Шесть лет по дороге к отчаянью
Беседуют Николай Дорошенко и Татьяна Глушкова
Н.Д. Татьяна Михайловна, когда я читаю беседы на политические и прочие серьёзные темы, то у меня всегда складывается впечатление, что участники этих бесед в поисках истины используют свои научные знания, привлекают логику, но не собственные чисто человеческие мотивы. И вот я хочу для начала произнести несколько необычный монолог.
Знаете, я всего лишь через шесть лет после войны появился на свет, да ещё в крестьянской семье. Но своё без преувеличений трудовое детство всегда вспоминал как самую счастливую пору, потому что жил в родительском доме, со всех сторон был этим защищен. В шестнадцать лет я уехал из дома, чтобы многое повидать и стать писателем. И хлебнул всего - пьяных рабочих общаг, одиночества, разочарований, беспомощной правоты… Но всё познаётся в сравнении. Всё же тогда я знал, что не пропаду, что живу я в своём государстве, как в своём доме. А сейчас, имея профессию, семью, крышу над головой, я себя уверенным в завтрашнем дне не чувствую. Собственное государство стало для меня той чужбиной, где я уже не имею права оставаться самим собой, иметь личные интересы. Да, раньше нельзя было публично ругать главу правительства, но можно было стать выше этого главы – стать Рубцовым, Вампиловым, Шукшиным, Беловым… И ведь был у государства тот механизм, который помогал алтайскому или вологодскому юноше реализовать свой талант. А кому теперь нужны молодые писатели и литература вообще? Даже роман о проститутках сможет сегодня стать конкурентноспособным лишь в том случае, если он написан автором, стоящим в своём нравственном развитии на одно уровне с несчастными героинями. И не приведи Бог вступить, как Солженицын, в конфликт с господствующими политическими доктринами. Независимые издания, такие, как «Наш современник» и «Молодая гвардия», могут не выдержать конкуренции с официальной, то есть демократическое печатью, которая получает поддержку со стороны правительства, и со стороны обслуживаемых ею миллионеров. И что: думаете, на Западе вас издадут? Нет, Солженицына у нас уже не будет, потому что мир становится беспощадно единообразным. И вот этого единообразия я боюсь больше всего. Мы ещё не понимаем до конца, сколь примитивной будет наша жизнь. Пожалуй, даже перевертышей Коротичей уже не будет, ио они, не встречая нашего сопротивления, станут рядовыми «героями» унисона… Это сегодня ещё слышен голос Михаила Лобанова, Эдуарда Скобелева, Игоря Шафаревича и других независимых мыслителей. Прежняя система вольно или невольно позволила им приобрести необходимую известность, а для ново системы они попросту нерентабельны, и продолжения этого достойного списка именами более молодых людей попросту не будет.
И ведь деться от всего этого некуда! У меня уже нет даже облаков. На облака смотрю и вижу, как плывёт по небу моя тревога. И в кронах деревьев шелестит мой страх.
Те, кто не книги пишет, а машины делает, скоро смогут меня понять. У них ведь всё ещё грубее будет выглядеть, поскольку для них запланирована обыкновенная безработица.
Мне скажут, это монолог слабого, неприспособленного к настоящей жизни человека. а может быть, я не хочу быть сильным по-волчьи! Может быть, я хочу ощущать себя человеком?
Короче говоря, я только теперь понял, что значит жить в крепком государстве, быть его частью. Не нравится тебе оно, - даже твою ненависть к нему купит за большие гонорары радиостанции «Свобода», а уж если ты, как Белов, ни от кого не хочешь зависеть, то никто тебе в этом желании всерьёз не помешает…
Я, когда перестройка только начиналась, так и реши для себя: вот возникнут демократические процессы в компартии, снизу поднимается свежая волна, смоет махровых аппаратчиков, появятся и другие партии, станут они между собой спорить, как лучше обустроить страну, как дать народу волю на предприятиях, на земле. Но что мы голову потеряем, развалим всё, пойдём побираться по миру, станем распродавать страну по дешёвке – того я предположить не мог…
Т.Г. Да, действительность превзошла все, даже и самые худшие ожидания.
Однако что до последних ваших слов – о распродаже страны, о том, что «мы» голову потеряли и развалили «всё», - я избежала бы этого, столь принятого ныне, привычного и непременного «МЫ». Это «мы» неспроста настойчиво прошивает политические речи с высоких трибун, газетную и журнальную публицистику: ведь оно чохом виноватит всех. Всех нас. Получается, что виновны в преступлениях не те, кто действительно, непосредственно и непреложно виновны, ибо полномочны насчет всяких преступных действий и «инициатив», а все мы. Словно бы это нашу, всеобщую, всенародную волю выражают наделенные чрезвычайными полномочиями разрушители… А, иными словами, выходит, что виноватых – нет. Нет, Николай Иванович, в большом ряде случаев я считаю себя вправе говорить не «МЫ» (включая сюда нас вами), а «ОНИ». Они распродают, они развалили… Вовсе не спрашивая у нас, у народа, о наших чаяниях. НЕ стыдясь ни предков, ни потомков… «МЫ», то ест массы, виновны разве что в доверчивости к глашатаям перестройки, злоумышленникам и авантюристам, посулившим стране возрождение… Об этой святой и трагической доверчивости нашего народа, позволившего увлечь себя демагогическими обещаниями в начале перестройки, я довольно подробно писала в статье «Хищная власть меньшинства», опубликованной в апрельском номере «Нашего современника». Но даже если иметь в виду эту чрезмерную доверчивость, то и тут всеобъемлющее «МЫ» оказывается слишком огульным… Да, я помню массовое воодушевление идеей обновления и КПСС, и страны в целом. Когда «обновление» понималось людьми не в произвольном: как улучшение или возрождение… Но всё-таки и тогда, в 1985-86 годах, это «МЫ» (ликовавших, приветствовавших, обольщённых) не было поголовно-всеобщим. Я имею в виду вовсе не слой своекорыстных приверженцев застоя – я имею в виду просто не потерявших голову. А такие были… В самом деле, разве не настораживали или не способны были насторожить уже самые первые лозунги «перестройки»? как, кстати, и само это слово, словечко, которое, между прочим, если перевести его на язык древних эллинов, звучит знаменательно: КАТАСТРОФА. Что же до первых лозунгов «нового мышления», которое является на деле попросту перевернутым старым, - разве не настораживала, например, «мысль» о «приоритете общечеловеческих ценностей над классовыми»? Причем «узкоклассовыми» («узко»!) объявлялись ценности самых многочисленных, созидательно трудящихся классов – рабочих, крестьян…
Теперь-то уж многим ясно, что демагогические «общечеловеческие» ценности полностью сводятся к «золотому тельцу». Как ясно и то, что спущенная сверху «перестройка» вопреки простодушным мечтаниям обманутого народа предполагала именно катастрофу на шестой части земного шара. Всестороннюю катастрофу, в орбиту которой должен был попасть и зарубежный славянский мир, и Восточная Европа в целом…
Ну а «МЫ» - это широко-множественное слово-понятие – я употребляла бы лишь имея в виду массовость нынешнего страдания, массовые бедствия и чувство обреченности. Да, «МЫ» - применительно к нашей стране – это те (огромное большинство!), кто назван может быть не вершителями, но жертвами перестройки. А распродают родину, проливают кровь наших братских народов, развалили страну – ОНИ. То хищное меньшинство, что обладает реальными рычагами власти, превращаемой при нужде, - то есть для нужд разрушения, - хоть бы и в безвластие! Все мы знаем, что и обнаружившаяся вдруг, в одночасье (в пору Сумгаита), «слабость центра» была притворной, нарочитою слабостью. Право на которую могла лишь воистину неограниченная власть. Получившая «чрезвычайные полномочия» - в том числе и в на преступную слабость!..
