Любовь МАСЛОВСКАЯ. Потомки – великому земляку

Жизнь замечательного человека, его судьба всегда вызывают искренний интерес у его потомков. Внимание становится более пристальным, если известной личностью является, к примеру, наш земляк. Естественным становится желание узнать о нем как можно больше. Скудные сведения уже не удовлетворяют: нужна более точная и полная информация. Поэтому появление новой книги о каком-либо из наших великих земляков является знаменательным, радостным событием.

Двухсотлетний юбилей Н. В. Станкевича ознаменовался выходом двух книг, посвященных этой уникальной личности.

При финансовой поддержке департамента связи и массовых коммуникаций Воронежской области и Издательского дома «Кварта» вышла книга П. В. Анненкова «Николай Владимирович Станкевич: переписка его и биография»[1].

Н. В. Станкевич (1813-1840) не был ни революционером, ни героем войны, не был он ни крупным писателем или известным общественным или научным деятелем. Хотя у него есть несколько художественных произведений и философских статей. Но не этим измеряется его вклад в развитие отечественной культуры, который оказался весьма продуктивным. Он явился той мощной притягательной силой, которая привлекала неравнодушных молодых людей, объединенных желанием познать истину, определить идею целостного восприятия мира, единство природы и истории. Для них также были важны поиски идеала нравственно совершенной личности, ее воспитания и образования, вообще проблема просвещения России. В возникшем объединении единомышленников, куда, наряду с другими, входили Я. М. Неверов, В. Г. Белинский,  В. П. Боткин, К. С. Аксаков, О. М. Бодянский, А. В. Кольцов (во время своих приездов в Москву), М. А. Бакунин, М. Н. Катков, Н. В. Станкевич был вдохновителем, своеобразным аккумулятором идей. Не случайно в истории отечественной культуры это содружество молодых людей известно как кружок Станкевича.

Н. В. Станкевич, по мнению П. В. Анненкова, отличался «даром упорной мысли, отыскивающей истину без отдыха, и даром любви, которая все открытия мысли спешит уделить близким людям и не успокаиваться  до тех пор, пока не сообщит им ту веру в познание, ту сладость благих ощущений, какие она сама вкусила». Неудивительно, что друзья-коллеги Н. В. Станкевича так высоко о нем отзывались. И. С. Тургенев, в частности, писал, что «невозможно передать словами, какое он внушал к себе уважение, почти благоговение». К. С. Аксаков отмечал, что «Станкевич … был человек необыкновенного и глубокого ума». В. Г. Белинский утверждал, что никого не знает «выше Станкевича», этой «божественной личности», имевшей «великую, гениальную душу». Т. Н. Грановский делился в письме к Я. М. Неверову: «Никому на свете не был я так обязан. Его влияние на меня было бесконечно и благотворно». И так могли сказать многие, кто тесно общался с
Н. В. Станкевичем. Например, чрезвычайно важной, знаменательной оказалась встреча М. А. Бакунина со Станкевичем. «Она, – писал М. А. Бакунин, – составляет эпоху, решительный перелом в моей жизни. Он имел на меня влияние не только глубоким умом, благородным направлением своим, но и прекрасною, совершенно прозрачною непосредственностью всего существа своего».

Поистине Н. В. Станкевич реализовал в себе, в своей жизни и деятельности идеал человека или, по крайней мере, был чрезвычайно близок к нему.

В настоящее время, характеризующееся, скорее, отсутствием подобных личностей, очень важно познакомить читателей, прежде всего представителей молодого поколения,  с судьбой такого человека, общение с которым позволяло нравственно подняться и хоть на мгновение стать выше себя. Н. В. Станкевич, по мнению П. В. Анненкова, был образцом, к которым должна стремиться молодежь, «чтобы найти все, чего ожидает от нее общество и что таится в ней самой». Поэтому П. В. Анненков биографию этой необыкновенной личности и его переписку адресовал молодому поколению, тому, «которое еще не успело убить всей своей жизни в праздном довольстве наследственными правами, в путанице закулисных романов, в дневных и ночных размышлениях за бутылками, и тому подобных занятиях».  

