Владимир СМЫК. Прогулки без Пушкина, или Поэзия вседозволенности

Юрий Кузнецов

Что важнее: поэзия или истина? Только не нужно софистической увертки, мол, важна истинная поэзия. Можно ли сказать, что великая русская поэзия XIX века – Пушкина, Лермонтова, Тютчева, Фета, даже Некрасова - не была верна истине? Не стремилась к правде? Разумеется, был путь к правде, заблуждения, искушения, преткновения на этом пути. Понимание правды у разных авторов могло разниться, но никогда – и это отличительная черта великой русской поэзии – поэт золотого века отечественной литературы не ставил себя, свое поэтическое я, свое «я так вижу» выше правды: правды жизни (социальной правды), правды красоты, наконец, Божьей правды. Служба истине – была долгом и призванием поэта. Она приравнивалась к пророческому дару. Библейские пророки, кстати, были таковыми не только потому, что предсказывали будущее, но потому что говорили своему народу правду (за это их и побивали камнями). Пушкинский пророк призван жечь сердце человеческое глаголом той правды, которую ему открывал Бог: «Исполнись волею Моей». Лермонтовский пророк провозглашает «любви и правды чистые ученья»[1].

Поэзии «серебряного века» захотелось автономии, ей стало тесно в рамках русской классики, выросшей на христианской почве. На рубеже XIX-XX вв. истина в глазах стихотворцев стала, по меньшей мере, двоиться. Зло получило в лучшем случае те же права, что и добро: «Мне с Морозовою класть поклоны/с падчерицей Ирода плясать» (Ахматова). Манихейское равновесие добра и зла - «Концы соприкоснутся /проснутся «да» и «нет» / и «да» и «нет» сольются/ и смерть их будет свет» (Гиппиус) – не могло продержаться долго. «Нежной рукой отведу нецелованный крест, /В щедрое небо рванусь за последним приветом» (Цветаева). За приветом к кому? Известно, что сторожат душу на воздушных путях бесы. Поэтому практика творцов серебряного века в своем итоге не могла не привести многих из них к суициду (эпидемия самоубийств поэтов той эпохи, отслежена в интереснейшей работе Станислава Куняева «В борьбе неравной двух сердец»).

Эпоха социалистического реализма заморозила своеволие служителей муз. Она принудила стать реалистами ведущих мастеров «серебряного века», таких как Пастернак, Мандельштам, Ахматова . При всех издержках партийной диктатуры, страна в тот период дает плеяду гениальных поэтов, сказавших правду о своей суровой, героической эпохе. Среди них Александр Твардовский, поздний Николай Заболоцкий, Ярослав Смеляков, Дмитрий Кедрин... Но по мере того, как ослабевал идеологический пресс, в СССР зрела культура андерграунда, явившаяся прямой преемницей культуры серебряного века. Она напрочь порывала с идеологией и эстетикой соцреализма и реализма в целом. После падения социализма, когда порывать стало, собственно, не с чем, андерграунд автоматически превратился в постмодерн, с характерным для него отказом от истины, подменой реальной картины жизни произвольными конструкциями, «вольным или невольным пародированием и принижением всего святого и высокого; обесцениванием духовно значимых символов» (В.П. Руднева «Словарь культуры ХХ века).

В либеральном лагере поэтов-постмодернистов, что называется, «пруд пруди» - десятки и сотни имен - от Дмитрия Пригова до Григория Остера. А в патриотическом? Несколько лет назад в интернет-журнале «Русский переплет» появилась статья Николая Переяслова «Латентный постмодернизм Юрия Кузнецова». Поскольку Юрий Кузнецов значится как поэт №1 русского направления, статью постарались быстренько забыть. За время, прошедшее после выхода в свет этой работы, слава Юрия Кузнецова непрерывно росла, можно даже говорить о своеобразном культе Кузнецова. Характерно, что на его культ не посягают и представители либеральных литературных кругов. Вопрос, почему либералы как минимум терпят, во всяком случае, либерально относятся к Юрию Кузнецову, не такой уж сложный. «Он - поэт конца, он - поэт трагического занавеса, который опустился над нашей историей», пишет поэт Евгений Рейн, представитель так называемой «ахматовской четверки», в которую, кроме него входили Иосиф Бродский, Анатолий Найман (литературный секретарь Анны Андреевны) и Дмитрий Бобышев. О, как хочется либералам опустить занавес над русской историей. Не странно ли, что в этом намерении они берут себе в союзники почвенника, каковым в глазах многих патриотов является Юрий Кузнецов. Ну, как же: «Я пил из черепа отца / за правду на земле»…

