Дарья ГУЩИНА. Про историю и логику случайности

 Повесть

 - Ну, жара!.. Если май такой, что же летом будет? - произнесла корректорша Анька то, что в озвучивании не нуждалось, и без того плавая у всех в головах.

 Мы сидели в редакции и уныло, в отсутствии начальства, противостояли погоде – кто пивом, кто минералкой, кто зелёным чаем.

 - Да уж, - подтвердила я из вежливости и развернула последний номер

газеты, за которым, собственно, сюда и зашла.

 Газета носила название шоссе, пересекающего МКАД, и обслуживала ряд районов, сквозь которые лежал его путь: одного московского и нескольких подмосковных. Редакция располагалась в ближнем из пригородов, лепившихся к Москве - обычной чересполосице перетекающих друг в друга многоэтажных микрорайонов, обычных дачных посёлков, новых коттеджных посёлков, старых рабочих посёлков, совхозных (или чьи они там теперь?) полей, лесопарков, деревушек и снова многоэтажных микрорайонов... Здесь я родилась и выросла, знала местность как свои пять пальцев и время от времени тискала в прессе краеведческие статейки - как вот теперь.

 Пробежав глазами собственное творение (вроде ничего не сократили, надо же!), я углубилась страницы объявлений. Мне всегда поднимают настроение разные потомственные колдуньи, привораживающие беглых мужей по фотографиям, предложения проколоть уши пистолетом, удалить нежелательные волосы навсегда и прочее в том же духе, проходящее в этой газете под кодовым журналистским наименованием «прерывание на дому запоев и беременностей».

 - Чего, всё работу ищешь постоянную? – лениво поинтересовалась

верстальщица Верочка.

 - Как всегда, - подтвердила я и нашла раздел «Вакансии». – Эх, да

что ж это у вас одни сплошные официантки не старше двадцати пяти требуются да «мастера ногтевого сервиса»? Или вон - «ногтевого дизайна»… Кто-нибудь мне объяснит, в чём разница?

 - Дизайн – это когда на ногтях такие рисуночки, - пояснил кто-то.

 - Вон оно что. Век живи…

 Тут я запнулась и после паузы огласила с выражением:

 - «Девушка с характером ищет помощника (помощницу) с большим жизненным опытом. Оплата от 1 тыс. евро в месяц»! «От», понимаете?..

 - Да, мы уж видели, - усмехнулась редакторша Полина Петровна.

 - Интересно, какие услуги требуют за такие деньги? – простодушно

поинтересовалась я.

 - Может, это из области шоу-бизнеса, - мечтательно произнесла Анька. –

Ну, например, певица начинающая – ей нужно, чтоб кто-нибудь её везде сопровождал, - и за рулём, если надо, и с костюмами, и по хозяйству…

 - Да перестань, что за дурь – откуда ей тут взяться, певице? – хрипло

возразила штатная корреспондентка Василиса (моя бывшая сокурсница). – Разве что с того берега, и то вряд ли … - Она небрежно качнула головой в сторону МКАД, чадящей совсем недалеко от здания, где мы сидели; под «тем берегом» подразумевался район, относящийся к столице родины - в отличие от наших, к ней примыкающих. – Не, просто какая-нибудь стерва малый бизнес наладить пытается. Хочет, чтоб кто-то и бумаги для неё заполнял, и за прилавок вставал время от времени, и по поручениям ездил, и у телефона дежурил…

 - А между делом ещё детям носы вытирал и собачку выгуливал!..

 - Да за такие деньги ещё, пожалуй, влажную уборку прикажет делать –

дома и в офисе!

 - Конечно: круглосуточное обслуживание по полной! А главное, терпеть

всё безропотно - сказано ведь: «девушка с характером»!..

 Все разом оживились и развеселились; Полина Петровна даже добродушно подначила:

 - А может, всё не так страшно! Вот позвони да узнай, чем чёрт не

шутит!..

 - Позвони, позвони! – обрадовалась Анька.

 Я отмахнулась, но эта зараза, войдя в раж, схватила собственный, валявшийся тут же на столе мобильник и застучала по кнопкам, зорко заглядывая в газету через моё плечо.

 - Ты что де…

 Но она уже сунула его прямо к моему уху – там уже раздавались длинные гудки. Мне ничего не оставалось, как взять его в правую руку, левой же бессильно показать Аньке кулак.

 - Да? – отозвалась трубка женским голосом – молодым, приветливым, но

каким-то очень усталым.

 - Сразу скажи: интим не предлагать! – закричала Анька.

 Я снова показала ей кулак, сильно прижав трубку к уху, чтобы там не расслышали, и нервно зачастила:

 - Здравствуйте! Я по объявлению. Мне только лишь узнать – помощь

имеется в виду по хозяйству или… секретарская?

 - Нет-нет, не по хозяйству, - поспешно возразили мне. – А вам…

простите, сколько лет?

 - Тридцать пять, - сказала я и тут же подумала, что

если мне самой мой возраст кажется безнадёжно огромным, то, вероятно, по мнению потенциальной работодательницы - это вовсе не так, и помощница «с жизненном опытом» должна быть лет на двадцать старше… Однако услышала спокойный ответ:

 - Хорошо. Давайте встретимся, поговорим.

 - Подождите, - растерялась я. – Мне бы всё-таки узнать, какого рода

обязанности… А то зря занимать ваше время – сами понимаете…

 - А где вы проживаете?

 - На улице Писемского, - продолжая пребывать в растерянности,

ответила я. – Это – в…

 Не успела я назвать имя нашего районного центра (неизвестно же, откуда она сама?), как собеседница сказала:

 - А, я, кажется, знаю. Может быть, тогда встретимся завтра в «Гелле» -

по-моему, это ведь не очень далеко от вас? В час дня, например, – не рано?

 - Да нет, в общем… Только…

 - Вот и хорошо. Приходите прямо на террасу – там сразу после

открытия, должно быть, никого не бывает… С глазу на глаз - всё-таки не то, что по телефону…

 - Да, конечно, - пробормотала я.

 - До встречи, - тихо и вежливо попрощалась невидимая собеседница.

 - Ну вы, деушки, меня и подставили! – возмутилась я, возвращая Аньке

мобильник. – Теперь придётся встречаться непонятно зачем и с кем!..

 - А где встреча-то? – невнятным хором полюбопытствовали «деушки».

 - Да в «Гелле» какой-то! Где это, вообще?

 - Ой, да это ж самое стильное местечко на наших выселках! –

воскликнула Верочка. – Мы с Андреем один раз были. Дорого очень, но респектабельно так, сама увидишь. Это – на Тургеневской, прямо напротив Узла связи.

 - Респектабельно, говоришь? А вдруг её там украдут и продадут на

невольничьем рынке?

 - На невольничьем рынке, Полина Петровна, в ходу более

кондиционные экземпляры…

 - Не прибедняйся! Ты у нас ещё ничего так девочка…

 - Да никто её не украдёт! Кофейку хорошего выпьет за счёт

принимающей стороны. А потом вежливо скажет, что должна обдумать их предложение…

 - Расскажешь нам всё потом! – пискнула Анька.

 Я снова погрозила ей, успевшей юркнуть за прозрачную загородку к своему компьютеру, поблагодарила за чай и, прихватив газету, отправилась восвояси…

 Ну что за фигня такая на мою голову, с неудовольствием подумалось на следующее утро. С другой стороны… В издательстве, где я подвизалась в последнее время, заработать давали нерегулярно: срочно вызовут, нагрузят неподъёмной рукописью на короткий срок, потом заплатят ерунду, и то не сразу. После чего опять жди у моря погоды, - как вот сейчас. Вчерашний же газетный гонорар пришлось потратить на то, без чего не обойтись никак - сменный фильтр для воды и ещё сотню на мобильник; остатка хватило как раз на пачку макарон и пачку сигарет. А вообще-то меня угнетала приличная задолженность по квартплате; короче - дошла до ручки на старости лет!..

 Мрачно всё это подытожив, я помыла голову, надела блузку поприличней и отправилась по адресу пешком – искомое заведение должно было располагаться на расстоянии примерно двух остановок от дома; хорошо, на транспорте можно сэкономить.

 Эту самую «Геллу», похоже, переоборудовали из бывшего магазина – если не путаю, когда-то здесь располагались «Спорттовары». Фасад, конечно, изменился кардинально – теперь он был раскрашен в некоем хундертвассеровском духе, на окнах появились фигурные решётки и узорчатые ставни… Когда я толкнула дверь, внутри звякнул колокольчик. Холл меня встретил большим фонарём из цветного стекла и высокой фигурой не то охранника, не то администратора – в полутьме не разобрать. Я сразу спросила: как пройти на террасу, меня там ждут – и сразу же была весьма вежливо туда препровождена.

 Меня действительно там ждали. За единственно занятым столиком курила худенькая девушка лет двадцати с небольшим. Девушка, без сомнения, относилась к классу новых русских, это было понятно сразу – по слишком ровному загару, по слишком неровно, с художественной продуманностью, выстриженным прядям тёмных волос, по обманчивой скромности и неприметности прикида, по ухоженности рук, по спокойной уверенности позы… Вот только взгляд, которым она меня встретила, как-то не согласовывался со всем вышеперечисленным. Сказать, что он был затравленным, было б, наверно, преувеличением; даже тревожным такой, пожалуй, не назовёшь. Растерянный, нет, скорее, потерянный – вот это было б точнее.

 - Меня зовут Инга, - представилась она.

 - Александра.

 - Что будем: чай, кофе? Или, может…

 - Чай, если можно.

 - Прекрасно. Тут ройбуш настоящий. Нам на двоих, пожалуйста, -

сказала она незаметно возникшей официантке, и та также бесшумно исчезла.

- Значит, вы сейчас без работы?

 - Можно на ты, - сказала я. – Вообще-то числюсь в одном месте… Вроде

сдельщины.

 - И чем вы… ты там занимаешься?

 - Да редактор и корректор в одном флаконе.

 - Ясно. – В её голосе, непонятно с чего, прозвучало уважение. – И это

твоя основная специальность?

 - Да вообще-то я много чем занималась.

 - И чем же? Извини за любопытство, конечно…

 - За что ж извиняться? Тут такие вопросы совершенно понятны. Даже

необходимы… Ну, чем – и в библиотеке доводилось работать, и в музее одном… Репетиторствовать немножко. Журналистикой опять же подрабатываю – так, внештатно…

 - А о чём ты пишешь?

 - Да о многом. О книгах некоторых, например…

 - Так ты ещё и критик, получается? – Вопрос прозвучал без тени иронии,

напротив, едва ли не с почтением.

 - Критик? Да уместней это было бы назвать «рецензент периферийных

изданий», - усмехнулась я.

 (Мне, конечно, доводилось пробиваться и в пару изданий солидных - но это, увы, было давно и считанные разы…)

 В общем, неизвестно, можно ли всё перечисленное считать «большим жизненным опытом»…

 Официантка, совсем юная, старательная девочка, принесла и ловко расставила чашечки в форме пиал, а чайник воодрузила на специальную спиртовку посреди стола и зажгла её. Затем ушла, но быстро вернулась с продолговатым блюдом, полным крошечных пирожных, который протянула на весу, предлагая их на выбор. Я ткнула наугад в первое попавшееся, и получила две штучки на специальном поддончике.

 - Юля, а можно сырное ассорти? – ласково спросила Инга.

 - Конечно, - убегая, прошелестела в ответ та. Интересно, она прочла имя

на бейджике или давно знает официантку по имени? Должно быть, последнее, она тут, конечно, не впервые…

 - А… извини пожалуйста, ты замужем? – робко спросила Инга, когда,

наконец, чай был разлит и мы опять остались одни.

 - Н-ну… официально – да, - протянула я. – Хотя… живём раздельно.

Разъехались, в общем.

 Она чуть смутилась, но тем не менее продолжила:

 - А дети есть?

 - Ээ… да. Девочка, пять лет. Ну, она…мм… что-то типа падчерицы. И

сейчас у своей бабушки живёт…

 - Понятно, - пробормотала собеседница.

 Хотя, вообще-то, в моей так называемой личной жизни не до конца всё понятно было даже и мне самой…

 Опустив глаза, она рассеянно наколола на шпажку кубик белого сыра со специальной фарфоровой доски, успевшей незаметно возникнуть на столе. Помолчав, подняла ресницы и решительно произнесла:

 - В общем, мне нужен человек, который помогал бы… ну, в частности,

в сфере благотворительности.

 - Но я никогда этим не занималась.

 - Погоди, - торопливо возразила она, - это, может, звучит так

торжественно, а в действительности… Речь пока о делах совсем незначительных. Вот, например… моя мама… умерла чуть больше полугода назад. Осталось очень много хороших вещей – одежда там, обувь и прочее. Некоторые надевались всего один-два раза, а некоторые вообще ненадёванные так и лежат! Всё это надо разбирать и частично то ли отдать кому-то, то ли продать… а вырученные деньги передать, допустим, нуждающимся. В общем, надо узнать, кому и как – в Интернете побродить, допустим, созвониться с кем надо и всё такое. А ещё – например, у нас в доме скопилась уйма книг, журналов, залежи просто. Это тоже надо разобрать, привести в какой-то порядок, а всё ненужное – не на помойку ведь, правда же? Значит, то ли в библиотеку какую, то ли к букинистам, не знаю - там ведь и специальная литература есть…

 - Это можно, - согласилась я.

 - Так ты возьмёшься?

 Я посмотрела на неё недоверчиво, даже в замешательстве: что, серьёзно? Ты и правду собираешься платить такие деньги – не знаю, для кого как, а для меня едва ли не фантастические – за такое вот?.. Похоже, «деушки» во главе с Анькой заслужили самый гигантский торт, который удастся найти в округе… Нет, всё-таки странно!..

 - А ещё-то какие будут обязанности?

 - Ну, для начала надо будет сделать то, о чём я сказала. Потом,

возможно, продолжать оказание помощи – если наладится какая-то связь с действительно нуждающимися. Да, ещё – если у меня какие поездки, то желательно сопровождать… Впрочем, это вряд ли часто. Во всяком случае, в ближайшее время ничего такого не планируется.

 Пирожные оказались с имбирём и приятно пощипывали язык. Я только сейчас разглядела сквозь вьющиеся растения, оплетающие террасу, что за ней расстилается лужайка. В центре лужайки – обычный прицеп, уставленный горшками с яркими цветами, а вокруг бродит самый настоящий индюк и несколько пёстрых курочек. Надо же, как преобразился заброшенный пустырь, когда-то примыкавший к «Спорттоварам»! И как причудливо преобразился мой сегодняшний день по сравнению со вчерашним…

 - Может, стоит попробовать – хотя бы месяц, два? – спросила Инга.

 Получалось, она ещё меня и уговаривала!..

 Надо сказать, жилось мне до недавнего времени, в общем, легко и просто; «весело и шибко», как писала в своём первом тоненьком сборничке одна известная поэтесса (по мне, кстати, этот самый напрочь забытый ныне сборничек, при всей наивной незатейливости – лучшее, на что она оказалась способна). На мой собственный лад, конечно, весело и шибко; многим, наверно, такая жизнь показалась бы достаточно скучной и бессобытийной. Ну да каждому своё. Всегда, как себя помню, занималась, чем хотела и когда хотела: поучилась в одном институте и бросила, другой закончила, но лишь переведясь с дневного на заочное (одно рабочее место очень меня тогда привлекло своей близостью к раритетам). Потом отучилась даже в аспирантуре, но диссертацию защищать не стала, вдруг осознав, что взгляды мои на предмет успели ощутимо измениться - тогда как формулировка темы обязывала… Однако приметы прочного социального статуса как-то никогда меня особо не волновали, а заработать на хлеб при скромных запросах сложности не представляло. Была б возможность просто читать, смотреть и слушать желаемое, погружаться в разную тематику безо всякой видимой цели, а исключительно за ради интереса – чего мне ещё желать в этой жизни?

 Конечно, в глубине души я надеялась, что однажды все мои способности, какие есть, все знания и умения вдруг волшебным образом сконцентрируются, перестанут растекаться и распыляться по мелочам, оставаться вещами в себе, и единым фронтом двинут на службу некоему призванию, которое снизойдёт, великому делу, которое захватит… Всё это должно случиться само собой, спонтанно и непосредственно – не то, чтобы лично господь Бог об этом позаботится - сдалась я ему, а… Короче, - во вселенском хаосе случайностей, из которых ткутся человеческие судьбы, имеется же на самом деле своя логика, свои причинно-следственные связи: что-то такое утверждал, если не ошибаюсь, Кратчфилд, и мне тоже всегда в это верилось на подсознательном уровне…

 Где-то годам к тридцати этот хаос случайностей так и не дал мне великого призвания, зато подкинул мил дружка Патрикеева по имени Патрикей. Да, не ослышались – Патрикей Патрикеев, звучит дурацким псевдонимом, но тем не менее так оно было и есть, строго по паспорту. Мы с ним оказались удивительно похожи – ровесники, оба круглые сироты и при этом, однако, – существа достаточно инфантильные… Среди мне знакомых мужиков, либо закомплексованных и озлобленных из-за своих неудовлетворённых амбиций, либо, напротив, особей нестерпимо самодовольных, Патрикеев оказался просто замечательным пофигистом. Ему одному было искренне плевать и на карьеру (точнее, её отсутствие), и на нередкие полосы безденежья. Он, как и я, был фрилансером, вольным художником – точнее, вольным переводчиком. Знал в разной степени пять, или нет, – кажется, шесть языков (два из которых - практически в совершенстве). На хлеб зарабатывал переводами техническими, иногда – масскультными, но сильно на этой ниве не перетруждался, а вечно делал, чего захотелось здесь и сейчас: то есть то усаживался за собственный вариант какой-нибудь монументальной классики, то за полемическую статью в «Иностранную литературу» - безо всяких гарантий дальнейшего опубликования, то за изучение очередного языка с попутным изобретением собственной методики этого изучения… Так, например, когда ему ещё и двадцати не исполнилось, он перевёл (по-моему, великолепно) одну малоизвестную вещь Набокова, ещё не выходившую в России – вероятно, первым в стране и перевёл. Но, разумеется, сделал это наобум, издатели сказали: чего ж вы, юноша, опоздали – как раз вчера был сделан заказ такому-то мэтру и договор заключён… В результате рукопись до сих пор пылилась в столе, хотя за эти годы выходило минимум два переводных варианта, - но Патрикееву уже было в лом ходить со своим по издательствам, его давно занимали другие вещи; в этом он весь.