Полагаем, что подобная цель не была чужда творческому коллективу, работавшему над переизданием биографии Н. В. Станкевича, написанной П. В. Анненковым. Выбор этот был не случаен.

Павел Васильевич Анненков (1813, по другим данным – 1812-1887), исследователь литературы и мемуарист, был современником Н. В. Станкевича, но с нашим земляком знаком не был. Зато с 1839 г. он близко сошелся с В. Г. Белинским, который оказал не только огромное воздействие на его дальнейшее духовное развитие, но и, конечно, заочно познакомил его с Н. В. Станкевичем. П. В. Анненков, который уже в начале творческого пути имел признаки «энциклопедически-панорамного пера» (И. С. Тургенев), видел в литературе, по его собственному признанию, «помощницу общественного образования». Этот взгляд на искусство слова обусловил как его желание написать биографию Н. В. Станкевича, так и подготовить «Материалы для биографии Пушкина». Труд о Пушкине явился первой научной биографией великого поэта в эпоху общественно-исторического безвременья (1855-1857). В 1857 г. вышла книга П. В. Анненкова «Н. В. Станкевич. Переписка и биография», в которой обстоятельно и правдиво изображается «история лица, имевшего сильное влияние на развитие просвещения и идей в обществе» (П. В. Анненков).

В настоящее время эта книга стала библиографической редкостью. В Воронежской областной универсальной научной библиотеке им. И. С. Никитина в фонде известного воронежского библиофила О. Г. Ласунского имеется единственный экземпляр, по которому и было воспроизведено указанное переиздание. Но оно не является факсимильным: открывает его статья Е. М. Таборисской «Об этой книге и ее герое», затем следуют биография Николая Владимировича Станкевича, написанная П. В. Анненковым, и переписка Станкевича (в том отборе писем, как это было в издании 1857 г.). К переписке Н. В. Станкевича предложены комментарии, выполненные М. И. Медовым. Приложения к этому большеформатному изданию содержат стихотворения Н. В. Станкевича, две его небольшие работы («Об отношении философии к искусству», «Три художника») и его небольшую повесть «Несколько мгновений из жизни графа Z^***». Книга также снабжена указателями: имен и отечественных периодических изданий, упоминаемых в переписке Н. В. Станкевича. Завершается том фотографиями с изображением мест, связанных с жизнью мыслителя. Кроме того, профессор А. Б. Ботникова выполнила переводы немецких вкраплений, встречающихся как в сочинении П. В. Анненкова, так и в переписке Н. В. Станкевича.

Вышедшая книга – нужное, интересное издание, которое, безусловно, обогатит современного читателя знаниями о родной культуре, ее истории. Но главное в ней – человек, поиски его места в жизни, развитие его личности, каждодневное преодоление себя, формирование собственных духовных  ценностей. Всего этого нельзя достигнуть без самостроительства, самовоспитания, самообразования. Не случайно о книге П. В. Анненкова высоко отозвался Л. Н. Толстой, которому идеи саморазвития были чрезвычайно близки. Проблемы, о которых писал П. В. Анненков, освещая биографию Н. В. Станкевича, вневременны, они актуальны и в XXI веке. Для современного читателя также огромное значение приобретает сама личность Николая Владимировича, его постоянное желание быть полезным людям, его манера обсуждать с друзьями трудные вопросы человеческого бытия. Без преувеличения обращение к «Переписке» и биографии Н. В. Станкевича, образно замечает Е. М. Таборисская, есть «своеобразное рукопожатие через века».