Итак «за правду на земле»… А в чем ее видел поэт? Рассмотрим несколько «знаковых» произведений Юрия Кузнецова с точки зрения их верности правде – небесной и земной (автор этих строк осознает, что его разбор пойдет в разрез с устоявшимся мнением о поэте; поэтому он заранее оговаривает: его цель не отрицание Юрия Кузнецова в целом, а объективный взгляд на определенные стороны его творчества).

Как родился Господь при сияньи огромном,

Пуповину зарыли на Севере тёмном.

На том месте высокое древо взошло –

Во все стороны Севера стало светло.

И Господь возлюбил непонятной любовью

Русь святую, политую божеской кровью…

Иисус Христос, как известно из Евангелия, родился в вертепе, в пещере, служившей для загона скота. То есть в хлеву. Рождество Его было отмечено особой печатью смирения и тишины. Оставим богословам судить о времени появления Рождественской Звезды, но говорить о ее огромном сиянии Евангелие не дает никаких оснований. Она вела волхвов, которые были звездочетами, знали ночное небо и увидели «новую звезду на востоке». Остальные ее не замечали (для царя Ирода, как мы знаем, известие о ее появлении, было чрезвычайной новостью). Ведомые звездой волхвы пришли к Богомладенцу не в день его рождения, а позже Святое Семейство в Вифлееме обитало уже в доме, а не в вертепе.

К лицу ли свободное обращение с высшей правдой – евангельской – радеющему о «правде на земле»? Оно неизбежно ведет к произволу авторской фантазии, смысловым и художественным издержкам и провалам. Кровь Христова пролита не на нашей земле, а в Палестине. В России лилась (и льется) кровь мучеников за Христа. Нельзя произвольно конструировать историю, а Святую историю в особенности. Что значит «непонятная любовь» Господа к России? «Господь любит праведники», - говорит псалмопевец. Почему же непонятна любовь Христова к Святой Руси? Дальше - больше. Если даже примириться с фантазией автора «Видения» и допустить рождение дерева на Крови Христовой, как его могут усеять бесы?

Запах крови учуял противник любви

И на землю погнал легионы свои.

Я увидел: всё древо усеяли бесы…

Бесы боятся Христа, трепещут перед Ним. Кровь Христова – источник нашего спасения. Она не может служить каким-либо поводом для торжества врага рода человеческого, тем более для осуществления его царства:

На ветвях ликовало вселенское зло:

– Наше царство пришло, наше царство пришло!

Юрий Кузнецов здесь явно путает Бога с кем-то другим. В дальнейшем мы увидим, что эта путаница не такая уж случайная. А сейчас обратимся к другому «культовому стихотворению» Юрия Кузнецова.

– Отдайте Гамлета славянам! –

Кричал прохожий человек.

Глухое эхо за туманом

Переходило в дождь и снег.

Но я невольно обернулся

На прозвучавшие слова,

Как будто Гамлет шевельнулся

В душе, не помнящей родства.

И приглушённые рыданья

Дошли, как кровь, из-под земли:

– Зачем вам старые преданья,

Когда вы бездну перешли?!

