Татьяна ШАБАЕВА. Где поплачешь, там и поржёшь
Первое Российское литературное собрание стало не только темой конкретных профессиональных разговоров, но и поводом для феноменального, какого-то уже физиологического лицемерия, которое частью творческого сообщества воспринимается так же естественно, как нечистый воздух мегаполиса.
Организация собрания не относится напрямую к теме этой статьи, но стоит о ней упомянуть: бытовые мелочи настраивают людей на определённый лад. 21 ноября перед входом в Российский Университет Дружбы Народов одновременно теснились доктора наук и переводчики, литераторы и педагоги, журналисты, люди, пришедшие на совсем другое событие (конференцию Роскосмоса), а также сотрудники и студенты РУДН. Последние, лишь оказавшись у самого зарешёченного рамками входа, с удивлением выясняли, что для них рамка отдельная, всё это время стоявшая почти без работы. Журналисты тоже, выстояв очередь, узнавали, что их пускают только в особой рамке. Наконец и приглашённые, выстояв, делали открытие, что поток входящих распределяется по алфавиту. Вошедшие устремлялись на регистрацию и там (снова выстояв очередь) нередко выясняли, что бейджи для них не готовы. Людей без бейджей охрана отказывалась пропускать на обед. В столовой играл прекрасный Чайковский. Но так громко, что собеседникам за одним столом было трудно расслышать друг друга. Этот отвратительный обычай московских кофеен перекочевал и в интеллектуальное собрание, куда многие прибыли говорить и слушать.
Уже на секциях было ясно, что пришедшие либо понимают необходимость участия государства в организации и поощрении творческого процесса и открыто поддерживают его – либо понимают то же самое, но хотят выразить это максимально изящно. Это различие прослеживается между, к примеру, Капитолиной Кокшенёвой не без грусти отметившей: «Сначала интеллигенция сказала государству: уходи – а потом те же самые люди говорили: где же ты, государство?», и Ириной Барметовой, сказавшей: «Мы ни у кого не просим и ни с чем не соглашаемся. Мы предлагаем. Если будет создаваться фонд – он не будет только государственный. Я на это надеюсь». Игорь Шайтанов слегка поиронизировал по поводу отсутствия Дмитрия Быкова, заявившего, что не идёт «на встречу с Путиным», потому что не хочет просить денег, а просто поговорить о жизни пошёл бы, – но суть этой отговорки сводится даже не к мечте Булгакова о сталинском звонке, а к тому, что изящнее всего просить без свидетелей.
Потому что для желающих подискутировать на собственно-литературные и общественные темы форум предоставлял массу возможностей. Например, Владимир Березин в своём выступлении затронул больной вопрос: может ли скандал быть способом продвижения? Футуристы некогда намечали дать пощёчину общественному вкусу. Но какая реакция может быть у общественного вкуса, и может ли он ответить? Кто хотел не просить, а высказаться – мог высказаться. Беда в том, что в России, при всём богатстве личностного самовыражения, нет споров, мало живого, лицом к лицу обсуждения творческих проблем, когда каждый – профессионал, и каждый отвечает за свои слова. Обсуждение в кругу друзей или в уютном электронном загончике – есть. Встречи с читателями, которым писатель вещает о замыслах и достижениях, – есть. А вот проблемная беседа – разве что в рафинированном телевизионном формате.
Многолюдная секция перевода и продвижения русского языка представляла собою образчик беспомощности. С одной стороны, все присутствовавшие соглашались, что Россия должна преследовать цель укрепить позиции русского языка, сделать его лингва франка для постсоветского пространства. С другой стороны, для достижения этой цели предлагалось всячески увеличить объём и финансирование переводов на русский с национальных языков – от молдавского до якутского. Знаю немало людей, полюбивших Россию и выучивших русский язык, познакомившись с русской литературой. Практику весьма активной поддержки переводов со своего языка осуществляет даже скромная Финляндия. Но как перевод не с русского языка, а на русский может укрепить позиции русского языка в мире – тайна сия велика есть. Тем не менее, это был самый часто названный повод для ожидания денег от государства, и потому особенно странно было слушать выступление преподавателя РУДН Улданай Бахтикиреевой, которая посчитала нужным иронически заявить: «Я говорю по-русски лучше некоторых русских (отметим: разве это так удивительно для профессора кафедры русского языка?), но не надо награждать меня русскостью!» Пушкин когда-то сказал о Фонвизине: «Он из перерусских русский». Сегодня его за это могли бы попросту высмеять.
Так, последовал шквал резких отповедей и смешков в адрес Дмитрия Достоевского, сказавшего, что каторга послужила творческому становлению его великого предка. Но позвольте: да, его выступление было не вполне уместным, неряшливо сформулированным, но ведь оно не было неправдивым. Достоевский действительно считал каторгу местом, где свершился с ним очень важный духовный переворот. Нравится нам это сегодня или нет. Последовавшие в ответ слова Солженицыной о том, будто нынешняя тюрьма превосходит в жестокости и царскую каторгу, и лагеря, о которых писал её муж, кажутся более сомнительными, но все уничижительные слова были оставлены для Достоевского – вдобавок вспомнили, что Дмитрий Андреевич был раньше вагоновожатым (а вот что Достоевский в двадцатом веке почётом у нас не пользовался и потомки его были бесконечно далеки от номенклатуры – не вспомнили); дошло даже до совсем уж мелочных укусов: слова «потомок Достоевского» негодующие заключали в совершенно неоправданные кавычки.
На этом фоне фантасмагорией выглядят насмешки высокообразованной и свободолюбивой публики над поэтом Дементьевым, который осмелился на таком рафинированном собрании прочесть стихи о любви к родине. Помнит ли ещё народ, как однажды в новогоднюю ночь Россию на фоне кремлёвских башен поздравили с тем, что она «молодая страна, ей всего двадцать лет»? Так вот: стихотворение Андрея Дементьева было прямым ответом на это «поздравление» - о чём он и заявил перед прочтением. Это было ироническое стихотворение о манкуртах, не помнящих родной истории, прочитанное перед президентом. Казалось бы: акт гражданственный и довольно смелый. Но нет, всё, чего удостоился поэт, - ёрничанье и зубоскальство. Не найдя в нём «вагоновожатого», ему припомнили, наоборот, многолетнее литературное благополучие, а издатель Олег Зоберн только и заметил, что цвет дементьевского костюма.
А между тем, к примеру, директор издательства «Эксмо» Олег Новиков не отважился (забыл? не захотел?) сказать Владимиру Путину то, что было запланировано секцией книгоиздания. Предлагалось посоветовать президенту адресно спрашивать губернаторов, сколько у каждого из них книжных магазинов в регионе (то, что сейчас их мало, известно, увы, слишком хорошо). Новиков, однако, ограничился общими пожеланиями, на что президент ответил: книжные магазины – такой же бизнес, как и прочие. Вместо налоговых послаблений Путин предложил прибавлять к книжным магазинам клубную составляющую. Поглядев на то, как российские литераторы любят веселиться, начинаешь думать, что в этом есть смысл.