Небольшую тень при чтении книги создают имеющиеся в ней разного рода погрешности. В таком солидном издании недопустимы даже опечатки, а тем более ошибки другого рода. Однако в книге встречаются орфографические и пунктуационные ошибки. Например, слитное написание предлога иметь в виду (с. 314, 325, 328), отсутствие второй буквы к в итальянском имени Никколо (с. 329); неверное написание названия сказки в стихах «Конек-Горбунок» П. П. Ершова (с. 321) и др.; отсутствие запятой или, наоборот, ее наличие там, где она не нужна (с. 22, 315, 324 328, 329 и др.).

Имеющиеся опечатки в одних случаях ведут к курьезам, в других – к непониманию. Так, согласно данным книги, Жорж Санд прожила всего два года (1804–1806) – с. 326. А итальянскому политическому мыслителю Н. Макиавелли довелось родиться в 1869 г., а умереть в 1527 (с. 329). Нидерландскому же художнику Гансу Мемлингу пришлось умирать дважды:  на с. 324 он умер в 1494 г., а на следующей (с. 325) – его жизнь увеличилась на пять лет. Хорошо, что год рождения остался неизменным (ок. 1433). В комментариях термин ксении (шуточное, ироническое стихотворение) употреблен с одной и (с. 327), что, безусловно, его обессмысливает.  

Особенно непозволительны ошибки в антропонимах, ведь даже изменение одной буквы в фамилии или инициале ведет к непониманию, недоумению, снижает точность информации. Подобные ошибки, к сожалению, также встречаются в издании. Так, сестра невесты Н. В. Станкевича Варвара Александровна имела фамилию Дьякова, а не Дьяконова (с. 21); псевдоним О. И. Сенковского Брамбеус, а не Боамбеус (с. 321); имя Лажечникова Иван, а не, допустим, Михаил, если судить по начальной букве имени, приведенной на с. 13; инициалы же Анненкова П. В., а никак не А. П. (с. 319). Читая приведенное на с. 316 название «Пестрых сказок» В. Ф. Одоевского, изданное неким В. Безглосным, невольно задумываешься о том, те ли сказки имеются в виду, которые изданы все же В. Безгласным, или другие. Но самое большое сожаление вызывает ошибка, допущенная в псевдониме Н. В. Станкевича. Читатель, впервые открывший для себя его творчество, получит неправильную информацию, увидев, что небольшая повесть Н. В. Станкевича «Несколько мгновений из жизни графа Z^***» подписана Ф. Загич (с. 355). На с. 124 этот псевдоним имеет другой вид Ф. Зорич. На эту ошибку в свое время указывал И. Ф. Масанов в «Словаре псевдонимов». Н. В. Станкевич же под своей повестью поставил Ф. Зарич.

Книга П. В. Анненкова была издана вскоре после окончания Крымской войны (1853–1856), а не Русско-Турецкой, как ошибочно указано на с. 4. Полагаем, что важным является уточнение того факта, что Н. В. Станкевич в Воронеже обучался не в гимназии (с. 8), а частном пансионе П. К. Федорова.  Министерство, занимающееся проблемами образования, в царской России называлось министерством народного просвещения, а в советское время (после Великой Отечественной войны) – министерством просвещения. Министерства же Просвещения, как указано на с. 11 и 24, в годы жизни Н. В. Станкевича и Я. М. Неверова не существовало.

Внимательный и доброжелательный читатель, которому адресовал творческий коллектив данный фолиант, полагает, что указанные погрешности будут устранены при подготовке 2-го издания столь значимой в истории отечественной культуры книги.

Вторая книга, посвященная Н. В. Станкевичу, вышла в старейшей российской книжной серии «Жизнь замечательных людей»[2].

Первым биографом Станкевича был Н. Г. Фролов, с ним и его супругой Е. П. Фроловой Николай Владимирович познакомился в Германии, куда он выехал не только пополнить свое образование, но и вылечиться от чахотки. Однако это жизнеописание просветителя опубликовано не было. В 1857 г. вышла биография Н. В. Станкевича, написанная П. В. Анненковым. Книга Н. Карташова, став третьей биографией мыслителя, пополнила станкевичеведение, где в основном преобладают статьи белгородских и воронежских краеведов.

