Вячеслав САВАТЕЕВ. «Каждый мнит себя стратегом...»
Роман Константина Симонова «Живые и мертвые»: новая правда или новый миф о войне?
«…Как у прозаика у меня есть ощущение, что я говорю что-то свое. Худо или хорошо, но по-своему, а не как другие. Другие по-своему, а я по-своему», – писал Константин Симонов. В чем же это «по-своему» проявилось в одном из главных его произведений – романе «Живые и мертвые»? В том, что до 1956 года он писал о войне сугубо панегирически, прославляя мудрость и полководческий гений Сталина и его руководства, а после хрущевского разоблачения культа личности «прозрел» и рассказал о наших ошибках и поражениях в первые годы войны. Но, как известно, так поступили многие. Это не значит, что Симонов не создал ничего оригинального: те же «Живые и мертвые» - произведение незаурядное, трудоемкое, в нем нашел отражение немалый опыт и талант писателя. Но этого и не могло быть иначе: ведь Симонов затратил на свой роман больше десяти лет... Речь идет о другом: стало ли это произведение «новым словом» в литературе, сказал ли автор «новую правду» о войне или всего-навсего лишь создал новый миф, который затем стал своеобразной традицией, каноном? И заслуживает ли это сегодня однозначного одобрения?
Сразу после войны появились споры о том, как надо ее изображать – такой, как она была, какой видели и знали ее литераторы, или с определенной мерой условности, с акцентом на героику, романтику, форсированный пафос – ведь победителей не судят! Эти споры велись на втором съезде советских писателей, когда обсуждали такие произведения как «Двое в степи» и «Сердце друга» Э. Казакевича, «Спутники» В. Пановой, «За правое дело» В. Гроссмана, книги М. Бубеннова, С. Бабаевского и других авторов. К. Симонов в своем докладе о задачах и состоянии прозы выдвигал высокие требования к идейной и художественной стороне прозы, однако не всегда его критика была искренней, убедительной, так как он исходил при этом не столько из собственных вкусов и убеждений, сколько с точки зрения принятых нормативов.
Оставаясь убежденным сторонником этих нормативов, он пытался соразмерить творческие достижения и неудачи своих коллег по литературе с понятием правды, что, однако, выглядело натяжкой, если не лукавством. Стремление примирить партийные принципы со своей собственной правдой о войне проявлялось у Симонова не только в докладах и статьях, но в собственной художественной практике, в частности, в его работе над трилогией. Следует признать, что с чисто внешней стороны он сумел «сплавить» старые подходы и новые оценки, однако все это трудно назвать «новой правдой» о войне. Скорее – новой конъюнктурой, новым мифом, выполненным не без убедительности, но зачастую наспех, на живую нитку...
До создания трилогии критики справедливо указывали на такие недостатки военной прозы Симонова, как злоупотребление приемами очерка, публицистики, беллетристики, авторскими описаниями и т.п. Так, критик и литературовед Лазарь Лазарев писал о «неглубоком осмыслении сложных событий» в романе «Товарищи по оружию» (1952). В нем время дано «лишь в одном измерении», не без оснований считал критик. Константин Федин отмечал «бесконфликтность романа»; здесь, по его мнению, «нет никаких внутренних трудностей», отсутствуют сложные характеры, отрицательные персонажи. «Это роман о добрых людях», – писал Федин автору «Товарищей по оружию». «В мире героев отсутствуют противоречия», – добавлял Федин. Многие эти недостатки сохранились и в трилогии «Живые и мертвые», хотя правда и то, что писатель в отдельных случаях добился большей выразительности, мастерства. И все же явным преувеличением следует признать такую, например, оценку, данную роману тем же Л. Лазаревым: «Достоверность и основательность исторического фундамента трилогии Симонова таковы, что она может выдержать конкуренцию с самыми серьезными военно-историческими работами».
Один из центральных героев произведения – корреспондент и журналист Синцов. «Мне на его судьбе хотелось показать мысли, чувства, переживания, события в жизни рядовых людей, многих и многих», – писал Симонов. «В Синцове я хотел показать человека своего поколения. Я ему дал, особенно вначале, даже часть своего собственного опыта, того, что я видел и пережил сам». И далее добавлял, что он «не старался наделить его своим характером /…/ я сознательно стремился написать человека хотя и моего поколения, но другого характера». Однако намерение писателя реализовано не в полной мере; фигура Синцова скорее служебная, вспомогательная, позволяющая связать разнородные и разновременные события в один сюжетный ряд. Будучи «альтер эго» самого автора, подлинным народным героем Синцов все же не стал...
Симонов считал свою книгу не хроникой, а историческим романом, художественным произведением. Между тем элементы хроники в нем очевидны. При этом писатель ставил перед собой задачу «правдиво описать все подробности» войны; он гордился, что его не упрекали в ошибках те, кто прошел дорогами войны. «Описать все подробности» – задача, конечно, не выполнимая, равно как и призрачна гордость тем, что автора якобы не упрекали в ошибках прошедшие дорогами войны. Эта самопохвала имеет отдаленное отношение к подлинной художественной литературе – критерии другие. Л.Толстого, как помним, многие упрекали за идеализацию образа Тушина, однако сам образ этот надолго остался в памяти читателей...
В трилогии отражены три разных этапа войны.