Н.Д. Да, это так. Невольно вспоминаешь: и татарское иго не раздавило Русь; и Наполеон не сокрушил нашу державу… Даже из революции и гражданской войны мы вышли всё-таки, не рассыпавшись на осколки. И Гитлер не сумел разбудить до опасного предела сепаратизма нашей стране, хотя и надеялся на это, ставил именно эту цель… А сегодня мы растерянно, зачарованно, как бы даже остолбенело наблюдаем картину разрушения нашего государства, которое создавалось тысячи лет и не позднее конца XVШ века выросло в мировую державу… Принято проводить аналогию между сегодняшним днём и Смутным временем – эпохой великой разрухой. Что это было? Коллективное безумие? Массовый добровольный путь к бездне?.. Вы согласны с бытующим определением перестройки как Смутного времени? Точное ли это определение? Как Вы охарактеризовали бы Смуту?
Т.Г. Да, совсем не случайно в массовой памяти всплыл этот термин, этот образ, лучше сказать, - «смутное время». Кстати, он всплывает не впервые в ХХ веке: точно так еже пытались определить происходящее многие русские люди в 1917-1918 годах, в ходе гражданской войны, вспыхнувшей после низвержения «старой России»…
Вообще говоря, «смутное время» заведомо имеет границы: это время переходное, похожее на «черновик». Истории, если бы только История имела черновики… Во всяком случае оно, в ощущении людей, похоже не столько на явь, сколько на сон. Дурной сон, страшный сон. И ведь многие нынче, словно вдруг окунувшись в фантастический мир, «не верят своим глазам». И так и говорят – что не наяву как будто те события, что катятся с каждым днём, не давая простора, не оставляя времени ни всерьез воспринять их, ни обдумать, ни привыкнуть… «Смятенные люди смутного времени» - запомнился мне один из газетных заголовков… Однако следует учесть весь трагизм всякой подобной – переходной к чему-то – «смутной» эпохи.
Скажем прямо, что это – очень грозное время. Ибо в ходе его неизвестно, окажется оно «предпоследними временами», о каких повествуют древнейшие писания, или оно – полное испытаний преддверье к очищающей новой эпохе, к «тесным вратам спасенья», так сказать. И даже: трагическая, напряжённая эта неизвестность является, пожалуй, единственно оптимистической чертою смутного времени. Ведь неизвестность допускает надежду…
Итак, смутное время – это время распада, разлада, разрыва всех исторических связей. Это время «междуцарствия», безвластия, узурпаторства, Хаоса, замешенного на братской крови. Это время анархии… «Распалась связь времен», то есть распался, утрачен самый смысл жизни, - можно, как Шекспир в «Гамлете», сказать о смутном времени. Я думаю, мы переживаем сейчас вполне смутное время, время сбивающего с ног шквала, а также душного и ледяного «мусорного ветра»… Политические признаки новой Смуты налицо. «Утром страшно развернуть лист газетный…» - вспоминается мне стихотворная строка И. Бунина. Но я отметила бы сейчас не политический, не экономический даже признак, а самый, может быть, страшный – признак моральный. Смутное время непременно характеризуется таким тяжким явлением, как массовое ренегатство, или, по-русски, предательство, измена… То есть крайнее разложение личности, позорная утрата достоинства, чести, самоуважения. Отказ от внутреннего суда совести. Отказ от духовного измерения – в приложении к себе, человеку… Смутное время - это время тьмы. Духовной тьмы. Когда хаос, неправда, нечистый дух агрессивного самоутверждения, вирус разрушительности поселяются в самого человека. И человек в лучшем случае – мечется. Но чаще всего – мародёрствует. Словно бы полагая, что поскольку будущего – нет (так затянут, обложен горизонт в смутное время!), то воистину все позволено на содрогающейся земле…
Н.Д. А может быть, ренегатство, предательство, моральное разложение – это та лошадь на которой смута въехала в нашу страну, а не результат смуты?
Вот, смотрите, Д. Гранин написал о предателе – генетике Тимофееве-Рессовском – восторженный роман и многие сделали вид, что в цивилизованном обществе на это не надо обращать внимания. И тут же на нас – въяве, в нашей жизни, а не на страницах книги – обрушилась лавина предательства, нравственного релятивизма, вседозволенности. Одни и те же люди воспевали этот позорный роман – и судили, а по сути, казнили Осташвили и помогали Гамсахурдиа создавать жутковатую «Грузию для грузин»…
Т.Г. Есть большой соблазн сказать попросту о закономерности, неизбежности происходящего нынче – с непреложностью «закодированного» в недавнем, вчерашнем дне. И многие так и рассуждают… Это вроде бы вполне правдоподобно, убедительно. К тому ж, нас обычно и учили строгой исторической детерминированности событий, внушали нам жесткость причинно-следственных связей. Это, как известно, предполагалось марксистским, материалистическим взглядом на историю…
Но что-то противится во мне такому прямолинейному, однозначному толкованию. Такой прямолинейно-роковой заданности вещей… Подобное толкование, пожалуй, слишком удобно! Ведь отсылка ко вчерашнему дню как к единственному источнику нынешних бедствий снимает вину и ответственность с дня сегодняшнего, представляет его простым производным прошлого – в частности, недавнего прошлого… Но история всё-таки не механистична. Как не механистически развивается и жизнь души, особенно когда мы говорим о состоянии общества в целом, о моральном состоянии тысяч, сотен тысяч, пожалуй, и миллионов людей. Я не верю в неотвратимое разворачивание худших потенций в столь многих – очень все-таки разнообразных! – душах. При всех правах «исторической обусловленности» это было бы, кажется, упрощением, да и заведомым очернением самого рода людского! При всех правах «исторической неизбежности» я верю и в культивируемый фермент разложения. Культивируемый определенным слоем общества, верхним, управленческим, и «культурным» слоем, куда, несомненно, относится и немалая часть современной интеллигенции… Тем, например, «образованным» слоем, что поднял на щит роман Гранина «Зубр» с его пафосом аморализма или, скажем, обеляет власовцев.
Да, несовершенны многие тенденции нашего прошлого – семи, столь поносимых ныне, десятилетий. (Многие, но, конечно, отнюдь не все!) Но я совсем не уверена в естественности стремительного злокачественного роста именно худших из них. Тут несомненно, в годы перестройки, имело место сознательное поощрение, укоренное взращивание общественных пороков; под видом свободы, «права на свободу» или «прав человека» - разнуздывание тёмных, низменных интересов и побуждений; народу, нашим соотечественникам вкушался одновременно и комплекс неполноценности, и «право» на безоглядный индивидуальный эгоистический «реванш» - за счет государства, за счет общества в целом. Это культивирование зла, эта черная пропаганда шла – и идет – как через средства массовой информации, так и через новейшее законодательство разрушительных Верховных Советов, безответственных Съездов народных депутатов, которые буквально на глазах отступали от своих созидательно-государственных задач. То есть, при все сознании прошлых грехов, «доперестроечных», печальных тенденций в нашем обществе, которые так соблазнительно – а иным прямо выгодно – представить непобедимо причиной нынешней Смуты, я хочу указать на явный момент искусственности чрезмерных сегодняшних бед. На их очевидную в последние годы целенаправленную организованность с привлечением мощных катализаторов общественного кризиса – как экономического, политического, так и морального. А иными словами – я бы не абсолютизировала самочинность хода современной истории, ибо налицо также и подталкивание событий, сталкивание исторического нашего движения на опасную, заболоченную, окутанную миазмами тропу. Такое подталкивание вполне под силу верхушечно-управленческую, и интеллектуально-культурному слою (в специфическом понимании бездуховной современной «культуры»). И все мы свидетели той жестокой деятельности, выдаваемой за неотвратимо-исторический, якобы безальтернативный процесс.
