Поэт должен воспевать солнце

Переписка поэтов Николая Краснова и Фёдора Сухова

Милый Коля!

Получил ваших воронов, птицы действительно очень мрачные, вероятно, на них сказалось ваше пасмурное настроение.

Так, значит, ты в Ульяновске. Как там Коновалов и другие? Завидую, что ты скоро поедешь в тёплые края, давай отдыхай, набирайся сил для следующего сборника. Слушай, заезжай ко мне, дорогу тебе обеспечу - напечатаем 2-3 стихотворения. Если есть сейчас у тебя что ак-туальное - пришли. Страшно хочется хороших стихов.

О себе. Живу аккуратно, по-чиновничьи. Прихожу без опозданий на работу и без задержек стараюсь уйти с неё - тошно, обидно на самого себя.

Читаю 24-й том М. Горького - письма. Удивляюсь - как красиво прожил он свой век, столько оставил добра человечеству, и это он, почти всегда больной, и сумел столько сделать. А ты, т. е. я, дожил до 32 лет - пшик!

Я не считаю себя бездарным человеком, а вот всё - пустота. Почему - не знаю.

Ну ладно. Пиши мне чаще. Больше о своей работе, я верю в тебя, чувствую, что ты должен что-то сказать. Только учиться, брат, надо. Учиться необязательно в институте, вообще учиться.

Надумал написать поэму «Ходоки» (о Ленине). Лирику побоку. Любви нет - нет и лирики. Я уже смиряюсь со своим положением - Акулина моя этому рада, а она славная женщина.

Получил письмо от Маргариты. Она тоже несчастна, как и я, даже больше. Жалко мне её.

Приезжай! Обнимаю Федор С.

17 марта 54 г.

Коля, милый, как ты?

А я задержался в Горьком. Приняли меня внешне хорошо. Но на нашего брата поэта смотрят часто, как на проказу. М. В. Шестериков хлопотал, чтобы я остался в Горьком. В обкоме мне предложили за что-нибудь зацепиться и зарекомендовать себя. Я ответил, что я не репей, за что ни попало цепляться, а зарекомендовывать себя мне нечего. Министром быть не собираюсь.

Завтра здесь отчётно-выборное собрание в ССП. Остаюсь послушать, хотя интересного - за-ранее знаю - мало. Просто так. Хочется быстрее выехать в Сталинград. Со сборником в принципе договорился. Но редакторское кресло, как обычно, бывает дубовое, хоть на нём сидят обычные... Другого материала, но они всё равно одубели.

С приветом

Федор С.

14 июля 54 г.

Коля, милый, если ты в Москве, то утоли мои печали - напиши несколько строк в г. Сталин-град. Вот видишь, как получилось, раньше я имел хоть какой-то адрес, а теперь получил диплом с отличием и остался без всякого приличия - потерял даже постоянный адрес. Ну-с, о Горьком я тебе писал, а в Сталинграде получилось так, что я попал в газету сотрудником отдела культуры. Пожалуюсь на персонал редакции. Редактор (Монь- ко) очень напоминает Керенского: дутые глаза, волосы ёжиком, обвислые, с резкими прямыми морщинами над верхней губой щёки. Держится, как старшина в отсутствие командира роты. Мой завотдела (Гопущенко) туп, как моя коленка. Первым делом меня заставили ответить на залежавшиеся годами стихи. Это я сделал так, как я умею делать.

И сегодня мне уже нет работы. Был на летучке. Слушал речи. Серо, скушно, неинтересно.

Сейчас уезжаю в командировку, тут, за город (Кр. Слобода, Ср. Ахтуба), дикие задания, но я газетчик - и всё. Делай что заставят.

К местным писателям не ходил и, кажется, не пойду. Заходил к нам в отдел Окунев (Израси- лов). Я смотрел на карту, а задница моя на него. Потом я вышел. После зашёл - он всё сидел. Спросил у меня, что, дескать, я из Литинститута, я сказал - да.

-           Вы, кажется, поэт?

-           Вроде.

-           У нас альманах.

Молчание. Он вышел.

Итак, до свидания, брат!

Твой Федор С.

Да бишь, живу в гостинице - это вроде дома приезжих, плачу 7 рублей за то, что я там ночую.

Ф. С. 26 июля. 54 г.

Коля, милый!

Получил твои милые каракули, буду хранить их. Авось соберусь шить пальто и на воротник они как раз пригодятся, каракули, как-никак дорого стоит. Страшно рад, что ты кое-что дела-ешь, и за книгу твою рад, давай, жми на всех редакторов, думаю, что машина должна заработать. Кажется, что ты остался без денег, когда я мог бы тебе отдать, да ведь, кажется, давал, да ты не взял - вот какой чудик.

Что о себе могу сказать? Дней пять по заволжской степи гонялся за доярками (да сразу за четырьмя), а гонялся не на своих двоих, а на красногривом лысом мерине. Конь бойкий, понятно, не такой как у Ильи Муромца, но все же умный. Например, ночью я забыл дорогу к своему займищу, пустил наобум его, нашёл ведь. Ночевал эту ночь в сене.

А сено здесь колючее и цепкое, что я несколько дней ходил и как меня коровы не съели, даже сам удивляюсь. А собаки, эти пытались съесть, хорошо, что я был на лошади, а то бы прощай все мои стихи.

Сейчас пишу очерк, но чувствую, что всё зачеркнут, кроме моего имени и фамилии. Народ в редакции серьезный, в литературе ни бе ни ме. Поэтому я стараюсь быть дисциплинированным, куда бы ни уходил, спрашиваюсь. Пью только газированную воду, а закусываю помидорами. Читаю этикетки на грузинских винах, а так как ни черта не понимаю, иногда приходится брать на вкус. И только!

Первые письма здесь я получил от Маргариты. Она писала, что она приедет ко мне, так ей такой...

Поэт должен воспевать солнце, нести его и не бояться, что оно горячее и порой обжигает руки, а может быть, и сердце, так-то.

Приезжай давай в Сталинград, пусть этот город будет городом поэтов, здесь только можно расти, есть благодатные почвы. Вскоре я махну в Крым к Маргарите, это примерно в середине октября, оттуда в Москву. На Горький я в обиде.

Квартиру мне дадут, как приедешь, я вручу тебе ключи. А о направлении - хорошо, что ты так надумал. Я чувствую в себе много сил, как будто я только что родился, прошлое пьяное, прошлое ушло в область предания.

За работу. Конь Муромца застоялся в моей голове. Просится на волю.

До свидания. Твой Фёдор С.

3 августа 54 г.

Милый друг мой, брат мой!

Спасибо за письмо - рад ему, очень, очень рад. Знаешь, в Москве я ходил с пустыми карма-нами - ни денег, ни писем, а здесь хотя в кармане денег по-прежнему нет, зато письма - от тебя, от Маргариты, и они мне дороже денег.

Впрочем, откуда ты взял, что Маргарита приедет в Сталинград? Она в Крыму и не собира-ется оттуда никуда ехать, пишет - работает, занимается исключительно литературным трудом. Вот тебе в Сталинград нужно приехать, ты состоишь в Союзе, глядишь, можно будет что-то сделать с квартирой - вполне реально.

Ты пишешь, что мне надо торопиться к изданию в Москве. Мне кажется, что ты ошибаешься. В столицы въезжают только на белом коне, на коне победителей, а не на заморенных клячах. А конь мой, если я окажусь хорошим конюхом, я уверен, всё равно доведёт меня до Москвы, верю, Коля.

