют моей квалификации.

«Или приберегли меня для более важного дела» - проползла сороконожкой мысль внутри моей черепной коробки. Барабанивший по подоконникам дождь сделал эту мысль смешной. Хорошо, что шёл дождь. Я знал, что был этот дождь, были тучи, откуда он лил, было небо, где тучи плавали, днём небо было голубым от светившего солнца, ночью – чёрным и полным звёзд.

В школе было два источника чистого зла, два излучателя порока, тлетворно влиявших на слабые детские души: физрук и трудовик (он же технолог). Физрук – потому что пялился на старшеклассниц в спортивной форме и самым очевидным образом хотел их, трудовик-технолог, потому что через раз был пьян. Я неплохо знал обоих, и предприимчивого, но малограмотного учителя физкультуры, среднего роста, со средним лицом и простыми неглубокими глазами, срывавшегося на крик после каждого второго слова независимо от предмета разговора (по-другому внушить школьникам уважение он не умел), в приличной форме с поправкой на сорок пять. И хилого, как все алкоголики со стажем, трудовика-технолога, начинавшего седеть, словно вовсе не имевшего глаз, а только лицо, хмурое и жёсткое, как застарелая от времени и непогоды краска, и это лицо всегда смотрела в пол рядом с правым ботинком трудовика-технолога.

После четвёртого урока – на большой перемене – я пошёл в столовую за пакетиком вишнёвого сока (первый раз за всё время работы мне захотелось вишнёвого сока) и булочкой. По дороге я решил заглянуть к физруку – Василию Степанкину. Кабинет Василия находился на первом этаже, на пути из раздевалки в спортзал.

За муниципальные деньги в кабинете сделали ремонт (натяжные потолки, стены из ровного гипсокартона), обставили новой мебелью и поставили компьютер, интегрированный в школьную сеть. Степанкин должен был перейти с традиционных форм отчётности на электронные, что сэкономило бы ему и школе половину времени, уходившего на работу с бумагами.  Два месяца он бился с новыми технологиями и обкладывал их матом так, как ничто и никогда в своей жизни, потом плюнул. Теперь он по старинке писал в журналах, а потом сажал какую-нибудь старшеклассницу за свой компьютер, она переносила информацию в школьную сеть, а он читал «Советский Спорт».

За чтением газеты я его и застал, правда, в этот раз в кабинете он был один.

-- Привет, Василий.

-- Саня! Какими судьбами?!

-- Да вот, за соком шёл, решил к тебе заглянуть. Давно не виделись.

-- Это ты правильно сделал, Викторыч.

-- Как дела на футбольных полях? – спросил я и кивнул на раскрытую газету.

-- Паршиво. Как баба управляет футбольным клубом?

-- Не знаю. Как?

-- Херово! Убивают команду, сволочи.

Василий перегнулся через стол и посмотрел в коридор.

-- Прикрой дверь, Санёк.

Я закрыл дверь. Замок успокаивающе щёлкнул и Василий продолжил:

-- Тут дело одно есть.

-- Что за дело?

-- Помощь твоя нужна будет.

-- В каком смысле? Сочинение кому-то написать?

-- Нет, физическая. Хорошо, что ты зашёл, а то я собирался идти тебя искать. А тебя ведь хрен найдёшь, ты у нас как бабочка, порхаешь с цветка на цветок.

-- У тебя пропадает писательский дар.

-- Почему? – сбился с мысли Василий.

-- Такими сравнениями сыпешь, прямо Лев Толстой.

-- Пошёл ты. Короче, слушай, сможешь сегодня к школе подойти где-то к двенадцати ночи?

Василий выручил меня из пары передряг, а на Восьмое Марта мы с ним просто классически напились, поэтому я согласно кивнул:

-- Смогу. А что надо делать?

-- Так, кое-что разгрузить. Но это – частная самодеятельность, и никто не должен об этом знать. Я же в долгу не останусь, всё будет чин по чину.

Мне с некоторых пор всё меньше нравились подобные его предприятия, но я до сих пор был должен ему за DVD-плеер и набор посуды (я сказал Свете, что «купил» их), поэтому я согласился.

-- Чистый Лев Толстой.

-- Кончай ерунду молоть.

-- Ладно. Я приду.

-- Вот спасибо тебе. Знал, что ты – нормальный мужик и не подведёшь. Сам-то как?

-- Да потихоньку.