А чтобы до конца прояснить соотношение органичного и нарочито привнесенного, природного и рукотворного в состоянии общества, людских душ, в нынешнем ходе событий, привлеку такую аналогию. Это объективная истина – что люди смертны, что они подвержен болезням, как, впрочем, наделены – самою природой и средствами защиты от болезнетворных веяний. Сегодня, однако, человеческая смертность повышена за счет СПИДа, и прогнозы в связи с ним, как известно, устрашающие. СПИД ведь означает разрушение самой иммунной системы человека… Нас пугают последствиями этого в мировом масштабе таких последствий. Но при этом «скромно» не напоминают о том, что было признано, засвидетельствовано при первоначальном появлении этой губительной болезни. А именно: что вирус СПИДа – это искусственный вирус. То есть специально, лабораторно выведенный, выпестованный, выращенный, а затем распространенный по миру для массового вымирания людей… Вот вам и «объективная» природою заданная смертность человека!
Примерно такие же факты имеют место и в общественной (не в одной лишь физической) жизни. И когда думаешь о нашем экономическом, политическом (внешнеполитическом, в частности!), морально-психологическом состоянии сегодня, - невольно просматриваешь здесь как момент объективной исторической обусловленности, так и не менее внятный момент диверсионности, энергичной злой рукотворности…
Н.Д. То есть вы не верите полную и строгую безвариантность истории? Не придерживаетесь фаталистического взгляда на нее – в, в частности, на случившееся в нашей стране в последние годы?
Т.Г. Именно.
Н.Д. Значит ли это, что можно говорить о заговоре политически наиболее активных или государственно наиболее полномочных сил, которые были заинтересованы как раз в разрушительном варианте из всех возможных путей и вариантов нашего «послебрежневского» бытия?
Т.Г. Что до мысли о заговоре против нашего будущего, - слишком известно, что фактами заговоров, хитроумных злокозненных сговоров спокон века богата мировая история. И, конечно же, нет никаких оснований полагать, что это средство в реальных международных отношениях, этот фактор во внутренней жизни государства может быть принципиально упразднен. Разве ч то антинародный антигосударственный заговор не всегда следует представлять себе в той простой, осязаемой форме, как изображается то, например, в жестко-сюжетных криминальных романах с четко означенным, так сказать, «приютом разбойников», на который возможна, стало быть, полицейская облава.
Я бы толковала политический, экономический, антинациональный заговор в современном, густо прошитом коммуникациями мире также и как гибко, порой и вовсе незримо координированную систему, которая учитывает, «стягивает» для своих целей интересы разнообразных групп, сил, лиц, зачастую и не ведающих о своей «мягкой», вроде и недисциплинарной подчиненности некоему глобальному плану, стороннему замыслу… То есть заговор – это также и некий учет и использование интересов, вольно, но и невольно вписанных, вписываемых в общую систему разрушения, дирижеры которой невидимы, а периферийные служители которой могут вовсе не ведать о своей структурной роли… Таким образом, речь тут о сочетании сознательных и бессознательных воль, скрытой активности и беспечной пассивности. Речь о сложной и во многом как будто свободной или «нечаянной» организации, а верней – незаметной организованности ради глубоко продуманной, но неафишированной разрушительной цели… Если иметь в виду многих «периферийных» или нечаянных работников широкого дела разрушения, которые оказываются на службе его не в силу сознательной воли, то злоумышленный заговор и рядом лишен единого «пароля», строгих «заговорщицких» черт. И все же, даже избегая этого сакраментального слова, приходится говорить о плане – плане разрушения: слишком уж последователен наблюдаемый нами процесс, чтобы быть непроизвольным, природным, сугубо органичным!
Н.Д. Но каковы бы ни были причины того, что все у нас нынче перевернулось вверх ногами, зло получило имя добра и увенчивается высшими международными наградами; как бы ни выясняли мы причины и следствия, которые, и правда, в сознании многих часто меняются местами, - мы с вами констатируем большую степень общественного разложения, которое, к сожалению, оказалось итогом послебрежневской, послезастойной свободы. Демократических свобод, начисто сметающих какую-либо с людьми в наши дни. То есть попробуем конкретней измерить ту бездну, в которую катятся человеческие души. Ибо как может быть спасена страна, когда разрушается человек?
Т.Г. Беспредельное «раскрепощение» человека, чем нередко теперь у нас хвастают, противопоставляя его внешне свободы положению в прежние десятилетия, - то ведь тот же плен. Когда безвозбранно-свободно – раскрепощаются все низменнее инстинкты, слепые эгоистические страсти…
Почему я сказала о крайнем разложении? Потому что предательство, измену, корыстное отступничество, перебежчество, скандальное площадное попрание вчерашнего своего символа веры, измену естественному долгу верности и лихорадочное поклонение всему, что – вчера еще – сжигали, у нас горделиво называют прозрением.
Я имею в виду отступничество от огромного рода ценностей. Не только о советской морали, но вместе с тем и от глубоко традиционной, народной… Когда проповедуется с телеэкрана, с газетных страниц циничный культ денег, словно живём в каком-то диком краю, где люди теряют человеческий облик в алчной погоне за наживой, которая преподносится как высшее призвание, священное назначение человека… Я имею в виду измену множества граждан своему государственно-патриотическому долгу. Долгу сбережения, безусловной защиты той – великой – страны, которая досталась им от предков, созданная многовековым подвигом труда, творчества, осмысленной, благородной жертвенности…
«Нам должно помнить, что наше государство есть дело не просто национального эгоизма, а мировой долг. Мы занимаем пост, необходимый для всех», - писал о миссии русских наш философ Лев Тихомиров. И не так давно эта мысль была абсолютно понятна всем. До эпохи отступничества, о которой я говорю…
Наконец, я имею в виду измену коммунистов – своей партии и самой социалистической идеологии, кризис которой в нашей стране ясен им был задолго до так называемой перестройки, но покидают они свою партию, «разрывают» с нею, дружно оплевывая все заветы, - споро и в одночасье – именно сегодня, когда партбилет утратил значение «заборной книжки» (как его называли порой в народе), то есть удостоверения на право льгот, возвышения, выгоды…
Я имею в виду беззастенчивое отступничество множества народных депутатов от своих предвыборных обязательств-программ…
Впрочем, Отступник набирает силу, влияние во всех без исключения областях жизни. И не только на светских уровнях ее, в светских структурах и идеологии… Так, помалкивает «большая пресса» о современной трагедии Русского Православия, о том, что нынешнее «возрождение» Православной Церкви в стране имеет реальной ценой весьма широкое духовное отступничество – разъедание ее изнутри экуменизмом. Что священник-экуменист теснит в наших храмах православного пастыря, верного святоотеческим заветам, самобытному духу и древней традиции православной веры. И даже высокие иерархи, отступившись от интересов отечественной Церкви, бодро хлопочут подчас об «осуществлении экуменических программ» - о подчинении Православной Церкви и Риму, и даже иудаистическому Иерусалиму…
Н.Д. Газета «Московский литератор» писала об этом – может быть, самом разительном отступничестве, еще мало осознанном в обществе, часто – потаенном, но действительно нарастающем…
Т.Г. Я помню об этом. Но едва ли не был голос вопиющего в пустыне. Ибо – Смутное время!.. И дошло уже до того, о чем сообщает столь же малотиражный выпуск газеты «Родные просторы» (1991, № %), когда от имени Христианского патриотического союза призывает осудить «иудейское богослужение в Московском Кремле, имевшее место 19 января с.г., после проведения международной конференции по охране природы, открытой М.С. Горбачевым. Привлечь к ответственности лиц, допустивших это богослужение в сердце Русской святыни, которое явилось осквернением и превращением в синагогу иудейскую… Московского Кремля…»
Н.Д. Это и впрямь уж триумф, апофеоз отступничества, предательства всей русской истории, сокровеннейших национальных святынь – под «незримой» эгидой самого главы государства!..
Т.Г. Я думаю, не будет ошибкою подытожить, что ренегат – это вообще герой нашего времени. Смутного времени… Обратите внимание: только отступники, перебежчики, по сути, стоят сегодня у власти.
