Вячеслав САВАТЕЕВ. Гимн молоку
О повести И. Катаева «Молоко»
Крестьянская, деревенская тема в русской литературе имела большие и давние традиции. Чеховско-бунинская линия, а вслед за ней горьковская представляла деревню в реалистически мрачном, бедственном положении, а крестьян – безграмотными, невежественными и забитыми. Дореволюционные писатели показывали крестьянство в основном как косную и консервативную силу, мешавшую развитию общества назад. В этом была немалая доля исторической правды.
После революции эта традиция была во многом переосмыслена, и советские писатели пытались показать не только «идиотизм деревенской жизни», но и увидеть позитивные начала, которые сохранялись в русском крестьянстве, – его духовный и нравственный опыт, коллективизм, трудолюбие, вера. В 1920-30-е годы появилось немалое число повестей и романов, посвященных деревне, ее людям, неоднозначным социальным, экономическим, духовным процессам, происходившим в то время.
С интересом читатели и критики приняли роман Александра Неверова «Ташкент – город хлебный». Им же были созданы повесть «Андрон непутевый», роман «Гуси-лебеди». Писатель принял революцию, в целом с надеждой смотрел на то, что происходило в деревне. Он был против огрубленного, упрощенного изображения революции как хаоса, проявления стихийного анархизма мужиков, религиозного фанатизма, которые видел в романе Пильняка «Голый год». Он писал: «Если в современной России только леса, степи да болота, водяные да лешие, иконы да обрядицы, откуда же все-таки снизошла Октябрьская революция?..»
Правдивые картины жизни и быта сельских тружеников, их отношение к новой власти запечатлел Николай Кочин в романе «Девки» (1928). Его герои размышляют о традиционных ценностях крестьян: о хлебе, земле. Писатель показал не только быт и психологию людей, но и те перемены, которые пришли в деревню с новой жизнью.
Роман Кузьмы Горбунова «Ледолом» (1929) получил одобрительную оценку Горького, который, в частности, писал: «Автор хорошо видит тяжелую драму борьбы коллективистов с индивидуалистами, бедняков с кулаками и достаточно уверенно владеет искусством рисовать характеры».
В 1929 году была опубликована первая часть романа Петра Замойского «Лапти». Художественными удачами писателя критика признала образы Прасковьи Сорокиной, «крепкого мужика» Ефима Сотина, некоторые другие. Герои ведут споры о земле, о старой и новой жизни, о крестьянской правде, о «лаптях» и «сапогах» как символах деревни и города, во многом противостоящих друг другу.
Советской классикой стали повести и романы «Люди из захолустья» А. Малышкина, «Перегной» Л. Сейфуллиной, «Петушихинский пролом» и «Барсуки» Л. Леонова, «Мужики» и «Бруски» Ф. Панферова, первая книга «Поднятой целины» М.Шолохова. В них нашли свое художественное воплощение характеры и конфликты как старой деревни, так и деревни новой, сюжеты и события первых лет после революции, периода нэпа, «великого перелома», коллективизации. И это далеко не все произведения, составившие «материк» крестьянской, деревенской прозы 1920–30-х годов.
**********
Свое место в этом ряду занял и Иван Катаев, который в 1930 году опубликовал повесть «Молоко», привлекшую внимание читателей и критики. Повесть написана в жанре сказа, повествование от первого лица ведет инструктор по организации молочных кооперативов по прозвищу «Телочка». Он и сам говорит о себе: «Характер у меня сложился спокойный, мягкий», «нежный характер». Этому соответствует и его «наружность» – «розовый цвет лица», «влажная свежесть во взгляде» и т. п. На прозвище герой не обижается, он добродушен, легко сходится с людьми.
Автор с самого начала устанавливает доверительные отношения с главным героем и с воображаемым читателем. Перед нами по сути спокойная, неторопливая беседа, дружеский разговор. «…Вы не перебивайте, а лучше послушайте», – иногда говорит он своему слушателю. Для него важна «главная струя», общая мысль, по которой «плывет» жизнь человека и его рассказ; и только иногда он пытается «марксистски выразиться».
Герой находится в постоянных разъездах, командировках, он встречается с многими людьми – вот почему его впечатления столь живы и точны. Ему есть что рассказать, он внимательный и незашоренный наблюдатель жизни. Он хорошо разбирается в экономических проблемах современной ему деревни, в людях, хотя многое вызывает у него удивление, несогласие. У него меткий, наметанный, хозяйский взгляд, он отмечает главное, характерные детали.
Вот село Дулепово – «огромное, три фабрики», стоит на Ленинградском шоссе; район имеет «клеверно-молочное направление с садоводческим оттенком», здесь «сильная коровность». По части коллективизации район еще молодой, а потому «слабоват»; «повсеместное выдвижение бедняцко-середняцких элементов в руководящий состав» не обошлось без «кулацкой бузы», – повествует рассказчик.