Твое стихотворение буду предлагать, что получится - не знаю: народ здесь тупой, а я стара-юсь казаться ещё тупее, так лучше - меньше спроса: спрашиваю даже, как пишется грамматически то или иное слово.

Сейчас размещаюсь в редакции - машинистки переехали на новую квартиру, поменяв три комнаты на одну. Так вот я опять бездомник, что способствует выработке сильной воли и презрения к себе. Сейчас что-то начинаю писать. Пить, кроме воды, ничего не пью, употребляю молоко отрезвительное, которое льётся большим потоком со всех газет, да читаю этикетки на бутылках,

О работе. Г азетчик из меня оказался никуда не годный. Сотый раз переписываю один очерк, и всё не так. И успехов на этом поприще не предвидится. Так-то вот. Но я самолюбив и упорен - добиваюсь, тружусь, хотя немножко и стыдно за себя.

Был в местном отделении Союза по делам от газеты - соперников мне здесь нет, как не было их и в Москве, но здесь обильно сеет свои сорняки В. Урин, который со мной в Москве несколько раз встречался, здесь меня не признаёт, чему я очень рад.

Дорогой мой, работай, пиши. Мне понравилось стихотворение Баукова - в «Огоньке». Хорошо! Молодец, хоть это и невесомо, но приятно.

Твой Фёдор Сухов.

Пиши мне чаще, обо всём, присылай стихи. Ф. С.

16 августа, 54 г.

Коля! Друг! Милый мой!

Сегодня у меня праздник. Маргарита прислала своё фото, я сейчас сижу и смотрю на него. Сколько в ней света, какое чисто русское, правдивое, открытое лицо - подобное я видел только на «заре туманной юности», она очень похожа на мою первую любовь. Если бы ты видел, ты бы сказал: не перевелись на Руси чудесные люди, больше я ничего не могу сказать. Только, когда я посмотрел на фотографии, и у меня брызнули слёзы, какой я глупый и несчастный человек, как я запутал свою жизнь. Клава прислала фото сына, какой чудный малец. И какой у него беспутный отец. Почему всё так получилось - ума не приложу. Видно, ко мне всё является поздно. Обидно, но ничего не поделаешь.

Что хочу тебе ещё сообщить: в начале сентября, должно быть, мне дадут квартиру, приезжай и живи у меня; Сталинград тебя вдохновит, будешь работать, а главное - будем сами хозяева.

В редакции я работаю с 12 часов дня до 9 вечера, мешать тебе я не буду, пить я бросил определённо, а будет квартира - жизнь совсем упорядочится, приезжай. Я тоже буду работать, есть все признаки к этому, буду теперь пить не из стакана, а из рюмки своего сердца, выражаясь высокопарно.

Стихотворение твоё носил к замам, сказали, что оно хорошее, но, дескать, у нас подобного много печаталось (конечно, не по качеству). Будет конференция молодых (3 дня). И я постараюсь его тиснуть.

Ещё раз прошу: приезжай, здесь тебе будет вольготней, будешь иметь шансы на получение квартиры - надо окореняться, как в литературе, так и в жизни.

Жму руку, Фёдор.

23 августа, 54 г.

Здравствуй, дорогой друг!

Уже хлебнул волжской воды, и не только воды. Гуляли с 19-го числа - приехал в 6 часов вечера. Сейчас 22 - вечер, и я впервые одумался. Сделал первое трезвое дело - купил ботинки (а те у меня были такие, сам знаешь - не приведи Господь!). Через два месяца и эти будут завидовать своим предшественникам.

Встретил Коновалова, Рутько (они мало чем обрадовали), Благова - этот вырастает в мощного поэта. Я сейчас уже могу сказать, что он не чета любому выпускнику Литинститута, не в обиду будь тебе сказано. Я ему хороших слов говорю мало, но вижу, что чем быстрее он выйдет в литературу, тем лучше и для меня, и для тебя, и для многих. Решительно отговорил его от поступления в институт. Зачем кидать лучшие годы на ветер? Мне надо выходить в люди через институт, а ему и так будет хорошо. Считаю, что моё пребывание в институте для него заменяет его собственное. Да ещё я и не решил своей институтской судьбы. Есть только одно на будущее - надо ехать в Сталинград - там у меня целый узел интересов, но, как выяснилось недавно, есть узел и в другом месте (это я намечаю на время - лет пять спустя).

Дома жить сейчас не буду - до 1 ноября буду ездить. Как соскучишься - напиши. Да, был на ВСВХ - там есть конь для твоего Муромца - белый в звёздочках. ты проверь своего коня, если на ближайшее будущее твой конёк. Сомневаться значит подниматься над собой. Прочти «Богатыр-ский сказ» Анушкина. Я не читал, но говорят, это о Муромце. Дружески обнимаю.

Дерзай! Н. Краснов

Просила передать тебе привет Тереза - уехала в Польшу. Обещала, что тебе напишет. Не по-чивай на лаврах, а то отстанешь - Семакин может тебя обогнать, не говоря уже о Благове и Поженяне. Перед отъездом был в «Смене» - почему-то твои главы лежат. Напиши им. 22 августа, 54 г.

Дорогой Муромец Федя!

Чувство, которое ты испытываешь сейчас, мне близко достаёт до сердца: во-первых, я недавно испытал подобное, и у меня брызнули из глаз слёзы, и ежедневно я гляжу на облик моего любимого человека, как, вероятно, и ты; во-вторых, всё твоё хорошее мне дорого - я не могу не радоваться твоей радости и не сожалеть о том, что у тебя приходит всё поздно, но есть и золотые слова: лучше поздно, чем никогда.

Зная хорошо тебя и наверняка угадывая всё хорошее, что есть в Маргарите - в этом золотом человеке, думаю, как бы вам помочь, милые мои други. Мало ли по каким дорогам бродит наша человечья судьба в поисках своего счастья, но, если она нашла счастье, разве возможно от него отказаться, пойти вспять? Ругать себя за прошлое и отказываться от найденного, на что свою жизнь затратил, глупо до мерзости. Дай тебе Бог такую надежду, которая тебе ни на мгновение не даст поколебаться. Мужество, как всегда, самое мудрое, что есть на земле. Ты меня и без этих слов понял бы, и знаю, что в этом письме нет ничего для тебя нового, что я повторяю твои же собственные слова, что я просто угадываю твои мысли и желания.

Не теряй золотого человека. Приеду, будем действовать вместе, если я могу быть тебе полезен.

В Ульяновске мне скучно. Но мне казалось, что здесь только у меня два-три родных человека. Нет больше! И я рад, что хорошие люди на земле есть, о которых и ты скучаешь. В Москву могу выехать только по вызову издательства, если он будет, только к 1 ноября - побывать там в период съезда ССП. Уверен, что скоро начнётся в литературе период русских богатырей. И не сомневаюсь в этом ни капельки.

Со стихом моим не возись. Ну его к чёрту! Сейчас шляюсь по городу, сейчас пойду поката-юсь по Волге, хоть на пароме. Скоро опущусь до гидростанции. И, конечно, обязательно буду в Сталинграде. Давай получай квартиру. А там и мне будет лучше. Квартира мне будет нужна, конечно, своя. Девчушка моя не соглашается ехать в Сталинград, говорит, что там плохо с продуктами и прочее. Думаю, что она ещё не искушённая в городской жизни, ещё не знает всех прелестей города.