Одно из двух: требование «отдайте Гамлета славянам» может либо быть принято, либо отвергнуто. Третьего не дано. Но мы слышим: зачем вам Гамлет? – вы бездну перешли. То есть ни первого, ни второго - вопрос закрыт, его постановка оказалась ложной? Огород-то из-за чего тогда городить? Чьи рыданья раздались из-под земли? Голос тех, кто стал жертвой исторической бездны? И почему «в душе, не помнящей родства»? Значит, родство, пусть забытое, есть? Если есть родство, зачем же призыв: отдайте Гамлета славянам. Как можно получать то, что тебе принадлежит по закону родства? Это стихотворный ребус – если определять жанр такой поэзии. Да и вопрос «зачем вам старые преданья?» вызывает ответный вопрос: что, «любовь к отеческим гробам» отменяется? «Преданья старины глубокой», которые делают нас русскими, отменяются? Слишком много навороченного и произвольного, чем вообще отличается подчерк Кузнецова. Эти стихи головная конструкция, а не живая поэтическая ткань. Такой построчный анализ произведения, конечно, больше к лицу внутренней рецензии, а не критической статье, но ведь если читать стихи современников Юрия Кузнецова, поэтов русской традиции, - Николая Рубцова, Владимира Кострова, Анатолия Передреева, Владимира Соколова, того же Станислава Куняева, немало сделавшего для создания культа Юрия Кузнецова – мы не найдем в них смысловых неточностей и стилистической неряшливости. В классической поэзии золотого века сердце и разум пребывали в гармоническом единстве. Можно как угодно интерпретировать «Отдайте Гамлета славянам» (характерно, что Станислав Куняев и критик, примыкающий к либеральному лагерю, Кирилл Анкудинов дали, по существу, взаимоисключающие трактовки этого стихотворения), но слава поэта, по крайней мере, не должна «замыливать» несуразности и небрежности в его работе. О том, как падала требовательность Юрия Кузнецова к себе, как он «снизил сам для себя планку поэтического мастерства» достаточно подробно сказано в очерке Валерия Хатюшина «О лжепоэтах и русской поэзии», в которой он, в частности, говорил о неладах Кузнецова с поэтической логикой. Этот упрек справедлив. К сожалению, многие стихи Юрия Кузнецова не выдерживают испытания логикой. Даже наиболее талантливые из них вызывают недоуменные вопросы.

Стихотворение «Маркитанты» вызвало хор восторженных похвал среди патриотов (понятно почему). Но, при всех достоинствах этого произведения, остается вопрос: зачем командиры посылают в разведку «толмачей-маркитантов»? Во-первых, маркитант – лицо невоеннобязанное. Во-вторых, задача разведки добыть «языка», а потом уже с ним будет работать «толмач» - переводчик. В-третьих, что возможна ситуация, когда в расположение врага придет незнакомый человек, в беседах станет выведывать «чем дышит противник», и его не повесят, как шпиона? Видимо, «лейтенанты», посылавшие маркитантов на задание, не читали рассказ Тургенева «Жид». Мне возразят: Юрий Кузнецов описывает не реальную ситуацию, а создает притчу. Так-то оно так, но с точки зрения логики здесь не все гладко…

Шёл отец невредим

Через минное поле.

Превратился в клубящийся дым –

Ни могилы, ни боли.

Как же невредим, если подорвался на мине? Если бы поэт написал: «Шел отец невредим. Вышел к минному полю», - тогда все было бы понятно. Что значит, «ни могилы, ни боли»? Если следовать временной последовательности, то слова стоило бы переставить: сначала боль (или ее отсутствие), а потом могила, иначе получается, что не испытывает боли кто-то другой, а не отец, превращенный «в клубящийся дым». Кстати, почему «ни могилы»? Подполковник Поликарп Ефимович Кузнецов пал смертью храбрых на Сапун-горе, посмертно награжден Орденом Отечественной войны I степени, похоронен с воинскими почестями 9 мая 1944 года в селе Шули Балаклавского района. Этично ли так произвольно относиться к памяти своего отца: то лишать его могилы, то пить из его черепа «за правду на земле»? Но в случае с собственным отцом Юрия Поликарповича, какая же это правда? Произвольное манипулирование правдой в угоду авторской фантазии – один из основных принципов постмодернизма.

