Руслана ЛЯШЕВА. От Николая Некрасова до Владимира Высоцкого – магистраль литературы
Встанем в круг. Ты мой друг, и я твой друг
Северный Казахстан - это лесостепь; так сказать, континентальная глубинка. Конечно, рассказ «Возмездие» Геннадия Петелина о таинственной жизни обитателей морских глубин и судьбах населяющих побережье Тихого океана людей для местных читателей - настоящий десерт. Правильно сделала Лариса Морозова перепечатав его из приморского «Литературного меридиана» (№ 9, 20I2) в журнале «Провинция» (Североказахстанский литературно-художественный журнал № 4, 2012) под рубрикой «Журнал в журнале». Тем более, сюжетом дальневосточник владеет блестяще, возмездие раскручивается как схватка нравственных антиподов - Носкова и Нортянкина, которая завершается нелегкой победой добра над злом. Просвещение и воспитание читателя опытный прозаик совершает одновременно; второе вроде исподволь, но очень успешно. Так что выбор шеф-редактора Л.А. Морозовой продиктован заботой о своих подопечных, то есть о подписчиках. В коротеньком письме, пришедшем вместе с «Провинцией», Морозова поделилась замыслами: «Хорошо бы творчески подружиться с другими редакторами и публиковать их авторов под рубрикой «Журнал в журнале». Сделать ее постоянной».
Между прочим, редакторы региональных (сибирских, в частности) журналов так и делают, обмениваясь свежими номерами. Новизна идеи Л.А. Морозовой лишь в том, чтобы к российским журналам подключились бы издания из республик СНГ (по добровольному желанию, естественно). В конце концов, Евразия так Евразия; как поется в популярной песне, «встанем в круг, я твой друг, и ты мой друг»! Надо только добавить, что дело это хорошее, взаимополезное, но раскручивается как народная инициатива, без официальной поддержки и каких-либо спонсоров. Ларисе Александровне остается посоветовать продолжить начатое и отправить номер «Провинции» с рассказом Г. Петелина редактору «Литературного меридиана» Владимиру Александровичу Костылеву,
Велика беда - начало, поддакивает пословица. Глядишь, дело и пойдёт.
Большое видится на расстоянии...
...на расстоянии не только пространства, но и времени - можно уточнить расхожий афоризм. Лидия Сычева в новой книге «Три власти» (Рассказы. М., ИТРК, 2012) повторила опубликованный прежде очерк «После крушения» о Вячеславе Дегтеве. Это бытовой портрет прозаика, увиденного глазами землячки и талантливой писательницы: в Москве, на Никитском бульваре он предстал в шубе и норковой шапке («в бобрах»), похожий на преуспевающего бизнесмена, а опустевшая после похорон в 2005 году квартира в Воронеже открыла перед ней аскетическую, если не сказать, бедную повседневность Дегтева. Не удержусь и приведу большую цитату, чтобы не пересказывать обобщающую мысль Л. Сычевой: «Весть о том, что Дёгтев умер скоропостижно, от инсульта, в сорок пять лет, поразила меня необыкновенно. Дело было не только в том, что он прожил мало, что он был еще здоров и крепок, а в том, что буквально за месяц или полтора до его смерти: я, попытавшись прочесть новую его вещь, не осилила больше четырех страниц, вдруг ощутив «исчерпанность» темы и «выработанность» автора Я почувствовала сначала жалость, потом ужас. Карьер с залежами «полезных ископаемых» опустел, а надо было жить, оправдывать звание писателя. И никакого-нибудь, а успешного, довольного - «в бобрах»! А жить было нечем... Удивительно, но как раз в это время я и в самой себе почувствовала ту же пустоту и ненужность». Вот то-то и оно-то, что в самой себе «почувствовала ту же пустоту и ненужность», и незаметно, конечно, для себя распространила собственное состояние души (временного творческого кризиса) на Дегтева, произведение которого в такой момент подвернулось под руку.