 Мы с ним, по выражению шукшинских персонажей, гужевались года три, жили не тужили на два дома, и нас это устраивало. Я вообще не представляла, что когда-нибудь смогу стать матерью семейства, хозяйкой, которая поднимается по будильнику, кормит всех завтраком, отводит детей в сад и школу, мчится на службу в какой-нибудь департамент и сидит там от звонка до звонка, а в обеденный перерыв успевает заглянуть в соседний универмаг, что б, наизусть помня все размеры одежды, купить там для мужа какие-нибудь носки или кальсоны … ну и так далее. Преклоняюсь, - но сама на такие героические будни не способна. Патрикеева, разумеется, подобное тоже не вдохновило бы…

 Но тут – случилось. Ехавшая по нашей долбаной трассе маршрутка столкнулась с автобусом; среди нескольких погибших оказались старшая патрикеевская сестра со своим мужем. У них осталась трёхлетняя дочь. Патрикеев был совершенно убитый; он признался мне в том, что всю жизнь сестру недолюбливал, ревновал её в детстве к родителям и прочее, и теперь вот безумно раскаивался по этому поводу. Бабушка его маленькой племянницы (по отцу, соответственно) заявила, что будет, разумеется, тянуть внучку, сколько сможет, однако уверена, что при её здоровье это продлится не так уж долго, а поэтому опекунство пускай на себя сразу официально берёт Патрикеев, чтобы потом не мучиться переоформлением…

 Патрикеев сразу ответил, что, мол, разумеется, он так и сделает, а мне в связи с этим добавил:

 - Не зря я советовал назвать её Алисой!

 - Почему Алисой? – спросила я. – Не понимаю, чего хорошего в

иностранных именах на нашей почве? Достаточно того, что тебя все кличут Патриком, по-моему – отвратительно…

 - Вот и они мне тогда это сказали!.. Ну, в таком случае – Олесей,

предложил я…

 - И зачем именно Олесей? – не поняла я.

 - А, ну да, откуда ж тебе знать! – махнул он рукой.

 Оказалось, когда его самого родители записали Патрикеем, в честь какого-то предка, от которого скорей всего и фамилия пошла, то один из родственников, ошалев от сего известия, только вымолвил: что ж, родится у него когда-нибудь дочь, назовёт Лисой…

 - То есть у меня сразу к ней возникло отношение, как будто к своей

дочке, понимаешь?!

 Для меня такой ассоциативный ряд показался несколько замысловатым, но я, конечно, не имела ничего против.

 Патрикеев был настроен решительно, сразу начал процедуру оформления опекунства, для чего даже нашёл себе постоянную работу на одном интернет-сайте, чтобы иметь справку о доходе. Более того, - спросил, согласна ли я принимать участие в воспитании дитяти, а если согласна – тогда уж следует обжениться, ради ребёнка всё должно делаться по-людски... Патрикеев – и женитьба, что-то невероятное!

 Я не стала возражать, тем более что Зойка (именно такое имя, игнорируя дядюшкины просьбы, дали ей родители) оказалась ребёнком, которого, что называется, «украсть хочется»: белокурое существо с огромными серыми глазами, грациозное, ласковое, лукавое, смешливое, очень восприимчивое… Мы с Патрикеевым расписались, и у меня, кто бы мог подумать, разом появились и муж, и ребёнок, которому, вот удача, даже и пелёнок уже стирать было не нужно!

 Вдобавок, ребёнок жил с бабушкой, а мы в основном только забирали его на выходные и в какие-то поездки, опять же не сильно перетруждаясь по части родительских обязанностей. Мне доставляло удовольствие читать вслух хороших детских авторов и водить в кукольный театр, а Патрикееву – смотреть с ней мультяшки и кататься в парке на аттракционах. Зойка нас обожала (ещё бы, при той вольнице, которую мы ей каждый раз устраивали в противовес бабушкиному режиму!) и звала по именам, Алей и Патриком, без «дядей» и «тётей». Я собиралась возить её в Тюз, к Наталье Дуровой и Наталье Сац, раздумывала, к каким книгам буду приучать в школьные годы и прикидывала, не пора ли записывать в студию «Юный художник»; Патрикеев уже начинал заниматься с ней английским … Короче, жизнь шла достаточно беззаботная, с хлопотами скорее приятными, почти не наносящими урона нашему с Патрикеевым лёгкому, безалаберному существованию.

 Идиллия продолжалась года два, покуда в один прекрасный день… Короче, покуда я не обнаружила, что Патрикеев мне банально, тривиально, нестерпимо пошло изменяет; да ещё – с… ну, неважно! Какая разница, с кем... Я побродила по улицам, переваривая обнаружившийся факт, несколько дольше обычного покурила на скамейке в каком-то дворе и отправилась тихо-мирно собирать вещички.

 - Да прекрати, да это просто глупо! – испугался Патрикеев. – Ну хорошо,

я виноват…

 - Ну что ты – это я виновата, нельзя быть такой дурой. Поверила, что ты

– не как все. Что эти, как они… поиски разнообразия - у тебя протекают в сфере умственной деятельности, а не по нижней части. Что, грубо говоря, нагулялся, раз решил жениться. Оказалось – самый стандартный самец…

 Я набивала рюкзачок и сумку вещами, с тоской понимая, что за один раз всё не унести. А как хотелось бы; чёрт, ну до чего же человек быстро обрастает барахлом – даже такой, как я…

 - Да ведь это – с ней – ну ничего же совершенно не значит! –

патетически произнёс Патрикеев классическую мужскую фразу.

 - Добавь ещё: «Но люблю – только тебя!», как в анекдоте, - посоветовала

я с нервным смешком.

 - Именно так оно и есть, между прочим…

 - А для чего мне мужик, который занимается тем, что ничего не значит?

Ладно, надоела – так что ж… бывает. Претензий не имею.

 - Что значит – надоела?!.. А как же – Зойка?! – выдвинул он последний аргумент. При этом у него даже слеза навернулась, честное слово!..

 - Зойка… А что – Зойка? Она от меня никуда не денется. Как и я от

неё…

 В общем, я съехала с его трёхкомнатной родительской квартиры – в своё родное Замкадье, в тоже родительскую, но двухкомнатную, где я по-прежнему была прописана. Зойке, впрочем, там у меня нравилось – если недалеко от Патрикеевского дома был парк Сокольники, то у моего зато – довольно уютный двор с детской площадкой. И до бабушки от меня ближе…

 Правда, две студентки, которым я это своё жилище тогда сдавала, были вынуждены сначала уплотниться до одной комнаты, а потом и вовсе подыскать себе что-то попросторнее. Соответственно, главный на тот день источник дохода приказал долго жить, и я оказалась на мели…

 - Вот прабабушка, когда жива была, то внучке - маме моей, значит, -

рассказывала, как это до революции бывало. У них семья большая, бедная, а она первая из всех в гимназию пошла. Чтоб за учёбу платить, сама бегала по всему городу уроки давать, в любую погоду пешком. И вот - плеврит подхватила, три месяца проболела – получилось, целых девяносто рублей не плачено. Огромнейшая сумма! А тут, как в сказке: купец (она фамилию его называла, известный у них в Саратове) идёт по улице мимо гимназии, вдруг заходит туда, и к начальнице: «А нет ли у вас учениц, которые нуждаются? Хочу за них внести!» Ну, та сразу же и назвала первой её фамилию. И он тут же вынимает бумажник из кармана, платит всё до копейки и уходит. Вот так просто, спонтанно захотел человек доброе дело сделать – может, совесть за что-то замучила, а может, просто настроение такое напало, кто теперь знает… Но главное, он же и без того содержал в городе и богадельню,

и приюты, и ещё много чего, понимаешь?! – говорила Инга.

 - Известное дело, - кивнула я, с удовольствием закуривая. – Размах

благотворительности у русских купцов и промышленников был феноменальный, об этом написано изрядно.

 - А в восемнадцатом году она отправилась в Казанский университет

поступать, а его как раз закрывают на год – разруха, дров на зиму нет и не предвидится… И почему всё-таки случилась революция? – простодушно вырвалось у неё.

 - Вопрос, конечно, интересный, - хмыкнула я. - Как историк по

образованию, имею, разумеется, свои посильные соображения на сей счёт, но чтобы их изложить… тут, знаешь ли, надо с водкой - и до рассвета!

 - Да, я понимаю, вопрос дурацкий. Считай его просто риторическим, -

смиренно вздохнула Инга и продолжила: - Но сейчас же всё по-другому. Попробуй, приди куда-нибудь с улицы и предложи свою помощь…

 - Да уж, - согласилась я. – Небось, за провокацию сочтут… а то и

банально прикарманят эту самую помощь – попробуй проверь! Но существуют же и у нас какие-то легальные способы?

 - Ну да, есть разные счета, фонды. Кое-куда я перевожу время от

времени. Но там часто всё так непрозрачно, забюрокрачено… А хотелось бы какие-то реальные результаты видеть, пусть самые маленькие.

 - А - как это называется – комитеты благотворительные? Должны же

быть такие – ну, хотя бы чтоб жёны новорусские не скучали?

 - Что бы не скучали? – воскликнула Инга. – Да если б ты только знала,

что это за публика! Ты даже представить себе не можешь…

 - Ну почему - мне тут попалась недавно книжица из жизни Рублёвки

пресловутой. Дамочка (как же её - Садовникова? Огородникова?.. - псевдоним, должно быть) описывает быт и нравы тамошних мужичков. С прямо документальной дотошностью; что ж, как раз именно такими я их себе и представляла. Но эти самые жёны-страдалицы, от лица коих она мечет гневные инвективы… Единственная мысль, которая тут возникает: девчонки, а поработать-то, например, не пробовали?.. К тебе такое не относится! – быстро добавила я. – У тебя другая ситуация.

 Мы сидели на открытой веранде, уставленной плетёной мебелью, и смотрели на сад. Сад был вроде и невелик, - на этой улице с дивным наименованием «50 лет комсомола» участки были относительно маленькие, а громоздкие особняки (ну могла ли я подумать ещё совсем недавно, что однажды окажусь внутри одного из них?) вдобавок занимали большую часть их полезной площади, - однако чего в нём только не было! Лужайки, разветвлённые дорожки, проложенные среди разросшегося кустарника, приводящие то к декоративному пруду с кувшинками, то к скамейке под перголой, а то и к целому розарию. Даже загончик для зверя по кличке Цербер, откуда иногда доносился словно даже не лай, а грозное уханье – и тот был весь увит ползучими зелёными растениями.

 Сад, как и дом, был детищем покойной ингиной матери. Они, то есть только что законченное, но неотделанное внутри двухэтажное строение плюс захламленный строительным мусором участок с парой-тройкой старых сосен и невразумительным подлеском, были предоставлены в полное её распоряжение новоиспечённым мужем. Муж свалился ей, недавно справившей сорокалетие матери-одиночке, в качестве внезапного божьего подарка, сказочного принца на белом мерседесе (а на залысины и пивной живот этого принца глаза вполне можно было и прикрыть).

 Дело было так. Этот мужик, один из множества завоевателей Москвы девяностых, к тем же сорока сколотил капитал, не знаю какой и не знаю на чём, одно понятно, что весьма приличный, такой, что мог ему позволить отойти от дел – по крайней мере, заниматься ими уже без особой интенсивности. С женой он к тому времени давно был в разводе; девицы же всех степеней и оттенков продажности осточертели, видимо, до полной невыносимости. И тут-то, нате вам, принцу ударило в голову разузнать: а что там стало с первой любовью - одноклассницей, которая когда-то глядеть на него не желала и которую он так и не смог забыть окончательно?

 И что же – взял и разыскал! Разыскал где-то в глухомани, да и женился (привет, Татьяна Устинова!) – на ней, немолодой, замученной бедностью и полной бесперспективностью. (Инге тогда было четырнадцать) Впрочем, судя по фотографиям, она была женщиной милого чисто славянского типа, довольно приятной в общении, интеллигентной, скромной и трудолюбивой – то есть обладала набором качеств, почти полностью отсутствовавших среди его окружения, и по которым он, должно быть, втайне ностальгировал. Жили они с дочкой действительно в глуши – занимая служебную квартиру при детском санатории в Тверской области, где матушка работала врачом.

 Санаторий располагался в бывшей помещичьей усадьбе. Место дивное, вокруг, как полагается, запущенный старый парк, там Инга в детстве собирала грибы и ежевику – не для развлеченья, на прокорм; и огород они держали тоже, иначе не прожить. Ближайшая школа находилась в посёлке, до которого надо было добираться на редком рейсовом автобусе, либо пешком через поля…

 Можно только представить, что за стресс обе испытали, переместившись почти в одночасье в Москву, да не просто в Москву, а в верхний её слой. Хотя этот ингин отчим как раз образ жизни вёл скромный и осмотрительный, уважая известный принцип «деньги любят тишину», - показательно уже то, что поселился он не в каком-нибудь престижном полузакрытом посёлке с будками охраны при въезде, а здесь, в месте как будто неприметном, в двух шагах от подступающих новых многоэтажек города-спутника, между шоссейной и железной дорогами, где у владельцев местных особняков были лишь псы да камеры слежения – во всяком случае, на первый взгляд…

 Мать сгоряча вознамерилась родить благодетелю ребёнка, но тот был

непреклонен: у него уже есть взрослый сын от первого брака, подрастает и побочный, от одной из бывших любовниц; теперь вот ещё и падчерица появилась – всё, достаточно. Он желает жить спокойно.

 На работу он её тоже не пустил, так что врачу-педиатру пришлось целиком уйти в садоводство и домоводство, в чём она и преуспела, обнаружив в себе неизвестные дотоле таланты (про сад я уже сказала; дом же, снаружи вполне малоинтересный стандартный коттедж, внутри был обустроен как-то очень человечно, без претензий, добротно и тепло).

 Что касается Инги, то, отправляясь в новую школу, закомлексованная девочка заранее убедила себя, что не сможет соответствовать уровню москвичек (что просто смешно), а потому сразу же замкнулась, потерялась и прочее; новоиспечённый папашка, заметив её состояние, попросту забрал её оттуда и нанял репетиторов, так что аттестат она получала потом экстерном. Он, надо сказать, денег на падчерицу не жалел и вообще относился распрекрасно, хотя и воспринимал, судя по всему, скорее в качестве неотъемлемой части её матери, нежели особого отдельного существа…

 К восемнадцатилетию была подарена машина (вполне ещё отличная, хоть и с отчимова плеча), к двадцатилетию – квартира (однокомнатная, но в хорошем московском районе), причём последнее было сделано без малейшего намёка, что пора бы отделиться и жить самостоятельно – напротив, отпускать её от себя пока определённо не хотели. Так что квартира вскоре была сдана какому-то иностранцу, и она старалась тратить на себя только из этих денег, отказавшись от карманных, хотя, разумеется, сверх того ей всё равно перепадало, в той или иной форме, постоянно.

 Этот комплекс нахлебницы в своё время подтолкнул её к тому, чтобы в вуз поступить второразрядный, если сказать не хуже, – только там она смогла попасть на бюджетное отделение, хотя ей были готовы без разговоров оплачивать все пять или сколько там лет учёбы. Но даже в этом плохоньком институте она через год перевелась на заочное; дело, впрочем, было не в институте, а в самой Инге – у неё давно развился род недуга, о котором я слыхала, но сама никогда не сталкивалась.

 Встречаются такие школьники и студенты, куда круче обычных ботаников, которых дотошность и прилежность в учёбе, переходящие в тяжёлый трудоголизм, приводят просто на грань нервного истощения. Они считают долгом изучать до оснований и корней не только всё, что требуется, но и то, что хотя бы бегло рекомендуется; всё ими прочитывается и чуть ли не конспектируется самым пристальным образом. Если они что-то забыли, упустили, недопоняли – то сей факт оборачивается жуткой трагедией, и недоработки являются им в виде ночных кошмаров. Тут нет никакой особой страсти к знаниям – тут есть болезненная страсть к совершенству, которое, разумеется, недостижимо. Большинство нормальных студентов получают хорошие оценки благодаря импровизации, находчивости, везению или же предварительному зазубриванию непосредственно перед экзаменом (после которого всё зазубренное благополучно выбрасывается из головы навсегда). Другое дело эти ненормальные - там, где последние на их глазах так часто с лёгкостью получают пятёрки совершенно ни за что, они, зелёные от бессонной ночи и совершенно в себе неуверенные (точнее, уверенные в том, что недоучили), с большим трудом зарабатывают четвёрку, а то и тройку - и это тоже вызывает у них чувство неизбывной вины. Короче, все они нуждаются если не в психиатре, то в хорошем психологе - точно.

 Так вот, Инга, несчастное дитя, ушла на заочное, чтобы сидеть дома и заниматься там целыми днями, ни на что не отвлекаясь, - так ей было привычней ещё со школьных лет. Всё это было единственным обстоятельством, осложнявшим существование; а в остальном – всем бы такую жизнь! Папашка помаленьку коллекционировал винишко (содержимое домашнего погребка Инга потом полностью передаст его старшему отпрыску) и регулярно ездил в какой-то клуб играть в бридж. Раза два-три в году семейство выезжало отдохнуть за бугор, летом – ну, не на Лазурный берег, конечно, но в приличные местечки Кипра, Италии, Испании; зимой – не в Куршевель, разумеется, пресловутый, но на один хороший австрийский горнолыжный курорт… Инга с матерью вполне пластично освоились в роли жены и дочери нового русского; неудивительно – это ведь отвыкнуть от денег крайне сложно, привыкают же к ним легко и мгновенно…

 Их идиллия продолжалась где-то лет восемь. До одного солнечного летнего дня (Инга только что сдала госэкзамены и получила диплом, в связи с чем уже были куплены билеты на Мальту, куда ей впервые не нужно было прихватывать с собой хотя бы пару учебников), когда (а вот тут – прощай, Татьяна Устинова, навсегда!) машину отчима, в которую они с матерью садились по выходе из ресторана, сотряс взрыв. Времена уже стояли спокойные, когда такие эксцессы как будто канули в прошлое (терракты – не в счёт, это другое); отчим, как было сказано выше, вроде отошёл от дел и жил как рантье, - так что оставалось неясным: старые это счёты с ним сводили, или всё-таки он опять потихоньку во что-то ввязался, перешёл кому-то дорогу? А может быть (Инга склонялась к этой версии), их просто-напросто перепутали с кем-то, тем более что и в ресторан-то тот они заехали случайно? Что бы там ни было - виновных, как водится, не нашли.