Продолжим разговор о родстве, о семейной теме у Юрия Кузнецова. Вот стихотворение «Кость», адресатом которого, надо полагать, является жена:
           

Жил я один. Ты сказала: - Я тоже одна,

Буду до гроба тебе, как собака, верна...

Так в твою пасть был я брошен судьбой на пути.

Грызла меня, словно царскую кость во плоти.

Автор стихотворения оставляет читателю догадываться, что такое «царская кость во плоти». Но цитируем дальше:

Страстно стонала, хотя и другие порой

Кость вырывали из пасти твоей роковой.

С воплем бросалась на них ты страшней сатаны.

Полно, родная! Они, как и ты, голодны.

Если это поэзия, что же тогда цинизм? Разве здесь не оскорблена женщина, жена? И что, к мэтру поэзии заповедь «не прелюбо сотвори» не относится?

 Брошенный буду мерцать среди горних светил (не больше, не меньше! – В.С.)

 В Бога поверь, чтоб тебя он за верность простил, -

завершает стихотворение автор.

Выше говорилось, что Кузнецов путает Бога с кем-то другим. Христос освящает брачный союз, основой которого является верность супругов. У Него просят прощение за неверность. А за верность – у кого просить?.. Дьявол, впрочем, никого не прощает.

Возвеличиванию супружеской неверности посвящено и стихотворение «Жена». Вспоминая тех, кого он любил «хотя и на лету, но глубоко», поэт оставляет утешение своим возлюбленным:

Я оставлял им свет воспоминанья,

И до сих пор они сияют в нем.

Вспомним нежное, обожающее пушкинское обращение к жене «Навстречу северной Авроры / Звездою севера явись». А здесь вольная или невольная пародия, порожденная чрезмерной гордыней и полным отсутствием критического отношения к себе: какие еще женщины? – не они мне - я им сияю, я сам звезда, сам горнее светило!..

Но еще более циничным и разрушительным, воспевающим не только супружескую неверность, но извращенные отношения в семье, представляется стихотворение «Домой явился поздно удалец». Чтобы не быть голословным, вынужден цитировать (учитывая естественную брезгливость читателей, ограничусь двумя строками):

Кто здесь хозяин? Где хочу — бываю,

То сплю с женой, то с тещей досыпаю!         

Нужно ли говорить, что такое отношение к любимой, к жене, семье в корне противоречит классической линии русской поэзии и его следует назвать антипушкинским (о разрыве Юрия Кузнецова с миром пушкинской музы резко и справедливо сказала Татьяна Глушкова в книге «Традиция – совесть поэзии»).

Отношение Кузнецова к Пушкину представляется весьма последовательным для продолжателя литературы серебряного века. Последние, впрочем, не отрицали поэта, брали его себе в союзники, делая вид, что они ровня ему, что они «с Пушкиным на дружеской ноге». Ахматова: «Кудрявый мальчик с томиком Парни»; Цветаева: «Пушкин! — Ты знал бы по первому слову, / кто у тебя на пути!/И просиял бы» («прогулки с Пушкиным» закончил Булат Окуджава, так сказать, на гастрономическом уровне, пожелав этак запросто «с Александром Сергеевичем позавтракать»). Кузнецов идет дальше всех. Что ему блоковское «Веселое имя Пушкин». Не веселое, а страшное имя - или вообще никакое: «Пень иль волк, или Пушкин мелькнул». В статье «Воля к Пушкину» Кузнецов поясняет свою метафору: «Он многого коснулся, но коснуться, не значит овладеть. Он многому дал очертания, но очертания всегда гадательны. Так и придорожный куст во мгле имеет очертания то человека, то притаившегося зверя, то самого куста. Поди разбери».

Несомненная ясность – отличительная черта русской классической поэзии, восходящей к Пушкину. Он дал русской литературе не гадательные очертания, а основное направление, которому изменили авторы серебряного века и их сегодняшние последователи. Они разучились читать поэта.