В чём-то с Лидией Сычевой перекликается Святослав Иванов в статье «Азбука жизни и смерти Вячеслава Дегтева» (Ежемесячный литературно-художественный журнал «Подъем», Воронеж, 2012, № 11). С места и в карьер: «Обязанность живых - помнить о мертвых. И если бы не суровая справедливость этой максимы, я бы отодвинул этот рассказ о своем друг на неопределенное время».
Почему же отодвинул бы? Причина нам знакома: контраст между внутренним и внешним обликом Дегтева: «В последние годы жизни мы с ним не то, чтобы ссорились. Я к нему всегда относился критично, просто и по-дружески откровенно. А Слава с некоторых пор, после заслуженных успехов на литературном поприще, в силу ментальности (он вел свой род от «талагаев», или «белгородских татар») требовал только восторженного, только комплиментарного к себе отношения, на которое я был не способен. Ранняя его смерть в 45 лет, была воспринята мною как нелепость, несправедливость, как ошибка...»
Ну да, ну да, как мать боится избаловать (изнежить) любимое дитя, так Святослав Иванов опасался развить у талантливого друга лишними похвалами самодовольство и спесь; только неожиданная и ранняя смерть заставила вдогонку ушедшему сказать' все хорошее, что не было сказано при жизни. «...И в жизни, и в творчестве Дегтев прошел эту эволюцию от наивного мальчика с широко открытыми глазами до матерого гордого коршуна с задернутыми веками, отвернувшегося от неприглядной изнанки реальной жизни», - пишет С. Иванов и далее добавляет, - «у него как-то все дела пошли в гору. Успел получить писательскую квартиру, порулить журналом «Подъем». Его активно начали печатать центральные издания».
Он по-мелочному не льстит умершему другу, не делает из него слащавую икону, старается показать характер в сочетании противоречивых качеств, но опять-таки в «бытовом» ракурсе, то есть через ближайшее воронежское окружение Дегтева. Например, выразительное обобщение. «…давал сыну Андрею в «Азбуке выживания» такой совет: «Помни, что так называемые добрые люди слывут в свете как слюнтяи, недаром классик снисходительно сказал про таких: «Хорошие люди редки в мире, как фальшивые деньги». Мир же по своей природе суров и склоняется только перед силой в виде власти, денег, влияния, авторитета, иногда в виде интеллекта. Старайся быть сильным хоть в чем-то, помни, что у слабого нет друзей. Соучастия и понимания не жди, не тешь себя самообманом, скорее всего, не дождешься». - И далее, Дегтев безжалостно разделался со своими коллегами, и с бывшими учителями. Каждого обессмертил в рассказах-пасквилях». И т.д.
Я из Москвы воспринимала Вячеслава Дегтева совершенно иначе, чем его земляки Сычева и Иванов. Делая очередной обзор прозы для «Литературной России»' (главным редактором тогда был Владимир Еременко, а с его заместителем Вячеславом Огрызко, нынешним главным, я сотрудничала как автор) в начале «нулевых», я включила в него талантливый рассказ незнакомого мне прозаика В. Дегтева, и заинтересовалась им как критик. Вскоре мне довелось участвовать в обсуждении современной прозы в СП России, где Дегтева критиковали, в частности, гость с Комсомольского проспекта (из аппарата СП России) и не за журнал «Подъем» (чувствовалось, кому-то насолил), а, якобы, за прозу, дескать, герои у воронежского прозаика непонятные какие-то... Очень я удивилась; высказалась, конечно, что у Дегтева - прекрасная гротескно-пародийная проза, в традиции Салтыкова-Щедрина. С того дня я поняла, что Дегтев нуждается в поддержке и решила ее оказывать.
А вскоре (московские темпы и ритмы очень быстрые) на одном из первых заселений артели «Литрос» в редакции «Литературной России» Вячеслав Огрызко подвел ко мне «родоначальника» современной гротеско-пародийной прозы познакомиться. Не помню совершенно во что был одет молодой классик (в «бобрах» или в затрапезу), запомнились умные, спокойные глаза сильного и уверенного в себе... писателя: ну и человека, естественно, тоже. Потом напечатала о Вячеславе Дегтеве две солидные, по масштабам еженедельника, статьи и включала его книги в обзоры.