«Телочка» мечтает об «утепленных» дворах, о «молочном заводике» в Дулепове и т. п. Подобные «юные мечты» приводят к тому, что он столь же радужно воспринимает чуть ли не все мироздание: «вся вселенная, как новый цинк, – сверкает белыми искрами». Он любит стихи П. Орешина, С. Есенина. Он отдает предпочтение новокрестьянским, «мужиковствующим» поэтам: «они доступнее пишут, чем, положим, какие-нибудь пролетарские футуристы».
Писатель не отказывается от включения экзотических элементов в повесть – касается ли это некоторых персонажей, характерных деталей или сюжетных поворотов. Так, в рассказ о коллективизации включен сюжет о грузине и его семье, которые давно живут в русском селе и неожиданно вмешиваются в результаты выборов «руководящего состава» кооператива. История это откровенно детективная, но она довольно органично включается в общий сюжет произведения, осложняет его проблематику, придает дополнительный «национальный» колорит, просто повышает читательский интерес. Нежелание грузина отдавать свою дочь за русского Костю, его попытка покалечить юношу (грузин не хочет свадьбы молодых, он плеснул Косте кислотой в лицо, выжег ему глаза) – это вызов не просто разных жизненных укладов, но и демонстрация неприятия всего нового, что приходит в русской деревне...
В этой связи возникает мотив старого и нового в жизни и быту крестьян. Рассказчик не без комической ноты берется рассуждать о женщинах, их красоте. По его собственному признанию, он хотя и «не интеллигент, дальше трехклассного не пошел…», но «что значит женщина – понимает». Признается также, что подходить к женщинам побаивается, но все же смотрит на них «пристально». Он убежден, что «кавказские порядки», которых твердо держится грузин, не отдавая свою дочь за Костю, – это ни что иное как «затхлые пережитки старого быта». «Пора привыкать к новому быту», решает герой. При этом «новый быт» практически приравнивается к быту «мелкобуржуазному». «Парочка же обвенчалась и наслаждается своим мелкобуржуазным уютом», – сообщает нам рассказчик…
При всей своей простоте, композиция повести состоит из нескольких пластов, сюжетных осложнений. Начало «грузинского» сюжета прерывается и переключается на рассказ о небольшом селе Ручьеве, где и происходят перевыборы правления кооператива. Здесь мы вплотную знакомимся с кандидатом в уполномоченные – Ниловым-старшим. Этот герой написан автором колоритно, выпукло, неодносложно.
Нилов – баптист, «сильно зажиточный» мужик, но человек «вполне советский»; два его старших сына пали «на красном фронте», сам он ведет вполне цивилизованную жизнь и даже руководит ручьевским сельскохозяйственным кружком. Он свое индивидуальное хозяйство поставил «как картинку», и при том без всякой эксплуатации, исключительно семейным трудом.
Нилов пользуется заслуженным авторитетом, имеет «большую тягу к молочной кооперации». У него дома «немыслимая чистота» и порядок, все «сияет». Его хозяйство добротно: «хлев – точно из Тимирязевки по воздуху перенесено», «прямо не хлев, а особняк на Арбате», – восхищается рассказчик.
У него целая библиотека по сельскому хозяйству, брошюры и книги, газеты. Это современный хозяин и в то же время – своеобразный домашний философ, у него есть свои представления о жизни, о своей семье. «Люблю эту плотность и разумное сцепление, люблю довольство своей семьи и румянец на щеках ее», – говорит Нилов. Сам он одет по-городскому, ко всему прочему не страдает от «религиозного угара». И совсем необычное – любит слушать музыку по радио, испытывает от нее духовное и эстетическое удовольствие.
Главное же у этого героя – «бескорыстная страсть к молочному делу», «полная приверженность к делу молочной кооперации». Рассказчик составляет «тезисы» речи, которую произносит старик Нилов, и эта речь выглядит как подлинный гимн молоку – и не только в хозяйственном аспекте, но и в высоком поэтическом, философском. Нилов говорит, что он питает «любовь священную и нежную к самому продукту – к виду его, к силе, к его текучему, ласковому естеству». Посмотрите его в подойнике, восхищается Нилов, – когда вскипает оно теплыми пузырями, скопляя у краев тонкую пену – тихое, животворное, напоенное солнцем лугов, закатными росами, шелестом сочных трав!»