Пишу весьма тихо, но я должен себя не жалеть в такую весьма жаркую пору.

Жму лапу и призываю жить как надо.

г. Ульяновск. Ник. Краснов.

Может, и ты заявишься в Москву в период съезда, повод - твои партдела.

29 августа, 54 г.

Дорогой Ника!

Здесь, в Сталинграде, состоится с 9 сентября совещание молодых. Дали мне на рецензию стихи Люси Щипахиной, прочитал и подумал: ничего из неё не получится, стихи несерьёзные. Как это я там, в Москве, питал к ней какое-то такое чувство, старый козёл, готов броситься на любую глупую козочку. Смешно.

Квартиру я получу, говорят, числа 20 сентября. Значит, к этому сроку и приезжай, а потом вместе - ты в Ростов, я в Крым, а оттуда - в Москву. Хорошо?

Газетная работа мне нравится. Напечатали большую подборку моих стихов, все приходят, хвалят, а я обрабатываю письма, и на душе легко, что я делаю полезное дело, хотя голова забита стихами, полегоньку кое-что слагаю.

Был у Жени Карпова, устроился он учителем. Да, видишь, тяжело ему жить со своей женой, не по Сеньке шапка, легковата она ему, тесновата.

Клаве начинаю высылать деньги, она умна и чувствует, что я ей не по ноге, от этого мне только хуже, как-никак, а дети-то без отца. Вызывали к партсекретарю, снова заставляют учиться политграмоте, сказал, что буду заниматься политграмотой, изучать, углубляться в философию.

Давай быстрей решай семейные дела, обзаводись женой, хотя бы для того, чтобы она составляла конспекты по первоисточникам классиков марксизма-ленинизма. Мне-то это не так, а тебе- то необходимо - в институте будут требовать эти конспекты. Наверное, только у одного Ф. Сухова прошло наше дело без особых последствий, как ни говори, старый большевик...

Хочется верить, что ты приедешь ко мне, посему дай руку, до свидания!

Фёдор Сухов 3 сентября 54 г.

Дорогой Фёдор!

Встретимся в Москве. Буду там только 1 ноября. Это точно. А ты езжай к Маргарите - ни пуха, ни пера! Что ни случилось бы, этого человека терять нельзя ни в коем случае. Вот давайте приезжайте в Москву вместе, познакомим её с талантами, которым суждено двигать литературу русскую по пушкинскому руслу. Я вижу, что это и твоё дело, и её, как я понимаю, хотя я знаю её только с твоих слов да со слов крымчаков. У неё замечательная, чистая и редкая душа. Она должна быть нашим другом. Буду рад твоему личному счастью с ней, по-моему, 

ты его заслуживаешь. Хочется быть полезным тебе в этом деле.

Я живу средне. Сейчас потерял всех своих знакомых. Правда, есть такие и в больших коли-чествах, которые мне не нужны. А до одной никак не могу доехать. Хочется убедиться, что она такая, чтоб не было сомнений. С ростовчанкой поругался. Есть только одна жемчужина, одна-единствен- ная, да, верно, и её потеряю, если не буду иметь успехов на литературном фронте. А время уже летит к тридцати годам, а выбор ещё не сделан. Ты в этом отношении более удачлив. И, понимаешь, даже больно, когда та или другая девушка разонравится. Был и такой случай - одна моя знакомая здесь вышла замуж, а я на неё даже не рассчитывал (так как с ней было бы скучновато), а ведь целую ночь не спал, услышав это известие. Целый месяц провёл с одной студенткой-практи- канткой. Нравится. Но надумал, что только с той надо связывать свою судьбу, которая обладает вечной свежестью души. Ты, кажется, нашёл этот родник. Может быть, и я найду.

А, впрочем, я живу интересно. Извини за вздор. Было бы не интересно, если бы не вдохно-вение. Но надо ехать в Москву - там у меня много дорогого, гораздо больше, чем в Ульяновске. И работа, мне кажется, там лучше пойдёт. А как сделаю ещё одну вещь, так сразу укачу в Сталинград.

До встречи! Будь здоров! Твой Ник. Краснов.

16 октября, 54 г.

Друг мой, брат мой, милый мой генерал!

Есть пословица: живи не так, как хочется, а как Бог велит. К сожалению, она ещё бытует в наше время. И вот редактор (он ведь бог) повелел мне немедленно привезти семью. Я понимаю, какая ответственность ляжет на меня - как-никак, а три человека, три жизни, но что мне делать, если я не могу ничего сделать с собой, я не могу идти наперекор своему взбалмошному сердцу. Да и оно, это сердце, давно уже в Крыму, я сам не сумею вернуть его оттуда. Или - всё это глупость? Нет. В Крыму оно, в Крыму. А как же дальше - без сердца? Видимо, многие привыкли жить без него, в том числе и редактор, коль он так распорядился. Я рискую многим, и, если так случится, что я жестоко буду наказан, я не знаю, что может быть со мною, я накажу сам себя гораздо жестче, хотя этим я ничего не докажу, хоть это всё будет выглядеть смешно и глупо.

Ты понимаешь меня, тебе ли говорить об этом. Будь здоров, пиши!

Фёдор Сухов.

18 октября 54 г.

Никогда не падай духом, а падай брюхом, а особенно тогда, когда выпил немного, например, в тот час, когда писал мне письмо. Погляди, честен ли ты во всем - и к своей жене, и к Маргарите, и к партии, всё ли у тебя чисто, и если все, то никто тебя не накажет, если только не будет варварского принципа «в назидание другим» (есть у нас такой принцип: иногда «не виновен», а накажем, чтоб другим было в науку). Тебе ли бояться, ты не расписан, платишь добровольную мзду, поэт, и притом хороший, старый большевик. Мне только не нравится, что ты живешь вразброс, сам говоришь, что «бесшабашен». Зачем? Бери себя в руки, надо действовать - писать, пока молодой.

Для себя я избрал твердый курс и буду стараться посидеть над вещами сейчас, а также все ближайшие годы. Довольно шутить и сушить мозги!

В Литинститут еду, преследую свою первостепенную цель - работать. Там, говорят, было много отчисленных, но все приехали и восстановились. Я был в списке первым и остаюсь им же.

К 1 ноября приезжает директор из отпуска. Но к этому числу приеду и ... я - моё величество. Если что, зайду в ССП, увезу также справки. А Сема- кин, сукин сын (ох и лентяй, паразит), до сих пор не ответил на моё письмо. За это я ему не налью 100 граммов, пусть страдает от похмелья, пусть башка треснет и высыпятся оттуда все его стихи, как мякина.

Ну, будь здоров! - твой генерал. Пиши на Москву!

23 ноября 54 г.

Дорогой брат мой Николас!

Рад, что с твоим сборником всё в порядке. Надеюсь, что это будет сильным подспорьем в твоей дальнейшей работе. Сельвинского не боюсь, хотя в драматической форме он может меня перещеголять, старый, опытный волк. Мне жалко только то, что может появиться что- то о Муромце раньше, чем напишу свою поэму. У меня нет времени работать, бросить редакцию пока не могу: на что жить? Сейчас хочу сделать небольшую поэму о женщине. Так называется - «Её биография». Нужно приурочить к выборам, но поэма должна звучать во всё время. Ты говорил, что Шестериков сказал тебе, что мой сборник в Горьком вышел, а я в этом не уверен, так как из Горького про это никто не сообщает. С Москвой буду иметь дело летом, когда закончу «Илью» и ещё кое-что напишу. Работается страшно трудно. Пью больше, но осторожней. В знак солидарности с Шолоховым решил отрастить вместо ума усы. Пришлю фото - посмотришь. Почему ты мне не прочитал свою поэму, когда теперь встретимся, чёрт его знает. Написал одно неплохое стихотворение. Вот оно.