Первичное знакомство с книгой производит позитивное впечатление. Она хорошо издана, прекрасно иллюстрирована, названия глав (их двадцать) отражают основные вехи жизни и деятельности Н. В. Станкевича. Однако радость от чтения жизнеописания поэта, философа, просветителя омрачилась  имеющимися в нем различного рода погрешностями. Так, на с. 11 автор пишет: «Екатерина Иосифовна нежно любила своих детей. А их в семье Станкевичей, включая Николеньку, было восемь – сыновья Николай, Иосиф, Иван и Александр, дочери Надежда, Любовь, Мария и Александра». А. В. Щепкина же, младшая сестра Николая Владимировича, писала в «Воспоминаниях»: «Семья Станкевичей была многочисленна, и мне, меньшой из четырех дочерей, досталось вырастать в большом обществе трех старших сестер и пяти братьев» (Русские мемуары. Избранные страницы. (1826-1856). М., 1990. С. 383). Б. Т. Удодов в примечаниях к «Избранному» Н. В. Станкевича (Воронеж, 2008) также указывал, что у Николая «было четыре … брата (Иван, Александр, Иосиф, Владимир) и четыре сестры» (с. 297). Н. Карташов “забыл” назвать сына Владимира.

«Станкевича, – пишет далее Н. Карташов, – конечно, поразило разнообразие столицы» (с. 52). Речь идет о 1830-м годе, когда Н. В. Станкевич прибыл …нет, не в С.-Петербург, являвшийся столицей Российской империи, а в Москву для поступления в университет. Если бы автор добавил какое-либо необходимое определение к слову столица (скажем, вторая, древняя), то не допустил бы такой исторической ошибки. Точность – главное условие любой книги, а тем более той, которая адресована молодежи, возможно, старшеклассникам. К такому заключению склоняют пассажи следующего рода, которых немало в издании. Например, вот такой: «Это был Иван Тургенев, выпускник Петербургского университета и будущий автор «Рудина», «Записок охотника», «Дворянского гнезда», «Отцов и детей» и многих других произведений, читаемых и по сей день» (С. 220-221).

«Над собою университет, – пишет Н.Карташов на с. 54, –  знал только власть Сената и так называемого попечителя, назначаемого Сенатом для наблюдения за деятельностью университета». С этим утверждением трудно согласиться потому, что в 1802 г. были учреждены министерства, в том числе Министерство народного просвещения. Именно это министерство и возглавлявший его министр назначали попечителя учебного округа (почему у Н. Карташова он так называемый?). Сенат же с 1-й половины XIX в. являлся высшим судебным органом.

В этом же абзаце Н. Карташов констатирует, что «во всем учебном округе университету подчинялись все учебные заведения (курсив мой. – Л. М.) – гимназии, пансионы, воспитательные дома и детские приюты». Из перечисленных учебных заведений лишь гимназии, при которых могли быть пансионы, были подотчетны университету. В эту же систему, относящуюся к министерству народного просвещения, входили уездные и приходские училища. Воспитательные дома и детские приюты относились к особому ведомству, получившему в 1854 г. официальное наименование Ведомство императрицы Марии.