-- В отпуск надумал? Куда поедешь со своим Светиком?

-- В Испанию решили смотаться.

-- Кучеряво живёшь, - присвистнул Василий.

-- Да что ты, родители подбросили.

-- Чьи?

-- Её и мои.

-- Всё равно неплохо.

-- А ты куда собрался?

-- Я, может, тоже заграницу выберусь. Ещё не решил пока. Ни разу не был, да и не тянет особо.

-- А зачем тогда?

-- Сына хочу вывезти, пускай посмотрит. Он у меня маленький, ему всё интересно.

-- Понятно. Ладно, я пойду, пожалуй.

-- Иди-иди. Не забудь только.

-- Обижаешь.

Я вышел из кабинета.

Я снова вернулся в привычный мир, и вместо неба голова царапала натяжной потолок.

Без пятнадцати двенадцать я подошёл к школе. Ночь уже заступила в свои права, и школьный двор освещался рыжим светом фонарей. Над фонарями чернело небо, почти такое же пустое и чёрное, как окна спавшей школы. Только я не верил, что она спала, я думал, она умирала каждый вечер и рождалась заново каждое утро, и смотреть в пустые чёрные окна было всё равно что смотреть в глаза мертвеца. Две тени ждали меня во дворе, два сосуда чистого зла, они будто совсем не отражали искусственного света фонарей, они впитывали его и оставались чёрными. Физрук и трудовик-технолог. Степанкин подкупил охранника (он использовал красивое слово «договорился»), он открыл нам дверь. Трудовик-технолог Николай Григорьевич загнал во двор свой грузовичок, в грузовичке ехала старая мебель Степанкина: полуразвалившийся диван, стол с кривой столешницей и шкаф без задней стенки и замка. Я спросил, собирался ли он сделать пожертвование, я всегда плохо соображал в ночных делах. Он ответил, что собирался вытащить из своего кабинета новую мебель, а на её место поставить диван, стол с кривой столешницей и шкаф без задней стенки и замка. Стол он собирался отдать завхозу, остальное – оставить себе. Григорьевич тоже был что-то должен Степанкину, поэтому работал за так.

-- А мебели не хватятся? – поинтересовался я, - проверка не найдёт?

Степанкин возмутился, потому что ему приходилось объяснять олдно и тоже третий раз подряд, потом объяснил. Они с завхозом посмотрели документы, там значилось «комплект мебели в составе: стол, кресло, диван, шкаф» и т.п. Не было указаний ни на марку мебели, ни на год выпуска.

На замену мебели у нас ушло полчаса, потом мы поехали в гараж к Степанкину разгружаться, потом оба вместилища порока остались там пить, я пошёл домой.

Волнение захватило меня в среду с самого утра. Едва проснувшись, я почувствовал, как оно трясло мои пальцы. Позже оно свело мои челюсти и сделало губы тряпочными, и я ничего не почувствовал, поцеловав Свету перед уходом на работу.

Я волновался, потому что наступавший день казался мне самым важным днём в моей жизни, я всегда сильно волновался из-за вещей, меньше всего заслуживавших волнения. Спускаясь по лестнице на первый этаж, я ожидал найти на улице растворённый в воздухе праздник, возможно, людей в карнавальных костюмах и клоунов. Утро, однако, было самым обычным утром. Люди по большей части спешили на работу, по большей части в сторону метро. Алкоголистого вида мужик двигался против общего направления, воздушный поток мотал его от одного края тротуара к другому. И школа ничуть не изменилась, но мне мерещились флаги и транспаранты с надписями вроде: «Добро пожаловать, выпускники!», зелёные, жёлтые и оранжевые лианы из воздушных шаров, свисавшие с крыши трёхэтажного здания до самой земли. Мне мерещился олимпийский мишка на козырьке, иллюзорные украшения слепили глаза показной радостью, и я щурился. 

Внутри школы, как я считал в то утро, все понимали значение начинавшегося дня. День был особенный, один на всю жизнь. В расписании ждали два урока, потом следовало явиться в актовый зал на «последний прогон». Я не был уверен в необходимости своего присутствия на «последнем прогоне», но моего мнения никто не спрашивал. В зале я обнаружил украшения, привидевшиеся мне на подходе к школе, все, кроме олимпийского мишки. Вдобавок надутые гелием шары расположились под самым потолком, свесив вниз блестящие хвосты. Зал всегда представлялся мне очень большим, в этом году его заставили рядами новых красных кресле с откидными сиденьями. Учителя тосковали по деревянным стульям в старой школе, скреплённым в ряд железными скобами, придававшим залу индивидуальность. Красные ряды заполняли пространство от двери до сцены, занавес на сцене был поднят.