 Самое ужасное в том, что если отчим погиб на месте, то мать, прикованная к постели, промучилась ещё два с лишним года. Её лечили в Москве, Германии и Швейцарии - Инга постоянно была при ней - но тщетно.

Никакого брачного контракта в своё время не заключалось, однако завещание у отчима, как оказалось, имелось подробнейшее. Согласно ему, изрядная доля наследства отходила сыну старшему, скромная часть – младшему, всё остальное – законной жене. Во «всё остальное» входили, помимо дома, машин, камушков, внушительные счета, а также всевозможные ценные бумаги, акции-облигации, ликвиды-неликвиды, какие-то доли в каких-то бизнесах и прочее, для меня лично проходящее по разряду «тёмный лес». После смерти матери Инга, как единственная её наследница, получила это всё в полную собственность; чтобы просто разобраться в последней, потребовались юристы, с которыми она до сих пор время от времени консультировалась…

 Похоронив мать, Инга неожиданно оказалась совершенно не у дел. У неё не было никаких занятий. Никаких друзей. Никаких родственников (родной отец, которого она толком не помнила и который никогда не платил алиментов, как удалось выяснить, тоже умер). Оставался, правда, сводный брат, старший сын отчима (младшего в глаза не видала), о котором ещё будет отдельно – но это отнюдь не то, что было б нужно …

 Короче, она пребывала в полной прострации. Отправилась, чтобы как-то отвлечься, за границу, но выдержала там одна не больше недели. Всё осложнялось ещё и тем, что времяпрепровождение в тренажёрных залах и прочих аквапарках по абонементам она терпеть не могла, в магазины и салоны красоты ездила не как на работу, а лишь по мере необходимости; даже у телеящика торчать подолгу привычки не имела…

 К тому же её тяготил этот невидимый стеклянный барьер, отгородивший её от обычной жизни, нормальных, так сказать, людей. Я потом могла наблюдать его в полной мере. Например, она удивительно хорошо, спокойно и уверенно водила машину, и дело тут было, по-видимому, не столько в надёжной автоматической коробке передач и прочих совершенствах иномарки, сколько в сознании, что любую возникшую на дороге проблему в принципе можно будет решить с помощью наличности, в которой, слава богу, недостатка нет и быть не может. Она чувствовала себя абсолютно легко и просто, разговаривая с официантами, продавщицами бутиков, банковскими клерками; ей не составляло никакого труда самой заказать билеты на самолёт, заполнить всякие декларации, поменять валюту и тэ пэ; за границей могла без затруднений объясниться на бытовом уровне на двух или трёх языках. Это был её привычный мир, комфортабельный и безопасный мир денег.

 Обычные же житейские вещи вроде того, чтобы зайти в контору типа жэка и попытаться что-то там выяснить, или отправиться и самостоятельно записаться в районную библиотеку, или, например, добраться до центра Москвы на общественном транспорте представлялось ей чем-то запредельно сложным, почти неосуществимым. Даже переспросить о чём-то на базаре (не говоря уж – поторговаться!), или заговорить с кем-то незнакомым на остановке – допустим, с целью узнать, который час или как пройти туда-то – потребовало бы от неё неимоверных усилий, такие робость и неуверенность вдруг накатывали. Как уже было сказано, она сама сознавала и сама страдала от такой неадекватности, - но всё больше застревала в своей клетке, или башне, или как ещё это назвать…

 «Ну вот, значит, съезжу на кладбище, в церковь зайду. Потом - в мойку и на заправку, ну, там, в магазин какой-нибудь… А дальше – опять целыми днями дома. Лежишь, читаешь до одурения… Чем-то полезным заняться – вон, хотя бы фотографии разобрать, или те же книги упорядочить – и то не могу себя заставить. Не от лени, не подумай – просто оцепенение такое постоянное, всё из рук валится. Невозможно ж так жить! Надо ведь делать что-то, пускай даже незначительное. Ну, я и поняла тогда - мне сейчас требуется человек какой-то, чтоб каждый день являлся и не позволял мне тут деградировать… Да, увидала как-то случайно эту газету и подумала: а чего бы не дать объявление? Не выйдет так не выйдет, но попробовать же можно! Сколько звонков? Да твой и первый! После было несколько, но я уже с порога говорила: спасибо, но вы опоздали… Почему? Ну, интуиция, наверно, - я сразу почувствовала, по голосу, по тону, может быть… Как увидала, тем более – это то, что мне нужно… Ну, не знаю – молодая ещё, вполне современная, с образованием явно, и при этом – нормальная такая, в смысле: реальная, дельная, житейски самостоятельная…»

 … Раздавив окурок в пепельнице, я, вся такая реальная-дельная-житейски самостоятельная, произнесла:

 - Ну что, продолжим?

 - Давай! – со слабой и почти счастливой улыбкой ответила Инга.

 Глаза у неё при таком освещении – чистый малахит, машинально отметила я про себя. У Патрикеева тоже зелёные – но вроде крыжовника, с точечками… Однако - к чему он мне теперь в таком контексте? Он для меня только Зойкин дядюшка-опекун и никто другой - пора привыкнуть к этой мысли.

 Садом занимался немногословный человек в очках и потёртом комбинезоне по имени Сергей Петрович – как сказала Инга, он вообще-то имел редкую специальность «ландшафтный архитектор-дендролог», но трудился при многих здешних домах простым садовником. Но если он приезжал на велосипеде только раз, иногда – два в неделю, то работница при доме пребывала постоянно. Точнее, их было две, одна из Украины, другая – из Брянской области, - и обе, по издавна сложившемуся порядку, жили тут и работали, чередуясь по месяцу. Евгения Степановна, хотя и из Украины, была русской. Эту сухопарую особу с вечно поджатыми губами упрекнуть было бы не в чем, дело своё она знала отлично, но какие-то флюиды молчаливого неодобрения от неё распространялись по всему дому, и это создавало некоторый неуют. Всё менялось, когда она отправлялась к себе под Харьков, а на пост заступала добродушная, круглолицая Клавдия Васильна, Клавушка, как она охотно позволяла себя называть.

 Если месяц, когда царила Евгения Степановна, запоминался почти постоянным гулом пылесоса в глубине комнат, перемежаемом шорохом метлы по крыльцу и главной дорожке, то Клавушкин отличался её звонкими отчётами о трофеях, добытых на рынке, и вечными приставаниями:

 - Девчонки, ну что на обед-то сготовить? Могу, например, грибной суп.

А хотите – рассольник сделаю, у меня почки с вечера замоченные, а?

 - Ой, ну Клавушка! – отмахивалась обычно Инга. – Какая разница,

делайте чего проще!..

 Ту явно разочаровывало такое отношение, и заканчивалось всё тем, что я не выдерживала и веско произносила:

 - Рассольник вообще-то полезней…

 И та радостно отправлялась возиться рассольником: более сложные задачи её особенно воодушевляли.

 Мы между тем потихоньку занимались разбором печатных изданий, коих в доме действительно скопилось изрядно; Инга хотела оставить только самое неслучайное и разместить в одной из комнат (бывшем кабинете отчима с книжными шкафами и письменным столом), более или менее системно, чтобы всё это действительно можно было назвать библиотекой. Большую часть полиграфической продукции составляли толстые глянцевые журналы по садоводству, цветоводству, собаководству, интерьерам, моде; затем шли каталоги вин, сигар, автомобилей; кулинарные книги и, наконец, путеводители по разным странам – всё, что в своё время явно приобреталось походя, без разбору и внимания к цене (везёт же некоторым!). Но было и много специальных, оставшихся от матери справочников – медицинских, фармацевтических; были также и бесконечные дочкины учебники, словари, энциклопедии.

 Что же касается литературы собственно художественной… Отец семейства, как я полагаю, о существовании таковой и не подозревал; стоявшая же в спальне матушкина этажерка - изящная, под старину, - оказалась битком набита неиссякаемой продукцией Дарьюшки нашей Донцовой. Инга выглядела слегка смущённой этим обстоятельством.

 - Я тоже держу такие книжонки у изголовья, - успокоила её я.

 - Ты? – удивилась Инга.

 - А что – мне часто от бессонницы помогает.

 - От бессонницы? Но это… вроде не считается скучным?

 - А я и не говорю, что скучно. Наоборот… Там такой вихрь, калейдоскоп

дурацких событий – это как-то быстро утомляет мой мозг, и я благополучно вырубаюсь.

 - Тогда, может, себе заберёшь?

 - А чего - возьму парочку. Вот разберусь, читала или нет – все эти

названия попробуй запомни… А остальное, если ты не против, можно

одной пенсионерке из нашего подъезда сплавить – будет счастлива. И с подружками своими поделится…

 - Конечно, - обрадовалась Инга. – Невозможно же им только одни

сериалы просматривать…

 - Это – лучше сериалов. Полезней для мозгов, наукой доказано:

визуальную картину человек глотает в готовом виде, а тут приходится подключать воображение, то есть головой работать. Поэтому я только радуюсь, когда вижу народ в транспорте с такими книжками: значит, читать пока не разучились, что главное.

 - По-твоему, значит - даже плохая книжка лучше телевизора?

 - Неужели!.. Кстати, объективно говоря, это не самые плохие книжки.

Да, представь себе. Во-первых, иной раз там неглупые жизненные наблюдения попадаются, и юмор можно встретить хороший. Ну, изредка. А во-вторых, главное то, что она позиционирует себя правильно: я, граждане, мол, всё прекрасно понимаю, я типа только дурью маюсь, сказки глуповатые сочиняю, чтоб вас чуть-чуть повеселить, и ничего другого.

 - Наверно, - согласилась Инга. – У Достоевского ведь, кажется, где-то

было, да, что если дурак сам открыто признаёт, что он дурак…

 - … то он уже – не совсем дурак! – подхватила я. – А вот если б это с

претензиями на литературу было, как у некоторых ей подобных, вот тогда – тушите свет!..

 У самой Инги, в её девичьей светёлке, выдержанной в холодноватых бледно-лиловых тонах, преобладала разномастно изданная классика, преимущественно русская и английская. Попадались и какие-то случайно купленные исторические романы неизвестных мне авторов, а также знаменитые чёрно-белые акунинские книжки.

 - А это тебе как? – мимоходом поинтересовалась я по поводу последних.

 - По-моему, у него хорошо только там, где про современность.

Забавно, по крайней мере… А про дореволюционную жизнь – ерунды очень много. Достаточно внимательно читать русскую классику, чтобы это просто в глаза бросалось. Так не разговаривали, не поступали…

 - … и даже не размышляли! Молодца, сечёшь. А ты вообще, я

смотрю, исторические темы предпочитаешь?

 - Да, мне нравится в другие эпохи погружаться, - согласилась Инга. –

Мне, наверно, надо было лучше на историческом учиться, как ты. А то – кто я теперь, культуролог? Культуролог – образование, а не профессия. Её даже преподавать можно только в вузе. А тогда нужна аспирантура, степень. Но зачем мне это, если я знаю, что к педагогике не способна ни в каком виде. И к науке, боюсь, тоже. А чьё-то место занимать – хуже нет…

 Инга опять сникла с видом «ни на что я не гожусь», что было её идеей-фикс.

 - Ну и я, видишь ли, тоже преподавать не способна, - сказала я

успокаивающе. - Поняла ещё во время аспирантской практики – что могу вещать только тогда, когда это кому-нибудь нужно. А студенты ходят на лекции за чем угодно, только не знания получать. Про школьников и говорить нечего. Я вообще считаю, что поголовное высшее и даже полное среднее образование – фикция и трата народных денег впустую, развитым странам это ещё придётся признать… Ладно, не будем отвлекаться. Голсуорси что, оставляем?..

 - Ну и чем ты там всё-таки занимаешься? – полюбопытствовал

Патрикеев с ревнивой ноткой в голосе.

 - Сейчас делаю домашний книжный каталог. В электронном виде. А

вообще-то я там не то за секретаршу, не то за компаньонку, как сказали бы в прошлом веке. А иногда - чуть ли не психоаналитик доморощенный.

 Патрикеев зазвал к себе и закатил нам с Зойкой роскошный воскресный

пир с собственноручно приготовленным пловом, после чего я, как в старые добрые времена, мыла посуду, а Зойка смотрела мультяшки в большой комнате.

 - Мне тут тоже предлагают заниматься французским с двумя братьями

из семьи новорусской, - гордо сообщил он.

 - Смотри - дело рискованное. Такие детки обычно избалованы до

крайности, а для их родителей учитель – это вообще прислуга…

 Мне уже однажды доводилось состоять чем-то вроде гувернантки при совершенно невыносимом восьмилетнем мальчишке (хотя, по правде, то семейство было не таким уж и богатым). Родители, уехав по делам на всё лето, оставили его на какую-то родственницу, пожилую тётку, но та согласилась лишь кормить его и обстирывать, а вот надзирать и воспитывать они наняли меня. Это было самое ужасное лето в моей жизни, с ежедневными войнами и твёрдым решением не заводить собственных детей ни за какие коврижки… Но самое удивительное, что вернувшиеся родители сочли, будто их потомок заметно повзрослел, поумнел, стал правильнее говорить и лучше себя вести (что им явно померещилось), и они даже предлагали мне оставаться при нём и далее – ха-ха!..

 - А бывает рак сердца? – прервала мои воспоминания Зойка,

вбегая на кухню.

 - Нет, - сказала я. – Почему ты спрашиваешь?

 - А саркома разве не рак? – задумчиво произнёс Патрикеев. – Курёхин,

если не путаю, умер от саркомы сердца.

 - А, действительно, - ты прав. Бывает!.. Что это тебя, Зая,

заинтересовало?

 - Так просто. А мороженое вы мне сегодня купите?

 Мы собирались пойти погулять в парк.

 - Бабушка мне сказала, что за горло твоё опасается. Давай лучше

шоколадку, а?

 - Самую большую-пребольшую шоколадину, которую найдём! –

подхватил Патрикеев. – Дашь нам с Алей откусить-то?

 - Але – два… нет – три раза! А тебе – только один!

 - Почему это мне – один?

 - А потому, что ты не разрешил тогда на горку залезть! – заявила

Зойка. - Там маленькие - и то лазили!..

 - Ну почему женщины всегда так обидчивы, злопамятны и мелко-

мстительны? – печально спросил меня Патрикеев.

 - Не то сомнут, - объяснила я.

 Сама идея – сделать в доме отдельную библиотеку, словно тут какой-то викторианский особняк, поначалу казалась мне несколько, что ли, нарочитой. Но, в конце концов, после того, как завезли заказанные по каталогу новые шкафы, а потом при помощи Сергея Петровича мебель несколько раз переставили, я пришла к выводу, что и задумано было замечательно, и воплотилось как надо. На полках всё отныне было расставлено так, что найти искомую книжку не могло бы составить труда даже, по-моему, человеку малограмотному. Вдобавок на письменном столе расположился ноутбук, подключённый к интернету. Нашлось место и для множества дисков и аудиокассет, хотя последние мы с Ингой не жаловали: манера актёрского чтения нас всякий раз не устраивала, а потому в машине и звучала в основном музыкальная классика.

 Мягкий и ворсом, и окрасом, и рисунком ковёр (вьетнамский, объяснила Инга, - как видно, маленькие жители этой дальней страны не любят строгой геометрии и контрастных расцветок) был явно создан для того, чтобы, свободно на нём растянувшись, разглядывать журналы или альбомы, раскиданные вокруг веером. Несколько кресел и огромный матерчатый диван с пледами и подушками терракотовых оттенков, при нём торшер с золотистым бахромчатым абажуром так и призывали залечь в обнимку с каким-нибудь толстым английским романом в твёрдом переплёте, благо их выбор предлагался тут же… Короче, это стало лучшим местом в доме, и если когда мне потом доводилось оставаться с ночёвкой, то я предпочитала спать тут, а не в гостевой комнате на втором этаже.

 Что до лишних книг, то часть из них охотно приняла библиотека медучилища, часть – за чисто символическую цену - взял книжный отдел магазина уценённых товаров (такое реликтовое заведение сохранилось в нашем пригороде), что-то я раздала знакомым. В конечном итоге оставались не пристроенными три стопы – одна из всё тех же глянцевых журналов, две другие – из каких-то детективных остатков, дублирующих изданий классики и никому не понадобившихся учебников.

 - Предлагаю снести на помойку, - сказала я. – Там точно разберут в

минуту.

 - Как, с помойки? – не поняла Инга.

 Я велела ей вывести из гаража машину, загрузила всё в багажник, и, проехав минуты две, не больше, до многоэтажного микрорайона, мы остановились у первого же загончика с мусорными баками. Там было грязновато, но не так чтобы слишком; я аккуратно расстелила в самом приличном уголке газету и спокойно разложила содержимое багажника. После чего мы нашли во дворе такую удачную скамеечку, откуда открывался полный обзор объекта, и уселись курить. Сначала на объект сунулись двое мальчишек; поворошив стопки, они ушли, прихватив пару ярких журналов. Следом явился пенсионер; этот, опорожнив своё помойное ведро, торопливо унёс с собой книг столько, сколько сумел – причём почти не глядя на названия. Когда мы садились в машину, то видели, как тот же бодрый старичок, уже без ведра, снова семенил к помойке – явно чтобы забрать оставшееся.