В первом романе мы видим героев, захваченных врасплох, сбитых с толку, но не отчаявшихся, готовых умереть, но при том – «чтобы немцы помирали». Они сражаются и тогда, когда по всем правилам военной науки делать это вроде бы бессмысленно, – в окружении, лишенные связи со штабом, без приказа и команды. Автор пишет, что подобно Серпилину и его подчиненным, «полной цены своих дел еще не знали тысячи других людей, в тысячах других мест сражавшихся насмерть с незапланированным немцами упорством». «Незапланированное немцами упорство» – это и есть тот запас патриотизма, который нерасторжимо связан с любовью к родине, к жизни, к человеку. Эту цену узнают немцы, которые позже назовут июль сорок первого года «месяцем обманутых ожиданий, успехов, не ставших победой» ...
Большой удачей Симонова стал образ генерала Серпилина. В последней части трилогии он погибает, но его смерть не напрасна. Известно, что прототипом образа Серпилина был полковник Кутепов. Однако в книге этот образ собирательный, написанный по законам художественной литературы. Симонов сам говорил об этом: « …У меня в памяти осталось несколько встреч в разные годы войны с людьми, превосходно воевавшими и имевшими за спиной ту же самую нелегкую биографию, которой я впоследствии наделил своего героя». Образ Серпилина не сразу занял в трилогии одно из главных мест...
Л. Лазарев отмечает, что герои Симонова, которых мы как будто бы хорошо знали по произведениям военных лет, предстали перед нами в новом свете. « Они стали ближе и понятнее, потому что жизнь их не освобождена от житейских тягот и сложностей, которые прежде и в расчет нередко не принимались, и от этого герои не уменьшились, а выросли в наших глазах, потому что мы узнали, через что они упрямо шли к победе и правде». Они, как и прежде, продолжает критик, отличаются храбростью и самоотверженностью, но теперь Симонов видит в них и особенно ценит гражданское мужество. «Конечно, они не знают всего того, что знаем мы, и далеко не все понимают. Но их внутренняя неуступчивость, когда дело идет о чистоте революционных убеждений, их тяга к справедливости, их гражданское самосознание обращены к нашему времени». Здесь происходит явная подмена: автор приписывает героям то, что знает он сам, десятилетие спустя, но чего не могли знать герои...Между тем утверждается, что отныне в романе идет речь «о более зрелом взгляде на мир, отразившем возмужание всей нашей общественной мысли, о более глубоком понимании гуманизма». Пожалуй, это можно сказать о таких героях, как Серпилин, но отнюдь не обо всех, которые не могли знать о причинах нашего поражения на первом этапе войны...
Уже начиная со второго романа трилогии – «Солдатами не рождаются» (1964), некоторые важные моменты концепции меняются: на первый план выходит героическая линия. Здесь герои Симонова участвуют в гигантской, переломной битве на берегах Волги, под Сталинградом, закончившейся окружением и разгромом многотысячной армии Паулюса. Тут «прежнее, смешанное с ненавистью «уважение» к искусству немцев воевать «надломилось». Немецкий генерал говорит Серпилину: «Мы вас, кажется, научим воевать». Серпилин на это отвечает: «А мы вас отучим!». И это не пустое бахвальство, а твердая уверенность в своей силе и правоте. И этот момент очень важен.
Во второй части трилогии более сложная композиционная структура. Здесь картины войны шире – и Москва, и Ташкент, и Донской фронт. В этом романе более, чем в первой части трилогии, ощущается стремление объять всю огромную картину событий, отчего остается ощущение некоторой громоздкости конструкции, ее «неэкономности». Читателю бывает порой трудно следить за излишне усложненным сюжетом, обилием персонажей.
В «Солдатами не рождаются» более настойчиво звучит мысль о том, что на войне надо беречь людей, солдат. Но само понятие гуманизма в таких условиях не однозначно, и об этом говорит писатель. «Беречь на войне людей- всего-навсего значит не подвергать их бессмысленной опасности, без колебаний бросая навстречу опасности необходимой. А мера этой необходимости- действительной, если ты прав, и мнимой, если ты ошибся, – на твоих плечах и на твоей совести…И если превысить власть-это кровь, то и не использовать ее в минуту необходимости- тоже кровь». В этих словах любимого героя автора романа – та сложная и неоднозначная правда, которая не терпит упрощенности и демагогии. И хотя об этой диалектике также впервые сказал не К.Симонов, она в данном случае вполне уместна.
В заключительном романе трилогии – «Последнее лето» (1970) – мы встречаемся с героями во время операции «Багратион», результатом которой становится освобождение Белоруссии. Война скоро перейдет на территорию противника. В романе имеются яркие, выразительные страницы. Но опять-таки явно завышенной звучит оценка Лазарева, что атмосфера большого наступления «передана Симоновым с такой выразительностью и достоверностью, с такой бездной точных, неповторимых и основательно забытых большинством из нас подробностей, что уже одно это выдвигает роман «Последнее лето» в ряд наиболее значительных произведений последних лет о войне». Хотя в умении описать батальные сцены автору не откажешь.
Вместе с тем приходится отметить, что в этой части произведения заметно преобладает авторский голос над голосами героев, рассказ – над «показом». Заметно и ослабление интереса к рядовому герою на войне, здесь преобладают крупные планы, описание больших боевых операций. В итоге перед нами проходят командиры различных рангов, которые при этом, как правило, слабо раскрыты в человеческом плане, представлены они во многом лишь функционально…
«Живые и мертвые» справедливо считают определенным вкладом в военную прозу, роман и сегодня читается не без интереса, особенно молодежью. Однако подлинным художественным открытием, провозвестником «новой правды» о войне, пролагателем новых путей роман и его автор не стали. Куда более ценными обретениями военной литературы явились внешне более скромные и менее «эпические» произведения В. Богомолова, В. Быкова, Ю. Бондарева, К. Воробьева, некоторых других русских писателей.
Вячеслав Саватеев (Москва) --- доктор филологических наук, член СП России.