У сцены стояли Нина Степановна и второй завуч – Людмила Валерьевна. На сцене с кабелем в левой руке их слушал Антон – сын учительницы информатики, сделавший наш сайт. Он пользовался положением приглашённого специалиста и одет был неформально – в кофту и джинсы (я пришёл в пиджаке, оба завуча тоже оделись нарядно, как будто собрали сэкономленную за год на деловом виде красоту и очарование, оставленное временем).

-- А если она не заработает? – спрашивала Нина Степановна.

-- Заработает, Нина Степановна, - отвечал ей Антон.

-- Смотри, Антон, помнишь, что было на «Восьмое Марта»?

Антон развёл руками и улыбнулся.

-- Маленькая неприятность.

-- Нин, что ты пристала к мальчику, - вмешалась Людмила Валерьевна, - он же объяснил, что залез в эту штуку и всё исправил.

-- Я волнуюсь. Пускай я завуч, кроме того я ещё и женщина, и свои эмоции сдерживать не обязана. А Антон, как джентльмен, должен это понимать и не расстраивать даму по пустякам. Ты ведь джентльмен, Антон? – всё это она проговорила совершенно серьёзно, как будто в сотый раз объясняла очевидные вещи маленькому ребёнку.

-- Конечно, Нина Степановна. О, привет, Сань!

Я подошёл к сцене, Антон картинно поклонился и пожал мне руку.

-- Саня, хорошо, что ты уже пришёл, - обрадовалась мне Людмила Валерьевна, - мы думали немного изменить обстановку, и ты нам нужен.

-- Я готов, Людмила Валерьевна.

-- На подвиг!? - и она звонко захохотала.

Людмила Валерьевна всегда носила в себе кусочек вечеринки, шумных посиделок с песнями и танцами. Каким бы строгим не становилось её лицо, как бы серьёзно не звучал голос, сколько бы грусти не стояло в глазах, она казалась мне готовой всегда хлопнуть в ладоши, захохотать и сорваться в пляс. Закружиться и застучать каблучками.

-- Проверь ещё раз, на всякий случай, - сказала Нина Степановна Антону.

-- Да, - ответил я.

-- Отлично, тогда слушай, вот эти парты надо развернуть и поставить параллельно сцене.

-- Сейчас проверь, Антон, пожалуйста.

-- Понял, сейчас Вы сами всё услышите.

-- К ним надо подтянуть ряд кресел. Вот этих.

Я молча принялся двигать парты. Я взял за правило не подвергать сомнению указания начальства, даже если в результате получалась глупость. Сами увидели бы и исправили, а если не увидели и не исправили, значит, это не было глупостью. Это был хитрый план. С таким подходом к любому делу мне жилось гораздо спокойнее, чем некоторым моим коллегам.

-- С микрофонами у нас всё в порядке?

-- А что может быть не так с микрофонами?

-- Вот я и интересуюсь, что может быть не так с микрофонами.

-- Всё в порядке, Нина Степановна.

-- Хорошо, молодец.

Хлопнула дверь, и все обернулись. К нам шла директор – Валерия Владиславовна. Она всегда выглядела нарядно, она всегда была красивой, как будто специально прихорашивалась для меня, за нарядностью и красотой прятался страх обычной школьной учительницы, искавшей простого женского счастья. Как закончились поиски, я не знал, но ей в управление помимо её воли достался атомный подводный крейсер, и теперь она боялась нечаянно, неосторожным действием вызвать сначала ядерную войну, потом ядерную зиму и смерть человеческой цивилизации в известном нам виде. К чести Валерии Владимировны, она не позволяла своему страху мешать ей действовать так, как она считала необходимым.

-- Всем добро утро, - улыбнулась она сочными губами.

Присутствовавшие поздоровались в ответ.

-- Как идут дела? – спросила она у всех сразу.

-- Мы со Стасом проверяем аппаратуру. В последний раз.

-- Понятно. Сань, а зачем ты двигаешь мебель?

-- Я попросила Сашу подвигать парты.

-- Зачем, Людмила Валерьевна?

-- Договорились же вчера попробовать, может, будет лучше.

-- По-моему, лучше не получается.