К стилевой тенденции пародийной прозы, актуальной и по нынешнюю пору, я вдобавок к Вячеславу Дегтеве причислила Анатолия Афанасьева (тоже одаренного и тоже рано и скоропостижно скончавшегося; прямо за рулем своей машины, как я слышала). В апреле 2005 года я пришла в «Литературную Россию», в коридоре мы столкнулись с Ильей Колодяжным, драматургом и публицистом; и он меня просто оглушил: «Дегтев умер!». Я непроизвольно воскликнула: «Кошмар! В расцвете таланта!..».
Стоят у меня на книжной полке книги с автографами Вячеслава Ивановича, например, вот такой, на сборнике рассказов «Гладиатор» (Воронеж, 2001): «Глубокоуважаемой Руслане Петровне Ляшевой - от автора, о самыми теплыми чувствами и на добрую память. Спасибо Вам за те теплые слова, что Вы обо мне сказали! 10.03.2002. (Роспись Дегтева). Воронеж».
Повторять того, что я писала в статьях о нем нет смысла, кого заинтересует, смогут их найти (в «Литературной Росси») и прочитать. Статьи не устарели ни на йоту. Вячеслав Дегтев остается очень акутальным прозаиком. Речь о нем (зашла не случайно, а в соотношении с рассказами Гария Немченко. Но это отдельная история, перейдем к ней в следующей главке.
На перекрестке истории - реалисты и постмодернисты
В дискуссии между новыми реалистами и постмодернистами Г. Немченко не встревал, но как автор сорока с лишком книг симпатий к реализму - будь он старый или новый, все едино! - не скрывал. Экспериментальную прозу, как он именовал продукцию наших новых авангардистов Гарий Леонтьевич откровенно не жаловал. Возможно, кому-то он казался «упертым» реалистом; так он и был, и остается поныне убежденным традиционалистом по отношению к традициям «золотого века» русской классики.
Но вот я открыла четвертый том собрания сочинений Гария Немченко (Рассказы. М., Современник, 2000), чтобы дочитать прежде упущенное, и обнаружила целую гроздь рассказов в гротеско-пародийном стиле, прекрасных, мастерски написанных и глубоких по содержанию. Например, «Нерест Палтусова». Записки заднескамеечника (уже сам жанр звучит пародийно).
Сторонники классической традиции в 90-е годы не принимали прозу В. Дегтева, потому, мол, что его персонажи какие-то неопределенные, до конца не понятные. Так же смотрел на «экспериментальною» Г. Немченко. Противоположную позицию в трактовке нашего новейшего модернизма в прозе удачно сформулировала Евгения Вежлян: «...Чем не месседж (большой смысл - Р.Л.), если он чисто эстетический и чисто стилевой? Это тоже месседж. Просто та аудитория, которая этот месседж считывает, она сильно уже. Но это тоже читатели, они же тоже есть. Я не думаю, что это плохо».
Короче, В. Дегтева гребли под общую гребенку с постмодернистами, дескать, взрослый «дядя», бывший военный летчик, а играет в эстетические бирюльки. Кстати, игра в бирюльки продолжается, как видно по высказыванию Евгении Вежлян и других сотрудников и авторов журнала «Знамя» на конференции, посвященной 200-летию со дня рождения И.А. Гончарова, осенью 2012 года (см.: «Знамя», 2, 2013, «Иван Гончаров в контексте XXI века», рубрика «Конференц-зал»). Е. Вежлян права, конечно, что не видит в этом ничего плохого. В конце концов, художественная литература - это же искусство; стало быть, изящная словесность обречена по постоянные поиски новых приемов и даже - не побоимся этого слова - модернистского изыска.
Суть-то заключается в другом. Кому что надо! Кому вершки, а кому корешки! Поэтому сторонники постмодерна довольствуются наличием в тексте «месседжа», а традиционалисты вопреки всем реформам и рынку остаются литературоцентричными писателями, для них ведь литература священна как вторая Библия, если не является даже первой.