Распрощался с голубою пристанью

Белый пассажирский пароход.

Над водой размашисто капризной

Ветер поздней осени поёт.

Ты придёшь на пристань и не встретишься,

Долго не увидишься со мной.

Снова слёзы чистые засветятся

Под высокой круглою луной.

Постоишь на пристани и до дому

Нехотя направишься одна.

Долго будет берегу студёному

Кланяться притихшая волна.

А когда река, морозом сжатая,

Хрусткий лёд натянет на себя,

Знаю, голубиная душа твоя

Затоскует, встречу торопя,

На стекло морозное оконное

Станет ранним утречком дышать

Не меня, так что-нибудь знакомое,

Чтоб кого-нибудь, да увидать.

А сойдут снега, ты усталая,

Ты тогда почувствуешь сама –

От твоей любви она растаяла,

Нас разъединившая зима.

Ты, наверное, догадываешься, чем навеяно это стихотворение. Ну что ж тебе ещё сказать? Пиши чаще. Да летом куда-то съездить, так ведь? Что ж, бывай здоров. Твой Илья

12 января 55 г.

Здравствуй, Фёдор, газетная твоя душа!

Спасибо за стихи. Они, как всегда, заставили меня понять, чем ты хорош. Из-под разной шелухи и чепухи, которая нас так засасывает до самых ушей, вдруг встал передо мной поэт во всей своей чистоте - и на душе радостно и чисто. Не умеешь ты себя ценить, а это уже паршивая черта. Ведь только от этого ты сидишь сиднем тридцать лет, а твои младшие братья по таланту действуют - и ты даже им не завидуешь.

Ну давай, возьми свою палицу, сядь на своего чубарого. Конечно, сейчас на тебе самом сидят, ну делай хотя бы то, что можно. К.... - Ильи бояться нечего, но и медлить нельзя. Ты можешь свою вещь напечатать в журнале «Юность», не побрезгуй и предварительной публикацией в альманахе.

Шестериков мне говорил о твоей книге, и я его просил прислать экземплярчик мне. Но - нет. Может, он поднялся на скорый выход. Но он говорил, что книга уже поступила в продажу. Ну давай сюда твои усы. А может быть, дашь и подобающие шолоховским усам произведения?

Свою поэму никому не читал. И не буду. Тут Карпеко всё меня донимает - хочет полакомиться понравившимися образами. Есть и другие. Я за поэму не боюсь, но уже и не радуюсь ей. Сейчас в башке новая вещь - и она не дает мне спать. Мне хочет уступить на время свою московскую комор- ку В. Урин. Он в конце января выедет в Сталинград. Если это случится - я поработаю, а нет так нет.

Сейчас в моей жизни наступает перелом. Уже были первые ласточки: 1500 р. - 60% из «года 38» - эти ласточки улетели за пять дней в неизвестном направлении. Я не жалею. Это было хорошим уроком на будущее. Успел купить только запонки. Видишь, какие дорогие запонки в Москве. Но зато с деньгами за книгу я знаю, как поступить! Сегодня своими собственными очами взирал на договор, своими собственными перстами и подписал. В книге чуть побольше 1500 строк (объём моей поэмы). Весьма немного. Для сдвига и это хорошо. Поэму ещё не перепечатал. Как устрою её и как напишу ещё одну - смоюсь в Ульяновск: там тоже делают мою книгу. Хотелось бы туда добавить строк пятьсот новых, да времени мало.

А наш Клопшток чудит - шляется по пивным. Но экзамен сдал. Вот каков Ассаргадон! Хочет позвать Аню. Наблюдаю за ним - забавный тип русской жизни! Сделал две отличные строки:

Стоит под ветром дуб могучий,

Накренясь, как земная ось.

Это в русском пейзаже. Хорошо сделал наш Фальстаф, не правда ли? Жаль, что только очки теряет. Я мечтаю о летнем путешествии с тобой по Волге пешком - и Добрыня навязывается, го-ворит: «С Федькой забавно!». Я говорю: «А ты ходить умеешь?», говорит «умею». А мне видится такое: идём мы, а за 40 км от нас идёт этот Сарда- напал, переваливаясь в своих ботах, и глядит, где бы посидеть, как положено богатырю. Сегодня его не видел - верно, косой.

Шлёт тебе привет Кирилл.

Сходил к Вовке, захотел есть - думал, он рыбу жарит, а он зубрит литературу по учебнику для 8-го класса. Показал ему твоё письмо. Наш недоросль шлёт тебе привет, сидим - жрём сахар и говорим о тебе и о том, что мы живём несладко.

Делюсь своей радостью - договор уже в моем кармане, с ним спокойнее ходится по Москве.

Ну, будь счастлив! Твой Ник. Краснов.

20 января 55 г.

Как меня обрадовало твое письмо, эх, если бы ты знал!

Коля, ты у меня первый и единственный. Так давай по-настоящему работать, по-дружески соревнуясь.

Крым я потерял. Случилось это вот как: Клава написала (тайком) письмо туда (к Маргарите, никому об этом не говори). Из Крыма гром и молнии: обманщик, лгун. Хоть я никогда никого не обманывал. Значит, конец. Но я думаю, Маргарита отойдёт, а нет - пускай.

С Клавой (из-за того случая) окончательно порвал. Перепишу детей на своё имя - и делу конец. Но эти неприятности работать мне не мешают, это, вероятно, потому, что я сам - сплошная неприятность.

Книжка моя вышла. Сам я её не видел. И не хочу видеть. Её страшно измордовали.

На лето давай поедем ко мне в Оселок - много увидишь интересного и время проведёшь творчески - шалопайничать там не придётся: стыдно будет от людей. А для этого надо приехать солидно: в костюме, в шляпе - впрочем, элегантно. В деревне это любят. Так-то.

Как Семакин? Давайте втроём - будет веселее. Съездим на Светлояр (Китеж-град) и т. д. Рад за тебя. Знаю - ты не обольстишься первыми успехами, будешь делать что-то большое. А впро-чем, фундамент у тебя уже есть. Береги рубли, чтобы построить здание на этом фундаменте.

Строчки Семакина очень хороши. Привет ему большой-большой, больше расстояния от Сталинграда до Москвы.

Выпейте за меня, черти косолапые, а я-то за вас выпью.

Итак, Федька - лгун и обманщик, которого надлежит поймать и повесить.

24 января 55 г.

Брат мой!

Получаю сегодня от Маргариты письмо - после грозы обычно наступает ведро. Письмо уравновешенное, дружелюбное. Мне даже неловко стало, что я подумал о ней плохо.

Знаешь, мне страшно хочется сказать ей правду, но я не люблю копаться в своём грязном белье, не могу ей рассказать о своём положении, а рассказать хочется. Если найдётся у тебя время, напиши ей, расскажи, ничего не скрывая, не обеляя, всё так, как есть. Я тебе доверяю, ты знаешь моё положение. Договорились. Только немедля. Подыми её настроение. Адрес: Крым, г. Симферополь, ул. Куйбышева, 29, кв. 5, Ми- гуновой М. Г.