-- Мне тоже так кажется. Саш, извини, пожалуйста, но придётся тебе двигать всё обратно.

-- Ничего страшного, Людмила Валерьевна.

-- Какая у нас замечательная молодёжь, - довольно улыбнулась Валерия Владимировна, - Людмила Валерьевна, когда закончите, сходите с Сашей ко мне, пожалуйста. Надо будет тексты отнести.

-- Как скажете, Валерия Владимировна. Саш…

У директора зазвонил телефон, она поднесла трубку к уху и сказала:

-- Алло.

Все замерли, перестали производить звуки.

-- Да… Уже приехал? Хорошо, сейчас к вам спустятся… Всё, отлично, - она положила трубку и сразу обратилась ко мне:

-- Саш, ко мне сходишь потом. Приехали с цветами, спускайся вниз, к люку, помоги таскать.

-- Понял, Валерия Владимировна.

-- Только сам поторопись, и остальных там поторопи. Времени почти не осталось.

У грузового люка меня ждали Степанкин и Тамара Петровна – учительница геометрии. Родственница у неё работала флористкой, поэтому Тамара Петровна взялась доставить нам то ли самые дешёвые лучшие, то ли самые лучшие дешёвые цветы в городе.  Вся машина Степанкина, кроме двух передних сидений, была заполнена цветами, белыми, жёлтыми и рыжими хризантемами, розами и ещё чем-то красивым и жёлтым, наверное, тюльпанами. Разгрузили мы её быстро, во время разгрузки Тамара Петровна всё время разговаривала со Степанкиным, и говорила быстро-быстро. Как будто она боялась его, но он не мог причинить ей зла, пока она говорила первой и определяла тему для разговора. Когда мы закончили, и Степанкин со звучным высоким щелчком захлопнул багажник своего старого немецкого «универсала», Тамара Петровна поблагодарила его:

-- Спасибо большое, Василий Степанович.

-- Всегда пожалуйста, Тамара Петровна. Вы же знаете, ради родной школы я готов последнюю рубашку с себя снять.

Я вернулся в актовый зал, мне сразу дали семь пустых ведёр для цветов, одно вставленное в другое, и отправили за водой. Между делом я заметил Антона, сидевшего на краю сцены и копавшегося в телефоне. Конечно, он отвечал за мозги выступления, и перегружать его физической работой было нельзя. Разобравшись с цветами, расставив их по вёдрам, я вернулся к перемещению мебели, а затем отправился с Людмилой Валерьевной за текстами. Нина Степановна уже ушла, и директор тоже ушла. Мы вышли из зала под звон звонка. Закончился третий урок, коридоры наполнились детьми, вихрь детских криков и эмоций закружил нас, но мы уже успели привыкнуть к подобным условиям, и продвижения в подобных штормах не составляло для нас труда.

В приёмной директора сидел ученик шестого или седьмого класса, я не знал его. Он был целиком занят своим телефоном, обстановка вокруг нисколько не интересовала его, так много в нём было наглости, граничившей с достоинством, так мало было в нём страха.

-- Ты почему здесь, Портной? – спросила Людмила Валерьевна мальчика.

Ответил он, не поднимая от телефона взгляда.

-- Да так, ерунда.

-- Портной, во-первых, посмотри на меня, во-вторых, как ты со мной разговариваешь, в третьих, извинись! – тихо выговорила мальчику завуч.

Тот посмотрел на неё и сказал:

-- Извините, Людмила Валерьевна, - с громадным равнодушием во взгляде, не было даже раздражения из-за того, что его оторвали от любимой игры или переписки с друзьями, или чем он там занимался, - разбил дверцу в классе.

-- Портной, - вздохнула Людмила Валерьевна, - подождал бы денёк и колотил бы всё, что твоей душе угодно.

Вот тогда мальчик испугался, потому что ждал крика или возмущения.

Людмила Валерьевна прошла в кабинет директора, я последовал за ней. На краю директорского стола меня ждала тонкая стопка бумаги.

-- Саша, отнеси, пожалуйста, это в актовый зал, - сказала мне директор, - а с Людмилой Валерьевной мне надо поговорить.