И вырвал грешный мой язык,

И празднословный и лукавый,

И жало мудрыя змеи

В уста замершие мои

Вложил десницею кровавой.

Проследим, какой вывод делает Кузнецов из этих строк: «Приглядитесь: загадочный пророк. И глагол его, надо полагать, с привкусом крови. Не искуситель ли он? Тут нельзя ошибиться. Однажды это самое змеиное жало уже послужило орудием для великого соблазна. Печально это кончилось, гласит древняя легенда (?!). Так как же быть с пророком? И кого он соблазнил?.. А соблазнил он русскую поэзию и соблазнил именно ландшафтом. Чем иначе объяснить упорное усиление ландшафтной и бытовой предметности в ущерб глубине и духовному началу?»

Итак, Пушкин обвинен, ни много ни мало, в нанесении ущерба духовному началу русской литературы. Думается, с абсурдностью этого обвинения согласятся даже поклонники Юрия Кузнецова. Но стоит, очевидно, сказать о том, что духовное начало самого автора статьи «Воля к Пушкину» вызывает вопросы. Анализируя его «Видение», мы могли убедиться в том, что сформировавшийся в годы господства атеизма Юрий Кузнецов или как следует не знал тексты Священного Писания, или знал о них понаслышке, или просто игнорировал. Широко известно, что Пушкинский «Пророк» восходит к книге пророка Исайи: «Тогда прилетел ко мне один из Серафимов, и в руке у него горящий уголь, который он взял он клещами с жертвенника, и коснулся уст моих, и сказал: вот, это коснулось уст твоих, и беззаконие твое удалено от тебя, и грех твой очищен». Но Пушкин, плакавший над своими грехами («и с отвращением читая жизнь мою»), знавший сладость молитвы (особенно умилявшийся молитве Ефрема Сирина), не дерзает ставить знак равенства между собой и пророком. Если для прощения греха Исайи достаточно было, чтобы серафим горящим углем коснулся языка, то поэт чувствует себя, свой язык, слишком грешным. И ангел вырывает его. Десница серафима окровавлена. Но кровь не должна смущать: в Ветхом Завете жертвенная кровь лилась весьма обильно, она играла очистительную роль, прообразуя жертвенную кровь Спасителя. Что касается «жала мудрыя змеи», то оно принадлежит не искусителю Адама и Евы, как полагает Юрий Кузнецов, а восходит к словам Христа: «Будьте мудры как змии и просты как голуби». «Пророк» написан от первого лица. Пушкин живет в эпоху Нового Завета. Если, обращаясь к Исайе, Бог говорит ему: «Пойди и скажи этому народу» (то есть народу израильскому), то пушкинский пророк слышит от Господа приказание обойти моря и земли. То есть исполнять апостольскую миссию. Господь, как мы знаем, говорит апостолам: «Будьте мудры как змии и просты как голуби».

 Об отношении Юрия Кузнецова к Пушкину приходится говорить и в связи с его «Осенней годовщиной». Они написаны по поводу событий октября 1993 года.

С любовью к Октябрю Россия увядает,

Она жива сегодня, завтра нет.

Зажги свечу и плачь!.. Уж роща отряхает

Кровавые листы — их так любил поэт.

Народная слеза в осадок выпадает (?!),

Народная тропа уходит на тот свет.

Когда читаешь эти стихи, трудно отделаться от ощущения, что в них нет живого чувства. Они вторичны: Кузнецов берет взаймы чужую музу (в данном случае пушкинскую), бестрепетной рукой вставляет строки из «Осени» - не переделывая: «Она жива сегодня, завтра нет» (это не о чахоточной деве, это «пророчество» о России!) или произвольно редактируя: «Уж роща отряхает / Кровавые листы». Какое основание «в багрец и золото одетые леса» дали Юрию Кузнецову говорить о том, что Пушкин любил «кровавые листы»? В октябре 1993 года лилась кровь, но ссылка на Пушкина, искажающая одно из его лучших стихотворений, по меньшей мере, неуместна. Кузнецов не сумел здесь создать свой образ. «Народная слеза», выпадающая в осадок, - поставленная рядом с пушкинской «народной тропой» – явная неудача. Сопоставим тончайшую палитру «Осени» с кузнецовской. Поистине:

Художник варвар кистью сонной

Картину гения чернит.