Работаю сейчас над новой поэмой, к 8 марта постараюсь закончить её, параллельно тяну «Илью». Как Семакин? Пусть больше пишет и меньше переводит удмуртов и денег.

Бывай здоров! Фёдор С.

Глупый я, не надо, не пиши. Подумает, что ты выступаешь в роли адвоката. Фёдор.

27 января 55 г.

Здравствуй, генерал!

Любуюсь на твои гвардейские. Сердечное спасибо тебе за доброе фото. Может, и моя милость удосужится сфотографироваться. Живу хорошо. Вчера написал последнюю строку своей поэмы, кричал «ура» и кидал вверх шапку. Теперь - над душой машинистки. Ох и помучила меня эта вещь, так что я её ругаю самыми последними словами. Устал. Передохну маленько - и даёшь вторую поэму. В первых числах марта сматываюсь домой. Там у меня книга должна идти. Рад (узнал у Люси), что ты в Сталинграде делаешь книгу - давай-давай навёрстывай. Вот и об этом скажу Семакину, так он сбесится от своей собственной мужественности. Позавчера пьянствовал с Сергеем Васильевичем («Ах Настасья, ах Настасья»), вспомнили тебя, были вдвоём полдня, а там Б.., Ч... и прочие. Хороший человек!

Как-то выпили с Семакиным. Он со  своей живёт в курятнике (хозяин не знает, сколько там кур, и мы решили одной сделать «харакири» - водка, конечно, моя). Сегодня с ним сойдёмся по уговору. Прошлый раз съели вдвоём пол-литра, здоровенную какую-то рыбину и полтора десятка яиц. Ну и Аня помогла. Насчёт жратвы она хо-рошая помощница, а водку не пила. Шлю тебе от них здоровенный привет, здоровенный, как четверть водки (видел такую в магазинах?).

Ты мне сюда не пиши. Напишу тебе из Ульяновска. Там у меня будет много дел. Но к 1 апре-ля уеду на курорт и буду в Москве - думаю привезти сюда вторую поэму. Надо действовать! Ну, всего доброго! Будь здоров и счастлив. Жму лапу и обнимаю дружески. Твой генерал!

А книжку пришли в Ульяновск!

19 февраля 55 г.

Дорогой сукин сын!

Вот сидим мы в семакинской резиденции - хозяин резиденции - хозяин курятника, я, грешный, и известная тебе птица Анна Ильинична (Аня меня уже оттрепала за космы). Семакин, т. е. хозяин курятника, лежит на рояле, т. е на постели, и смеётся. У него три ячменя: один на левом глазу, другой - на правом, а третий - неудобно говорить. Он жалуется, что бока болят. Я ему говорю, что это у него пролежни. Он смеётся, как всегда, и ругается - сквернословит. Это письмо, как ты уже понял, я пишу вслух, а значит, пишем втроем.

Добрыня тебе писал, что его снизили на одну ступень, как меня: только разница в том, что я сам ушёл, а его того... Я подаю заявление об отчислении - хватит небо коптить, пусть его коптит Семакин. Вовка протестует: «Хватит описывать обстановку» (он, наверное, имеет в виду, что пора пьянствовать).

И я расскажу кое-что о своих переживаниях. Вот приехал я в Москву - не встретил ни одного чёрта, с кем можно было бы пьянствовать, как с тобой, с сукиным сыном. Ну вот есть тут Сема- кин Вовка. Питок так себе - уже не то, что было, одни охи да ахи: зубы болят, денег нет, стихи не печатают и т. д. Сожалеем, что, когда были вместе, денег не было, а когда они появились - пить не с кем (Вовка вздохнул. Аня - божие создание - тоже. Божие создание меня обозвало «холерой»). Аня вся в синяках:... сильно и убедительно Вовка просит у неё денег на водку.

Аня нас вот сейчас угощает чаем. Мы, конечно, морщимся.

Федя! Кое-как, случайно раскопали твои письма. Олух Иващенко забрал их и положил в шкаф на даче, на которой не бывает ни Вовка, ни я. (Вовка боится, что после такого сообщения ты не будешь сюда писать - дескать, письма теряются. А ты пиши, письма, как видишь, не пропали.)

Рады, что ты сделал «Ходоков» - это тема твоя. У тебя, кажется, есть и ещё одна вещь - о женщине. Ты выполняешь условия нашего соревнования. А где у тебя ещё 20 стихов? Помни про то, чем я тебе буду мазать нос. У меня есть готовая одна поэма, к моему приезду к тебе будет вторая и 20 стихов (Аня не верит, а Семакин опешил и опять сквернословит, аж написать невозможно, т. к. рядом сидит Аня). Говорят, что как бы мне самому ты нос не намазал. Боюсь, что Семакину нужно будет мазать всю рожу - он переделывает старьё и выдаёт за новое - каков подлец. Он заставляет меня написать такие слова (пишу его речь). Его речь слишком примитивна, поэтому её не привожу. Короче говоря, он меня называет подлецом. Как видишь, он не объективен. Он сам напишет, если надо. Всерьез. Приеду к тебе в конце мая - прочту все, что есть, если будет настроение. Вовке прочёл один кусок из поэмы (в прошлый раз), сейчас ничего не читали, он злится. А ты будешь?.. Он мне тоже ничего не читает (он выкрикнул «брешешь» - а ты не верь). Старьё и я могу читать, дырявые лапти никому не жалко выбросить. Давай, Федя, действуй. Мы ведь должны и за Семакина работать: он ведь учится, как-никак, хотя и пропустил в марте и апреле 280 учебных часов (рекорд). Вовка говорит, что теперь уже и не считают ...и вздохнул. (Вовка со мной спорит, что не столько часов пропустил, а на пять часов меньше, а я сам видел эту цифру в стенгазете.)

В литературном мире скучно - есть одна литературная новость: Вовка купил новые ботинки. Шолохову радуюсь, особенно заключительному подвалу в «Правде». Давай к нему съездим! А после к Твардовскому. Возьмём и Санчо-Панса, который меня обзывает гадом. Он будет бутылки таскать (говорит: «Давали бы деньги»). Серьёзно, давай втроём рискнём зайти к нашим классикам опальным, поддержим их дух, если они нас не выгонят. Володя пока выслать стихи для «СП» или для тебя не решается (Володя уточняет смысл: не перепечатаны, потому что жалко денег за перепечатку).

Федя, поскольку, как говорит чиновник Се- макин, кончается бумага, будем писать о сердечном. Во-первых, шли своих «Ходоков» и Вовке, и мне, как они начнут ходить. Мой адрес до 18 мая: г. Гагра, санаторий «Жоэквара», мне (ЖОЭКВА- РА). У тебя будет Николай Благов. Встречай - и он, и ты будете довольны. Это наш с тобой общий друг, хотя ты его ни разу не видел. Нас очень немного, и мы должны знать друг друга очень хорошо. Нам надо действовать, то есть писать, запасать вещи - большая литературная драка (Вовка уже сжал кулаки). У меня устала рука - за перо берётся Вовка, т. е. Добрыня.

«То, что я подробно писал об Евтушенко, - не обижайся. Я также его ни во что не ставлю. Но ведь Симоновы и Евтушенки - одного поля ягода. Мне было интересно то, как легко их можно, оказывается, бить в случае чего, - даже помимо битья произведениями. И так будет.