После текстов мне поручили принести упаковку бутылок с водой из столовой. Когда я вернулся, воздух в зале ходил ходуном и перехлёстывал через края. Играла фонограмма, рядом с чёрными динамиками сидели выпускники и важно кивали головами в такт музыке. Красавицы обоих классов сидели в креслах у правой стены, ребята у колонок бросали в их сторону плотоядные взгляды. Чьи-то матери, нарядные и от этого ещё более суетливые, сновали между пианино и кладовкой за сценой. Некоторые вещи должны были выпадать из власти времени, социально-экономических устоев, парадигм, политических ситуаций и материальных состояний. Пианино, коричневое и старое, было такой вещью, оно переехало сюда из старой школы, оно было символом нематиериального в атеистическом мире, оно осталось им в стране лжи и личной выгоды.

-- Здравствуйте, Александр Владимирович, - закричал мне красавицы.

-- Привет, - ответил я им, проходя мимо.

-- Здравствуйте, - закричали ребята у чёрных колонок.

Я кивнул в ответ.

Находившийся среди них Артур отвернулся и прокричал в сторону пульта:

-- Антон! Басов добавь!

Высокий рыжий парень (мой тёзка Александр) наклонился к Врежу и сказал ему что-то на ухо, Вреж засмеялся. Артур обозвал их, по-моему, придурками. Парты, которые я разворачивал, успели накрыть зелёным сукном и заставить зелёными одноразовыми стаканчиками. Рядом я поставил упаковку бутылок.

-- Вот, Людмила Валерьевна, - она уже вернулась от директора.

-- Спасибо. Помоги мне их расставить, пожалуйста.

Постепенно приходили выпускники, зал полнился их разговорами, звучавшая время от времени фонограмма уже не была грубым нарушением тишины, просто более упорядоченным по сравнению с остальными звуком. Одиннадцатый «Б» был не очень дружным классом, и ребята рассредоточивались небольшими группками по всему залу. Одиннадцатый «А» потихоньку собирался рядом с пианино в полном составе.

Кто-то таскал реквизит, кто-то проводил время, больше всех волновались матери выпускников. Я воспользовался большим скоплением народа и присел отдохнуть, все эти «подай-принеси» порядком утомили меня. Учителя радовались, что ещё двум классам галдящих хамоватых подростков, будущих алкоголиков и алкоголичек, наркоманов и наркоманок, воров, взяточников, грабителей, проституток, мошенников и убийц пришёл конец. Пусть у тех, кто собирался занять их место, перспектив было ещё меньше, сам факт обновления заставлял улыбаться и плакать, он был движением, в движении заключалась жизнь.

Праздник был праздником. Директор говорила речь, завучи говорили речь, две матери сказали речь. Они сказали, стоя у микрофона, когда их уверенные в собственной правоте, но слегка дрожавшие из-за торжественности момента голоса разносились по затихшему залу, что дети были самыми замечательными, они пожелали навсегда сохранить доброту и теплоту, подаренные школой и людьми, школу наполнявшими. Валерия Владимировна заметила, что уже второй год дети учились в новой школе, что новая школа всем нравилась. Все ораторы сходились во мнении, что с такими детьми страну ждало прекрасное, светлое будущее. Потом учителя вручили детям свой подарок – каждый год они пели одну и ту же песню, нарядившись покрасивее и надев на головы голубые береты.

Потом дети показывали спектакль. Пели, плясали, один парень показал два фокуса, две девчонки прошлись по сцене колесом и заявили, что контрольные по математике написать было сложнее. Учительницу биологии, любимую детьми за манеру ласковать орать на учеников, изобразил парень на каблуках. Были на сцене «Бешеные псы» перед уроком черчения, но почти никто из учителей не смотрел самого фильма, и номер остался непонятым, а матери загрустили, потому что пошли на поводу у детей и пропустили номер в программу (сценарий писали они).  Дети дарили учителям привезённые Степанкиным цветы.

Где-то к концу программы (дети забыли про уроки страноведения) ко мне подошла Нина Степановна. Она шла со своей обычной деловой уверенностью, словно и не было вокруг разбросанного со сцены хрусталя, готового разбиться от любого неосторожного прикосновения или жеста. Вот бы звон поднялся.

-- Саня, сделай доброе дело.

-- С удовольствием, Нина Степановна.

-- У меня в кабинете лежит запасной аккумулятор для фотоаппарата. Принеси его, пожалуйста. Вот тебе ключ.