И сдается даже: чем больше стаж их прежнего служения – прежним богам, ем больше шансов у них стать апостолами новой политической веры – демократии… Я думаю, один из верховных образчиков «героя нашего времени», яркий типаж эпохи Смуты – Ельцин. Плоть от плоти партократии, всю жизнь проживший век коммунистический феодал – областного, а затем и столичного масштаба, еще столь недавно просивши политической реабилитации как коммунист, он превратился сегодня в ярого гонителя коммунистов! Вместе с тем возвышение и популярность этой фигуры – не случайны. Это воистину, безо всяких кавычек, ГЕРОЙ НАШЕГО ВРЕМЕНИ. Показатель морального духа нашей эпохи (да и ее интеллектуального градуса)… Во всяком случае весьма знаменательно, что в роли «могильщика коммунизма». «прокурора» над компартией, упраздняющего ее структуры, выступает не последовательный и прирожденный диссидент, а именно Отступник, и «десоциализирующееся» общество приветствует, выдвигает на первый план, выбирает своим главой не какого-нибудь испытанного борца с коммунистической идеологией, а именно Отступника. И видит тут благородное, так сказать, превращение Савла в Павла…
Сообразно с этим следовало бы добавить, что «антигероем» нашего времени является всякий «невольник чести» (Пушкин).
Такие принципы общественных симпатий и оценок составляют, я сказала бы, формулу Смутного времени… И заодно подчеркнула бы, что Б.Н. Ельцин, в свете всего этого, - фигура не просто политическая, но, глубже того, - историческая. Которая не только «войдет в историю», но – вышла из нашей истории: возникла не на поверхности партийно-политической борьбы (то есть более или менее случайно), но из самых недр нашей общественной жизни со всею нигилистичностью одушевляющей ее идеологии…
Н.Д. То, что Вы говорите, похоже на правду. И се же я бы не торопился не доверять Ельцину. Мне, например, хочется думать, что такие превращения возможны. Не зря же мы поем: совесть Господь пробудил! И Евангелие не отрицает подобных превращений…
Т.Г. Совесть… А не кажется ли Вам, что когда совесть решительно отделяется от чести, это не слишком-то служит полноте ее проявления?.. Что же до Евангелия, то, видите ли, Савл пошел не в Иисусы Христы, но только в ученики, смиренные ученики новой веры. И лишь весьма постепенно, путем всестороннего самоотречения и духовного подвига, а не простой декларацией об отступничестве достиг право проповедовать учение Христа. У нас же неофитство зачастую неотделимо от новой стремительной карьеры. И я, простите за резкое сравнение, вижу нынче не Павлов, но все больше «тушинских воров», «калужских воров», лжедмитриев всех мастей – то есть подобья фигурам Смутного времени, что случилось в России начале XVП века.
Но вообще-то мы пошли дальше наших соотечественников той поры. Тогда, в том историческом смерче, люди тоже, забыв свою душу, присягал самозванцам, и польскому королю Сигизмунду, и королевичу Владиславу, и всякому «вору», кто посягал на Московское царство, и переходили в католичество, и рвали тело великой державы на «самостийные» воровские «республики», и мародерствовали, и брат доносил на брата, требуя его крови, и призывали латинян (разве ч то не было в ту пору ООН с его космополитическими войсками), и сносились с папским престолом, и попирали наследье отцов… Но все-таки, сколько помнится из документов эпохи, в этом стремительном хаосе, сумасшедшей смене картин меньше, куда менее говорили притом о прозрении. Менее «философствовали», по-бесовски кружась, «точно листья в ноябре», под смутным, жестоким и мусорным историческим ветром… То есть неутомимо деятельные, подвижные в повальном отступничестве, лихорадочном «крестоцеловании» разных, в том числе перевернутых, крестов, «людишки» (как обычно зовет их летописец) не столько уж занимались моральным самовозвеличиваением…
Кстати, среди коммунистов мы увидели и особый тип «прозревших». Это те ренегаты, которые именовали «социалистическим выбором» практический выбор капитализма, капиталистического рынка, запланированной многомиллионной по ее жертвам безработицы и т.д. которые называли «социалистическим выбором» господство частной собственности при «приоритете» иностранного капитала и легализации криминального капитала здешних «теневиков»…
Но главное, что хотела бы сказать: прозрение естественно предполагает – затем – очищение. Очищение не может произойти без того, чтобы принять ответственность за пройденный тобою путь. Ответственность, например, за то, что ты, пребывая в обмане допустим на миг действительную слепоту), обманывал и других и, собственно, понуждал этим других тоже к обману… Как правду, как истину преподносил ложь – с высоты своей должности, поста, своей профессии, осведомленности и образованности…
Прозрение, следовательно, непременно предполагает покаяние, то есть полное и честное признание своей вины. Со всеми возможными последствиями для себя, из этой вины вытекающими… Виноватый, дискредитировавший себя, но устыдившийся, прозревший, то есть готовый принять возмездие, понести наказание, путь хоть в форме общественного осуждения, - может ли тут же предлагать себя в вожди, главари, руководители, народные депутаты?.. Тут воистину некая нравственная абракадабра.
Н.Д. То есть здесь прозрение скорее дьявольское, тут нам бы хитрая мысль: мол, ах, бестолковый я! Думал, надо вот так всех одурачивать, а теперь прозрел, понял, что есть куда лучшие способы одурачивания…
Т.Г. Да. И разве не печально само по себе то, что приходится так долго разъяснять, что такое прозрение? Что оно – духовный подвиг, трагическое, глубокое переживание, поглощающее всего человека, не оставляя даже и сил споро пристраиваться к новой стезе, к новой и большой выгоде… Что прозрение –это суд не только над эпохой, над другими людьми – современниками, но прежде всего над самим собою… А между тем наши «прозревшие» восходят не на Голгофу, а исключительно к новым вершинам власти и славы… Я не только не верю прагматическому прозрению циников, уклоняющихся от возмездия, тех, кто был не столько обманут, сколько прямо подкуплен в прежние времена господства «старого верования», - я, сверх того, не считаю, что всю их взрослую (ведь не младенцами были!), сознательную деятельность в предшествовавшие четверть века можно простить. Даже если б они и раскаялись – более или менее искренно, бескорыстно и мужественно. Нет, нельзя простить академиков – всех этих арбатовых, заславских, аганбегянов, александровых, - которые вольно, невольно ли, но непреложно, последовательно вели к тупику нашу экономику, - «работали» на экологический кризис. Н провальную для престижа и выгод страны внешнюю политику и т.д. нельзя прощать столь великие грехи! Великие и неукоснительно выгодные для личного благосостояния этих ныне «прозревших»…
Н.Д. Но все-таки разве то не противоречит истинно христианскому отношению?
Т.Г. К сожалению, именно на вершинах власти мы видим сегодня множество таких преступников, о прощенье которым не мог бы молиться даже тот святой старец, что описан Гоголем в «Страшной мести». Помните: «Святой схимник перекрестился достал книгу, развернул и в ужасе отступи назад и выронил книгу: «Нет, неслыханный грешник! нет тебе помилования1.. Не могу молиться о тебе!» Ибо буквы в священной книге стали наливаться кровью… И когда нам говорят о «прозревших» из верхнего эшелона несменяемой с брежневских временем в своих лицах власти, я знаю, что буквы в книге истории нашей страны наливаются кровью. Кровью народа. Ограбленного. Облученного тайными и явными чернобылями. Обманутого и неустанно эксплуатируемого в его доверчивости и долготерпении.
Н.Д. Татьяна Михайловна, Вы нетерпимы к верхушке КПСС и я Вас понимаю: она выращивала своей среде мафиозные образования; она же, эта верхушка, взяла курс на развал страны, дабы в катастрофе, в анархии развала дать возможность теневым капиталам выпорхнуть на свободу, легализироваться и стать правящей силой. Но те, кто вступал в партию не для карьеры?.. Разве не сложна, не трагична и судьба? Скажем, бывших фронтовиков? Или бывших целинников? Или коммунистов-афганцев? И т.д. Парадоксально, но сегодня они в чем-то нашли общий язык даже с монархистами… Некоторым такой симбиоз: коммунисты и монархисты – кажется просто курьезом. Так ли это странно, на Ваш взгляд?