Здесь нельзя не почувствовать, как речь Нилова по существу переходят в собственно авторскую речь: «напоенное солнцем лугов, росами, шелестом сочных трав»… «Молоко – вижу я, – белое молоко прямыми, округлыми струями льется с неба. Белый ливень недвижно бушует вокруг, белый ливень, связавший землю и небо и меня захвативший в участники свои…». «Влага жизни» – развивает свой образ автор, – «всеобщее молоко любви и родства <…> Не земля, но влага. Я, и ты, и он – суть жизнь, а жизнь есть струенье, кипенье, взлет и никогда – покой». «Мы же из влаги рождаемся, – продолжается гимн молоку, – влагой питают нас матери наши, влагой насыщена наша плоть, ею движимая, ею мыслящая, из нее созидающая новые жизни».
Яркие, вдохновенные слова старика, которые, как признает рассказчик, он высоко ценит и которые «можно уложить… в полный каталог марксизма». Это одно из важных смысловых центров произведения, написанного в характерном для И. Катаева стилевом ключе.
Писатель показывает расстановку сил в деревне, борьбу в ходе коллективизации. С одной стороны Нилов, его единомышленники Мышечкин и Земсков – члены старого правления. На их стороне опыт, авторитет, знания, хватка. Нилов – по социальной характеристике типичный кулак, «пятикоровник»; Мышечкин и Земсков – «не то чтобы кулаки», но и не бедняки: у них по две-три коровы, они скорее середняки. Другое дело Иван Сысин, представитель бедняцкой части, «мужик честный, работящий», «проводник советских начинаний»; он назначен «вождем переворота» (хотя сам он соглашается не очень охотно).
Автор рассказывает, как распределяются роли в этом конфликте: Нилов – «идеолог» старых порядков, он говорит мало, в самые решительные минуты. Наиболее активен Мышечкин, он «заграбастал» в свои руки все функции доверенного лица, проводит политику, которая не устраивает инструктора, бедняцкую часть населения. Существенная деталь: Мышечкин, как и Земсков, в прошлом «активные эсеры». Старое правление всячески сдерживает развитие Ручьевского товарищества, не принимает новых членов в кооперацию, многое делает для своей личной выгоды, в ущерб других членов. Их обвиняют в «кулацкой точке зрения», в том, что они допускают «сплошное кумовство», поддерживают «не кооперативную организацию, а семейную лавочку».
«Очень грустный оборот получила в Ручьеве светлая кооперативная идея», – заключает рассказчик. Встать на «столбовую дорогу коллективизма», покончить с «кулацкой кликой» многим мешает страх, ведь у Нилова и компании за плечами опыт, образование, «приверженцев у них полсела»; идти против таких – это все равно что «с голыми руками на медведя»… «Против кого идем? Против коренной ручьевской силы, против первейших заправил и командиров…Ведь они у нас в селе заместо солнца…», – сомневается Сысин. Так же думают многие бедняки, редко кто из них отважится выступить открыто…
И когда начинается собрание, большинство оказывается на стороне Нилова и его единомышленников – только случай помогает совершить «переворот» и отстранить старое правление…
«Случай» этот – попытка убийства Кости Нилова, возмущение поступком грузина. «Не более как в пятнадцать-двадцать минут собрание приняло все осуждающие правление пункты и выбрало новый состав <…> Ни один голос не раздался в пользу Нилова, Мышечкина и Земскова». Автор пытается объяснить это «самое удивительное» тем, что «не уважает наш мужик несчастья, и к несчастному человеку у него никакого доверия нет. Вот ежели ты силен, здоров и доволен – почет тебе и вера. А чуть пошатнулся человек, появляется к нему какое-то отвращение…». «Разочаровались мужички», – считает рассказчик и, похоже, сам автор. Не исключено и другое объяснение: просто «мужички» на какой-то момент почувствовали слабость Нилова – и сбросили с себя страх перед вчерашними хозяевами жизни.
Автор как бы уклоняется от однозначной концовки, словно приглашая читателя к активному соучастию. Что дальше? – спрашивает самого себя рассказчик. Этот же вопрос задает себе автор. «А не знаю, дорогой товарищ, не знаю. Я же вам не сказку рассказывал <…> ночь переспал, – совсем другая жизнь». Не сказку, а быль рассказывает сам писатель. Он откровенно признается, что не знает, что будет с его героями, с самой жизнью…
Исследователь О. Воронова отмечает, что «некоторая неясность авторской позиции в этой повести дала критике повод упрекать писателя в идеализации кулака». Катаев не сумел занять жесткой, однозначной позиции по отношению к кулаку (Нилову), который громогласно был объявлен главным врагом колхозной деревни. «Новый гуманизм», либерализм «перевальцев» отныне не мог быть терпим, и Катаев попадал под обстрел сторонников жесткого политического курса. Он еще мог бы «перекинуться» к рапповцам, покаяться, признать свои ошибки и неправоту, но писатель этого не сделал.
г. Москва