И я пошёл в «кишку». Я вышел из зала, закрыл за собой дверь. Тишина окружила меня. Школа была пустой и свободной от детей, она всегда нравилась мне такой. Я спускался по лестнице. В этом году два молодых человека из одиннадцатого «А» (сегодня они выступали и были настоящими звёздами «шоу») столкнули с неё пятиклассника. Кроме обязательного и ожидаемого сотрясения мозга мальчик сломал руку, два ребра, и его зрение сильно испортилось. Никто не извинялся, не оплачивал лечения, однако и разбирательства тоже не было. Родители обоих выпускников были настолько богаты, что Валерия Владимировна ничего никуда не подавать вместо них, она считала, это нужно было школе, всем учителям и ученикам в ней. Такой замечательный пример преданности своему делу лежал под моими ногами на ступенях лестницы.

Тишина сыграла со мной злую шутку, я не сог заглушить внутренний голос, и он безбоязненно рассказывал мне о пустых шприцах в туалетах, вместо того чтобы позволить мне просто наслаждаться покоем. Кабинет завуча, свободный от завуча, тоже оказался неплохим местом. Наверху шёл праздник, дети говорили учителям «Спасибо» за помощь в прохождении участка пути длинной в одиннадцать лет, говорили искренне и со всей теплотой, на которую были способны. На которую мы сделали их способными.

Мне не хотелось возвращаться. Новую школу не ругал только ленивый, но, возможно, нам всем просто нравилось ругать новое.

Весь четверг и утро пятницы я готовился к экзамену. Конечно, если человек за двадцать шесть лет не научился грамотно писать по-русски, он вряд ли был способен научиться этому за неделю. Но в моём случае речь не шла о грамотном письме, мне нужно было сдать «на отлично» тест. Уже два дня меня ел страх. Я боялся дать экзамен и стать в этой школе, прошу прощения, образовательном центре на «хорошем счету». Я боялся не сдать экзамен и потерять работу. Я не мог рассказать о своих страхах Свете, она казалась довольной моей работой, без лесенок наверх, зато стабильной и безопасной, а безопасность Света очень высоко ценила.

Все возможные варианты моей судьбы одинаково пугали меня. Наверное, это было отличительной особенностью слабых натур – в самый ответственный момент забиться в щель и дрожать. В пятницу вечером Света отпустила меня встретиться с друзьями, с тем условием, чтобы я сильно не напивался. Мы с друзьями вспомнили школьную молодость и просто бродили по городу, потом перекусили в баре и разъехались по домам. Я по дороге домой решил заскочить в другой бар за стаканом холодного пива, потому что всю неделю время от времени мечтал об этом. Я попал на начало концерта одной группы, которую давно хотел послушать, я слышал их ещё семь лет назад. Я остался, концерт вышел хороший, помещение бара слушатели заполнили под завязку, умудрившись при этом здорово танцевать. Настроение не улучшилось, и я решил не ограничивать себя одним стаканом, вокалист всё время шутил, когда концерт закончился, я решил не ограничиваться вообще ничем, по крайней мере в плане выпивки. Наверное, в этом я усмотрел движение, а движение для меня было равнозначно жизни.

Я обосновался у самого конца стойки, время от времени звал девушку-бармена и дважды спрашивал её имя. Потом я обнаружил рядом с собой красотку, покинувшую Изумрудный город с целью развлечься по-взрослому. Не знаю, чьё отчаяние было отвратительнее, моё или её, но беседы у нас не получилось, да и не за беседами мы пришли в тот бар тем вечером, и скоро она с кем-то куда-то пропала. Чуть позже я обнаружил, что транспорт перестал ходить, и добраться до дома я мог только на своих двоих. Но своих двоих мне стало жалко, и я остался, тем более началась дискотека. Ещё я обнаружил кучу пропущенных вызовов от Светы, но не счёл важным отвечать на них. Вместо этого я выяснил у девушки за стойкой, как её звали, и попросил ещё рому.

Меня вежливо попросили уйти, когда солнце снова оказалось на небе, и транспорт снова ходил. Я отправился к родителям, показываться Свете на глаза не хотелось, было стыдно. Только позвонил и выслушал поток ругани, стало погано, потому что она волновалась за меня. Потом я позвонил ей во второй половине дня, просил прощения и разрешения приехать. Она ответила: «Видеть тебя не хочу. Ладно, приезжай». Я занял у родителей денег и купил ей цветы. Дома она усадила меня на кухне и сказала:

-- У меня по этой части были проблемы с отцом, и я уже достаточно натерпелась. Я к тебе хорошо отношусь, ты знаешь, но, если такое повторится, тебе придётся уйти.