 - А зачем ему, интересно? – робко поинтересовалась у меня Инга.

 - На растопку.

 - Что?

 - Шучу. Спорим, в воскресенье он станет торговать ими на базаре?

 Инга явно решила, что это снова шутка, хотя скорее всего я не ошиблась в своём предположении; ей всё это казалось прямо-таки головокружительным приключением, она сияла.

 Я подумала, что её следует почаще вытаскивать из клетки, то есть из-за забора с камерами слежения, на элементарные пешие прогулки по окрестностям, которые она знала совсем приблизительно, хотя прожила здесь лет десять или около того. Но ещё раньше я обратила внимание на Цербера, тоже за что-то обречённого на прозябание, ибо из тесного загона его выпускали только на ночь. Это был огромный полуалабай - получёрный терьер, который мог бы порвать любого потенциального грабителя, свирепый больше из-за своего образа жизни (почти никаких контактов с посторонними; чтобы его изредка можно было как следует осмотреть, привить, а заодно помыть и постричь, вызывался специальный ветеринар, которого он терпел лишь на привязи и в наморднике). Однако ума псу было не занимать – так, довольно-таки скоро он перестал меня облаивать из-за загородки, видимо поняв, что я тут теперь частый гость и свой человек; подобным же образом он относился и к садовнику. Я сказала Инге, что собака не кошка, ей необходим простор и новые впечатления, иначе могут быть нарушения в психике – короче, с ней надо гулять, и по возможности часто. Сергей Петрович и обе работницы идею одобрили, ибо следы собачьей жизнедеятельности на участке их отнюдь не радовали, а теперь можно было надеяться, что их станет хоть чуть поменьше.

 Как и предполагалось, впервые выпущенный днём, Цербер сразу метнулся ко мне чёрной мохнатой тучей, тщательно и придирчиво обнюхал, а потом величаво дозволил потрепать себя по загривку; признание, таким образом, состоялось. Прогулки же с ним оказались делом нелёгким: обычно он нёсся локомотивом, чуть не срывая кожу с моей ладони, в которой я с трудом удерживала поводок (хрупкой Инге я даже боялась его доверить, и она еле поспевала за нами).

 Мы выбирали тихие малолюдные улицы и пустыри, или шли на одно поле, чудом сохранившееся за большим шоссе. Отчего-то его до сих пор не успели застроить ни коттеджами, ни парой-тройкой монолитных многоэтажек, ни пустить под какой-нибудь стандартный торговый центр – видать, чиновничья борьба затянулась. Там Цербера можно было свободно спускать с поводка, да и самим спокойно погулять по летней, затем – осенней, травке… А без собаки мы с ней ходили, наоборот, по шумным городским дебрям, где я показывала сохранившиеся дореволюционные постройки – краснокирпичную типографию, больницу для рабочих, заводские корпуса, реконструированные с тех пор лишь отчасти; дом с высоким продолговатым мезонином – учительский флигель несохранившейся школы, выстроенный земством, липовую аллею у речки, высаженную им же… И, конечно, главную жемчужину – нарядную, хорошо отреставрированную церковку семнадцатого века, чудом оставшуюся от давно поглощённого городом сельца, родовой царской вотчины…

 Стояла уже ранняя осень, любимое бабье лето, когда однажды я пошла прогулять пса в одиночестве – Инге слегка нездоровилось. На обратном пути купила в ларьке с бакалеей и прочей всячиной сигарет для себя и пакетик молотого перца по просьбе Клавушки; ларёк этот стоял на пересечении двух улиц, и уже оттуда я разглядела серебристую тачку у Ингиных ворот, возле которой маячила некая фигура.

 При подходе обнаружилось, что дверца тачки распахнута, из нутра, как положено, разносится дикий музон, а фигура являет собой бугая, по виду то ли шофёра, то ли охранника, то ли того и другого одновременно. Тут же распахнулась калитка, откуда вальяжно вышел несомненный владелец тачки. Если у первого, у подручного, физиономия была не обезображенной интеллектом, но зато довольно добродушной, то у второго всё было прямо наоборот. И если на первого Цербер успел глухо заворчать, а тот – опасливо пробормотать что-то вроде: «Тих ты, барбос!», то при виде второго он так подобрался, что я судорожно вцепилась в ошейник. Однако далее пёс повёл себя, можно сказать, образцово. Он не только не залаял - он даже не зарычал; он только вздыбил холку и сморщил переносицу, по которой словно прокатились мелкие глянцевые волны, после чего приподнял атласно-чёрную губу, обнажив великолепный клык. А через несколько секунд демонстрации аргумента не спеша опустил губу на место - я предупредил! – и всё это молча.

 Тот, кому всё предназначалось – худощавый парень лет тридцати, в простецких на вид, но несомненно дизайнерских джинсах и майке – быстро скрыл естественный испуг под маской преувеличенной брезгливости; затем окинул меня взглядом. Как видно, он знал, что это за собака, а теперь не прочь был бы определить, откуда взялась я. Однако, видимо, решив, что - из прислуги, не удостоил ни вопросом, ни приветствием, и прошествовал к машине. Я, торопливо нажав кнопку и крикнув в переговорное устройство, чтоб скорей открывали, затащила, наконец, пса в калитку.

 - Кто это был? – полюбопытствовала я у Инги, сидевшей, поджав ноги,

на любимом кресле в гостиной.

 - Да Алик. Братец так называемый, - сказала она, усмехнувшись при

этом несколько нервно. – Оказался тут поблизости, заглянул на пять минут, даже кофе пить не стал. Проинспектировал по ходу, в общем...

 Вон оно что. Про него она мне уже рассказывала. Этот товарищ ещё при жизни своего отца обнаруживал определённый интерес к тихой замкнутой «сестрёнке». Его, по всей видимости, удивляла, забавляла, а отчасти и уязвляла её серьёзность и вообще полная не типичность. С одобрения родителей ему иногда удавалось даже вытаскивать Ингу на какие-то сборища и мероприятия в Москве и за границей (бывало, они отдыхали все вместе), пытался он её знакомить и со своими друзьями… Однако эта тусовка у Инги вызывала едва ли не ужас.

 - Нет, ты, Аль, даже вообразить не сможешь, какие они там все… - рассказывая мне это, она рассеянно умолкала, явно в последний момент удерживаясь от привычного слова «уроды», поскольку оно уже не способно

было ничего передать.

 - Ну, не все ж до единого, - примирительно возражала я. У меня с ней

постоянно преобладал такой тон – успокоительный, примиряющий…

 - Я тоже сначала так думала! Нет, те, с кем я сталкивалась, -

абсолютно все до одного. Дело не во всей этой самой безнравственности вызывающей, и даже не в антиинтеллектуализме таком демонстративном… Если б просто манера такая была в моде, то… противно, конечно, но глаза на это закрыть можно. Но они ведь не прикидываются, они действительно - такие…

 - Полые? – машинально подсказала я.

 - Что?

 - Ну, в смысле - пустые, да?

 - Точно! Именно так. По-моему, у них полная пустота внутри, если не

считать каких-то рефлексов условных и безусловных… Это у тебя хорошая формулировка получилась.

 - Да, - согласилась я, - для меня однажды дошла простая вещь, что

судить можно только так – «пустой» человек или «не пустой». Не сразу, конечно: раньше судила в категории «умный – глупый», «образованный – невежественный» и тому подобное. А потом пришла к выводу, что лучше пусть будет откровенно глупый, зато… Зато если его что-то постоянно всерьёз занимает, помимо себя любимого и своей маленькой жизнёнки – пускай даже безумные идеи совершенно, или бредовые, то всё равно это уже нечто, имеющее отношение к гомо сапиенс. А только это и важно, в конце-то концов.

 - Но вообще-то это опасно, - проговорила Инга рассудительно, -

одержимость идеями, тем более у тех, кто без ума…

 - Ещё бы не опасно!.. Но иначе не выходит. А, впрочем, речь ведь не

только и не столько об этой одержимости и нездоровом социальном темпераменте. Я в более широком смысле: допустим, не поверхностное, а особо глубокое переживание окружающего… У пустого не только мысли бедные, но и эмоции фантастически убогие, - при том, что он может быть и дельным таким, и знающим в своей узкой области, и вообще с мозгами всё в порядке…

 - Вот-вот, и я про это! – горячо подхватила она тогда.

 Братцу, тем не менее, Инга чувствовала себя обязанной – он и похороны на себя тогда взял полностью (что, впрочем, неудивительно), и с больницами тоже весьма помогал; а ведь, как подразумевалось, она, Инга, не является ему даже кровной родственницей – и вообще, не будь её, он наверняка получил бы после отца куда больше, чем получил. Само собой, занимался он бизнесом, и имели место быть какие-то их общие денежные вложения, так что время от времени они ещё вместе посещали собрания акционеров или что-то в этом духе…

 Ингины поиски какого-то для себя занятия были ему, видимо, вообще непонятны, а попытки участия в благотворительности тем паче. Она говорила, что в идеале ей хотелось бы не распыляться по мелочам (хотя и от оказания одноразовой помощи не против), а организовать с нуля, на голом месте, некий проект – интернат, хоспис, да хоть приют собачий! – чтобы можно было на протяжении лет наблюдать какие-то позитивные результаты. Но братец, разумеется, посмеялся, - и, в общем, был прав: такое сотворить при нашей неимоверно затратной бюрократической системе под силу личности, во-первых, неукротимо-волевой, а во-вторых, и это главное, располагающей куда более серьёзными денежными излишками. Да и тут в любом случае нужно было бы с кем-то кооперироваться – а где б ей найти таких желающих?

 Короче, впоследствии ей пришлось-таки «распыляться». Хотя кто назовёт мелочами то, что ею оплачивалось? Поначалу, поскольку Интернет переполнен фальшивками, мы не знали, как выйти на реально нуждающихся, тех, для кого по-настоящему захотелось бы что-то сделать. Потом меня надоумили пойти по самому элементарному пути – обратиться в ближайший приход; а там уж матушка направила к одной потрясающей тётке, о которой следовало б написать рассказ, ей-богу, отдельный, а сообщать про неё вскользь было б непростительным, так что за неимением места - лучше опустим. Так вот, по наводке этой женщины сделать удалось немало. Причём, остро нуждавшихся она знала отнюдь не только среди прихожан – в списке получивших Ингину помощь имелись обычные обыватели нашего предместья и окрестностей. Чаще всего ей довелось оплачивать всякие операции – это были не те громкие случаи, когда требуется немедленная отправка за границу, иначе – смерть; нет, это были обычные плановые операции, за которые, однако же, в наших якобы бесплатных больницах вымогались суммы, неподъёмные для матерей-одиночек и прочих бюджетников; таковых случилось десятка полтора, не меньше. Потом были ещё случаи оплаты адвокатов, похорон, даже, помнится, покупки вещей в подчистую ограбленный дом без страховки… Всё это, повторяю, делалось благодаря нашей славной наводчице для людей, без дураков, достойных и, без дураков, попавших в положение безвыходное.

 На один счёт, между прочим, деньги – вся ежемесячная оплата за московскую квартиру, снимаемую всё тем же иностранцем – до сих пор идут прямиком. Это - сельская больничка на самом краю области, а точнее – палата для брошенных стариков, которую врачи там организовали от безысходности, а потом не знали, на что содержать. Мудрая наводчица, отправляя нас туда в первый раз, надоумила: пожалеть следует в первую очередь больничный персонал, в основном состоящий из затурканных, замученных бедностью тёток… Дело было как раз накануне 8 марта; мы набили багажник шоколадными и косметическими наборами и раздали их там всем, от главврача до сторожихи, после чего прекрасно смогли договориться, какую помощь и в каком виде больница готова принимать без оговорок и проволочек…

 Но всё это удалось наладить постепенно, не сразу. А в ту первую осень, изумительно тёплую и сухую, мы ещё вполне себе прохлаждались, - например, осуществили несколько поездок по моим любимым городкам, которые на машине можно было осмотреть за день и вернуться не так чтоб заполночь. Хотя в Кимрах мы даже заночевали в старой местной гостинице – на чём Инга мужественно настояла сама, похоже, воспринимая это чем-то вроде инициации в настоящую жизнь. Девушка-портье, к слову, на редкость приятная и воспитанная (должно быть, студентка-заочница хорошего московского вуза, сумевшая найти в родном городке лишь такую работу), не только подсказала обеспокоенной Инге, куда лучше поставить машину на ночь, но и выделила нам лучший номер. Лучшим номером тут считалась комната с занавесками и покрывалами на кроватях в пыльно-розовых тонах; ещё в ней был доисторический чёрно-белый телевизор - ну и всё, удобства располагались в конце коридора. Инга трогательно делала вид, что это вполне в порядке вещей…

 Сам же городок, когда-то - изобильное купеческое село на Волге, где шили отличную обувь, - ныне поражал как чудовищной запущенностью, так и восхитительной старинной застройкой, от которой щемило сердце. Улицы были в рытвинах, торговые ряды – в каких-то руинах, словно их отбомбили в войну да так и оставили, но, разглядывая облупившиеся фасады, Инга чуть не плача говорила: «Господи, да если б это всё отмыть да покрасить, была б сказка! Лучше, чем в Европе!..»

 А вот Коломна неожиданно обрадовала яркой живой пестротой своего свежеотреставрированного исторического центра; в поистине райском саду Голутвинского монастыря нам даже удалось повидать знаменитого верблюда с Байконура, подаренного монашкам вроде бы самой Валентиной Терешковой – и очень пожалеть, что с нами нет Зойки. Поэтому в следующий раз мы взяли её с собой, когда двинули в Переславль-Залесский. Зойка вела себя, как обычно – то есть то болтала, как сорока, то вдруг надолго замолкала, сосредоточенно что-нибудь разглядывая и хмуря белёсые бровки; мне всегда было интересно, что за мысли её обуревают в такие моменты?..

 Когда мы с высоты Горицкого монастыря молча обозревали расстилавшуюся во всю ширь панораму деревянных домиков с резными наличниками, в окружении золотеющих садов, за которыми лежало неправдоподобно, идеально овальной формы Плещеево озеро (чьё совершенство словно отторгало всякий утилитарный к себе подход – иными словами, искупаться в нём, как я знала с детства, было делом проблематичным), Зойка, собиравшая поблизости всевозможных оттенков листья в букет, неожиданно подбежала и вопросила:

 - А вы чего представляете, когда слышите: Елена?

 - Имя? – удивилась я. – Ну так, ничего особенного. Вроде бы должна

представляться ель зелёная… Но у меня, по-моему, перед глазами что-то вроде бледно-жёлтого леденца возникает.

 - А у меня – что-то типа бутылочного осколка… тёмно-зелёного такого,

пыльного, - призналась Инга.

 Зойка, явно подивившись убогости наших ассоциаций, с присущей ей деликатностью решила их не комментировать и заявила:

 - А я – как бы облака! – И, раскинув руки, указала подбородком на

горизонт. - Только – большие-большие такие, и все из крема. И я в них как бы купаюсь!

 Сделав это сообщение, Зойка снова убежала.

 - Дома гуашью изобразишь! – крикнула я ей вслед.

 Инга задумчиво улыбалась. А поздним вечером, когда мы возвращались по Ярославке, она вдруг спросила меня, не отрывая глаз от дороги, от слепящих навстречу фар:

 - А вот представь, если б у тебя было много денег – ну, в смысле, ни о

каком заработке думать совершенно не нужно. Ты бы чем стала заниматься?

 - По-моему, я уже сейчас ничего не делаю, а имею кучу денег, - сказала

я.

 - Перестань! Я серьёзно, - строго сказала Инга.

 - Да я и так серьёзно. А ты что, про – много-много денег?

 - Да. Я про излишние деньги – ну не так чтобы гигантские, и тем не

менее… Что бы ты – лично ты – себе придумала?

 - Ты, смотрю, с Зойки пример берёшь – по части неожиданных

вопросов? – сказала я, пожимая плечами. Зойка дремала, свернувшись калачиком, у меня на коленях. – Да такое мне и вообразить-то сложно. Впрочем… Тут вон показывали, как где-то на Западе простые обыватели в какой-то там особой лотерее в одночасье миллионерами становились…

 - Да, вот представь – это ты!..

 - Ну что б я делала? По миру пошлялась, конечно – по Европе и по Азии,

прочие континенты меня не слишком занимают… Потом - домишко бы

прикупила, или нет - построила по собственному проекту! Но тогда у меня, глядишь, и денег бы уже не осталось?..

 - Нет, осталось бы! На всю жизнь и с избытком…

 - Ну, не знаю… Издавала б журнал «Синий чулок»! – вдруг догадалась я

и развеселилась.

 - Какой ещё «Синий чулок»? - удивилась Инга.

 - Да так, глупости. Это я детство вспомнила. Родители тогда

выписывали «Курьер ЮНЭСКО» - очень неплохой журнал, кстати. Я как-то рылась в подшивках, и вычитала, что в Японии уже в тридцатые примерно годы было женское движение, и они издавали журнал с таким вызывающим названием – ну, с их японским аналогом этого термина «синий чулок». И что это было серьёзное научно-популярное такое издание, его даже многие мужички украдкой почитывали… Я тогда подумала: а ещё говорят, что японки – тише воды и ниже травы, да у нас такого и сейчас представить невозможно, у нас только «Работница» и «Крестьянка» с выкройками и кулинарными рецептами!

 - Да, интересно…

 За Сергиевым Посадом на шоссе начались чуть ли не пробки – народ возвращался воскресным вечером со своих дач в Москву, словно лето на дворе – такая уж, как было сказано, на редкость тёплая осень стояла. Зойка за всю дорогу даже не проснулась.

 - Так что, правда, основала б такой журнал? – продолжила

расспросы Инга.

 - Ей-богу, не знаю. Может, завела б маленькое такое издательство –

пусть бы себе в убыток, зато выпускать только те книги, которые действительно хочется! Или нет, журнал всё-таки лучше.

 - Правда, феминистский?