Автор настоящей статьи отдает себе отчет в том, что она может вызвать возмущение почитателей поэта. Хуже, если ее предпочтут не заметить, чтобы не отвечать на неудобный вопрос в ней поставленный. Повторю его: что важнее - поэзия или истина? Извиняет ли автора, манипулирующего правдой, его мастерство (хотя, как показали вышеприведенные примеры, оно небезупречно)? Мне возразят, что у Кузнецова было свое понимание правды, что Юрий Поликарпович считал основой поэзии мифологическое ядро, а мифотворчество - ее вечным двигателем. «Я поэт с резко выраженным мифическим сознанием» - сказал он о себе. По его мнению, «народы живут мифами».

Размышления о природе мифотворчества, о том, в какие периоды истории и при каких условиях оно является органичным, а когда становится искусственным, увел бы нас слишком далеко от темы. Вопрос, было ли мифотворчество органичным для самого Юрия Кузнецова, не столь однозначен, как может показаться.

Там, где его вдохновляли образы нашей истории, былинный русский фольклор, когда он обращался к народной речевой стихии, если в нем говорила горячая казацкая кровь, тогда рождались крепкие, цельные произведения: «Поединок», «Кубанка», «Где-то в Токио или Гонконге», «Подо льдами северного полюса», «Казачий плач о перекати-поле» и др., хотя, если он касался низовых пластов фольклора, эта стихия могла его занести Бог знает куда, как в упоминавшемся «Домой явился удалец». Но когда Юрий Кузнецов переходил к собственному мифотворчеству, он нередко оказывался пленником своего, не знавшего узды воображения. Выпущенное на волю, оно отрывалось от реальности и часто уходило в область фантасмагорий (например, превращало родного отца в бредущий столб «клубящейся пыли… одинокий и страшный»).

Характерно мнение Николая Старшинова, поэта, может быть, не самого большого, но муза которого не знала фальшивых нот. Писатель Григорий Петрович Калюжный, разговаривая с ним о Кузнецове, услышал такую оценку: «Конечно, он – явление. Но какое? Для меня - двоящееся, то есть не вполне естественное. А поэзия все-таки измеряется степенью ее естественности»[2]. Кавалера Ордена Отечественной войны I степени Николая Старшинова, «смущал кузнецовский упрек, брошенный отцу, погибшему на фронте: «Ты не принес нам счастья!»[3] А вот точка зрения поэта Валентина Васильевича Сорокина, 26 лет работавшего вместе с Кузнецовым в издательстве «Современник» и на Высших литературных курсах: «Юрий – русский по рождению, воспитанию, душе своей. Уход его в мистику – беда. Его просто заставили, задвинули туда... Быть туманно-сказочным, туманно-мифическим легко, когда разрушена потеряна родина, когда растоптан во чреве русской матери ребенок, когда над головой русского воина слава сорвана…» [4]

«Мифический туман» заволакивает правду факта, правду жизни, правду высших смыслов. С ними (желательно, чтобы туман был погуще) проделываются разного рода манипуляции, для того чтобы – цирковой фокус! – превратить их в миф, сказку. Дальше – шаг, а то и его не надо делать – апокриф, магия, ересь. Поэмы Юрия Кузнецова «Путь Христа» и «Сошестве во ад» - наглядный тому пример.

Эти произведения достаточно подробно рассмотрены в статьях Валерия Хатюшина «Без божества» и «Во имя истины» (читатель легко найдет их на персональном сайте поэта), что освобождает автора статьи от необходимости их анализа. Но нельзя хотя бы вскользь не сказать о наиболее вопиющих искажениях евангельских сюжетов, допущенных Юрием Кузнецовым.