Меня перевели на заочное; если бы не заболел, я бы уже перевелся на очное. А сейчас не знаю, что и делать. Может, этот год кончить заочно, жить в Москве, а на будущий год видно будет. Думаю, что перебьюсь. В сборнике правлю последние строчки, а потом сажусь за поэму. Конечно, помешают экзамены. Как бы не пропало желание. С удовольствием прочитал бы твои последние вещи. Колька-хрен мне ничего своего не читает - боится замучить, что ли? Ладно, про-читаю в напечатанном. Никуда он не уйдёт. Бывай всегда здоров и талантлив».

Щадя и жалея тебя, учитывая твою занятость, на этом кончаем. Да к тому же так сладко пахнет жареным луком и осетром. Жаль, что тебя здесь нет, да и я слово дал водку не пить. Аня зовёт есть.

Ну, будь здоров! Наилучшие пожелания тебе из этой семакинской резиденции, которая окружена курами, собаками и кошками (спасу нет).

Жмём лапу.

Аня - «Фединька, приезжай к нам в гости, напою, накормлю, не забудь пол-литра захватить, живём, как божьи птицы».

Ник. Краснов

Р. 8. Неграмотный Добрыня приложил палец. г. Москва, курятник, 19.04.55 г. 19 часов 15 мин (нарисован рисунок с комментарием - «Аня не поместилась - слишком толстая для этого листа». Название рисунка - «Оригинал картины «Бардак на Богатырской заставе».

Федя! Видел здесь Шестерикова - он приехал на семинар. Выглядит хорошо - он ещё не одну бочку опорожнит, о книге твоей отзывается хорошо, говорит, что книжку немного ужали, го-ворит, что просишься в Горький.

Ты обожди ехать в Горький. Зачем? Издавай книгу в Сталинграде и про Москву не забывай. Я только сегодня был в издательстве «СП» - сказали, что до 1 сентября я должен сдать книгу, если хочу её увидеть изданной в 56-м году. Учти! Видел Ковальджи. Он приехал с книгой - и тоже на семинар, вроде женится. Шлёт тебе привет. Привет также тебе шлют институтские ребята. Говорил со Щипахиной. Она говорит, что ты будто бы из газеты ушёл. Я думаю, что если ты из неё уйдёшь, то окажешься в лучшем месте. Смотри сам. Если издашь книгу в Сталинграде, получишь деньги, то можно уйти во внештат. Свои личные планы я обмозгую вместе с тобой. Точно знаю только одно, что буду работать: писать и писать. Где буду жить - не знаю. Зовут в Саратов. Пойду к ним, если будут публиковать. Мне также нужно часто быть в Сталинграде и в излучине Дона. Уеду на юг только 23-го - прозевал с билетом - только сегодня купил.

Твой Ник. Краснов 19 апреля 55 г.

Дорогой мой друг!

Сегодня мне ещё больше прибавилось уверенности, что мои мысли были правильными. События с Югославией подтверждают их. Хрен цена всей нашей литературе, если она не может глубоко заглядывать в суть происходящего. Все эти Симоновы, О. Мальцевы - это марионетки, клеветники, которые способствовали врагам народа, обману простых людей. Мне больно, мне горько за наше печатное слово.

А тот фараон, поставивший себе десятки пирамид ещё при жизни, что он наделал, Солныш-ко! Оно нас так ослепило, что мы ещё до сих пор протираем глаза. Ах, как трудно в наши дни быть литератором! Главное, чего у нас не хватает, - самостоятельного мировоззрения, поэтому литература часто оказывается орудием врагов народа вроде Берии, Абакумова. Хочется плюнуть им в морды - этим Сурковым, Долматовским и прочим.

Политика - страшно хитрая вещь, надо быть выше её, чтобы в ней разобраться. А мы - рабы, да, рабы. Коля, глупо и обидно. На протяжении более 25 лет меня мучило всё это. Родившись в народе, я многое начал понимать рано, даже очень рано. И только сейчас я вижу, что наша партия выправляет страшные ошибки, которые были допущены при железном канцлере? Я верю, что у нас будет крупный перелом, будет много хорошего, которого мы ещё не видали. Большое спасибо Н. Хрущеву и другим товарищам, которые открыто признали допущенные ранее ошибки. Прежде это было невозможно. И как мелка наша литература в сравнении с тем, что происходит в жизни.

Мне просто захотелось поделиться с тобой своей искренней радостью.

Не бросай учиться, учись самостоятельно, больше пиши, не давай заблудиться своему сер-дцу, держи его в своих руках - оно твоё, не давай к нему никому прикасаться, у многих руки нечистые. Сколько сейчас развелось сволочей!

Впрочем, хватит. Быстро приезжай ко мне.

С приветом Фёдор Сухов.

29 мая 55 г.

Здравствуй, дорогой Федя!

Присоединяюсь к тебе и сочувствую тебе, также как и самому себе, хотя у меня обид меньше, чем у тебя. Дело, конечно, не в личных обидах - надо видеть глубже: какой всё-таки добродушный наш многотерпеливый народ, прекрасный народ! Надо сожалеть, что наша литература его выражать не умеет, исключения редки: «Тихий Дон», «Страна Муравия», «Чапаев». Если говорить о современной поэзии и обо всей поэзии русской 20-го века, то можно сказать «что лучшая строка взята у Пушкина пока», как сказал один мой друг о своих стихах. Хочу взять его слова эпиграфом к одной строке о молодой поэзии, если только увижу возможность её напечатать. Впрочем, это во вторую очередь. А сейчас надо писать другое. Но вот беда - писать было начал - и не могу: тоскую страшно о своей милой. Другим никому не говорю - не поймут - ты меня поймёшь. Хожу как шальной, вот-вот упаду в обморок. Скорей к ней, да денег нет. Обещают, а когда получу - неизвестно. А сейчас решил занять в Литфонде: послезавтра решится моя судьба. Если денег дадут - лечу в

Харьков, проживу там месяц, потом едем в деревню. Я тебе напишу, как и что.

Вторая поэма делается медленно - причины уже высказал. Лезут в башку стихи - скорее бы для них освободиться. Вожу с собой черновик третьей поэмы. Впереди у меня - деревня и Ста-линград. Но Сталинград - ещё не скоро. Вижу, что ты путешествовать будешь без меня, а я без тебя (я говорю об этом годе).

Обрадовать тебя пока нечем. Да, Семакин сдал немецкий язык наравне с Цыбиным - на «хорошо»! Об этом он меня и просил тебе сообщить, как о победе при Ватерлоо. Он ничего не написал, также как и я. Симоненок получил тройку по английскому. Я, конечно, тому не радуюсь. Я радуюсь только оттого, что институт прогрессивно разлагается. Да и не нужен никому - только вредит советской литературе (так однажды я сказал Петрову). Приехали Стариков и Чебаненко, говорили про тебя. Я брожу по лесам, как некогда бродили с тобой, брожу один, так как нет желающих (признак вырождения), вообще институт вымирает - утонул Сократ Уробхеев (Подолян наблюдал это с удовольствием), умерла какая-то аспирантка, умер Холтурин. Новостей литературных больше нет, то есть почти нет, так как имеется ещё кое-что: Долматовский сдаёт свой роман в стихах и тому подобные разности. Через три дня я отсюда испаряюсь. Пиши по адресу: г. Харьков, центральная почта, до востребования, мне. Желаю тебе удач! Твой генерал Ник. Краснов (извини - пишу в электричке).

4 июня 55 г. г. Москва

Дорогой Коля!