Конечно, я удивилась «экспериментальным» рассказам литературоцентриста и традиционалиста Гария Немченко. Главный персонаж рассказа «Нерест Палтусова», этот самый Палтусов, «появился он как-то незаметно. Как будто всю жизнь там сидел: просто раньше его не замечали. А заметил первый раз... Ну, может, года три назад. Или четыре - так что-то...» (т.4, стр.315). В зачине создается байками (на них Немченко всегда щедр) народно-фольклорный фон, мол, «была еще такая пора, когда в зале сидеть было скучновато - кто по сторонам глазеет, кто президиум в какой уже раз разглядывает, и разговор примерно такой: «Кириллыч вчера бухнул, та-ак!..» - «Курилыч-то? И к бабке не ходи - так видать... еле сидит, а?» - «Скоко он вчера, по-твоему, принял?» - «Н-ну, четыреста...» - «Четыреста?! Слышь, мужики? Спорим тут: скоко вчера Курилыч взял на грудь? Онищенко говорит четыреста. Кто больше?... Ну? Кто даст больше?..»А давай, мужики, - записку в президиум? Прям так и предложим: возьми слово для справки, Курилыч, и объясни трудящемуся классу - скоко ты вчера, а?» - «Поллитрец - два!» - «Да не гони ты!»
Автор показывает атмосферу жизни, одолевающей скуку шуткой и юмором; заднескамеечники развлекаются кто как может. На контраст их: балагурству сидящего в президиуме Палтусова обратили внимание все те же дотошные заднескамеечники. «Секретарь горкома - первое в городе, можно сказать, по идейной значимости лицо, думает, сидя в президиуме, о чем угодно, только не о том, о чем сам... в повестке дня на приглашении указал...» Зато Палтусов доклад конспектировал, потом начинал речи выступающих записывать, надоедая соседям по президиуму, одного толкнет, разбудит, то другого, ладошку к уху приставит и ответ слушает. Мужики стали гадать: или ему больше всех надо, или находится к залу в оппозиции? Кружковец, меньшевик (а зал - большевики), окрестили завсегдатая всех президиумов на всех собраниях. Любопытный Онищенко в паре с рассказчиком стали выяснять, что за фрукт Палтусов, каккая у него биография, откуда он?
Мама приехала в Россию во время революции из какой-то дальней страны, папа Палтусова - из последних бедняков. Познакомились они на митинге, поженились. «...Когда матери Палтусова пришла пора рожать, она до самого последнего момента так и не покинула президиум, и прямо под вечным красным флагом и под лозунгами момента мальчонку и приняла революционная тройка, и товарищ Буденный, тогда еще совсем молодой, дал ему жизнь, любимой своей шашкой перерубив пуповину».
В сюжете начала раскручиваться пародий. Как-то мама оговорилась и назвала комбедовцев «комбыдловцами», сын даже отцу не сказал, но услышали соседи и настучали, сын схлопотал десятку за то, что не донес. «Человек старательный и прилежный, в заключении он даже смог заочно закончить экономический факультет...». На пенсии «все свое свободное время посвящал сидению в президиумах», а закончилась биография пародийного героя полным гротеском.
Друзья навестили приболевшего Палтусова в больнице, и он уговорил их свозить его на собрание, чтобы в последний разок посидеть в президиуме. Повезли на собрание в «Общество слепых» (какое уж подвернулось) и не успели. Старик стал разваливаться на части, всё, что было охвачено костимом, билось и подпрыгивало на полу, стремясь к автономии; штанина задралась, и друзья вместо голубых или белых подштаников увидели, что лодыжка Палтусова была обернута плотной коричневой бумагой, по которой латинскими буквами шла надпись - то ли заводская марка, то ли название фирмы». Импорт! И рука оказалась в такой же обертке. «Палтусов все бился на паркетном полу, даже не бился, пожалуй, а как бы пробовал в разные стороны раскатиться...» Рассказчик «вдруг подумал, знаешь, что это зрелище как бы напоминает политическое движение: правые и левые, центр?». Что за всеобщий нерест?!