Подобные фактические “ляпы” относятся не только к истории отечественного образования, но и к другим областям российской культуры. Так, Н. Карташов пишет: «Пожалуй, со времен Александра Радищева, автора нашумевшей и запрещенной потом книги «Путешествие из Петербурга в Москву», в России не появилось такого рода обличительного произведения» (с. 124). Когда же «Путешествие из Петербурга в Москву» успело нашуметь, если «В последних числах мая 1790 г. книга, напечатанная в домашней типографии Радищева, тиражом около 650 экземпляров, начала поступать в продажу. В двадцатых числах уже началось расследование об авторе, 30 июня писатель был арестован и заключен в Петропавловскую крепость» (История русской литературы: В 4-х т. Т.1., М., 1980. С. 720). Лишь в 1858 г. А. И. Герцен предпринял в Лондоне издание крамольной книги. В России ее публикация оказалась возможной только после 1905 г. За словами «такого рода обличительного произведения» скрывается студенческая пьеса В. Г. Белинского «Дмитрий Калинин». И именно она, судя по тексту, стала второй, после «Путешествия» А. Н. Радищева, в ряду обличительных произведений. А ода «Вольность» А. С. Пушкина или его же «Деревня» не так “обличительны”, как «Дмитрий Калинин»? Кстати, эта драматическая повесть В. Г. Белинского была известна лишь небольшому кругу его друзей: впервые она была напечатана полностью лишь в 1891 г. в «Сборнике Общества любителей российской словесности на 1891 г.», часть пьесы публиковалась в «Русской старине» в 1876 г.

«Издателя «Телескопа» Надеждина, – пишет Н. Карташов, – арестовали и сослали в Сибирь, в далекий Усть-Сысольск» (с. 185). Сыктывкар, до 1930 года называвшийся Усть-Сысольском, находится на реке Вычегде, протекающей на севере Европейской России. Сибирью же называется часть азиатской территории Российской Федерации. Автор, видимо, полагает, что в Российской империи лишь Сибирь могла быть местом, куда ссылали провинившихся перед властью людей. К слову, современник Н. В. Станкевича А. И. Герцен был сослан в Вятку (ныне г. Киров).

Наверное, к книге Н. Карташова требуются комментарии, поскольку читатель не в состоянии понять многие авторские замечания. Так, высоко отзываясь о Т. Н. Грановском, автор пишет, что он «потом стал основоположником государственной исторической науки» (с. 171). Получается, что государственная историческая наука, согласно Н. Карташову, – это особая область исторического знания. Поэтому в ней не пришлось проявить свой талант и эрудицию В. Н. Татищеву, М. В. Ломоносову, Н. М. Карамзину. Возможно, автор хотел сказать, что Т. Н. Грановский, будучи специалистом по истории средних веков Западной Европы, заложил основы русской медиевистики?

Трудно согласиться и со следующими рассуждениями Н. Карташова: «Однако в столице империи она (общественная жизнь. – Л. М.) была чиновничьей, официальной, деловой. Тогда как в Первопрестольной эта жизнь, несмотря на разного рода запреты властей, текла в ином русле: там увлекались книгами, искусством, рождались идеи, глубоко разрабатывались вопросы истории, философии… Москва опережала Петербург, и опережала значительно» (с. 143). На чем основан сделанный автором вывод? Фактический материал не представлен. Современник же Н. В. Станкевича, А. И. Герцен, утверждал обратное. Он писал, что «все талантливое, появившееся в Москве, отправлялось в Петербург писать, служить, действовать».

Жизнеописание Н. В. Станкевича требует от автора не только знания отечественной истории и культуры, но и западноевропейской, так как мыслитель последний период своей жизни (1837–1840) провел за границей. Так, повествуя о жизни Н. В. Станкевича в Германии, Н. Карташов пишет: «На немецкой земле жили и творили люди, которые составляли цвет и гордость не только тогдашней германской культуры, но и общеевропейской. И среди них – Кант, Гердер, Шиллер, Гофман, Моцарт, Гегель, Новалис…» (с. 208). Несмотря на то, что в музыке В. А. Моцарта отразились идеи немецкого Просвещения и движения «Бури и натиска», он был и остается великим австрийским композитором, представителем венской классической школы. Но не только австрийцы обидятся на Н. Карташова за то, что Моцарт попал в “чужую” компанию, но даже К. Маркс может испытать это чувство. «Существует версия, – пишет Н. Карташов, – и она не беспочвенна, что Станкевич слушал лекции в Берлинском университете вместе с основоположником научного коммунизма и одним из авторов «Капитала» Карлом Марксом» (курсив мой. – Л. М.) (с. 211). Конечно, у К. Маркса и Ф. Энгельса есть несколько совместных произведений, среди которых «Немецкая идеология», «Святое семейство», знаменитый «Манифест Коммунистической партии», но у «Капитала» один автор – К. Маркс. Это его главный труд, над которым Маркс работал с середины 40-х гг. XIX в. до самой смерти (1883). 