Понимаю тебя и завидую тебе - нет более высокого чувства, чем чувство привязанности к другому человеку. Оно возникает только тогда, когда бывает полная гармония между встретив-шимися людьми. Если что-то подобное есть у вас - вы оба счастливы. А это - уже поэзия. Да и коммунизм - это прежде всего родство душ. И он наступит тогда, когда самый маленький человек почувствует себя великаном - Прометеем. До этого ещё очень далеко. Но мы, поэты, в своих стихах должны создать хотя бы иллюзию этого, чтобы людям жилось веселее. Я думаю, что все люди по природе своей - миролюбивые, а злыми и нечистыми делает их кучка отдельных властолюбивых особ, которые присвоили себе преступное право «володеть и княжить».

Если ты сейчас в Харькове, поклонись от меня певучей, чудесной Украине, её прекрасному народу. Лето я думаю так провести: поеду в июле на родину, буду дописывать «Илью» и хочется написать сборник стихов о людях своего колхоза, о пчеловодах, рыбаках. Впрочем, о тех, кто кормит и одевает меня. Писаться стало всё трудней и трудней. Видимо, молодость прошла, наступила зрелость - крымские увлечения тоже прошли. Смотрю на молодых девушек и ощущаю страшную грусть. Оно и понятно. Ничего, брат, чем дольше мы с тобой не увидимся, тем больше напишем стихов. Не горюй. В тебе я уверен.

Пиши мне. А может, соберётесь, приедете в Сталинград поездом - не так далеко? А? Впрочем, делай лучше.

8 июня 55 г.

Обнимаю Фёдор С.

Дорогой, Федя!

Я уже в Харькове. Привет тебе и наилучшие пожелания от моей жены. Через два дня мы сматываем удочки в село (мой адрес на обороте). Будем там 3 месяца. Страшно тревожусь о том, чтоб заиметь свою квартиру, так как у жены угрожающе растёт живот. В деревне буду писать во всю ивановскую - замыслы мои похожи на твои. Встретимся в октябре- ноябре. Будет, говорят, совещание молодых. Надо подготовиться. А где буду жить - не знаю. Вот какая чертовщина. Видимо, в Саратове - там есть все, чтоб работалось и печаталось. Б. Озёрный обещает устроить квартиру частную. Всех тебе благ! Пиши!

20 июня 55 г.

Извини, что задержался с ответом. Ползал в командировках. О книге говорить ничего не буду. Одно прошу - никому её не показывай. Горько, обидно, страшно. Всё исковеркали, исцарапали. Стыдно. Вот так. Смотри - ни гугу. Посылаю только из-за любви к тебе. А хорошую книжку я издам, тогда другой, как говорят, коленкор. А сейчас хочется побить морду Зарубину (редактору) и повесить Ховрина (издателя). Кстати, я скоро поеду в Горький (в отпуск). Вероятно, что-нибудь подобное там сделаю, поэтому потороплюсь с подготовкой сборника здесь, в Сталинграде.

А как ты, как работается. Думаю, что дело идёт, как же иначе: поля, леса, жена - всё есть для стихов! Пиши мне пока на Сталинград на «Сталинградскую правду» (ул. Островского, 3). «Илья» движется, но конь его часто спотыкается.

Привет твоей половине. Всего хорошего

3 июля 55 г.

Фёдор С.

Здравствуй, друг, мой дорогой Федя!

Написал я тебе в Сталинград, а ответа нет: значит, ты в Оселке. И вот катаю. Как тебе там живётся и работается на родительских харчах? Желаю наилучшего! Я живу под боком жены - под тёплым боком - и безоблачным небом села Тюрино. Моя жена простая, как ты, и во многих случаях я ей говорю: «Ты, как Федька Сухов» - она, конечно, знает плохо это или хорошо. Нравятся мне своей приветливостью и теща, и все мои новые родные. Хожу здесь босиком, как человек каменного века, жру яблоки и ягоды (вечно на зубах оскомина), жру рыбу и раков и прочее - аппетит волчий.

Потихоньку пишу. Сделал вторую поэму, делаю стихи. Надеюсь с тобой встретиться на 3-м совещании молодых - ты, наверное, будешь на белом коне Муромца. А вообще буду жить с тобой по соседству. Что делает Семакин - не знаю. Анька невзлюбила меня почему-то после моей женитьбы, и мне им даже писать не хочется. Вовка, конечно, не виноват. Давай, пиши мне сюда. Прими сердечный привет от моей жены. Газет, как первобытный человек, я не вижу. Пробуду до октября. Пиши!

7 июля 55 г.

Ник. Краснов

Здравствуйте, Коля!

Это пишет вам Клава. Федя просил меня написать, дома вы или ещё в деревне. Если дома, то он поедет со мной до Саратова, а я оттуда в Энгельс к матери. А так он не хочет время терять. Напишите быстрее, будете ли вы в Саратове, с какого числа июля. Клава.

15 июля 55 г.

Милый Коля!

Отпуск мой кончился, и я сейчас опять в своей клетке, петь не могу. Это только наивные филантропы предполагают: купив где-то на птичьем базаре соловья и посадив его за решетку, следует ждать от него пения, но если он иногда и поет, то это не песни, а жалоба на свою судьбу. И мне впервые в жизни хочется пожаловаться тебе на своё незавидное положение. Отпуск про-шёл безалаберно - спето мало. Приехал в Сталинград - тут неприятности: болеют дети. Клава бе-ременна (третьим) и тоже болеет. Врачи говорили, что если она не ляжет в больницу, то умрёт. Дети плачут, работать невозможно.

И ещё. В Москву на совещание я не попаду. Какая-то игра. Мизин мне говорил, что я поеду, но когда съездил в Москву, то ему чего-то там про меня наговорили. Видимо, В. Д. Смирнов ко мне недоброжелательно относится. Точно не пойму, в чём дело. Едет Саша Красильников, но он погоды не сделает. Так вот, брат, на московскую встречу не рассчитывай. Давай-ка приезжай в Сталинград. Тебе это сделать легче. Как жена, отпустят ли они тебя? А свидеться нам надо обязательно.

Сборник я подготовил. Сдал Мизину на обсуждение. Агашина, говорят, написала хвалебную рецензию, но это меня мало радует. Чувствую, что всё, что я пишу, не то, не так надо писать. Кроме нескольких красивых строчек, у меня ничего нет. Коля, мы забыли свой народ. А я вот побыл в деревне, насмотрелся, и как-то стыдно стало и за себя, и за всю нашу литературу. Как далека она, эта самая наша литература, от жизни, от забот и дум простого человека. Я мысленно вот сочинил речь, чтобы где-то бросить её в заплывшие глаза разным Сурковым, Симоновым и т. д.

Писать сейчас ничего не могу - противно врать, а порхать бабочкой бесполезно, она живёт-то всего одни сутки. Нет, не могу. Сема- кин писал мне из Москвы, больше ничего от него не получил. Тяжёлое у меня сейчас настроение, и, вероятно, оно долго не поправится. Пришли мне что-нибудь почитать своего, может быть, и встряхнусь.

Привет твоей спутнице. Бывай здоров!

Фёдор Сухов.

Да, В. Д. Смирнов узнал, что я подготовил книгу, прислал мне письмо с просьбой, чтоб я послал ему своё сочинительство, если это соответствует моим желаниям. Я отослал. Пока ни слуху, ни духу. Книгу я назвал «Ходоки» по одной небольшой поэмке, которая, вероятно, должна быть в «Смене». Есть у меня и другое название: «Поспевают ягоды». Что лучше, как думаешь?