Импортное изделие с биографией сына революционеров завершило своё существование.
Год написания рассказа 1988-й. Все-таки противоречив человек по своей натуре, да? Отстаивал Немченко традиционную прозу, а сам время от времени создавал рассказы в лучших традициях постмодерниста или сатиры М.Е. Салтыкова-Щедрина; впрочем, это и хорошо, чтобы человек не закисал или - того хуже - не превращался в непреклонного догматика идеи и принципа.
И все же назвать «Нерест Палтусова» по термину Е. Вежлян «месседжем» не представляется возможным. В начале февраля пришла «Литературная газета» (№ 5, 2013), и на странице 11-й напечатала статья известного российского историка Ю.А. Полякова «Понадобится - сократим, нужно будет - расширим», умершего и не увидевшего публикации. Статья специалиста в области новейшей истории России посвящена превращению идеолога КПСС Александра Николаевича Яковлева в беспощадного разрушителя «родной» партии. Сюжет превращения потрясающе похож на «берест Палтусова».
«...У меня нет сомнений в том, что Яковлев со времени возвращения в СССР в 1983 г. (он с 1972-го был советским послом в Канаде) проводил проамериканскою политическую линию, - пишет историк и далее продолжает.- Истинная позиция Яковлева раскрылась сразу, когда компартия лишилась власти и была запрещена. Яковлев выступил открытым, причем ярым ненавистником того, что он всю жизнь и притом совсем недавно отстаивал и проповедовал».
Ю.А. Поляков приводит мысль знатока советской истории Михаила Геллера, что сравнение того, что Яковлев писал до «чудодейственного преображения» и после, производит «впечатление самокарикатуры».
Это же прямой комментарий историка - даже двух историков - к рассказу Г. Немченко написанному до «чудодейственного преображения» импортного «изделия». Гарий Леонтьевич создал не дешевый «месседж» постмодернистов, а реалистический гротеск, вполне соответствующий уровню Михаила Евграфовича Салтыкова-Щедрина (вспомним его «органчик» вместо головы нового губернатора и т.п.). Вывод напрашивается очевидный. Когда к приемам малого стиля (постмодерн - малый стиль в русской литераторе) обращается крупный реалист, то он создает произведение большого смысла и большого стиля.
И жнец, и певец, и на дуде игрец
Не только главреды литературных журналов стремятся к творческому содружеству, под стать Ларисе Морозовой («Провинция», г. Петропавловск, Северный Казахстан), которая уже застолбила на страницах своего издания трибуну - «Журнал в журнале» - для гостей из России и из городов СНГ. Стремятся к взаимодействию и разные виды искусства, они под влиянием нашего бурного времени и воздействием друг друга меняются, осваивают иную эстетику. Например, я уже привыкла к появлению книг художника Леонида Сергеева, он пишет о писателях, с которыми его познакомила живопись. Стиль у него живой, красочный, как и оформление, допустим, вот этой новинки «Мост над обрывом» (Рассказы. М., Новый ключ, 2012). Очевиден факт взаимодействия живописи и прозы.
Театр перестал конкурировать с газетой, свалив на нее заботу быть «пропагандистом, агитатором и организатором», а сам сменил пыл пропаганды на зрелищность разухабистых скоморохов и балаганного действа широкой ярмарки. В январе 2013 года москвичи могли видеть, как эти перемены сказались на спектаклях, похожих по теме, но двух разных театров.
18 января трагедией Александра Пушкина «Борис Годунов» открывался фестиваль «Коляда-театра» в Театральном центре «На Страстном». Создателя и руководителя екатеринбургского театра Николая Коляду можно назвать - по пословице - «и жнец, и певец, и на дуде игрец», поскольку его постановка, сценография, музыкальное оформление; к тому же он драматург, из 13 спектаклей три поставлены по его пьесам - двум комедиям («Баба Шанель» и «Всеобъемлюще») и драме («Большая советская энциклопедия). Смелость, конечно, города берет; мегаполис Москва - не исключение, поэтому, афиша гастролей уральцев впечатляет; здесь с именами В. Шекспира, К. Гольдони, А. Пушкина, М. Лермонтова, Н. Гоголя и А. Чехова соседствует Николай Коляда.