-- Такого больше не повторится, - пообещал я.

Суббота была потеряна. Во время учёбы в университете у меня было правило не готовится к экзамену в последний день, но в то воскресенье я отступился от этого правила и просидел за учебниками весь день.

Понедельник начался как-то не так. Во всём сквозила непонятная неправильность, незаконность происходящего. Небо было затянуто неправильными облаками, на земле не лежало теней, что тоже было неправильно. Лампочки на кухне неправильно горели и неправильно отражались в краях тарелки с пельменями, в тёмном зеркале чая в чашке. У пельменей был неправильный вкус, вкуса чая я вообще не чувствовал. И Света была какой-то неправильной, глаза у неё были неправильные, и губы, и хорошего поцелуя не вышло. У меня была странная походка, мне попадались странные прохожие, что-то в них не согласовывалось с реальностью. А школа предстала чёткой и ясной, я не только видел каждую трещинку в штукатурке, сколы, выступы и проплешины осыпавшейся краски, я как будто ощущал их кончиками пальцев, как будто ощупал всё здание.

Вокруг школы было пусто, внутри, миновав охранника, в коридоре на первом этаже я увидел Нину Степановну. Её деловая, прагматичная аура рассеяла туман иррациональности, и я понял, что пришёл туда, куда должен был прийти.

-- Здравствуйте, Нина Степановна.

-- Привет, Саша. Готов?

-- А как же.

-- Волнуешься?

-- Нет. Я ведь учитель русского языка.

-- Это хорошо.

На самом деле, я очень волновался, но это казалось личным. Школа была уже не школой вовсе, а зданием, где мне надо было сделать дело. Ни следа учеников и детских переживаний, ни намёка на учителей. Просто люди, которые сделают свои дела и уйдут. Вот тогда школа действительно заснула, как медведь зимой. И всё это тоже было неправильно.

-- Пошли за мной, - сказала Нина Степановна.

Она привела меня на третий этаж, в кабинет химии, по дороге не сказала ни слова, я тоже молчал. Когда мы вошли в пустой кабинет, она указала на ждавшие меня парты.

-- Присаживайся, располагайся. Тесты я тебе принесу, до экзамена у тебя, - она посмотрела на часы, - полчаса.

Я выбрал самую ближнюю к двери парту, словно я просто забежал в кабинет на минутку, присел передохнуть.

Сумку с учебниками я положил на свободный стул слева. Из-за волнения, открой я одну из принесённых книг, слова в ней показались бы мне наборами ничего не значивших символов, зачем-то разделённых пробелами. Давно со мной такого не было, даже когда я отправлялся терять девственность с проституткой, я был спокойнее.

Полчаса тянулись по-разному, медленно-медленно, как широкая река на равнине, то быстро и оглушительно от крови в ушах. Одновременно с началом экзаменом ожидание конкретного момента сменилось просто ожиданием.

Наконец, дверь мягко открылась, и вошла Нина Степановна с папкой в руках.

-- Вот, здесь задания и бланки. У тебя два часа на оба варианта. Управишься?

Как будто у меня был выбор.

-- Да.

-- Тогда приступай. Не буду тебе мешать, вот ключ, закройся изнутри, чтобы никто не отвлекал.

-- Хорошо.

Сразу после первого взгляда на тесты меня охватил страх. Я ничего не знал, ничего не мог написать, неделя подготовки прошла напрасно, всё было кончено. Не знаю, сколько времени я провёл в таком состоянии. Потом я перечитал вопросы из лёгкого уровня, вроде бы, ответы, простые правила начали постепенно всплывать в памяти. Разобравшись с ними, я занялся средним уровнем. Сначала я отвечал на вопросы самостоятельно, затем на всякий случай заглянул в учебник и обнаружил, что написал ерунду. Я опять запаниковал, опять успокоился, плюнул на профессиональную гордость, достал книги из сумки и обложился ими. Я подумал, Света могла бы гордиться мной. Я дважды терял самообладание и дважды обретал его вновь, принимая рациональные решения. Я добрался до самых сложных вопросов, над которыми следовало поломать голову, но страх уже отступил, и я легко, быстро расправился с ними. На всякий случай перепроверил работы, выловил пару ошибок, и принялся ждать Нину Степановну. Я управился за час двадцать. В дверь постучали за полчаса до конца выделенного мне срока. Стучала Нина Степановна.