Т.Г. Отчего оказались рядом некоторые бывшие коммунисты и монархисты? Это те, кого объединила мысль о сохранении государства, его силы, величия, целостности. Забота о сохранении или возрождения не просто формального, формально-юридического государства (такое – всегда призрачно!), но о сохранении или возрождении самобытной государственности, то есть своеобразной национально-исторической системы политического, экономического, социального, духовного бытия…
Ведь не все народы, имеющие сегодня государство, обладают государственностью. Это – особый дар, присущий не всем народам, и порой не на всем протяжении их истории. Но способность к государственности – это залог всемирно-исторического значения, мирового влияния того или другого народа.
«Государство» какого-нибудь Ландсбергиса, например, и понятия не имеет о государственности, и ему дано остаться призраком, сколько бы – предположим, в будущем – членов «мирового сообщества» его торжественно ни признали.
Великая государственность была у литовцев в прошлом, в средние века, например. Скатившись до безнадежно подражательного «цивилизованного» «кабинета Ландсбергиса», они едва ли не утверждают утрату своего исторического дара, свою деградацию как народа-государственника…
Что же до коммунистов в их неожиданной «солидарности» с ново-монархистами, то это, конечно, незначительный слой… Это именно те, к то воспринял традицию государственности – по крайней мере государственную традицию КПСС, которой она обладала в 40-е, 50-е, еще в 60-е годы. Эти люди, которые каким-то образом, генетически, чутьем, подсознательной исторической памятью – понимают, что в Божественной иерархии государство – это нечто более высокое, священное, чем человек; право государства священней «прав человека». Этому учит мудрость веков…
Эта иерархия ценностей – в крови великого народа. Она была до сих пор и в крови русских. Вспомните, как обращался к соотечественникам Кузьма Минин, Этот великий гражданин: «Захотим помочь Московскому государству, так не жалеть нам имения своего, не жалеет ничего, дворы продавать, жен и детей закладывать и бить челом – кто бы вступился за истинную веру и был у нас начальником». Били челом – «служивым людям». По нынешнему – Армии. Били челом воеводе князю Пожарскому. Составляли народное ополчение – на подмогу служивым…
Но тут интересно и другое: неотрывность «настоящего государства» от «истинной веры». То есть, вообще говоря, от определенной, духовно скрепительной идеологии. Национальной, конечно, а не умозрительно «общечеловеческой»…
Н.Д. И значит: «деидеологизация», к которой у нас призывают как к великому благу, - это ловушка?..
Т.Г. Это – разрушение государства, а не просто разрушение конкретной идеологии. Это торжество новой, антигосударственной идеологии. Ибо неидеологизированных обществ на свете не существует.
И ч тут скажу нечто, может быть, парадоксальное: человек не всегда, разумеется, может быть счастлив в государстве; но человек не может быть счастлив без государства… Нормальный человек. Духовно не изуродованный человек… если иметь в виду, разумеется, светский пласт человеческой жизни. Мне вспоминается наблюдение, которое я сделала, читая «Нобелевские дни» Ивана Бунина. Бунин не был «вполне счастлив в час наивысшего своего торжества» - получения Нобелевской премии. Потому что он оказался в Стокгольме единственны из лауреатов, ради чествования которого не мог быть поднят государственный флаг, как и не мог быть исполнен государственный гимн. За его плечами – эмигранта, изгнанника, беженца – не было той великой, высокоорганизованной общности, которая символизируется его государством. Государством как народом, как формой исторической жизни народа… Об этом своем одиночестве Бунин, свободнейший из художников, говорил с затаенной болью: на ощущалась даже в час высшего его торжества…
А быть сыном великой страны, могучего государства – то своего рода коронованность человека. И мы все – коронованы были от рождения! Что это значит, заблудшие люди поймут лишь когда будет поздно, когда вместе со всеми «правами человека», на которые возлагают они сегодня столько ребяческих надежд, ощутят себя жалкой, мелкоистолченною пылью на безжалостной «мировой арене». Где не только американец, но и китаец, и немец будет перед ними – словно наследный принц… Кстати, защитить на деле человека – и притом в любой точке земного шара – может только его государство, если оно действительно сильно. Даже деньги, вопреки мнению многих, не являются таким безусловным гарантом, как властный, весомый голос государства, способного отстоять своего гражданина, а тем самым – свою честь… Да и кто, кроме сильного государства, способен обеспечить права человека внутри страны?
Н.Д. Тут Вы солидаризируетесь с тем, с чего я начал свой диалог с Вами, вспоминая свое детство, юность, годы становления? Годы трудные, неизбежные, но все же светлые…
Т.Г. Да, я держу в уме Ваш первоначальный, автобиографический рассказ…
Да, мы, граждане нашей великой еще в ту пору страны, при всех тяготах, выпавших на нашу долю, при всей своей неизбалованности не ощущали себя бедняками или же пасынками в мире. Может быть, у нас были малы запросы? Я думаю, они были у нас и малыми и большими – разом. И если мы даже были нищими (с точки зрения чужих, зарубежных материальных стандартов), то были в то же время и принцами – позволю я себе обыграть название известной книжки Марка Твена... Ореол великой страны и в горе сиял все-таки над нами… Он придавал нам гордости, он питал нашу веру в будущее в личное будущее в том числе… Наше гражданское сознание с годами, естественно, росло. Возрастал критицизм, нарастала и боль - мы всё острее видели горькие стороны и в советской истории, и в современной жизни, но не уходила и гордость, ибо все же стояла страна к удивлению мира, и даже ярые враги ее, ненавидя ее, не решались, однако, не догадывались смеяться над нею и предлагать ей подачки… Заметьте: при любых трудностях наш народ был лишен того абсолютного комплекса неполноценности, который растерянно, подсознательно, полусознательно, но неотвратимо испытывают теперь люди. когда рушится их государство и сама географическая карта, точно шагреневая кожа, тает у них в руках…
Странное дело: историческая, даже всемирно-историческая трагедия распада СССР, традиционно великой, уникальной по государственной форме, по духовной структуре страны, затмилась в сознании многих соотечественников явно второстепенными политическими заботами – о форме правления, об – иллюзорных (простите за этот прогноз) – местных суверенитетах, странными (чтоб не сказать круче) хлопотами о приоритете части перед целым… Чего стоили хотя бы страсти по президентству в России, достигшие накала после всероссийского референдума и особенно – на 3-м внеочередном съезде народных депутатов РСФСР! Лишенным государственного чутья словно и невдомек, что это президентство, экстремальный этот «суверенитет» - ключевое слово в неостановимой затем уже цепной реакции распада страны, самоликвидации российского государства.
Н.Д. Трудно оспорить, что российский суверенитет, увенчанный президентством, - пружина полного, окончательного распада Союза. Но если понимать российскую государственность в узком смысле этого слова – не как державную, а только как республиканскую, федеративную, в пределах РСФСР, то справедливо ли предрекать «самоликвидацию российского государства»?