Масштаб нашего современника поскромнее классиков: однако зритель валом валил 26 января на его комедию «Баба Шанель», а замечательный «Борис Годунов» 18 января шел с полным залом, но пустым балконом. А ведь эти два спектакля связаны единым замыслом Коляды-постановщика; в «Борисе Годунове» показана борьба за престол («Достиг я высшей власти, но счастья нет в душе моей» - Годунов), в «Бабе Шанель» стойкость народа объясняется его жизнелюбием (солистки ансамбля «Наитие» напоминают самой старшей среди них, мол, тебе через две недели 90 лет, она поражается, дескать, разве 90!).
Народ - это как бы часть природной стихии, в то же время глас народа - глас Божий, поэтому как ни мучает Годунова совесть, но руки-то у него по локоть в крови (Олег Ягодин играет царя в красных печатках), и юродивый на просьбу Бориса молиться за него отвечает библейским афоризмом: «Нельзя молиться за царя-Ирода. Богородица не велит». Куски мяса, распиханные по матрешкам, символизирующим народ, отвергнуты и летят вслед царю под хоровые возгласы: «Богородица не велит!».
Начинался спектакль оптимистично – народ проносит по сцене иконы, но как это зрелище не похоже на картину Ильи Репина «Крестный ход в Курской губернии», вместо торжественного шествия бег по кругу под грохот и шум. Театральный обозреватель «Независимой газеты» (7 февраля 2013 г.) Дарья Борисова в своей рецензии «И по кругу, по кругу...» назвала эпизод «массовым камланием», задающим спектаклю стремительный ритм и зрелищность. Скорее задан символ всеобщего единения - Бога, царя и народа, но Смута уносит и царя Бориса, и самозванца Гришку Отрепьева.
Кстати, с большой иронией звучит на сцене реплика Пушкина о Годунове: «Татарин. Зять Малюты. Зять палача и сам в душе палач». Но в Костроме, где я побывала как журналист, в музее говорят, что боярский род Годуновых был такой же знатный и древний, как и род Романовых, четырехсотлетие императорского Дома которых отмечается в этом 2013 году. У Пушкина реплика воспроизводит слухи, а не истину, не самозванец Отрепьев, а народ не признал Бориса подлинным царем. Да, тяжела ты шапка Мономаха - показывает Пушкин царя с больной совестью («И мальчики кровавые в глазах...»).
Пьеса Эдварда Радзинского «Театр времен Нерона и Сенеки» идет в театре Армена Джигарханяна; популярный актер играет постаревшего философа с которым его ученик римский император Нерон вспоминают годы их общения, то есть превращают жизнь в театральные эпизоды, заставляя зрителей вспомнить расхожий афоризм, что жизнь - театр, и люди в нем – актеры.
Здесь тоже много зрелищности. У Коляды то хор, то крестный ход как бы выплескивают на сцену кипяток эмоций. У Джигарханяна - небольшой кордебалет из нескольких молоденьких стройных танцовщиц, вносящих вопреки трагизму сообщений то об одном сенате, вскрывшем себе вены, то о другом, то о третьем атмосферу праздника жизни, присущую позднему Риму на закате империи. Когда-нибудь, обещает Нерон, сожгу этот город «вместе с жителями, а пока отправляет своего учителя Сенеку на смерть (вскрыть себе вены в спокойной домашней обстановке). Тут же выбегают танцовщицы порадовать других сенаторов и зрителей. Император-циник, его не мучает совесть, как Бориса Годунова. Язычник и христианин - во власти.