 - Пожалуй, всё же исторический. Самого широкого плана, так что и

история феминизма вполне могла бы там фигурировать – почему нет?..

Но печатать - исключительно тех авторов, чьи концепции одобряю.

 - А демократия и свобода мнений? – как бы в испуге ахнула Инга.

 - В принципиальных вопросах демократии быть не может! – отрезала я. -

… А те, кого не одобряю, – те пусть бы почитали за счастье быть только лишь упомянутыми на моих страницах, - даже в уничижительном контексте!

Поскольку недостойные бы попросту игнорировались, стопроцентно. Ибо мой журнал - самый авторитетный в своей области, иначе зачем и заводиться!..

 Тут полёт, нет, - улёт мечтаний, к сожалению, прервал звонок от Зойкиной бабушки.

 - Да всё в порядке, Ольга Тимофеевна! Мы уже близко. Инга, ты не

забыла, где тут сворачивать?

 До конца года я в основном занималась тем, что придумывала для неё всякие культурные программы – главным образом, по разным местам Москвы, которой она, разумеется, толком не знала. Особенно часто вояжи эти начинались воскресным утром, когда нет пробок – можно было спокойно объездить запланированные места, осмотреть здания, побродить, а если это был храм, то и на службу попасть; потом, где-нибудь (тут уж, понятное дело, по Ингиной рекомендации) отобедав, отправлялись на очередную выставку либо в книжный магазин или лавку – их мы методично обследовали один за другой. Если Ингу в этих поездках не переставало удивлять моё умение с лёту определить архитектурный стиль или там стихотворный размер, то я всё никак не могла привыкнуть к другому: что могу теперь себе позволить и эту новинку, и вон ту, и вот такое интересное издание тоже…

 Я уже успела прибарахлиться, купить стиральную машину и поменять холодильник. И даже, по деликатному ингиному настоянию, - по части тряпок тоже. Но главное, - могла теперь каждый месяц подкидывать деньжат Ольге Тимофеевне с Зойкой. Ибо Патрикеев давал нерегулярно, как и зарабатывал – и вообще в его манере было, разжившись баблом, скорее делать эффектные подарки вроде разных кухонных прибамбасов, или мобильника для Зойки, без которого она вполне пока могла бы и обойтись, или котёнка редкой породы…

 Ближе к Новому году выяснилось, что одна домработница уезжает к себе тридцатого, а другая приедет только третьего, что ли, числа; так что в новогоднюю ночь Инга остаётся дома в одиночестве. Зойку с бабушкой мы с Патрикеевым отправили отдыхать в санаторий, сам он намылился в Питер (явно не один), а та компания, с которой мы обычно собирались на такие мероприятия, в сей раз тоже разбрелась-разъехалась кто куда. Так что Новый год мы встречали с Ингой - одни в большом пустом доме.

 Ёлку мы уже нарядили несколько дней назад - как и положено, в гостиной на первом этаже. Она была хоть и искусственной, но не стандартной, очень красивой, чуть ли не авторской работы, как и игрушки. Тем не менее, 31-го вечером я притащила с собой несколько сосновых веток с базарчика на привокзальной площади – когда мы их расставили в вазах, чуть присыпав серебряным дождём, праздником запахло по-настоящему. Инга неумело, но старательно накрывала овальный столик. Поскольку готовить мы обе были не любительницы, то условились обойтись готовыми салатами и прочими закусками – но, понятно, из самого дорогого в округе кулинарного отдела!.. По огромному телеэкрану мельтешили осточертевшие физиономии, но звук был приглушен. Верхний свет мы вырубили тоже, зажгли мой подарочный сувенир - гигантскую свечу в керамическом подсвечнике, и уселись провожать уходящий.

 Инга налила нам какого-то хорошего красного, и, подняв бокал, произнесла очень серьёзно:

 - Ну что – первая половина была – не дай Бог, зато вторая… Я просто

ожила, честное слово! Всё благодаря тебе.

 - Да перестань, - пробормотала я, смутившись. А глотнув вина,

подумала: да ведь и у меня, в общем, первая половина года получилась – ох, не сахар, а вторая так неожиданно изменилась, и весьма в лучшую сторону. А всё – благодаря тебе, Инга!..

 Но не успела я произнести это вслух, как она заявила:

 - Знаешь, а у меня есть сообщение!

 - Да? – небрежно спросила я, пробуя жареного палтуса в каком-то

сложном китайском соусе.

 - В наступающем году. Мы. С тобой. Начинаем. Издавать. Свой

журнал!!!..

 - Какой журнал? – спросила я, отложив вилку.

 - Исторический, конечно. Как тебе хотелось! Да ты ешь, ешь…

 - Что за ерунда?!

 - Нет, не ерунда! Я, между прочим, с двумя консультантами по бизнесу

успела пообщаться. И ещё кое с кем. Дело непростое… Хотя как посмотреть. В общем, прибыли такие проекты не приносят…

 - Даже мне, представь, это понятно! – произнесла я с нервным смешком.

 - … но в идеале можно даже выйти на самоокупаемость, - упрямо

продолжила она. – Когда-нибудь.

 - Вот именно – в идеале. Которого, как известно, в природе не

существует. А выбрасывать деньги на ветер… да тебе братец твой не позволит! И правильно сделает.

 - А он тут вообще не при чём! - нахмурилась Инга. – Я уже, между

прочим, по его настоянию делала вложения, себя не оправдавшие. Так что хватит, не его дело мне советовать, тем более запрещать. Это мои собственные риски.

 - Риски? Понятия не имею, сколько такое может стоить, но в любом

случае большие убытки тебе гарантированы.

 - Если начинать по минимуму, в смысле не на мелованной бумаге и без

цветных репродукций, то – не такие уж и большие убытки, представь себе…

 - Да ты ешь, - снова повторила она.

 - Тут надо не есть, а пить, - сказала я. – Для прояснения в мозгах…

 Но - пошли куранты, президент, открывание шампанского и обычная телевизионная бредятина. А затем - безбожный грохот фейерверков, запускаемых с соседних участков – и слева, где проживал, как я успела узнать, владелец той самой «Геллы» и крупнейшего ювелирного магазина в городе, и справа, от домишка дочки некоего банкира, что бывала тут, впрочем, нечасто, а вот теперь, стало быть, заявилась на Новый год с большой компанией, о которой свидетельствовал целый табун иномарок на улице, и, наконец, с тыла, где дом, как рассказала Инга, принадлежал ни мало ни много одному попсовому живчику, как раз – совпадение! – метавшегося по экрану. (На самом деле эта недвижимость была им приобретена, несомненно, не для проживания, а для вложения денег и последующей перепродажи, так что живчик тут не бывал вовсе, а лишь временно поселил компанию каких-то своих прихлебателей – вот они-то и неистовствовали особенно.)

 Грохот стоял просто-таки чеченский; мы даже, предварительно скатав ковёр, впустили с улицы Цербера - он, как многие собаки, реально страдал от шумовых эффектов. Инга, посадив его перед собой и зажав мохнатые пёсьи бока коленями, обтянутыми славными бархатными штанишками, ладонями закрывала ему уши, а несчастный зверь глядел на всполохи за окнами с недоумением и гадливостью, каждый раз вздрагивая всем телом – эта мизансцена и сейчас у меня перед глазами…

 Словом, было уже не деловых разговоров. И я вообще выкинула из головы ингины сомнительные идеи, - однако через несколько дней всё всплыло по новой. Она собиралась в Австрию, в их излюбленное горнолыжное местечко, где они с братцем, его очередной девицей и компанией приятелей собирались встречать Старый новый год. Инга, понятно, ехала неохотно, тем более что она, вроде меня, терпеть не могла все виды спорта на свете; однако у братца там вдобавок ещё должен был отмечаться день рождения, отказаться никак нельзя.

 - Ну, ты ж не обязана там уродоваться на этих трассах… Просто

погуляешь по окрестностям, - говорила я, провожая её в аэропорт.

 - Да, сам-то городок чудный, - рассеянно согласилась она. – Когда-

нибудь мы туда с тобой лучше выберемся… А ты в моё отсутствие - давай обдумывай!

 - Чего?

 - Ну, я про материалы для первого номера!..

 Я лишь рукой махнула - ничего, тебе там, небось, вправят мозги по этому поводу…

 Однако… как бы глупо всё это ни было, фантазии решительно начали меня захлёстывать. А отчего б, в конце концов, не помечтать? Так, я себе навоображала рубрики по своим любимым темам и эпохам, а вдобавок ещё и краеведческий раздел «Москва и окрестности». Но и это не всё, далеко не всё! Ещё я расщедрилась на раздел «Библиография» (где в списках фигурировали не только научные издания, но и исторические романы – понятно, заслуживающие упоминания!), потом - на раздел рецензий и обзоров, а потом - на раздел, условно названный «Легенды и мифы повседневности». Там я лично намеревалась выставлять к позорному столбу и подвергать садистическому осмеянию за несусветные исторические ошибки газетные статьи, книжные тексты, кинофильмы и телепередачи, высказывания политических деятелей со всеми их нерадивыми помощниками и безграмотными спичрайтерами, ну и так далее. В общем, не хватает только кроссворда, гороскопа и телепрограммы на неделю – подытожила я. Но насмешничала - тщетно, ибо было мне от тех грёз щастье… при том, что в осуществление их не верилось ни минуты.

 Однако, возвратившаяся Инга, ухитрившаяся привезти со своих заснеженных вершин отличный загар, как ни в чём ни бывало требовательно спросила: «Ну так как?» - и тотчас стало понятно, что для неё это - более чем серьёзно, отступать наивное дитя не собирается, и всё тут!

 Тогда я, глубоко вздохнув, произнесла очень даже спокойно:

 - Знаешь, я пришла к выводу, что фишкой нашего журнала должен быть

сильный культурологический аспект. То есть чисто академический историзм нам, наверно, не потянуть, но разные там социологические экскурсы, этнография, краеведение – вполне. Так что, раз ты культуролог, тебе и карты в руки – напиши для начала что-нибудь…

 - Я? – испугалась Инга. –Нет, я думала, что буду только спонсором, ну и

организатором отчасти…

 - Это само собой. Но ты и персонально, считаю, обязана что-то написать.

Плюс привлечь к этому делу своих коллег, так сказать. Остались же у тебя координаты каких-нибудь студентов? Узнай, кто пошёл в науку или собирается. Думаю, многие не откажутся предложить свои услуги для подрубрики – ну, скажем, «Исследования молодых учёных», если им посулить даже чисто символический гонорар.

 - Но… что именно ты от них хочешь? – растерянно спросила она.

 - Не только от них – от тебя тоже! – сурово напомнила я. – Да темы

могут быть какие угодно, лишь бы написано по делу… - И, возведя глаза к потолку, начала придумывать на ходу: - «Культурные интересы российской элиты: от Петра до наших дней»… «Благотворительность в Саратове конца девятнадцатого – начала двадцатого веков»… «Искажение русской действительности в романах Акунина»… «Идеалы красоты на Руси и в Европе шестнадцатого века»… «Соотношение традиций и новаций в крестьянском досуге предреволюционной эпохи»… Продолжать?

 - Не знаю, - пробормотала ошалевшая Инга, - но, наверно, могу

попробовать… Хотя я мало с кем общалась, кое-какие телефоны всё-таки остались…

 - Вот-вот, попробуй-ка. Покуда редакционный портфель пуст –

говорить совершенно не о чем!..

 Но моя уловка не сработала снова – Инга, проявив несвойственное ей упорство, действительно предоставила мне, и довольно скоро, штук двадцать статей от аспирантов, которые, видимо, они пока не сумели никуда приткнуть. Дюжина из них хоть и нуждалась в жёсткой редактуре, но в целом, как ни странно, вполне годилась. Я даже зауважала этот вроде бы неказистый вуз – а, впрочем, головастый народ понемножку водится везде, и вообще, снобизм – дело наиглупейшее… Сама же Инга долго хныкала, утверждая, что не знает, о чём написать; мне пришлось подкинуть ей купленный недавно приключенческий роман некоего американца об эпохе ранних Капетингов, содержавший несомненную чепуху про Анну Киевскую и, похоже, - заодно чепуху и про Париж того времени. Про ту самую чепуху, впрочем, пришлось делать вставки мне, ибо Инга, естественно, при чтении её обнаружить не смогла, а в своей пространной рецензии указывала лишь на громоздкость фабулы, психологическую недостоверность персонажей, а также осторожно выражала сомнения по поводу качества перевода. Короче, получился наш с ней совместный труд, на написании которого я настояла в чисто воспитательных целях.

 Сама я тем временем тоже осторожно провентилировала разных знакомых по интересующей части – и тоже небезуспешно… Не могу теперь вспомнить того момента, когда закончилась моя игра в «как бы собираю типа журнальный номер» и пошла работа всерьёз. Когда же пришло время думать о редакционной статье-манифесте и последующем гвозде программы – то есть о главной забойной статье номера - я намертво засела на собственной кухне (всегда пишу там), лишь изредка выбираясь на улицу, чтобы в ближайших к дому косках купить сигарет и какого-нибудь фастфуда.

 Инга тем временем выясняла про регистрацию, рекламу и прочие подобные вещи – о которых я ей заявила, что даже вникать в них не собираюсь, настолько всё это «не моё». Ей в помощь (как ни странно, снова по объявлению!) быстро нашлась весьма деловая сотрудница по имени Василика Ставропулу - худая, чёрногривая, её вся унизанная и увешанная серебром с бирюзой, смотревшимся на ней весьма органично. Она была, как ясно из имени, этнической гречанкой, но из рода давным-давно обрусевшего, вроде даже с украинской или казачьей примесью, что, тем не менее, не помешало её родителям в девяностые отъехать на историческую родину. Сама Василика туда не хотела, говорила: «А чего там? Дыра дырой!»; она вообще считала себя подчёркнуто русской по натуре, и даже умела материться на редкость артистично, что доступно очень-очень немногим. Однако ей приходилось регулярно летать в Афины навещать своих стариков, у которых была единственной дочерью – именно потому она и польстилась на предложенные Ингой большой заработок и относительно свободный график, рискнув уйти к нам из одной московской газеты.

 Василика оказалась ценнейшим приобретением, высококлассным администратором - бог весть, чего б мы вообще без неё делали… Мы тогда долго препирались, как именно «обозвать» себя, то есть обозначить в журнале собственные должности. Инга хотела, чтобы главным редактором была я, сама она считалась заместителем, а для Василики придумала какого-то «шеф-редактора». Я, разумеется, настояла, что главредом обязана считаться сама владелица, Василика стала «редакционным директором», ну а мне пристало именоваться замом главного, что на деле означало редактуру научную, плюс обычную, плюс заодно и корректуру, а ещё на меня фактически ложились обязанности ответственного секретаря… В принципе, я была ничуть не против – но когда дошло дело до макетирования, то поняла, что совсем зашиваюсь – и тогда появился мальчик Витюня родом с Полиграфа. Мальчик с длинными русыми волосами, густыми ресницами, нежным румянцем и привычкой к пастельным тонам в одежде – в общем, его можно было подозревать известно в чём, если б не нескончаемая вереница девушек, с которыми он постоянно ворковал, прижавши мобильник к уху и не отрывая глаз от экрана, а пальцев от клавиатуры (эту сцену можно было постоянно лицезреть, когда мы обзавелись маленьким офисом). Он взял на себя и макет, и набор, и вёрстку, да и художественное оформление тоже.

 Наконец, бухгалтерию у нас стала вести девушка Оля – существо совершенно не бухгалтерского вида и склада, со стрижкой предельной экстремальности, в татуировках и прочих пирсингах, любительница магазина «Путь к себе» и пары специфических клубов. Я была настроена против, в полной уверенности, что нам нужна спокойная солидная тётенька со стажем - но эта Оля, как ни странно, в общем и целом справлялась со своими обязанностями. Она сколько-то проучилась в инъязе, потом бросила его, переменила несколько случайных работ и, наконец, чтобы успокоить родную маму, закончила какие-то бухгалтерские курсы, ибо, как простодушно нам объяснила: «Что-что, а считать я умела всегда, это не грамматику долбить!»

 У нас ей понравилось (ещё бы!) и в результате она, вдобавок, - когда дежурила за секретаршу, которой официально у нас не было, когда разъезжала по Москве в качестве курьера – словом, ни от чего не отказывалась, проникнувшись общим делом, хотя история была ей, понятно, по барабану и с тем же успехом журнал мог быть посвящён мотоциклам там, рыболовству или родовспоможению.

 На обзаведении офисным помещением настояла Инга - я поначалу

вообще считала, что всё можно проворачивать и в домашних условиях, но ей было важно как раз проводить время на работе вне дома – так она, видимо, ощущала больше значимости в происходящем. Впрочем, потом я согласилась, что общая точка для коллектива, даже маленького, необходима, и нашла подысканный ими с Василикой вариант вполне удачным, хотя сама по-прежнему предпочитала делать большую часть работы на всё той же собственной кухне.

 Помещение раньше принадлежало маленькому турбюро, переоборудовавшему, в своё время, под себя малогабаритную двухкомнатную квартирку на первом этаже хрущёвки; стандартные мебель и техника также остались от них. Василика наполнила его стойким запахом кофе, который варила по-турецки (именно такой, оказывается, принят в Греции); Оля же постоянно наполняла кухонный закуток запасами диковинных сухофруктов, орехов и сложносочинённых сладостей – индийских, иранских, а ванную комнату – мылом ручной работы из Сирии, изготовлявшимся по рецептам Древнего Востока; стены же она увешала оберегами – не только китайскими, но и славянскими – всё это было, понятно, родом из того же «Пути к себе».