Вот еще несколько примеров из текста книги, в которых проявилась либо рассеянность автора, либо его неосведомленность. «По просьбе Станкевича Неверов опубликовал сразу две статьи о Кольцове. Первую в журнале «Сын Отечества»… А вторую – в … «Журнале народного просвещения» (с. 155). Верное название «Журнал Министерства Народного Просвещения»; «…русское правительство охотно поощряло стремление дворянской молодежи заканчивать образование именно в Германии» (с. 208). В Российской империи, впрочем, как и в современной России, правительство именовалось российским. Приведем, вслед за Н. Карташовым, цитату из воспоминаний 
С. Т. Аксакова: «В один вечер сидели мы в ложе Большого театра; вдруг растворилась дверь, вошел Гоголь <…>. Нечего говорить, как мы были изумлены и обрадованы. Константин (Боткин. – Н. К.), едва ли не более всех понимавший значение Гоголя, забыл, где он, и громко закричал…»  (с. 103). Н. Карташов в скобках пояснил, о каком Константине идет речь. В результате уточнения получился … абсурд, поскольку Боткина звали Василий Петрович, упомянут же был Константин Аксаков, сын Сергея Тимофеевича.

Весьма своеобразно Н. Карташов трактует понятие авторские выражения. Он, в частности, пишет: «В обширной «Переписке» Станкевича часто находим знаменитые гоголевские обороты, выражения, восклицания типа: «черт возьми», «черт вас знает»…» (с. 102). Что же в указанных устойчивых словосочетаниях особенного, чтобы считать их авторскими, гоголевскими? Разве до Н. В. Гоголя они не употреблялись в речи почти каждого носителя русского языка?

Не чувствуется в книге о Н. В. Станкевиче авторского уважения к слову, к факту, к великой русской литературе. Так, Н. Карташов, пересказывая содержание письма Н. В. Станкевича к родителям и дяде (В. И., Е. И. и Н. И. Станкевичам; 10.10.1837, Карлсбад), пишет: «Получив известие о благополучном прибытии Станкевича в Карлсбад, оба приятеля (Неверов и Грановский. – Л. М.) на радостях пустились, по выражению Станкевича, в пляс, как гоголевский майор Королев» (с. 206). Из первых уст (письмо Н. В. Станкевича) это звучит так: «Третьего дня я обрадовался ужасно письму Неверова из Берлина: узнавши из моего, что я намерен зимовать в Берлине, он, как гоголевский майор Ковалев, пустился выплясывать с Грановским pas de dues». Для Н. Карташова разницы никакой нет: что майор Королев, что майор Ковалев. Читатели, имеющие общее среднее образование, помнят, что каждый день по Невскому проспекту прохаживается не кто иной, как гоголевский майор Ковалев (герой повести «Нос»).

Стилистические погрешности (скорее, это ошибки) также не пришлось долго разыскивать. Вот некоторые примеры. «Словесники – обычно сразу два курса, человек сто – слушали лекции в большой аудитории … Станкевич среди них – представитель сыновей дворян, разночинцев, мещан…» (с. 58). Трудно вообразить, как один человек стал представителем сразу всех сословий. «Первый год учебы в университете стал для Станкевича периодом, пока еще только предшествовавшим поре его зрелости» (с. 65). А у других людей начало обучения в вузе разве не является периодом, предшествующим зрелости? Зачем автору нужны были лишние слова «пока еще только»? «Вынужденно затянувшийся учебный процесс также позволил ему (Станкевичу. –
Л. М.) расширить товарищеский круг и еще сильнее породниться духом со старыми друзьями» (с. 120) (курсив мой. – Л. М.). «Знакомясь с культурой и бытом страны (Италии. – Л.М.), Станкевич и Тургенев одновременно развивали свои взгляды на искусство» (с. 242).