Старый Иосиф женился на юной Марии.

Время приспело, явился Ей ангел во сне,

Благовещая, как голубь в открытом окне…

Архангел явился «прежде, чем сочетались они» и не в виде голубя (у Кузнецова здесь прямая ассоциация из «Гаврилиады»), и не во сне. Все это создает двусмысленный и нечистый фон. Как известно из Евангелия, после Благовещения Мария ушла поделиться радостью к Елизавете. Вернулась в дом Иосифа Обручника через три месяца, и тот, видя Ее беременной, хотел отпустить. Но ангел явился к нему во сне: «Не бойся принять Мариам, жену твою».

…Оком окинул Младенец светло и сурово

Мудрых волхвов и увидел от Духа Святого:

Ладан и мирра прозрачны, а злато темно.

Злато Он тронул рукой — превратилось оно

В черные угли и пепел... Волхвы онемели...

В этих строках полное непонимание глубокого символического значения даров волхвов, которые как величайшие святыни хранятся на Афоне в ризнице монастыря Святого Павла.

…— Кто ты и что ты? — Иосиф спросил наконец. —

Матери даже неведомо, кто твой отец.

Ты — сирота, хоть и рос под моею рукою…

Сын Божий – сирота? Это «признание» Иосифа Обручника на смертном одре - издевательство над евангельским смыслом. Да читал ли Юрий Поликарпович Святую Книгу?

…В братство завета попал назарей молодой.

Год испытанья положен уставом суровым.

Как в допотопной общине, все кажется новым.

Общая трапеза, общие жены и цель…

Суровый устав с общими женами?! Не берусь судить, какими источниками пользовался Юрий Кузнецов касательно «братства завета». К Евангелию они не имеют никакого отношения... Нелепость и нечистота приведенных строк такова, что просто не знаешь что сказать. Разве что вспомнишь слова Белинского из письма к Гоголю: «Христа-то зачем Вы примешали тут?»

…— Как твоя тёща? — спросил голубиный Христос. —

Поедом ест? — И, смутясь, бедный Пётр произнёс:

— Поедом ест каждый день и в святую субботу,

Так и шумит, так и нет на неё укороту...

Голубиный Христос – это что, Христос из языческой «Голубиной книги»? А сюжет с тещей опускает известный Евангельский сюжет до уровня анекдотца:

…И усмехнулся (!)Христос. И вошли они в дом.

Тёща с горячкой лежала в поту ледяном.

Глянул Христос на неё и светло и сурово(?).

— Встань, ты здорова! — промолвил от Духа Святого.

— И не шуми!.. (?!)— приложил Он свой палец к устам.

Та поднялась и прислуживать стала гостям…

Приходило ли в голову поэту, что Господь исцелял по Своей неизреченной любви к людям?

…Вытерла слёзы она (Мария Магдалина - В.С.), как струистую муку,

И обнажила она свою влажную руку,

И занесла на Христа она руку свою...

То не скатилось яйцо в голубином раю,

То не разбилась в аду окаянная сила —

Это пощечина праведный храм огласила!..

Здесь пошлость, святотатство и еще раз пошлость, которые грешно и комментировать.

…Взял Иисус чашу полную левой рукою

И мимо времени подал Иуде с тоскою,

И через руку вселился в того тёмный дух…

«Таким вот образом, - замечает Николай Переяслов, - нам, благодаря методу Юрия Кузнецова, открывается некое абсолютно "другое качество" пришедшего в мир Спасителя, через руку Которого, оказывается, в окружающих способен "вселяться" тёмный дух, то есть - не кто иной, как сам дьявол!..»

Наверное, читатель устал, да и автору статьи не хочется копаться в этих нелепых, в лучшем случае, а в большинстве своем кощунственных смыслах. Но позволю себе последнюю цитату. Юрий Кузнецов редактирует Евангелие!

…Так был отпущен Варавва и предан Христос.

Бледную весть во все стороны ветер разнёс.

Первосвященник умыл свои бледные руки.