Но власти на две, как представляют пьесы Пушкина и Радзинского, а три. Возвращаюсь к новой книге Лидии Сычевой, напоминаю, что книга так и называется «Три власти». Жаль, в этот сборник рассказов она не включила статью «Стихи мои! Свидетели живые...» (О поэзии Николая Некрасова), опубликованную в воронежском журнале «Подъем» (№ 12, 20I2). Статья б очень хорошо дополнила рассказ «Три власти», открывающий сборник, и к власти древности, испытанной персонажем Сергеем на Соборной площади Кремля, к власти любви, прозвучавшей в русском романсе, к власти самодержавия (если бы «ему принадлежала такая власть, он не отдал бы ее никогда, никому») добавилась бы четвертая власть, которую открывает нам в своих стихах и поэмах Некрасов, - власть народного духа, выше которой для поэта, бывшего барчука нет ничего на свете.
Почему, собственно, у драматургов, прозаиков и актеров испокон веков не проходит интерес к этой философской проблеме - народ и власть! Давно кем-то сказано, народ имеет ту власть, какую заслуживает. А драматурги, начиная с В. Шекспира, поэты, начиная с Некрасова, прозаики, начиная с Сычевой все не угомонятся. Изучают проблему чуть ли не под микроскопом! Успокойтесь, дорогие творцы. Капитолине, солистке: хора, напоминают, что ей через две недели 90 лет, а она изумляется: разве! Народ живет вечно, а правители - будь то Годуновы или Романовы - какую-то эпоху, короткую, как у бояр Годуновых, длинною, как у бояр Романовых, всё равно мгновенно по сравнению с тысячелетней (или многотысячелетней) историей народа. Хоровое пение или танцы кордебалета создают бодрый творческий настрой и рождают новые замыслы и книги.
Лидия Сычева: проза и публицистика - в одном коктейле
Московский поэт Лев Котюков называет «прямым стилем» в современной поэзии, то же самое, что в прозе именуют «non-fiction», то есть усиление публицистики (стиля документалистики) и ослабление сюжета и художественности. В театре сегодня всплеск зрелищности («камлание» и хоры у Н. Коляды или балетные паузы в драматическом спектакле у А. Джигарханяна), а в поэзии и прозе наоборот усилен прямой голос автора.
Голос поэта и артиста Владимира Высоцкого знает вся страна и через три с лишним десятилетия после ухода, едва ли не все издания откликнулись в январе 2013 года на его 75-летие. Высоцкий очень хорошо сформулировал преимущества «прямого» стиля: «Я хочу только одного - быть поэтом и артистом для народа, который я люблю, для людей, чью боль и радость я, кажется, в состоянии выразить...» (цитирую по статье М. Захарчука «Блатарь или златоуст?», «ЛГ», № 2-3, 2013). И Марина Влади в книге «Владимир, или Прерванный полет» вспоминает его слова: «...Я - поэт. Без России я - ничто. Без народа, для которого я пишу, меня нет».
Лучше не скажешь! Между прочим, по народной популярности поэтов Николая Некрасова и Владимира Высоцкого вполне можно сопоставлять - они равны. Конечно, в XIХ веке не было магнитофонов, но песни на стихи Некрасова народ принял, как свои собственные - народные. Что уж тогда говорить про Высоцкого, он для всех нас был как родной человек.
Этим же духом народности пронизана книга «Три власти» Лидии Сычевой. Первая глава «Звездные ночи в июле» показывает персонажей из народа с юмором, он смягчает свойственные простым людям житейские недостатки - галантность двух десантников, распевающих в поезде романсы и заодно выпивающих, под стать гусарам («Два гусара») или артистичность исполнительниц духовных песнопений на похоронах: под руководством бывшей бригадиши полевой бригады («Христопевцы»), чрезмерная щепетильность родственников («Ну и гарбузы!»), и т.д. Вторая глава «Тополь серебристый» с разных аспектов рассматривает актуальнейшую проблему - народ и власть. Автор всегда на стороне народа, в любых ситуациях его защищают персонажи-народолюбцы (чуть было не написала «народники»). С блестящей иронией вывернут наизнанку характер наглой директорши школы, безжалостно грабящей своих бедных учителей («Секрет власти»). Трудно удержать и не процитировать момент схватки коллектива педагогов с «благодетельницей».