Т.Г. Российская государственность не знала подобных «пределов»! Тех, что отмечены на картах советского времени границами РСФСР. Произвольными, суженными – в пользу прибалтийских республик, пользу Казахстана, Молдавии и т.д. – границами… Российская государственность не знала и федеративности: она утверждала единое и неделимое государство, а не фарс суверенитетов, расторгающих устойчивую структуру… Так что, по строгости, надо бы ныне говорить не о российской, но о какой-то иной государственности. Может быть, «РСФСР-овской» - по названию и вовсе иной, в сравнении с российской, по своей устремленности… К тому же, принцип президентской демократической республики лишен надежной подстраховки против дальнейшего распада, членения = уже самой РСФСР. И будущее, опасаюсь, покажет, что цепная реакция распада не остановилась, не заморожена, отнюдь не предотвращена суверенитетом президентской России… Принцип национально-административного деления внутри РСФСР ничуть не менее удобен для дробления на «суверенитеты», чем принцип деления былого СССР на союзные национальные республики. К тому же, наивно думать, что та бешеная антигосударственная пропаганда, что шесть лет не смолкает в нашей стране, нацеливалась лишь против государства «имперского», то есть Союза ССР. Она скажется, сказывается и на судьбе РСФСР – этого более «узкого» государства, нахлобучившего на себ шапку былой России и тешащегося ее крылатой символикой…
Н.Д. Именно ненависть к государству и впрямь испытывают люди…
Т.Г. Это, может быть, самая крупная, самая существенная морально-политическая и национально-психологическая диверсия, предусмотренная перестройкой. Превратить народ-государственник – в носителя антигосударственной идеологии, а иными словами, превратить народ-созидатель в народ-разрушитель – вот «демократическая» цель нынешней пропаганды. В результате гибнет, конечно, не только государство, но и сам народ. Ибо что такое народ-разрушитель? При таком своем пафосе, при таком «идеале», при таком своем «амплуа» он утрачивает признаки народа, лишается духовного значения, приобретая исключительно деструктивные функции. Он решительно отвлекается от творчества, ничего положительного не внося в мир, ничем не обогащая человечество. Такой народ», собственно, выпадает из истории. Носителю архаического, разрушительного начала, ему собственно, нет места в мире, ибо он служит Хаосу, всемирному Хаосу, «работает» на опасны крен мира, выламывается из сил гармонии. Но дело не только в русском народе, не в его лишь катастрофической судьбе, неизбежной, если он и впрямь окончательно изменит своему традиционному облику великого созидателя, государственника, творца масштабных и мощных форм жизни. Разрушение государственного сознания у граждан нашей страны тяжко отражается, как видим мы уже это, на судьбе всех ее народов. Отринув то общее, скрепительно-общее, что было у них, чем являлось для них их общее Отечество, наши братские недавние народы поляризуются во взаимной вражде, пытаются национально самоутвердиться по признакам своих подчеркнутых отличий друг от друга, на основе взаимной розни. Это шаткая, рискованная, ибо нарочито однобокая «основа». Абсолютизируя национальную несхожесть и даже такую крайность, как национальная несовместимость, высокомерно, мстительно отчуждаясь друг от друга, народы утрачивают возможность необходимого для всех них сотрудничества. Утрачивают навыки такого сотрудничества. И, по сути, отрицают взаимосвязанность мира… Это – ущербное, узкое, убого-провинциальное и можно сказать – внеисторическое сознание, при котором нереален никакой национальный расцвет. Тщательно закупоренная, «очищенная» национальная колба, над которой сегодня хлопочут в Литве, Молдавии или Грузии, - никак залог серьезного национального возрождения. Не говоря уже о политическом благополучии – прочной политической независимости отчленяющихся от былого государственного единства республик. Итак, антигосударственное сознание, воспитываемое в годы перестройки в нашей стране, ведет к национальному утопизму. А уж о крови, пролитой в нынешней борьбе против Союза, против единого многонационального государства, о бессчестных человеческих жертвах в различных регионах нашей «разногосударствляющейся» страны напоминать, кажется, не надо: ведь страна залита кровью, алые пятна разбросаны ныне по всей ее карте. В «премии мира», которые предназначены «мировым сообществом» тем, кто допустил у нас многонациональное кровопролитие, - эти почетные премии, обеляющие титулы или поощрительные награды приводят на память ситуацию в шекспировской «Макбете». Ведь это та же попытка генеральных убийц отмыть руки от несмываемой крови.
Н.Д.
Заслуживает внимания, наверное, и механизм современной антигосударственной пропаганды. Страшно думать, как просто это оказалось – изменить национальную психику, так сказать – духовную норму народа, наров нашей страны в их отношении к государству – единому и могучему, обнимающему их всех и защищающему от враждебной и по крайней мере вовсе не сентиментального отношения к ним зарубежного мира.
Т.Г. Это очень большая тема. Она включает в себя весьма сложную, развитую технологию пропаганды, возможную именно при сегодняшних средствах массовой информации, а особенно – дезинформации масс. Она включает в себя разговор о современной «науке» манипулирования массовым сознанием. Правда, рядовой человек, так сказать – среднеарифметический объект манипулирования человеческим сознанием обычно не верит в свою роковую несамостоятельность. Она забывает, например, что, включая телевизор – хоть бы и программу «Время», весьма далекую от строго-бесстрастной, беспристрастной информативности, - получает не натуральный, «сырьевой» жизненный материал для размышления, оценок и выводов, но заведомо препарированный, обработанный, эмоционально заряженный конкретным диктором или ведущим, режиссером и автором-журналистом… И что даже сами факты, предлагаемые его вниманию, пусть они порой и правдивы каждый в отдельности, подобны разрозненным картам, выдернутым из колоды…
Но, оставив в стороне саму технологию нынешней антигосударственной гласности и перестроечной официальной пропаганды, укажу на ее идейные истоки и аргументацию. Как ни странно покается на первый взгляд, эта демократическая пропаганды восходит, в частности, к марксизму с его теорией государства и прогноза насчет постепенного отмирания последнего. Аргументация или исходные посылки наших демократов достаточно убоги, коренясь в механической, плоской теории государства. Так, вольно или невольно колеблясь между анархизмом и марксизмом, наши разрушители внушают всем нам, будто государство – это машина. Машина подавления и принуждения, исходно враждебная личности. Чтобы доказать это, они одноглазо читают историю, и дореволюционную, и советского времени, выбирая и подчеркивая в ней лишь самые жестокие страницы и строки, вырывая эти страницы из целостной картины и стремясь убедить, что суровость иных государственных мер была самоцельной, не имела ни объективных причин, ни перспективных, осмысленных целей. Этот метод чтения тысячелетней русской истории – чтения слепыми от ненависти глазами – слишком известен, чтобы приводить примеры. Но главная слепота, предвзятость или духовная ограниченность таких «толкователей» состоит в том, что они не хотят или не могут, что в действительности государство лишь отчасти, лишь одною из своих функций – машина. А вообще-то оно – космос, живой организм, создаваемый народом и человеком и вместе с тем создающий и человека (личность), и народ. Это дело глубоко творческое, а не плоско-политическое. Дело духовное. Я говорю, разумеется, не о примитиве, каким является анонимное, трафаретное, упрощенное на западный лад «правовое государство», но о государстве самобытном, национальном, исторически укорененном. О таком настоящем, великом государстве, каким была, например, наша Россия… Каким в своем, достаточно уникальном роде смог стать СССР при всей, к сожалению, повышенной машинной функции в нем...
Уверения в том, будто бы государство сводится лишь к суровой, безжалостной к человеку машине подавления, легко позволяют затем заклеймить патриотизм как чувство рабское. И эта лживая «логическая» цепь неутомимо разматывается сегодняшней пропагандой.
Н.Д. Я-то думаю, что идеологи распада и всемирного единообразия чаще всего как раз сознают, что они лгут. Но, создавая однобокие теории, используя их для уничтожения нашего государства, они, чтобы оправдать себя, обвиняют в ограниченности каждого патриота. То, что Пушкин был патриотом, Гоголь, Толстой, Достоевский, - это их только бесит. Из пугает великая, необоримая сила патриотизма. Традиционно русского патриотизма. И вот, наряду с каждым из нас, глумлению, «остроумному» принижению подвергаются самые святые фигуры нашей истории, культуры. Вспомним хотя бы недавно выплеснутую нам в лицо пошлейшую «синявщину», «Абрам-Терцовщину». Этот «пушкиноведческий» шабаш… Эти новейшие «пушкиноведы» пытаются и следа не оставить от Пушкина-государственника и патриота… С другой стороны, воспевая, идеализируя перед нами антигосудартвенную «свободу», они, огромная часть нашей прессы, откровенно обслуживающая Запад, придумали пропагандистское клише об «имперском» сознании русских. Об опасном русском «имперском чувстве». «Рушится последняя в мире империя», - злорадствуют и улюлюкают они на страницах отечественных изданий.