-- Зашла спросить, как ты справляешься? – пояснила она.

-- Я закончил, - ответил я не без гордости.

-- Уже? – спросила она настороженно, с недоверием.

-- Да.

-- Всё проверил?

Я забеспокоился, может, в тестах ещё скрывались незамеченные ошибки, а потом подумал, что беспокойству о безопасности, перестраховкам и поискам надёжных вариантов пришёл конец. Наверное, такая мысль немного стоила, если мысли вообще могли чего-то стоить.

-- Да. Проверил и перепроверил.

-- Ты же знаешь, ради чего стараешься? – спросила завуч на всякий случай.

-- Конечно.

-- Ладно. Давай сюда. За результатами зайдёшь в конце недели.

Неделя прошла хорошо. Меня часто посещали мысли о возможном результате экзамена, но я не давал им возможности перерасти в настоящую тревогу.  В понедельник, выйдя из школы, я купил Свете цветы и оставил их ждать её в вазе в комнате. Потом сделал кое-какие дела по дому, которые вечно откладывал из-за нехватки времени или усталости. Во вторник съездил на рынок, купил раскладную сушилку для белья. Света пробурчала что-то вроде: «Уже сто лет прошу», но я знал, что она осталась довольна. В среду постирал шторы и тюль. Света пришла с работы вечером, увидела пустые окна, широко распахнула глаза и спросила:

-- Что это, Саша?

-- Весенняя уборка, - ответил я.

Навестил родителей, пытался вернуть им деньги за купленные в субботу цветы, но это оказалось сложнее, чем я думал, и все остались при своих. Дни текли как-то странно, я не читал книг, не смотрел телевизор, не сидел в интернете и не смотрел кино, но каждый час был чем-то заполнен и чем-то запоминался. Вечером я рассказывал о своём дне Свете и спрашивал:

-- Я тебе не наскучил?

-- Нет-нет, наоборот. Ты здорово снимаешь стресс после работы, - отвечала она мне.

День рожденья Светы был одновременно и первым дням лета, она никого не приглашала в этом году, она пораньше ушла с работы, и мы весь день провели в городе. Мы гуляли, потом ужинали в ресторане, потом я подарил ей кольцо и серьги (восемь месяцев экономии на обедах), потом мы танцевали, потом вернулись домой и любили друг друга.

В пятницу в половину одиннадцатого я пошёл узнавать результаты экзамена. Летнее марево ещё не успело накрыть город, по улицам бродил прохладный ветерок, и они оставались ясными. Асфальтовые дорожки без спешивших на работу, не успевших проснуться горожан пока ещё казались мне чем-то неестественным. Равно как и мамы, гулявшие с детьми, возившие их в колясках.

Подойдя к школе, я ничего не почувствовал. Тревога и волнение не посетили меня, даже когда я оказался внутри и прошёл мимо представлявшегося мне теперь бесполезным охранника, чьей основной задачей было не выпускать детей из школы во время уроков и не впускать посторонних внутрь, оберегая тем самым детей от всех возможных опасностей кроме самих детей.

Тишина в коридорах, теперь являвшаяся не благодатным отсутствием шума, а просто звуком пустого пространства, ничего не сообщила мне, никаких предположений о будущем. Я просто шёл по коридору, а в окна светило летнее солнце, спокойное и уверенное, словно собиралось светить так всегда.

Подошёл к кабинету Нины Степановны, постучал, открыл дверь, заглянул внутрь. Нина Степановна сидела за рабочим столом, монитор чернел у окна, рядом белела приставленная в конце зимы клавиатура. Жалюзи были закрыты, и «кишку» забил глухой, ватный свет. Единственный стул в кабинете пустел рядом с рабочим столом завуча.

-- Здравствуй, Александр, - сказала мне завуч.

Она смотрела какие-то бумаги, и глаз от них не поднимала.

-- Проходи, присаживайся, - добавила она ровным, мёртвым голосом.

Я прошёл внутрь кабинета и опустился на стул.

Нина Степановна подняла на меня глаза, посмотрела в упор.

-- Они написали экзамен на «хорошо». Прости, ты взрослый мальчик, но у меня нет другого выхода, только уволить тебя.

Тогда я подумал, если приходиться выбирать между личной выгодой и честью, следует выбирать честь. Потому что личную выгоду в любую минуту можно упустить, а честь всегда останется с тобой.

2011 год, ноябрь.