 Находился офис опять-таки на нашей, подмосковной стороне от МКАД; это позволяло отныне гордо вносить в выходные данные название родного старинного городка, а не вечной узурпаторши Москвы, чем мы даже слегка бравировали…

 Первый, точнее нулевой, номер вышел в свет летом. Говоря по правде, он больше напоминал альманах, чем журнал: по полям виньетками роились цитаты и афоризмы, сквозную тему номера я проиллюстрировала большой поэтической подборкой и отрывками прозаических текстов, а под видом рецензии на знаменитый псевдоисторический боевик поместила целое пространное философское эссе одного своего знакомого (в дальнейшем оно его, в определённом смысле, прославило) - филолога по образованию, промышлявшего на тот момент продажей книг по электричкам. Шрифты в номере были многообразными, но не цветными – чёрно-белая гамма и сине-белая обложка, вверху которой крошечным, серебристо-зелёно-золотым медальончиком выделялся герб нашего города, отныне стали отличительной чертой. Фотографии тоже были только чёрно-белыми. В общем, всё достаточно изящно, но при этом чётко, строго и по делу – так, по крайней мере, нам хотелось думать…

 Выход номера решено было праздновать, объединив событие с днём ингиного рождения – ей исполнялось двадцать пять. День был жаркий, но на участке дома по улице Двадцатипятилетия комсомола гулял свежий ветерок, донося наплывами то аромат свежескошенной травы с лужаек, то банальный запах шашлыка, жарящегося где-то за забором у ювелира, то – брызги от поливальной системы Сергея Петровича, местами взрывавшейся радужными фонтанчиками… Стол накрыли в саду, точнее – столов было три: за большим сидели, на небольшом специально прибывший утром официант (тот, что ещё приглашался при жизни отчима), привёзший чуть ли не ящик разномастной выпивки, намешал коктейлей и, наконец, третий, маленький столик венчала стопа журналов: Инга настаивала, что наш первый номер – вот кто главный виновник нынешнего торжества. Впрочем, стопу эту быстро потеснила гора принесённых ей подарков…

 Гостей, однако, было не больше десятка: Василика с приятелем, Оля с парнем, Витюня с девушкой, ну и я со всем своим, так сказать, семейством (Инга попросила их привести обязательно). Посидев-пошумев пару часов, народ поднялся и разбрёлся с бокалами по саду; я тоже взяла с алкогольного стола колу с ромом и ушла курить на своё любимое место в углу веранды. Оттуда было видно всё, как на ладони: солнечные пятна на зелени, одежды светлых тонов, букеты в вазах и чашах – прямо французская живопись, подумалось мне. А Инга – Инга просто исключительно хороша сегодня, в своём простом белом топе и бежевых бриджах со шнуровкой…

 Зойка порхала в летнем детском костюмчике, который Инга недавно подарила на её шесть лет: костюмчик был розового цвета, но совсем не пошлого, а невероятно красивого, такого особенного оттенка, что, когда мы шли по улице, казалось, будто вся улица на неё смотрит, и мне даже было чуть не по себе: сглазят ещё ребёнка!..

 Ребёнок отирался возле церберова загона – её туда тянуло, как магнитом.

 - Зоя, отойди! Ты только нервируешь собаку! – крикнула я. – Сходи

лучше погляди, какая в пруду кувшинка…

 - Только не лезь за ней в воду, пожалуйста! – подхватил Патрикеев,

отвлекаясь на миг от разговора с василикиным спутником, который, между прочим, оказался завотделом одного солидного издательства, что произвело на Патрикеева должное впечатление (а уж он своего не упустит)…

 Патрикеев взял Зойку за руку, и они втроём не спеша побрели в

глубину сада; ну, а я в это же самое время смогла понаблюдать со стороны явление ингиного братца, который, по своему обыкновению, - вроде того что заглянул по пути, ненадолго… Небрежно приобняв именинницу и поцеловав в макушку, он протянул в подарок какую-то цацку; Инга, кажется, лепетала про неуместную дороговизну подарка и знакомила его с теми, кто оказался поблизости. Прибежавшая Клавушка принялась хлопотать вокруг гостя; вскоре, лениво чего-то пожевав, он откинулся на спинку и принялся листать наш журнал… Вид его при этом, понятно, можно было б охарактеризовать как вежливо-недоумевающий.

 - В точности: баран на новые ворота! – подмигнув глазом-маслиной,

вполголоса прокомментировала Василика, проходившая мимо меня в дом.

Братец тем временем отложил журнал. Внимательно оглядевшись

вокруг, он заметил меня, не спеша поднялся и направился с бокалом в руке прямиком на веранду.

 - Вы, видимо, Александра? – спросил он, разглядывая меня без

церемоний и особой благосклонности.

 Сейчас-то этот заботливый родственничек выскажет мне всё, что думает о таких бесполезных тратах, - ведь он наверняка уверен, что именно я сбиваю с панталыку его наивную названную сестрёнку!..

 - Да. А вы, видимо, Алик? – невозмутимо спросила я. - Кстати, Алик –

это тоже Александр, или - Алексей?

 - Алишер, - медленно протянул он и тут же добавил: - Шутка. Алексей,

на самом деле!

Восточная или южная прикровь, действительно, ощущалась – правда,

едва заметно – на его высокомерно-выхоленной физиономии. Он чокнулся со мной в знак знакомства и уселся в плетёное кресло напротив. Я предложила сигарету – он ответил, что бросил, и замолчал.

 - Значит, журналы издаём? – наконец произнёс он с принуждённой

усмешкой.

 - Считаете, ерундой занимаемся? – Я произнесла это нарочито-

небрежно и с самой простодушной интонацией, подразумевающей, что – ну, разумеется, мол, ерундой… Развлекаемся уж таким вот макаром, не судите строго…

 - Да мне что, - не сразу ответил он, - чем бы дитя не тешилось, лишь бы

не вешалось!..

 Дитя тем временем бросало на нас издали тревожные взгляды. Я

послала туда лучезарную улыбку.

 - По-моему, там уже чай накрыли, - сказала я после очередной паузы,

приходя тем самым ему на выручку – ибо разговор явно не клеился.

 Он посидел за общим столом где-то с полчаса, выпил свой чай, с

непроницаемым видом слушая нашу болтовню; потом, воспользовавшись новым всеобщим брожением, свалил тихо, почти по-английски. Почти – потому, что с Ингой, как я видела, он всё-таки попрощался, и она пошла провожать его до калитки. Ещё я успела заметить, что с собой он при этом прихватил не один, а несколько номеров – интересно, лениво подумалось мне, кому он их там собрался раздавать на своей Новой Риге – соседям, что ли? Партнёрам по бизнесу? Секретарше? Любовнице?..

Пробный тираж у нас был 500 экземпляров, и я опасалась, что нам не

удастся реализовать и половины… Однако – ошиблась! Василика сразу сказала, что платить огромные деньги какой-нибудь фирме, занимающейся раскруткой новых изданий – в нашей ситуации и безумно, и бесполезно. Она сама оказалась пиарщицей сильной и изобретательной – мало того, что в Москве не осталось, кажется, ни одной библиотеки гуманитарного вуза, ни одного специализированного книжного магазинчика, ни одной газеты, делающей обзоры печатной продукции, куда б мы не сунули хотя б одного экземпляра на ознакомление. Некоторое количество появилось за стёклами киосков в нашем городе (и именно там, как нам стало доподлинно известно, их впервые начали покупать!). Кое-что удалось разослать и в несколько других городов, покрупнее…

 Когда же Василику собралась передать десяток экземпляров с оказией в Грецию, а я сочла, что это явный перебор, она заявила: «Что ты понимаешь? В Греции знаешь, какая община русскоязычная? Там, например, «Литературка» неплохо расходится, значит, и на нас охотники найтись могут! Я ещё, кстати, в Германию смогу номерок отправить – одна знакомая в Берлинском универе диссертацию готовит, по филологии, правда, но это неважно…» «Хорошо, что не в Польшу!» - пошутила я, вообразив, какую реакцию, теоретически, могла бы вызвать пара наших статей у кичливых ляхов, и тут же про это забыла. Забыла, а напрасно – впоследствии (может, года через два) окажется, что их там задним числом таки прочтут и припомнят, и гневно сошлются не один раз в своей печати – правда, это уже будет касаться каких-то дальнейших номеров.

 Что касается географии, то она ещё поразит меня размахом – однажды, например, мы получим благодарственный отклик от русскоязычного профессора из Лаоса, другой раз – полемический отзыв от соотечественника, которого занесло аж в Ботсвану… Но всё это, конечно, по ведомству скорее курьёзному. А вообще же нас заметили, начиная с третьего номера, несколько пассажей из которого сочувственно процитировали в разделе «Периодика» одного до сих пор влиятельного, хотя давно малотиражного «толстяка», а в другом подобном «толстяке» за те же именно пассажи мы удостоились гневного выпада (и это тоже был праздник!).

Начиная с того, третьего, номера, что вышел в начале

следующего года, тиражи уже приходилось допечатывать – они сперва дошли до тысячи, затем – до полутора; для такого издания, кто понимает, - это было очень, очень неплохо! (Самый последний номер дойдёт почти до шести – эх!..) В Интернет мы их начнём выкладывать (разумеется, с грамотной постепенностью!) тогда, когда, в известной мере, прославимся – но такое случится позже. Вначале же меня не покидало чувство, что всё это – реализация первого тиража, стабильная и вполне слаженная работа редакции, один безумно мною уважаемый научный авторитет, неожиданно согласившийся дать нам свою статью и так далее – просто временное недоразумение, за которое рано-поздно придётся каким-то образом отвечать, не иначе!..

 Все свои сомнения я топила в лихорадочной работе, из-за чего даже Зойку видеть почти перестала. Но как-то раз, заставив себя всё отложить, пропылесосила и проветрила от дыма квартиру, закупила нормальной еды и забрала её от бабушки на выходные. На другой день прозвонился Патрикеев – мол, есть разговор; я ответила – конечно, подваливай, мы всё равно тут с ней дома сидим из-за погоды…

 Патрикеев приволок коньяк и огромный ананас. Сначала они с Зойкой долго обнимались, ворковали и хихикали – эта сладкая парочка всё-таки сильно обожала друг дружку; затем он нашёл ей какое-то занятие и явился на кухню, где я пыталась обмыть в раковине шершавое, колючее тропическое чудище.

 Он принялся рассказывать, как подрядился переводить серию научно-фантастических триллеров одного неплохого итальянца, и пустился в пространные рассуждения о том, что считает едва ли не своей миссией – излагать хорошим русским языком то, что должны будут прочесть, как предполагается, десятки, а то и сотни тысяч - те самые сотни тысяч сограждан, которых теперь активно приучают к языку чудовищному, ведь массовую литературу переводят сейчас те, кто не знает толком ни иностранного, ни даже родного… Всё это, впрочем, было его старым коньком.

 Я поставила блюдо с мокрым фруктом на стол и подала ему большой столовый нож – не мне ж кромсать этого монстра...

 - А есть у тебя лимон? Давай сперва так просто накатим! – попросил он.

 Мы накатили. Молча.

 - Ну, не томи! – не выдержала я. – Случилось чего?

 - Да нет, ничего страшного, - промямлил он с видом довольно

беспомощным. – Просто хотел тебе сказать… Ну, в общем, Нинуля это… Рожать вздумала.

 Нинулей, как я знала, звали его нынешнюю подружку. Я замерла, а Патрикеев зачастил:

 - Дело в том, что мамашка её задолбала, будто родить она обязана до

тридцати, ни годом больше, а ей как раз двадцать восемь стукнуло, вот и…

 Вот и использовали тебя как донора, - подумала я, но промолчала.

 - Я, конечно, ребёнка признаю и всё, что полагается … в, общем,

помогать готов, сколько смогу, хотя им такая помощь не шибко необходима, говоря по правде… Нинуля-то – не пойми чем по жизни занимается, вольную художницу изображает, а вот мамашка…

 - Что мамашка? – машинально спросила я.

 - Вот та – женщина самостоятельная! У неё два цветочных магазина, и

ещё места какие-то на рынке, и…

 - Короче, голым-босым ребёночек в любом случае не останется, -

сказала я ровным голосом. – Это славно. Так тебе развод, значит, срочно требуется?

 - Развод? – удивился Патрикеев.

 - А вы разве не женитесь?

 - Ещё чего! – ужаснулся он. – Скажешь тоже. Мы с Нинулей явно

расходимся во взглядах на сущее, так что я ей в этом качестве ни к чему, а она мне – тем более…

 У меня гора с плеч свалилась. Покуда мы с Патрикеевым числились по паспорту мужем и женой, я имела на Зойку хотя бы какие-то номинальные права, а вот если б это прекратилось? Вроде ничего б не изменилось по существу, а тем не менее… Тем не менее, хоть я и понимала, что рано или поздно это произойдёт, хотелось бы, что б произошло всё-таки попозже - по крайней мере, не сейчас!

 - Ну, поздравляю, - выдавила я. - Только - чего ж ты рассказываешь

заранее? Сообщал бы уж тогда, когда случится счастливое событие…

 - Просто хочу, что б ты знала. Я от тебя, заметь, ничего не скрываю! -

ответил он.

 - Только - с некоторых пор, - уточнила я.

 - Эх, да если б ты… если б ты не стала тогда рогом упираться! –

вздохнул он вполне искренне. – Разве б дошло до всего этого…

Я, стало быть, ещё во всём и виновата!.. Но, будучи самой кротостью,

развивать тему не стала, а лишь сказала:

 - Приподними организм, достань тарелки десертные.

 - Нет, ну если б я там собственником каким был – ещё понятно! – не

слушая меня, продолжал Патрикеев. – А по мне, да хочешь… с кем хочешь! Если тебе так реванш необходим – на здоровье!.. Сходила б, что ли, налево, отомстила – глядишь, полегчало бы?

 - Ты прям обалдеть какой великодушный! – сказала я, поднимаясь. - Но

меня всё это как-то не прельщает. Да и вообще – не до глупостей нынче. Журнал – он так забирает… Ну какой ещё любовник с ним может сравниться?!

 - Тарелки – за тобой, в шкафу. Зелёные такие! – добавила я, отправляясь

за Зойкой.

Но та уже сама вбегала на кухню. С очередным вопросом:

 - А зачем война бывает?

«Альманашьи» черты наше детище не утратило – в разделе «Читай»,

например, рецензий на исторические романы было не меньше, чем на научные издания. Начинающие литкритики с филологическим образованием, откуда-то быстро пронюхав, что гонорары у нас нормальные, буквально закидали по мылу своими опусами, где анализировали, с разной степенью мастерства, стилистику произведения, умение выстроить сюжет и тому подобные замечательные вещи, но при этом чаще всего ни черта не понимали о фигурировавшей в произведении эпохе… Повторялась история нашей с Ингой статьи.

 Кончилось тем, что я стала давать на каждую художественную книгу по две рецензии: «Сказал историк» (часто я сама и была этим историком) и «Сказал литературовед». Был даже и небольшой раздел прозы, где мы нарочно чередовали подзабытые новеллы и повести классиков с новеллами или повестями молодых авторов. Последние сплошь писали в модном жанре альтернативной истории; обычно их где-то находил Витюня, оказавшийся любителем такой литературы. Одна повесть однажды прославила журнал так, что два номера, в которых она печаталась, разошлись особенно хорошо – естественно, ещё до того, как это попало в Интернет; оказалось, что у того парня, автора, уже был немалый круг своих фанатов. (Ныне он, кажется, получает какие-то премии уже по научной фантастике.)

 Другие номера, впрочем, тоже расходились неплохо - возвраты были не так уж велики. Когда мы стали подписным изданием, то подписка, как и предполагалось, получилась ничтожной, но вот в розницу распространяться как-то удавалось – слава гению Василики! Когда же нас заметили в сфере узко профессиональной, - пошли приглашения на всякие круглые столы и конференции. Инга, понятно, всякий раз отправляла на такие мероприятия меня - и, надо сказать, там вполне удалось наладить разные контакты. В результате чего мои собственные, нигде не публиковавшиеся, статьи, давно пылящиеся в столе (точнее, конечно, на старых дискетах), которыми я всё-таки не могла забивать наш журнал по этическим соображениям – превосходно нашли себе применение в других местах, причём иной раз в тех же самых, где в своё время получили от ворот поворот!

 Я как-то ухитрялась и те, прежние, доводить до ума, и новые писать – всё параллельно с журнальным конвейером – и почему-то при этом не чувствовать особо сильной замотанности. Наоборот, чувствовала я себя просто великолепно, на подъёме, который всё никак не прекращался!..

 Раз дело дошло и до телевидения – ну, туда уж пришлось отправляться самой Инге. Передача была приличная, не попсовая, редкая в нашем ящике – правда, меня, надо сказать, сильно раздражал ведущий, чьи познания в гуманитарной сфере были, похоже, очень даже неплохими, но при виде его довольной, сомнений не знающей физиономии всегда отчего-то вспоминалось высказывание поэта про «скотов интеллектуализма»…

 Тема обозначалась пространно - «Журналы сегодня», и публика, соответственно, была приглашена разномастная: несколько представителей от «толстяков», пара-тройка – солидных научных изданий, затем присутствовал глянец – глянец откровенный и глянец с претензиями на интеллектуальный компонент (оказывается, есть и такое!)… ну и, собственно, Инга. Инга смотрелась на экране восхитительно - неправдоподобно-юной, гламурной девушкой, но - с лица не общим, понятно, выражением. Точнее сказать, она выглядела отрешённой, мыслями блуждающей где-то далеко – впрочем, так она выглядит всегда, когда чем-либо смущена, но это известно только мне; всех же прочих могло сложиться впечатление, что перед ними безмятежно-спокойное, абсолютно уверенное в себе существо, которое из вежливости старается не подавать вида, что ему тут слегка скучновато. Этим она совершенно затмила другую присутствовавшую фемину – нервную, со всем тщанием молодящуюся дамочку, чья улыбка «чистый Голливуд» и волосы неестественно-белого цвета сразу выдавали представительницу глянца. Лысый дядя – небезызвестный писатель и по совместительству не то главный, не то зам главного редактора журнала с претензиями, - так и пожирал Ингу взором, сидя рядом с ней; впрочем, справедливости ради могу предположить, что пожирал он не столько её самоё, сколько высокой стоимости прикид – судя по его прозе, дядя всегда был страстным барахольщиком и тряпичником...