Т.Г. Это очень напоминает злорадство социал-демократов и, конечно, большевиков в 1917 году. Как и тот ребяческий восторг, что охватил тогда всех, даже непартийных, российских либералов, готовых плясать на гробе Державы Российской…
Н.Д. А сейчас выясняется, что плясали-то зря? Что империя не погибла вплоть до нынешнего дня? Ибо русские – имперцы даже и без императора. Такой, мол, народ с ненасытным имперским аппетитом!
Т.Г. Я не удивляюсь, если «империей» объявят и нынешнюю президентскую РСФСР: «империей», подлежащей расчленению во имя «свободы и независимости» каждой из наций, населяющих Российскую Федерацию… Нарекут ее, скажем, «малой империей» - сранвительно с великим погибшим Союзом…
Н.Д. Президенту нынешней России не избежать, стало быть, обвинений в «шовинизме», как и русским, проживающим в нашей Федерации, обвинений в неискоренимой «великодержавности»?
Т.Г. Кажется, такие обвинения сохранятся, сколько бы мы, русские, забыв о своей исторической миссии или «мировом долге», ни сжимали податливо свои государственные границы…
Происходит, конечно же, грубая подмена понятий. Назначенье которой – облагородить преступную работу по расчленения нашей страны. Ведь то, что именуется нашим «имперским чувством», следовало бы назвать просто естественно-патриотическим сознанием, которое куда историчней, выше, выше, здравомысленней, чем современные этнократические идеалы в наших демократизирующихся республиках. Глее утверждается в лучшем случае именно этнократическая демократия. Националистическая, иными словами.
Наконец, под «империей» в данном случае подразумевается все-таки не что иное, как государственный союз духовно сращенных народов, в частности – и прямо родственных. Так что разделение тут не может быть безболезненно-механическим – как в чертеже, на бумаге, при картографических прикидках; этот распад воистину равен тому, как если резать по живому телу страны и народов.
Ведь у нас никогда не было империи классическом, или историческом значении слова. Ибо не было юридически господствующей нации. Не было национального угнетения в пользу – экономическую или какую другую – самого многочисленного и структурно организующего русского народа. Так, даже столь тяжкая для украинского народа имперская мера, как введение в Малороссии, при Екатерине П, крепостного права (касающегося лишь коренного населения, а не евреев, оказавшихся в границах Российской империи осле третьего раздела Польши), не имела национально-дискриминационного характера «на пользу русских». Выгода тут была не национальная, а общепомещичья: в пользу польского, малороссийского панства в том числе, да еще столь характерных для северо-западного и юго-западного края евреев-управителей господских имений… Вообще же нетривиально-«имперская» политика царского правительства, что до разнообразных присоединяемых к короне российских земель и народов, неизменно состояла в даровании льгот новоподданным – начиная освобождения от всеобщей воинской повинности неправославного населения и кончая правовыми преимуществами для туземного населения при судебном разрешении спорных вопросов… Не существовало и никакой обязанной экономической дани «центру» (как теперь бы сказали). А такой факт, как отсутствие крепостного права во всей огромной, мирно присоединенной Сибири, не говорит ли о льготах разом великому числу народов, сохранявших и свой экономический быт, и местное самоуправление, и внутреннюю социальную структуру, и религию?.. И случайно ли: ни оин народ российских окраин не исчез с лица земли под русским владычеством, а собственно- патронажем. Вещь уникальная в истории мировых империй! Связанная именно с отсутствием расового, этнического, национального угнетения и с благожелательной, веротерпимой заботой и снисходительностью ко множеству разнонациональных граждан страны.
Что касается «советской империи», это и вовсе абсурдное понятие. Ведь ленинско-сталинский принцип подавления больших народов – прежде всего русского, а также украинского – известен всем и каждому. Это была практика откровенной экономической эксплуатации и правовой дискриминации русских в пользу слаборазвитых национальных республик. Об этом теперь достаточно откровенно пишут, приводя головокружительные цифры оброка, каким облагалась РСФСР ( а с нею и Украина), в сравнении с вкладом в «общий котел» прибалтийских или, например, кавказских республик… Вся социально-экономическая, социально-правовая статистика – по сем параметрам – ясно обнажает картину 74-летней дискриминации русских в «русской империи», как еще называют СССР люди, отлично ведающие порой, что они отлично лгут и клевещут. Не для того ли, кстати, непрекращающееся национальное преступление, что, - может быть, с завистливой мстительностью? – совершается против великого, псевдоимперского народа?
Н.Д.
И при этом, заметьте, русский народ долгое время назывался «старшим братом». Чтобы другие народы подразнить? Ведь в царской «тюрьме народов» подобного наименования для русских не было. Хотя они гораздо ясней сознавали свою великую государственную культурную роль.
Знаете, иногда мне кажется, что события нашей перестройки начали тщательно готовиться определенными силами уже с октября 1917 года… Вроде бы интернационалистами слыли большевики, в национальные республики в единой стране – создали. И притом уповали стереть различия между разными национальностями! Прямо бред какой-то…
Т.Г. При всей диковатости большевистской «логики» в национальном вопросе я заметила бы, что имя «старшего брата» - для русского народа - родилось неслучайно. Возникло оно, уточним, в сталинскую эпоху, закрепившись в Великую Отечественную войну, и, сколько помнится, не вызывало у братских народов страны особых возражений. Но сегодня у самих русских в отношении к понятию «старшего брата» проступило то, что назвать можно комплексом демократической неполноценности. Русские словно стесняются этого своего имени, бытовавшего не так давно, отказываются от него, точно бы это знак их шовинистичности, их обидного для других нардов главенства, понимаемого как преимущество или, по-нынешнему, «приоритетность». О если отвлечься от ложных самолюбий, а с другой стороны –от чрезмерной русской щепетильности, русский народ, как доказывает история, был действительно в государственном отношении именно старшим братом, хотя преимущества этого статуса заведомо весьма сомнительны, а на практике выливались в свою противоположность – особые тяготы старшего брата. Почетное имя означало на деле тяжелейшую судьбу. Но имя это, повторю, всплыло не случайно. Ведь посудите сами; ужели под руку младшего брата упорно просилась Грузия или Армения, та же Украина, ища защиты от турок, поляков и персиян? Кто же просит помощи у младших, прибегает под заслон младших? Старший тут значило – сильный, способный сберечь, помочь, защитить и в этом смысле вызывающий доверие… Русская государственность, русский народ были действительно оплотом для множества наций, по разными историческим причинам утратившим свою государственность или не обретшим ее, так или иначе, но не способным в одиночку противостоять внешнему, в частности – иноверному миру… XIX веке южные зарубежные враги кавказских народов, вошедших в состав Российской империи, знали, что без того, чтобы иметь дело с царской администрацией и русской армией, они не могут посягнуть на тех же армян или грузин, но даже на их скот: русский наместник вступался даже за угнанных у новых русских подданных овец... Исторические документы красноречиво свидетельствуют о весь скрупулезном выполнении старшим братом своего ответственного долга!
Н.Д. Но впоследствии, при провозглашении равенства союзных республик, это понятие – «старший брат» - разве не вступило в противоречие самой идеей равенства?