Видимо, Н. Карташову неизвестно, что слова в русском языке стилистически маркированы, и употреблять в одном словосочетании слова разной стилистической окраски недопустимо. Незнание стилистики русского языка привело к следующей фразе: «Берлинский университет являлся средоточием разработки и преподавания гегелевской философии, это-то и привлекало дворянский молодняк…» (с. 208). Слово молодняк согласно «Словарю русского языка» под редакцией А. П. Евгеньевой имеет три значения; его используют, когда говорят о молодых животных, птицах; поросль молодого леса также можно назвать этим словом. Но когда это слово употребляется для обозначения молодежи, его стилистическая окраска резко меняется. В словаре оно снабжено пометой просторечное. Назвать дворянскую молодежь молодняком немногие отважатся. Возможно, это слово допустимо в комедии или в анекдоте, но не в серьезной книге.

В произведении Н. Карташова есть фразы, которые украсят собой рубрику «Нарочно не придумаешь». Например, такие: «Это про них (русских студентов в Берлине. – Л. М.) еще при жизни написал Пушкин: Он из Германии туманной / Привез учености плоды…» (с. 220). Н. Карташов полагает, что А. С. Пушкин мог писать и после жизни, т.е. будучи мертвым. «В объемном эпистолярном наследии Станкевича сохранились практически все его письма и записки к своему другу. Именно они служат лишним доказательством их духовного братства» (с. 69). Возможно, это действительно лишнее доказательство? Может быть, в данном контексте доказательно должно быть настоящим, истинным, важным, наконец? Поэта И. П. Клюшникова, по мнению Н. Карташова, «ученая кафедра не прельщала» (с. 76). Автор, видимо, имел в виду словосочетание «ученая карьера».

Вот еще пример, свидетельствующий о том, как важно знать язык, иметь развитое чувство слова. Это необходимо хотя бы для того, чтобы различать паронимы: «Сам Станкевич отмечал выдающийся ум, тонкий вкус, женственное обаяние Фроловой» (с. 216). Е. П. Фролова, разумеется, обладала женским обаянием.

Нельзя обойти молчанием еще одну красноречивую фразу,  имеющуюся в книге: «Находясь за границей, он (Станкевич. – Л. М.) подробно знакомился с европейскими памятниками архитектуры и зодчества, посещал картинные галереи…» (с.146).

Чем, по мнению Н. Карташова, различаются памятники архитектуры от памятников зодчества? Полагаем, лишь только тем, что одно слово латинское (архитектура), а другое – древнерусское. Семантика же их тождественна, эти слова можно назвать абсолютными синонимами.

Но незнание значений слов меркнет в этом абзаце перед неправильно понятым Н. Карташовым смыслом зарисовки Н. В. Станкевича «Три художника». По мнению автора книги, увлечение живописью сподвигло Станкевича написать рассказ «Три художника» (с. 146). Однако только ли увлечение живописью мотивировало просветителя на создание этого небольшого произведения? И только ли о живописцах говорит автор в рассказе?

Н. В. Станкевич ощущал бóльшую силу воздействия музыки и искусства слова на человека, чем живописи. Словом художник он называл творца, а не только живописца. «Три художника» – это зарисовка о трех видах искусства: музыке, живописи, слове.

Видимо, Н. Карташов, торопясь выпустить книгу к юбилею Н. В. Станкевича, легкомысленно отнесся к этому многотрудному и ответственному делу, требующему от автора колоссальной эрудиции, лингвистических знаний, стилистического чутья. Недостаточной также оказалась и помощь редактора А. П. Житнухина. Очень жаль, что непрофессионализм, порождаемый невежеством, становится распространяемым явлением в нашей жизни и проникает в сферу отечественной духовной культуры.