 Все присутствующие пытались довольно сумбурно и многословно вещать о своём, наболевшем, но бывали ловко перебиваемы ведущим; когда подошла очередь Инги, он улыбнулся той противной улыбочкой, с каковой у нас принято обращаться к молодым да хорошеньким девушкам, и спросил:

 - А когда вы решили издавать что-то на собственные средства - ведь у

нас в стране не так много подобных начинаний, имеющих определённый успех – почему вы выбрали именно историю? Из-за вашего образования? Или из-за того, что наш народ действительно любит историческую литературу, как показывают тиражи разных научно-популярных серий?..

 - В какой-то степени да, - ответила Инга, и лаконично, как тут и

требовалось, рассказала про наше детище.

 - И всё же, - не унимался ведущий, - ведь наверняка что-то ещё входит в

круг ваших интересов, помимо исторической науки? Вам бы не хотелось – представим такую возможность чисто теоретически! – издавать журнал, допустим, про светскую жизнь, или шоу-бизнес, или про какой-нибудь, я не знаю, дизайн интерьеров…

 (Ага, или про модные аксессуары, или про ресторанное дело… - пробормотала я в телевизор.)

 - Ну, нам бы хотелось, - последовал ответ, - например, выпускать ещё и

такое издание… под условным названием «Синий чулок». Кто знает – может быть, когда-то получится и не чисто теоретически…

 - Как-как вы сказали?! – ошарашено переспросил ведущий.

 - Феминистский журнал, - пояснила Инга совершенно ангельским

голосом, честно глядя на него своими малахитовыми глазами. - Ведь у нас в стране, кажется, пока нет настоящих феминистских периодических изданий…

 Лысый сосед рефлекторно дёрнулся (он был, помимо прочего, известным противником феминизма), а я расхохоталась: браво, Инга, вот что значит моя школа!..

 Тут же, как закончилось, я ей позвонила (мы смотрели это у себя по домам).

 - Так ты их там, оказывается, ещё и эпатировала? А мне даже не

рассказала – про «Синий-то чулок»!..

 - Ой, да там столько было всякой говорильни!.. А смонтировали в

основном не пойми чего, какие-то осколки и огрызки, - ответила Инга (передачу снимали чуть ли не за полгода до показа). – Но так оно всегда на телевидении, нас же предупреждали… Слушай, я как раз тут статью Красикова читала. Согласна, что всё это – срочно в номер! А ты с ним сама разговаривала? Как он тебе?

 - Говорили по телефону только. Шустрый паренёк! Хорошо, если станет

сотрудничать - он мне давно приглянулся…

 Дима Красиков получил известность благодаря своей научно-популярной книжке с политологическим подтекстом. Его, также как и меня, занимала сравнительная история русского и европейского Средневековья, и при этом он, как и я, был явно неравнодушен и к Новейшей истории тоже. Книжка - вполне себе компиляция, однако выстроена была отлично, написана убедительно, с хорошим и, главное, правильно дозированным юмором. Попадались мне и статьи – его много где печатали; так что, когда он сам на нас вышел, предложив серию работ, - это было, в общем, лестно.

 Вскоре он появился лично, и оказался примерно таким, каким я его и представляла: дельный, энергичный, в меру словоохотливый. Из себя он был невысок, но спортивен; вихры – как солома, однако при этом весь облик в целом даже изящный: ну прямо мультяшный персонаж, утрированно изображающий простого русского паренька. Интересный по-своему малый, короче. Мы сходу опубликовали его в девятом, затем в десятом номерах…

 Выход того десятого, юбилейного выпуска решено было отпраздновать - но не в кабаке, как думали сначала, а в более домашней обстановке. В результате попросту накрыли (отлично накрыли!) стол в нашей маленькой тесной редакции – чуть ли не с утра, а народ (авторы) тусовался свободно – приходили-уходили кто когда хотел, а то и возвращались, в течение целого дня, благо скатерть-самобранка была устроена неиссякаемой. Дима долго сидел, много блистал, рассказывая - разумеется, исторические – анекдоты (некоторые из которых я даже не знала). Впрочем, нашлись говоруны и не хуже; короче, хорошо посидели, очень даже хорошо.

 На улице давно стемнело, когда, наконец, разошлись, кроме нас с Ингой, все. Я намеревалась проветрить помещение и хоть самую малость прибрать оставленное безобразие, хотя главный фронт работ всё равно оставался на завтра уборщице.

 - По-моему, я пьяная, - заявила Инга.

 - Ты? Не смеши! Как всегда, один бокал сухого весь вечер тянула…

 - Нет, правда. Боюсь за руль в таком состоянии…

 - Тебе ехать пять минут!

 - Семь! А, главное, я же ведь и тебя закинуть собиралась…

 До моего дома, и вправду, было подальше. Короче, так и оставив её машину на стоянке, мы отправились пешком к ней, - благо, если дворами, то идти было минут десять или пятнадцать.

 Отлично прогулявшись и продышавшись, а затем приняв на себя бурные изъявления привязанности от Цербера, уже спущенного на ночь с цепи, мы ввалились в дом. Когда Инга, поболтав на кухне с сонной Клавушкой, пришла ко мне в библиотеку, я уже успела влезть в халат, который, вместе с зубной щёткой и прочими мелочами, у меня тут давно имелся свой, и теперь включала Интернет.

 Она принесла две кружки чая, каркадэ для себя и чёрного с лимоном – мне, и зажгла соляной светильник, чьи «целебные ионы, успокаивающие нервную систему, снимающие усталость и раздражительность» и ещё что-то в этом духе, весьма ценила с подачи нашей Оли.

 - Спасибо, - произнесла я, проглядывая заголовки новостей – сначала на

«Яндексе», затем на «Иносми». – Ну, теперь-то ты, на ночь глядя, протрезвела?

 - Как сказать, – пробормотала Инга, сворачиваясь калачиком в кресле. –

Слушай, а ты ведь сильно устала в последнее время, признайся!..

 - Что? А, ну да… Но ничего, привыкла…

 - Я к тому, - помолчав, сказала она, - что – а не взять ли человека тебе в

помощь? Редактором?

 - А кого? – не сразу врубившись, спросила я, с трудом отрываясь от

экрана.

 - Ну, мало ли… Того же Красикова, например. Мне кажется, он бы

согласился.

 - Ты думаешь? Но он же, вроде, и так занят под завязку… А, главное,

Василика будет против – ты же знаешь, её голубая мечта – самоокупаемость, Ещё одна зарплата, скажет… Точнее, выразится по этому поводу - можешь представить заранее, как поэтично!..

 - Ерунда, - твёрдо сказала Инга. – Василику я бы взяла на себя. Тут

главное, чтобы вы с ним сработались…

 - Да наверно, сработались бы, - рассеянно проговорила я, двигая мышью.

– Главное: ему это надо?

 - Думаю, да. По-моему он… еле концы сводит. Я слышала – живёт

вместе с матерью в хрущёвке, она болеет сильно…

 - Тогда конечно, - согласилась я и снова прилипла к экрану.

 - Что ты там ищешь? – спросила Инга, помолчав.

 - Да сайт один… Я тут со сворой либеральных пошляков вчера

сцепилась, меня за день, небось, человек двадцать уже облаяли. Хочу взглянуть просто…

 - Ну ладно, спокойной ночи, - вздохнула Инга и проскользнула за дверь.

 Через полчаса и я привычно стелила себе постель тут же, на диване, и посмеивалась: подумать только, - облаяли лишь семеро, а двое так даже и заступились!..

 С Красиковым мы сработались легко и сразу; он пластично включился в работу, несмотря на то, что продолжал где-то преподавать, вести (правда, совместную) еженедельную передачу на одной радиостанции, да ещё и докторскую писать. А также - новую книгу. Не говоря уж про статьи. Этот дико энергичный товарищ обещал нам привлекать в журнал выдающиеся имена современности (и пару из них действительно сумел привлечь!) – с тем прицелом, чтобы мы однажды смогли выйти на ваковский уровень. И у нас действительно следующие два номера получились строже и академичнее, чем всегда, мы могли себе это позволить, круг читателей уже сложился; однако литературный отдел, разумеется, всё равно остался…

 Свалив тринадцатый номер, мы собрались на недельку в Грецию – втроём, Василика, Инга и я. В таком составе мы уже слетали однажды на праздники в Прагу, а до этого побывали летом на Сицилии… Но тут вдруг Инга ехать отказалась, невнятно ссылаясь на какие-то свои акционерные дела или чего-то в этом роде – однако нам настоятельно советовала отправляться без неё.

 Мы и отправились. Естественно, своим ходом – терпеть не могу групповых туристических туров, а тут была возможность получить всё из первых рук – от самой Василики и её тамошнего приятеля, Димитроса. Отдав дань Афинам, мы изрядно поколесили по Пелопонесу, побывали даже в настоящей глухой деревне, у родни нашего добровольного гида. Всё было захватывающе интересно и здорово, только одно меня напрягало постоянно, а именно то, что у Василики с аборигеном, как она называла Димитроса, несомненно происходил роман. И довольно серьёзный - по крайней мере со стороны самого Димитроса, который, кстати, был молод, симпатичен и даже не слишком носат, и к тому же ради Василики старательно изучал русский (она знала греческий совсем немного, на чисто бытовом уровне). Я чувствовала себя явно лишней, но Василика уверяла, что я им нисколько не мешаю, и даже сердилась, когда я чересчур, по её мнению, деликатничала.

 На обратном пути, в самолёте, Василика призналась, что он давно зовёт замуж; а ей, уже однажды разведённой, - вроде и хочется, и колется. Она не представляет жизни вне Москвы; Димитрос бы и согласился сюда перебраться, но какая работа тут, спрашивается, светит – ему, преподавателю английского и французского на греческом?..

Мы провели в поездке почти две недели вместо одной; а вернувшись,

вдруг узнали, что роман-то - не только у Василики. Вовсю, оказывается, романятся и Инга – с Димой Красиковым!! О чём нам заговорщицки сообщила Оля. А Витюня подтвердил ироничным кивком, продолжая стучать по клаве.

 Оказывается, шуры-муры начались не вчера, но теперь парочка совсем пошла вразнос, не особо и конспирируясь!.. Ну надо же – узнаю об этом последняя! – подумала я с безмерным удивлением. Утром, когда говорила с Ингой по телефону, сообщая, как долетели и прочее, ещё обратила внимание на её по-особому звенящий голос, а также на рассеянное: «Ну, на днях, может, увидимся!», хотя в подобных случаях мы должны были б увидаться прямо тотчас, чтоб весь день болтать языками и ворошить подарки. Обратить-то обратила, но значения не придала и ничего не заподозрила…

 - Не доведут нас до добра эти Димитрии, - сердито пробормотала тогда

Василика. И активно включилась в работу.

 Включилась и я. И в тот день, и на следующий, мне приходилось созваниваться с Красиковым – и он каждый раз бодро и как ни в чём ни бывало отвечал по делу. Ну, - хотя бы работу не забрасывает, уже хорошо!..

А ещё через день прорезалась, наконец, и Инга. Осведомилась кратко:

 - Можешь приехать?

 - Сейчас? Конечно.

 Она сама открыла мне дверь; вид её, как мне показалось, был каким-то странно-отрешённым. Повела почему-то наверх, в свою узкую комнатку, где и спросила без обиняков:

 - Ну, тебе уж донесли, разумеется?..

 - Про амуры-то ваши? Да уж слыхала! Удивляешь, матушка. А,

впрочем…

 - Всё, представление окончено, - перебила меня Инга. – Он уходит…

ушёл. И из журнала тоже.

 - Как? – Я даже села. – Почему это?

 Инга молчала.

 - Ну, чем мотивирует-то?

 - Чем? Слишком большой разницей в социальном уровне. Как дошло до

него, что я… что у меня…

 - Он это серьёзно?!

 - Абсолютно.

 Тут её прорвало, и она всхлипнула:

 - Ну почему, почему - если б я была на его месте, а он на моём, то всё считалось бы нормальным и правильным, а когда всё наоборот – то это предосудительно? Впору, Аль, - добавила она, справившись с собой и пытаясь улыбнуться, - и вправду «Синий чулок» издавать!..

 С Красиковым я увиделась, когда он в последний раз зашел в редакцию. Оля, объяснив ему что-то по поводу расчёта, холодно попрощалась и демонстративно вышла за дверь; Витюня отчалил пообедать ещё раньше. Василика, к счастью, в тот день отсутствовала по делам – а то, боюсь, не избежать бы финальной сцены, полной южного темперамента и нашенских идиоматических конструкций, сложных до головокружительной изысканности. Обычно Василика одаривала ими мироздание в целом, но никогда - конкретных людей, что я в ней и ценила, но тут… Тут она, сильно переживая за Ингу, накануне мне по телефону поливала этого Димитрия незабываемо!

 Короче, мы оказались одни.

 - Скверно, что так вот приходится прощаться, Александра Анатольевна,

- вздохнул он. Мы были не только на вы, но и с отчествами, так почему-то у нас с ним повелось. – Тут замечательная обстановка, работалось как нигде…

 - А вы хорошо подумали, Дмитрий Олегович? Я ведь не про журнал

даже, журнал – это дело пятое…

 - Понимаю. Вы – о ней? – не сразу спросил он. – Ну да, конечно, у вас

ведь - особые отношения…

 - Действительно - она мне кем-то вроде младшей сестры стала. Так что

имею право поинтересоваться: что ж вы делаете-то? Для неё ведь всё это – не как для обычных особей: встретились-разбежались, неужели неясно?!

 - Если б я знал, что так обернётся… Она ведь, оказалось, всего на год

меня моложе, - а вышло, что… - Он смущённо взъерошил свои вихры, казавшиеся, как всегда, будто слегка стилизованными.

 - … что у неё это – первый роман в жизни? – холодно осведомилась я. –

Неужели для вас это прямо такой шок и стресс? Просто у неё жизнь сложилась нестандартно…

 - Да, что ж я, не понимаю, Инга – девушка не как все!.. Вы, может,

думаете – для меня это было просто так?! Да наоборот же - всё слишком даже серьёзно! Именно поэтому – иначе нельзя, рвать надо быстро, пока не затянуло окончательно…

 - А в чём, собственно, дело?

 - Да как в чём?! Ну я знал, естественно, что она спонсор и так далее, но

как-то особо не задумывался… А оказалось – такой дом, такие тачки и прочее… Да мне, наверно, за всю жизнь и десятой доли не заработать!

 - Можно подумать, кто-то от вас этого требует!..

 - Конечно, не требует. Но я… я бы не смог так жить. Чтобы моя

женщина, жена платила мне зарплату, возила отдыхать на тёплые моря…

 - Сами знаете – на неё эти деньги свалились совершенно случайно. В

принципе, с кем угодно могло бы произойти – включая и меня, и вас. И она в этой ситуации ведёт себя очень достойно, по-моему.

 - Да, это так! Конечно! – горячо согласился он.

 - И вы могли бы, - продолжала я, - уйти от нас и прекрасно работать в

другом месте, хоть это и глупо, на мой взгляд. Инга разве станет возражать, если вам всё это так важно? И ни на какие моря она бы вас вывозить не стала. Для вас что, дело принципа - жить со своей избранницей в съёмной квартирке? Так, думаю, - она б и на это пошла…

 - Да, Инга - такая, она бы пошла… Но я сам так не хочу, понимаете?

Почему, собственно, она из-за меня должна менять свой образ жизни? Если я не могу – свой? Нет, она, конечно, достойна кого-нибудь получше… по крайней мере, кого-то более подходящего…

 - Дима, - задушевно произнесла я, отбросив всякий политес, - я, честно

говоря, думала, что ты у нас парень умный, достаточно широкий и продвинутый. И что такое обывательское представление о жизни, будто самец должен иметь всяческое превосходство, чтоб себя уважать и обожать, тебе должно казаться пошлым и глупым… Получается, я ошибалась? Тебе что, вправду так невыносимо сознавать, что кто-то рядом тебя в чём-то превосходит – например, в денежном отношении?

 - Да, конечно, вы кругом правы, это всё с моей стороны – атавизм такой

дурацкий, согласен, - кротко ответил он. - Но поймите… всё равно бы я не смог! Как ни старайся - ничего хорошего не вышло бы. Простите меня.

 И ушёл, добровольная жертва общественных предрассудков…

 Инга совершенно замкнулась, лишнего слова не вытянуть. Но совсем одной оставаться ей было тоже, видимо, тягостно; короче, под какими-то предлогами она всё время просила остаться и побыть рядом, и мне пришлось практически перебраться в дом. Лишь изредка выходя оттуда в город, я целыми днями просиживала внизу перед компом, она – тоже пыталась работать, читать какие-то распечатки, но по большей части, кажется, просто лежала на тахте, безучастно глядя передачи Би-би-си про природу или спорт.

 В доме царила Евгения Степановна, и, странное дело, на этот раз она как-то не проявляла своего вечного молчаливого неудовольствия, а наоборот, словно бы источала некую сочувственную печаль – так, по крайней мере, мне казалось. За окнами Сергей Петрович готовил сад к зиме: неторопливо обрезал засохшие многолетники, связывал стебли роз, присыпая их сухим песком и укрывая еловыми лапами, сгребал граблями остатки подмёрзшей листвы… А в домашнем тепле были свои особые уют и печаль, как всегда поздней осенью.

 Раз утром за завтраком, скорее делая вид, будто ест, Инга пробормотала, что ей надо бы съездить поменять летние шины на зимние.

 - Правильно, давно пора! – согласилась я. – Мне с тобой?..

 - Да нет, я сама, созвонюсь с ними только... А потом ещё кое-куда

заехать придётся. Тебе ничего не надо привезти?

 - Да вроде всё есть…

 Днём раздался звонок; поскольку Евгения Степановна вытрясала какой-то коврик на крыльце, я сама подошла к аппарату в гостиной и сняла трубку.

 - Алё, Инга где?! – без предисловий рявкнул братец Алик – я сразу его

узнала.

 - Уехала менять шины.

 - Это Александра, что ли?! Почему у неё мобильник не отвечает?!