Т.Г. «Сама идея равенства» требует особого разговора. Эта демократическая идея достаточно спекулятивна; никакого абсолютного равенства в природе не существует – в том числе применительно к народам, и можно бы всерьез говорить только о юридическом равенстве – перед законом. О равенстве обязанностей и прав. Однако и оно оказалось на практике неосуществимым. И именно «старший брат» оказался на деле резко ущемленным в правах, хотя и чрезмерно обремененным обязанностями. Тут есть своя логика – с точки зрения русского, высоконравственного понимания старшинства. Традиционного понимания… Но эта логика в советское время была доведена до абсурда, принимая прямо истребительные относительного старшего практические формы. И хотя многотерпеливый русский народ при всей его дискриминации в пользу «младших» братьев не стал инициатором национальных конфликтов, истребительная дискриминация великой нации рано или поздно не могла не привести к ослаблению, разрушению общего государства…
Вы правы, царское время не было официального понятия «старшего брата», но было кардинальное понятие единой и неделимой России, единого и неделимого государства, что само по себе уже подразумевает некое «ядро», центр или объект притяжения разнообразных частей целого. И вот сохранение местных обыкновений, ступней местного самоуправления, как и местных религий (свободы отправления местно-национального культа), - эта сохранность внутреннего бытия инородческих, присоединенных или покоренных регионов гибко сочеталась с принципиальной общей централизованностью государства. Это была не педантичная, то есть деспотически проникающая все сферы местной жизни, а именно общая, принципиальная централизованность. Обеспечивающая единство, а не единообразие страны. Стремящаяся к гармонии, а не к плоскому унисону или механической сумме прямолинейно стянутых внешним верховным диктатом частей. Тонкость или же гибкость подобной централизации выражалась – можно примерно сказать - в предложении иноверческим, как и вообще новоприсоединенным народам «экзотических» российских окраин, - оставаясь собою, сознавать себя в государственном отношении Россией. Не отчужденной, «пасынковой» или временной частью ее, но попросту ею. И при всех порою ошибках неразумной русификации (касавшейся в основном Малороссии и северо-западного края) неслучайно и вызывавшей сочувствие собственно русских была мысль, высказанная классическим нашим «политологом» прошлого века Константином Леонтьевы: «… подвластные короне российской провинции обширны, многозначительны по местоположению и весьма характерны по идеям своим, и при каждом политическом движении своем Россия должна неизбежно брать в расчет настроение и выгоды этих драгоценных своих окраин». И даже поощрение «упрямого иноверчества» в пестрой по своему составу стране (православной по основной, государственной идеологии) рассматривалось лучшими государственными умами России как залог плодотворного разнообразия страны, без какого невозможно творчески-государственное единство, а возможна разве бескрылая однородность, отнюдь не способствующая истинной крепости целого. Состязательность, взаимодействие, естественное живое борение ненасильствующих, свободных несхожестей как условие прочного существования государства.
Н.Д. А если подытожить Ваш исторический анализ, Ваше понимание понятия «старшего брата», ошельмованного сегодня?
Т.Г. Что ж, попробую это сделать.
Понятие «старшего брата» восходит не к идее господства, а к идее ответственного главенства. Наконец, указывает на семью как на форму организованного единства народов. И, кстати, следовало бы вдуматься в понятие семьи… Ведь к ней неприложима примитивно-демократическая идея арифметического равенства. Семья – это сложная организация, состоящая из разновеликих и разнозначных величин, а не сумма простых однородностей, функциональных и правовых. Семья немыслима без главы, высшего авторитета или сверхответственного члена. Иначе на рассыпается на взаимонеподотчетных индивидуумов. Иногда роль главы семьи, как известно, принимает на себя старший брат. И. говоря о русском нарде как старшем брате в многонациональной семье народов, стоит сравнивать это положение с семьей обычной – вспомнить функции, обязанности, ответственность старшего брата за других, «младших» и «средних».
Н.Д. Старший брат в русской (в том числе советской) семье обычно приносил свои личные интересы в жертву… Шел, например, работать, чтобы вытянуть остальных, чтоб остальные росли и учились…
Т.Г. Именно. В русской традиции не было, скажем, английского правового, экономического приоритета у старшего брата – тех материальных и правовых преимуществ, твердо закрепленных законом, какие предполагает английский майорат. Наследство, например, обычно делилось у нас поровну между детьми. Они все сохраняли титулы, если таковыми располагали родители. И т.д. Что же до советской семьи – людей и народов – быть старшим братом означало на деле в основном именно горькую честь. Чреватую даже и поной неблагодарностью к старшему…
И, наконец, скажу: если одиозное ныне название «старший брат» было неудачным, то лишь в силу различий в семейной этике у разных народов. В семейной этике и в родовом праве… Русский – идеальный – смысл этого понятия, предполагающий жертвенность, самоотверженность как форму ответственности за семью, с трудом воспринимается теми, кто понимает старшинство как восходящую лестницу прав или льгот…
Н.Д. Вместе с тем к понятию семьи близко и понятие союз?
Т.Г. Да. не зря в этом слове так явственно слышатся узы. Взаимные узы с их напряженностью, противостояньем разрыву – и уже тем самым с их определенною гибкостью…
Я склонна утверждать, что Российская империя была, по сути, именно союзом народов, и то, что в названии СССР возникло слово «Союз», есть, может быть, невольная дань уважения к фактически существующей реальности… Вообще ж, размышляя о «старшем брате» и роли России, надо учесть, что сама идея Союза (Союз Советских Социалистических Республик – называться стала страна), как, впрочем, и идея семьи, предполагает не одну лишь горизонтальную связь, уныло-равномерную в плоско-линейной механичности. Союз, в отличие, скажем, от конфедерации, подразумевает, конечно, и прочный общескрепительный элемент, гарантирующий действительно единство, возможно действительной организации, или оформленности. Эту скрепительную роль выполняет какая-то определенная сила внутри Союза. Какая-то республика, играющая роль ядра, выступающая как сила гравитации – общего притяжения, вопреки центробежным устремлениям. Естественно, что таким ядром, такой силою гравитации выступала РСФСР: это соответствует всей истории нашей страны, исторической данности, историческому праву и долгу собирательницы – России. И те, кто глумится, кто саркастически комментирует нынче слова нашего гимна: «Союз нерушимый республик свободных сплотила навеки великая Русь», - эти глумители, исповедуя «новое мышление» русофобской лжи и неблагодарности, тщатся фальсифицировать саму историю нашего государства…
И, наконец, лишний раз подчеркну: гравитационная роль русского народа (а затем РСФСР как самой большой и густо населенной русскими республики) не равна высокоиерархическому месту, предполагающему раболепное подчинение остальных. В нашем союзе народов никак не просматривалась собственно национальная вертикаль. Русский народ как носитель силы сплочения был в нашей стране не высшей нацией, а просто единственно способной и незаменимой в названной роли. Это не имеет ничего общего с идеологией нацизма, которую, кстати, ведь тоже пытаются приписать русским. Тут в основе, напротив, идеология братства. И хотя она, конечно же, предполагает особые духовные качества русского народа, - в союзе, обеспеченном этими качествами русских, можно усмотреть лишь весьма необычную, совершенно особую вертикаль. Очень плавно сочетающуюся с горизонтальными связями… Это особенно соотношение вертикальности с горизонтальностью можно, пожалуй, графически выразить в виде шара. То есть фигуры, не вытянутой ни вверх, ни вниз, причем центр или «ядро», при всей непреложности его, не возвышается над другими, равно удаленными и равно приближенными к нему точками этой единой круглости.
Шар, а не вытянутая в какую-либо сторону плоскость – это вообще, на мой взгляд, графический символ всякого действительного союза, способного к жизни и творчеству. В том числе - союза как государства. Единого, многосоставного, многонационального… Сегодня эту идеальную форму шара пытаются расплющить до узкой плоскости рваными краями и выбоинами, твердя о «союзе суверенных государств», внешнем относительного каждого из них, или о конфедерации, ничего не знающей о прочности, о надежном, хотя и гибком, внутреннем единстве.
Возможно, тезисы мои все-таки «сложны»? Для тех, кто не хочет анализировать, сопоставлять, вспоминать, думать… Но воистину внутренне сложным был уникальное государственное единство нашей великой страны. И если мышь «мировой демократии» съела сегодня великую гору, то ей, серому грызуну, источи она хоть весь земной шар, не обрести ни величья, ни славы Гиганта, каким была наша Родина, стоявшая на русских плечах – русском мужестве, жертвенности и таланте.
Июль, 1991
Источник: Наш современник, № 11, 1991.