«...У директорши огромный опыт общения с массами - она еще в комсомоле начинала, там брехать научилась. Управлять народом - это ж особый талант нужен! Она подбоченилась и выдала нам:
- Каждая школа сейчас - это отдельное государство. И у нас сложи такая система...
Я прямо опешила - не собиралась лезть в эту свару, но не выдержала.
- С чего это ради у нас отдельное государство? У нас что, школы частные лавочки? Уважаемая Павла Романовна, Конституция гарантирует гражданам бесплатное общее образование.
Тут она заюлила, поняла, что глупость сморозила...»
Еще более публицистичен по стилю рассказ «На Белорусской площад», это прямой репортаж с митинга (обобщенный образ митинга) о противостоянии черных (народ) и серых (серые куртки милиции). «Вы че, ребята, - удивляется верткий мужичок в замурзанной меховой шапке, - вы че, стариков боитесь?! Че вас сюда столько понагнали?!»
Там одна узурпаторша власти противостояла коллективу учителей, и они поставили ее на место. Здесь, возле Белорусского вокзала, иное соотношение сил. «Черная кучка - тысяча, ну, может, полторы тысячи человек, дополнительно окружена серой милицией. Здесь же милицейские грузовики - их не меньше девятка - с внушительной надписью: «Люди». За грузовиками ровными, дисциплинированными рядами выстроились автобусы ОМОНа. Беспорядков не предвидится - здесь, на площади, серых больше, чем черных. Организованная их сила - внушительна».
Атмосфера торжества демократии, с иронией живописует автор другую сторону.
«Митинг разрешен властями - коммунисты протестуют против отмены льгот. Особого задора, впрочем, не чувствуется - почему-то не пришли партийные лидеры, нет и редакторов оппозиционных газет, не видать и бородатых монархистов с хоругвями. Только бабушка-одиночка все ходит и xодит между толпой и серыми, прижимая к груди картонку с изображением Богородицы, что-то шепчет, твердит».
Внимание трудового народа на митинге рассеянно: телереклама над памятником пролетарскому писателю гонит картинку за картинке - золотые монеты в казино, элитная недвижимость в Подмосковье и т.п. «Борцы» сникают под дождем, только группа молодежи - человек 25-30 - готова оказать твердое «нет» «антинародным реформам». Митинг заканчивается, когда молодые «чеговаровцы» оказываются в милицейском автобусе, новый лидер молодых взывает: «Все в метро! За мной - к милицейскому участку! Свободу - политзаключенным!».
Уехала милиция, разошлись старики, опустела площадь, только реклама над Максимом Горьким всеми цветами радуги манит в игорные дома, в Альпы или призывает «беречь природ», например, синиц.
Живой ритм рассказов Сычевой, бодрый тон (голос) автора, целая гамма оттенков повествования от юмора до пародии делают вторую главу не обрыдлым политическим плакатом, а размышлением Лидии Андреевны над судьбой народа, родины и своего поколения, оказавшегося на стрежне реформы.
Третья глава «Когда запели метели» заполнена лирическими рассказами, как бы умиротворяющих душу читателя «на посошок». Рассказ «Невеста» - из этой главы - опубликован в первом (юбилейном и красочном) номере журнала «Литературный меридиан» (№1, 2013, г. Арсеньев), и редакция уже получила отклики читателей, которым он пришелся по душе. Я считаю этот факт закономерным: душевная проза не может не вызвать душевного отклика. Вот что значит «прямой» стиль! Очень хорошо и давно им владеет Гарий Немченко, я, читая его прозу, назвала стиль лирической публицистикой. Наша эпоха подвигает писателей поближе к реальности, а на долю постмодернистов и свежеиспеченных авангардистов оставляет «погремушки», изысканные разговоры о тайнах искусства. В жизни всему есть место. Бытие безгранично, каждый художник находит свою ауру.