 - Не знаю. Но, может быть, она сама отключила…

 - Почему? Что вообще происходит?!

 - Ну… у неё, похоже, что-то вроде депрессии. Она сейчас не очень-то

расположена общаться с людьми.

 - Из-за этого мудака?! – заорал тот. – Он что, вправду отвалил?

 - Ну, если вы в курсе… - пробормотала я, про себя подумав: а,

собственно, откуда? Инга вряд ли ему такое расскажет. Неужто Евгения Степановна доносит? Вот занятно!..

 - Так да или нет?!

 - Да, отвалил, как вы выразились. Похоже, окончательно.

 - Вот ур-род!! Как вы-то вообще всё это допустили?!

 - Я? Простите, но я Инге – не дуэнья! Она – взрослая совершенно

девушка. Вспомните, сколько ей лет, в конце концов.

 - Да мало ли сколько! При чём тут это?! Она же - не то, что все тёлки

теперешние, она…

 - Да, конечно. И тем не менее – рано или поздно… должно же было

случиться что-то подобное. Первая любовь и всё такое.

 - Да кто он есть, спрашивается?! – взревел братец. - Полный ноль, а

туда же!!

 - Ну, вообще-то он совсем не ноль, - холодно поправила я. – Он молодой

талантливый учёный.

 - Учёный, твою мать! – произнёс он со всем презрением к названному

сословию – с тем же успехом я могла сказать про талантливого мышонка или перспективного лягушонка. - Нет, я это ничтожество из-под земли достану!!

 - Да перестаньте вы, ради Бога! Не девятнадцатый век на дворе. И,

главное, вы же ведь сейчас только подтверждаете, что не хотели бы такого зятя. Так что вам-то можно радоваться, раз он сам решил, что не соответствует её уровню…

 - Как в койку её тянуть, так он, значит, соответствовал!! – с новой силой

завопил Алик.

 Однако я почувствовала, что последний мой аргумент попал в точку, и теперь он ещё по инерции побеснуется, побеснуется, да и заткнётся. В окно я заметила, как распахнулись двери гаража; видно, Инга уже заехала туда с улицы. Вскоре она появилась – вся такая худенькая в облегающей тонкой замше, вся сникшая, рассеянно прижимавшая к себе пакет из универмага, словно какая-нибудь заключённая – узелок с бельём: смотреть больно, честное слово! Издали кивнула Сергею Петровичу, побрела к загону погладить собаку…

 Братец между тем продолжал браниться – тупо, примитивно и бездарно; куда ему до Василики!.. Мне, наконец, удалось вклиниться в сей бурный поток:

 - Я, знаете, не обязана всё это выслушивать!!! И, кстати, - вон она

приехала. Могу позвать – но только если вы немедленно прекратите и успокоитесь…

 - Да нет, не стоит, - неожиданно ответил он совершенно другим тоном.

– Вы это… привет просто передайте. И - чтоб мобилу не отключала всё-таки, то мало ли… Я ей потом позвоню.

 И всё продолжилось, как обычно – до того самого утра, когда я, выходя в халате из библиотеки, услыхала отдалённый шум воды в ванной на втором этаже, затем – то, как хлопнула дверь и – впервые – ингин плач, откровенно-безутешный.

 - Что такое?! – Я мигом взлетела по лестнице и буквально

подхватила её, задыхающуюся в рыданиях.

 - Всё кончилось, Аль, - проговорила она, глотая слёзы. – Ребёнка не

будет.

 - Вот те на!! Ты ж ничего не говорила…

 В общем, оказалось, что задержка у неё была достаточная, чтобы заподозрить последствия, а она почему-то решила выждать ещё и удостовериться точно – старым дедовским, то есть, точнее, бабушкиным способом, вместо надёжных современных…

 Однако всё само собой вдруг сорвалось. Бывает.

 - Слушай, тебе надо врачу показаться, а то мало ли что! – забеспокоилась я. – Давай прямо сейчас съездим!

 - Да съездим, съездим, - покорно пробормотала она. – Только какая

разница, если - всё, понимаешь? Ничего уже не будет, ничего!..

 Ах ты, Боженька ж ты мой!..

 И в самом деле, думаю я теперь, всё тогда могло бы сложиться совсем по-другому. Когда Инга говорила мне, как жалеет, что матушка не родила ей брата или сестру, оставив в полном одиночестве, - я, разумеется, не возражала, но про себя думала, что это был бы не лучший выход. Ведь тот младший ребёнок поглотил бы её полностью, не дал бы ей как-то персонально доразвиться, обрести самостоятельность. А вот этот, её собственный, теперь бы, наверно, уже не помешал. Теперь для его выращивания были не одни только деньги, но и некая моральная зрелость: какой-никакой, а житейский опыт, своё найденное дело, друзья, возраст, в конце концов…

 И может даже быть, - этот больной на всю голову папашка одумался бы и вернулся; а впрочем, если нет – то и не надо, переживалось бы его отсутствие уже куда как проще… А что до братца Алика – то тот, конечно, поначалу долго бушевал бы, но всё одно - смирился, куда деваться, и даже, небось, принялся бы опекать Ингу с удвоенной силой…

 Однако – увы! Не срослось.

 Вдобавок, беда, известное дело, одна не ходит: через нескольконей слёзы глотать пришлось уже Василике, спешно собиравшейся на самолёт: её маму в Афинах парализовало. Надо же – ещё месяца два назад та показалась мне вполне бодрой пожилой дамой, куда крепче своего мужа!.. Вести от Василики вскоре последовали неутешительные: матушка слегла надолго и всерьёз, отцу одному не справиться. Следовательно, ей приходится оставаться там на неопределённое время; то есть - журнал терял одну из своих главных несущих конструкций.

 А меж тем – ну просто одно к другому! – как раз подходило время олиного, давно ей обещанного, отпуска. Она со своим дружком собиралась на Гоа – место, куда в последнее время устремлялось всё больше известного мне народу. Многие, как я не раз слыхала, зависали там надолго, в какой-то несусветно дешёвой жизни, которую можно было устроить, сдавая, например, свои обычные московские квартиры. Мы подозревали, что Оля с парнем едут туда на разведку с подобным прицелом; но потерять её для журнала было бы всё-таки полбеды, а вот Василику…

 В довершении всего Инга, всё так же пребывавшая в полной неприкаянности, вдруг сказала мне:

 - Аль, а если я поеду с ними?

 - С кем? Куда?

 - Ну, с Олей и Никитой. Они не против. А я… всё равно от меня толку

сейчас…

 - Конечно, – сначала обрадовалась я. – Самое оно тебе развеяться!..

 - Я вообще, знаешь, думаю, - продолжила Инга, - что тебе придётся

полностью брать журнал в свои руки.

 - Мне? Но как ты это представляешь? Без тебя и Василики я не смогу.

Однозначно. Вся эта организаторская функция – совершенно не моё, сама понимаешь…

 - Но если… найти кого-то в помощь? Уж не знаю – временно или

постоянно…

 Но кого тут было искать? Я не способна на такие подвиги – сколачивать неизвестно из кого новый коллектив и дирижировать его работой. В общем, журнал распадался на глазах, и ни у кого не нашлось воли переломить ситуацию – такое напало всеобщее оцепенение. В конце концов, последний номер вытягивали мы с Витюней, а дальше было заявлено, что издание приостанавливает свой выпуск на неопределённое время.

 Итак, мы продержались три года – как раз средняя продолжительность жизни новых журналов в России. Только они обычно гибнут по естественным причинам – мы же, можно сказать, только расцветали и крепли, и даже действительно приближались к вожделенной самоокупаемости… Четырнадцать номеров плюс первый, нулевой – вот что от нас осталось за эти три года. Что ж - по крайней мере, ни за один не стыдно. В общем и целом, конечно; хотя бы это надо признать.

 Что я и делаю теперь, время от времени их перелистывая…

 От Инги пришло лишь одно-единственное электронное письмо. Оно было кратким: мол, там ей действительно стало совсем хорошо, фотографий не шлёт, ибо они всё равно ничего передать не смогут, описать эту жизнь адекватно невозможно, так что если я хочу понять, что она такое, должна приехать сама… Под Новый год ненадолго прилетала Оля, - чтоб уладить какие-то квартирные дела и вернуться туда снова. Навезла от себя и от Инги кучу пряностей, мыльных орехов и тому подобных подарков, рассказала, что та сняла себе бунгало недалеко от них с Никитой, и, хоть русских там целая колония, общается с ними мало, занимается подтягиванием своего английского, и даже вроде начала потихоньку учить один из местных языков…

 Разумеется, все они снова звали меня туда, но я твёрдо знала, что не поеду. И не только оттого, что Индия меня, по правде говоря, никогда не влекла – для этого она была слишком многолика и контрастна, не страна, а континент, а когда не удаётся ощутить какого-то смыслообразующего ядра, то весь интерес сам собой улетучивается: моё восприятие не желает хаотического набора впечатлений. Что-то подобное мне мешает даже в Крыму – где более чем прекрасно, но всегда недостаёт понимания некоего изначального исторического замысла и последовательной преемственности – а чьё всё это, собственно, и для кого предназначено?.. В общем, что говорить, если мне не удалось даже выяснить, какой народ или народы образовали этот самый штат Гоа (и Оленька, разумеется, не смогла ответить ничего путного), покуда туда не пожаловали португальцы, и какой, интересно, язык из нескольких тамошних следовало б изучать, дабы нащупать то самое ядро…

 Но, главное, конечно, было всё равно не в этом. Главным было чувство, что Инга должна теперь выплывать сама, без моего присутствия и участия. Теперь она и вправду большая девочка – должна справиться…

 Я помогла Оле собрать кучу разномастных книг и фильмов по длинному списку, после чего она улетела – надеюсь, конечно, не навсегда, однако до сих пор, то есть вот уже до конца лета, от них ни слуху, ни духу. По видимому, пески этих бескрайних пляжей действительно так вот в себя и затягивают…

 Правда, была ещё встреча с братцем Аликом. Весной. В ингином доме теперь постоянно проживали Клавушка со своим племянником, студентом одного московского института. У парня никак не получалось наладить контакт с Цербером, поэтому я иногда туда наведывалась, чтобы прогулять засидевшуюся псину. В тот мартовский день Сергей Петрович, как ни в чём ни бывало, уже чего-то рыхлил и высеивал. Я, уже водворив на место грязное, но воодушевлённое прогулкой животное, немного поболтала с Клавушкой, попрощалась и отправилась восвояси. Когда за моей спиной щёлкнуло запирающее устройство калитки, навстречу взвизгнули тормоза. Навороченная тачка, тоже вся уделанная весенней грязью, принадлежала Алику, который на сей раз был за рулём один.

 - Александра? – крикнул он, распахивая дверцу.

Я объяснила ему, чего, собственно, здесь делаю.

 - Я тоже вот заехать решил, раз рядом оказался, - отрывисто сказал он. –

Хорошо, что вас встретил. Я ведь всё позвонить собирался… Давайте, что ли, кофе выпьем! Есть здесь что-нибудь поблизости?..

Не успев опомниться, я оказалась в машине, а минут через пять мы уже

заходили в ту самую «Геллу». Для её респектабельности я, после весенних-то хлябей, выглядела не лучшим образом; однако, только лишь взглянув на моего спутника, нас там проводили к лучшему столику и кофе подали в полсекунды.

 - Я ведь на Гоа был недавно, - сказал Алик.

 - Вот оно что! Так рассказывайте…

 Ну, конечно, он же обязан проинспектировать сестрёнку! А то, неровен час, заведёт там знакомства с подозрительными личностями, начнёт курить что-нибудь не то… Или, например, решит заняться благотворительностью среди местных нищих, - с неё станется!..

 - Да что тут скажешь, - протянул он. – Там, конечно, публика самая

разная, но место - особенное… Ни на что, в общем, не похоже. Я б и сам, ей-богу, туда перебрался, если б не дела тут вечные… Да ещё сын вот родился, - добавил Алик без особой радости.

 - Поздравляю. Так Инга - что, в порядке?

 - Да, ей там, в общем, по душе. Прекрасно себя чувствует. И выглядит.

Просила прощения, что никому не пишет-не звонит. Там ведь обстановка такая, что в рунет, скажем, выйти – это ещё себя заставить надо! Не технически, нет, а… ну, психологически, что ли. Там словно бы в отключке такой живёшь… Объяснить трудно. Короче, она просила вам передать, что б прилетали, когда захотите. Хоть одна, хоть с ребёнком. Она всё оплатит, разумеется…

 - Спасибо ей. Может быть. Надо подумать, - проговорила я, хотя всё

давно обдумала на сей счёт.

 - Она вас очень ценит, - продолжал он. – Говорит, что вы тогда её просто

к жизни вернули. Я-то ведь тоже пытался её как-то развлечь, встряхнуть, но у меня не выходило. Вы – другое дело. Она жалеет, что так получилось с журналом этим вашим…

 - Чем сама-то она всё-таки там занимается?

 - Ну… типа изучает местную жизнь. Культуру там, религию. Нет-нет,

сама-то до «Хари Кришна» не скатилась, и с растаманами всякими местными не общается, слава те Господи… Наоборот - в христианский храм ходит, там их полно. Просто – изучает. У неё ж образование какое? Вот именно…

 Он вытащил щегольскую визитку:

 - Ну, если надумаете, ко мне можете обращаться. Помогу с вылетом. Я

туда, может, семью закину на лето. И сам, если получится… А что до того, - добавил он вдруг, - будто я её, Ингу, вроде как всё время контролирую, то пусть это вас не удивляет: мне ещё отец поручал присмотреть за ней, случись чего. Прямо как чувствовал! Он ведь её любил, что родную... Так что она для меня всегда будет - вроде ребёнка, сколько б ей там не исполнилось…

 Ну, считай ребёнком, подумала я, оно и к лучшему. Когда однажды я её спросила: «А может, он к тебе просто неровно дышит?», Инга сначала отмахнулась с несколько преувеличенным изумлением, но потом всё-таки добавила: «Ну, если только – чисто подсознательно…». Ладно, должно же и у таких типов быть в жизни что-то святое, до конца не понятое, но определённо вызывающее трепетные чувства…

 Ну, что ещё добавить? Василику, спешно тогда нас покинувшую, поджидали не только хлопоты с больной, но и Димитрос с распростёртыми объятиями. Так что уже месяца через три состоялась греческая свадьба, на которую у меня, правда, выбраться не получилось. Ещё через пару месяцев, увы, - похороны матушки. А совсем недавно Василика - вот решительная девушка - вдруг взяла да и произвела ребёнка! Она уже сильно скучает по Москве и часто жалуется мне по почте - в духе, что «нянчиться с тремя мужиками – то ещё счастье!..»

 Выходное пособие Инга нам тогда выдала – дай Боже всякому, так что я больше полугода пробездельничала без постоянной работы. Но теперь эта лафа заканчивается – вместе с деньгами, остаток которых вбухан в косметический ремонт квартиры. Дело в том, что на семейном совете мы порешили, что Зойка станет жить со мной и ходить в соседнюю школу – нормальную, добротную и без всяких понтов, где, кстати, преподавать ей будет моя бывшая одноклассница. Так что обычная женская участь меня таки настигла – начну теперь, как все, вставать по будильнику, кормить дитя завтраком и провожать в школу; таскаться на родительские собрания, в «Детский мир», детскую поликлинику и далее по списку. А ещё – постоянно дёргаться, как бы чего с этим дитём не приключилось; а ещё – заставлять себя философски относиться к тому, как оно, вырастая, меняется – ведь, известно, сначала мы дивимся «откуда что берётся?», а потом – «куда всё это подевалось?»… Ещё надо привыкать к тому, что зойкина бабушка неизбежно станет всё больше болеть и слабеть; к тому, что денег теперь вечно будет в обрез… Короче, весёлого мало.

 Но – что поделать, и я ни от чего не отказываюсь. Впрочем, и хоронить себя в быту, конечно, не собираюсь. Надо быстрей выбирать работу – слава Богу, связи в журнальную нашу эпоху у меня появились, и пара-тройка вариантов имеется. К тому же, чувствую, - придётся мне всё-таки защититься, к сорока-то годам. А то неудобно как-то стало подписывать статьи одной лишь фамилией, без степеней и званий; раньше хоть иногда добавлялось «научный редактор» и имя нашего журнала, а теперь и того нет. Тем более, что я теперь знаю, как мне переписать ту старую диссертацию, в голове всё сложилось. А потом… потом меня ещё и на пару собственных книжек хватило бы!

 И вот ещё что – надо б сделать новую попытку завязать с табакокурением, ребёнок ведь рядом! Мысленно добавив новый пункт в свой виртуальный список, я аккуратно отправила окурок в карманную пепельницу, давний ингин подарок, с которой не расставалась нигде, даже тут, на собственном балконе.

 В квартире были распахнуты все окна, но запахи недавнего ремонта всё никак не желали выветриваться окончательно. Я поджидала Зойку с Патрикеевым, который вызвался купить ей школьное приданое к первому сентября. Вон, наконец, они показались – с довольными физиономиями и кучей пакетов – воображаю, сколько всякой чепухи понабрали, а что-нибудь важное наверняка забыли!

 Как же Зойка за последнее время вытянулась – но на вид, по-прежнему, чисто русалочка из детских книжек!.. А Патрикеев – хоть бы что, совсем, подлец, не меняется…

 Поднимаясь с балконного порога, я только теперь заметила, что деревья в нашем дворе уже слегка где-то покраснели, где – зазолотились, а ведь еще август не закончился! Длинная осень впереди…

 Да и много, в общем, чего впереди, важного и значительного, а может даже - кто знает? - и неожиданного… Только в одном надо себе признаться: всё лучшее, всё самое острое и захватывающее – что возникло за несколько предыдущих лет то ли из хаоса, то ли по логике случайностей, от них же и распалось – вот этого не вернуть. Вот это - осуществилось да кануло, подобного ждать – не при этой жизни; вот тут надо честно себе признаться…

 Парочка заметила меня снизу и начала энергично приветствовать, не выпуская из рук поклажи.

 Я тоже помахала им в ответ.