Как известно, умыл свои руки Понтий Пилат. Но, по мнению Кузнецова, омовение рук было еврейским обычаем, евангелисты ошиблись, поэтому в поэме воду на свои руки льет Каиафа. Да, у иудеев был обычай омовения рук, но… перед едой.

Заканчивая разговор о поэме «Путь Христа», все же нельзя не сказать о позиции уважаемого журнала «Наш современник». Священник Ярослав Шипов, говорил Юрию Поликарповичу и другим работникам редакции о том, что произвол над текстом книги Нового Завета может оказаться хулой на Святого Духа, которым эта Книга написана и что поэтому он не может от лица Церкви благословить публикацию поэмы. Редакция предпочла расстаться с членом редколлегии и прекрасным писателем отцом Ярославом Шиповым, но свою позицию не изменила…

«Сошествие во ад», следующая поэма Юрия Кузнецова - в ней в преисподнюю поэта вводит не Вергилий, а сам Христос, - если говорить прямо, выглядит пародией на первую часть «Божественной Комедии». Разумеется, автор поэмы этого не хотел, он соперничал с Данте, но его поражение в поединке с великим флорентийцем было предопределено. И дело не только в том, что в данном произведении, как и в поэме «Путь Христа» хватает эпизодов и кощунственных и свидетельствующих о невежестве автора в религиозных вопросах. И даже не только в том, что практика постмодернизма, характеризующегося, как уже говорилось «вольным или невольным пародированием и принижением всего святого и высокого, обесцениванием духовно значимых символов», не требует духовной дисциплины, школы мысли, которую прошел автор Божественной Комедии как христианин, как ученик крупного мыслителя и поэта Брунетто Латини. Дело в отсутствии любви.

Дух говорил, томимый страшным гнетом,

Другой рыдал, и мука их сердец

Мое чело покрыла смертным потом;

И я упал, как падает мертвец («Ад», 5 песнь).

Такое сопереживание и сострадание томящимся в аду немыслимо для Юрия Кузнецова. Он скопом помещает в ад великих. Горят в вечном огне политики и полководцы Ленин и Сталин, Корнилов и Махно, Деникин и Тухачевский. Не пощадил он и ребенка - Павлика Морозова. Обрек на вечные муки мыслителей и ученых - Кампанеллу, Декарта, Гегеля, Эйнштейна; великих деятелей мировой культуры Шекспира и Чаплина; русских классиков – Белинского, Тютчева (вместе с Денисьевой). Гоголь летает в пылающем гробу! Наказаны адом Сахаров и Солженицын… Над всеми произнес поэт беспощадный суд. Надо иметь либо весьма странное представление о загробном воздаянии, либо жестокое сердце, чтобы помещать в преисподнюю католическую святую, мученицу Жанну д’Арк. Орлеанская девственница приняла смерть на костре инквизиции. Поэту это показалось мало - он предал ее вечному огню.

«Сошествие во ад» было опубликовано за несколько месяцев до смерти поэта. Кузнецов хотел продолжать соперничество с Алигьери, но Бог судил иначе: «Рай» остался незаконченным. Церковные пастыри говорят, что Господь забирает человека в лучшие минуты. За несколько дней до кончины Юрий Кузнецов пишет «Молитву» - стихотворный пересказ легенды о трех старцах, легшей в основу известного рассказа Льва Толстого. Молитва отшельников, не знающих даже «Отче наш», у писателя звучит так: «Трое Вас, трое нас. Господи, спаси ты нас!» За нее Господь сподобил старцев даром хождения по воде «аки по суху». Заметим, что три простеца молятся о личном спасении. У Кузнецова не так:

- Ты в небесех - мы во гресех -

помилуй всех!

 Осознание греховности и христианская любовь ко всем – необычный мотив в творчестве Юрия Кузнецова. Господь дал ему испытать их перед кончиной. Хочется верить, что с этими чувствами его душа подошла к вратам небесного рая, о котором поэту не было суждено написать при жизни.