Ф. С.

19 августа 55 г.

Память моей поездки в Оселок. Фёдор С.

Я встану рано. И прямою

Тропинкой под гору спущусь.

Росой дымящейся умоюсь,

Зарёй прохладною утрусь.

И потому, что с каждым утром

Свежее воздух над землёй,

Мне хочется ежеминутно

Дышать ромашкой луговой.

Глазами, полными восторга,

Рассвет забрезжившийся пить –

Всё это полюбить настолько,

Чтоб никогда не разлюбить.

А после, в озере купаясь,

Дав волю вскинутым рукам,

К кувшинкам припадать губами,

Как будто к девичьим губам.

Легко и весело. А всё же

 Опять потянешься к земле:

Вода - она манить лишь может,

Земля - притягивать к себе.

Скорей зашнуровав ботинки

Подняться на зелёный луг,

Чтоб слушать дробный стук косилки,

Как сердца собственного стук.

Здравствуй, дорогой мой Федя!

Искренне тебе сочувствую и разделяю с тобой все твои горести и печали. Прежде всего же-лаю, чтоб быстрее выздоравливала вся твоя многочисленная семья - а то это, видимо, не только сбивает тебе настроение, но и не даёт возможности работать. Разделяю также твой взгляд на современную поэзию - она почти вся, исключая Твардовского, сделана ради красного словца и делается пока в том же духе, и даже страшно, так она мало значит по сравнению с жизнью - как мизерна её роль, если сравнить ту или иную вещь, роль этой вещи с ролью 1 кг хлеба хотя бы. Один Твардовский со «Страной Муравией», с «Василием Теркиным» и несколькими стихами болеет душой за человека так, как положено настоящему человеку-поэту. Он хорошо идёт по нужной дороге, по дороге Пушкина, идёт как умеет - сейчас, видимо, надо иначе идти по этой дороге, торить её дальше и не топтаться на ней. Последние вещи Твардовского «За далью даль» и «На том свете» (судя по пересказам) говорят о том, что этот живой классик не видел современной Смоленщины, не подслушал ничего нового. А ведь если послушать или подслушать у народа (как это советуют писателям), так услышишь от народа такое, что задумаешься и увидишь возможность сделать всё лучше, что тебя окружает. Можно услышать такое, что не только произведение пиши, а иди прямо на доклад к т. Хрущёву.

Федя! Я в деревне с 28 июня - давно уже не калякал по литературе и, видимо, несколько по этому скучаю - в результате, как видишь, полторы страницы литературной болтовни. Недавно написал Семакину (почему-то ему я всегда пишу шутливо, а тебе - серьёзно), одно письмо написал Благову, а всё остальное - деловая переписка. Писал тебе открытку в Оселок, да она вернулась, почему - не знаю. Пихаю её в конверт - посмотри!

Видимо, скоро мы с тобой повстречаемся. В деревне мы пробудем до 25 сентября, а там будем искать городского пристанища - нам нужна комната (в феврале нас будет трое), кроме этого мне нужен хороший город (волжский город) - с Волги я пока никуда - два ещё начатых замысла (мои основные, может быть, вещи) связаны с ней, матушкой. Чтоб ты знал - ориентируюсь на Саратов - будем соседями - там организация СП хорошая. Надеюсь, что они меня пошлют на 3-е совещание молодых. Ты не огорчайся, а действуй. Ты должен туда попасть, написал бы В. А. Смирнову - так, мол, и так. И не будь ты мнительным, и не принижай свою персону, и не падай духом - надо бороться. И давно уже надо тебе писать вещи и в первую очередь те, которые имеют практическую цену, а не просто красивы - у тебя для этого и душа построена как надо, и знаний достаточно. И есть боевые качества, боевой дух, который нужен во всех дерзаниях, есть и будет многое другое, если подкрутишь две-три гаечки своей само-дисциплины.

Рад, что ты издаешь сборник в Сталинграде. Хорошо, что о тебе беспокоится Смирнов. Видимо, они тебя позовут на обсуждение твоей этой книги - значит, предложат издательству в Москве. Хорошо бы (может, ты это сделал) экземпляр книги направить непосредственно в московское издательство - так дело пошло бы быстрее. И нужно было бы сделать до 1 сентября (срок, от которого зависит включение книги в план 1956 г.). Добивайся поездки в Москву - с СП, и с издательством, и с журналами нужен личный контакт. Да и хорошо бы нам встретиться, поговорить. Если это не удастся, то приеду к тебе. Жена у меня, может, не понимает, как надо, что я делаю, но всё, что нужно для дела, хорошо понимает - и препятствий для разных поездок с её стороны никаких не будет.

А мои дела таковы. Исполнилось два месяца моего пребывания в Тюрино. За это время на-писал (вернее, довёл до конца) поэму о деревне - 500 строк, она мне доставила некоторую радость - рад, что она русская. Немного повозился над поэмой о любви (там 1300 строк осталось), написал до 20 коротких стихотворений, сейчас приступаю к завершению одной давно начатой, а поэтому очень неровной вещи, которая, вероятно, будет держаться на 4-5 эпизодах да на философской мысли. По крайней мере хвалиться ею не придётся. Из всего вновь написанного с примесью старого сделал книгу в 120 страниц и отослал в изд-во «Советский писатель» (видишь, я не жду, когда они меня потревожат, как это ты делаешь, я тревожу сам). Мой редактор сообщил из Москвы, что достал экземпляр моих «Первоцветов» (так называется моя московская книга), а тираж книги ожидается из Ленинграда в начале сентября. Смотри, как долго они тянут. Я их деньги уже давным- давно истратил, а своей книги ещё до сих пор и в глаза не видел. Спасибо Ульяновску - он дал мне немножко на поддержание штанов за книгу, что вышла и была уже у меня 4 апреля в кармане. Я тебе её не прислал да, кажется, и не говорил о ней - это очень плохенькая книжонка, хуже твоей - в ообщем, какая книжка, таков и гонорар. Об этой книжке тебе, наверное, писал Ванька Стариков (он ее читал в мае, когда я и он были в Москве). Горюю о том, что с приездом в Саратов, видимо, придётся работать в газете, если не добуду средств другим путём.

Вот всё, что я сегодня хотел тебе сказать, получив твоё письмо, а всё остальное обговорим при встрече. Шлю тебе самые добрые пожелания! Прими также привет от моей жены.

Твой Николай Краснов 29 августа 55 г.

Товарищ Коля!

Я получил твою открытку. Очень сожалею, что не увижу тебя в Москве. Мне прислали вызов, и я поеду. Поеду хотя бы потому, что мне надо проветриться. И никакой надежды на совещание не питаю, тем более мне как-то неудобно числиться до сих пор молодым. Впрочем, это формально. Главное - то, что сделано. У меня сейчас такое время, когда я чувствую в себе большую силу. Жаль, что не смогу целиком отдать время своему любимому делу. Сижу в газете. Но и в газете иногда бывает интересно.

«Ходоков» моих в 21-м номере «Смены» нет. Очень обидно. Д. Смирнов писал, что будут. Коля, я... честно работал в поэзии. Даже обидно. А иногда и горько. Боюсь, что может прийти безразличие. Тогда - всё к чертям.

А как ты? После «Первоцветов» должны быть ягоды, плоды - большие, настоящие.

Давай работай. Я страшно рад, что могу надеяться на тебя. А ты у меня первый и единст-венный.

Привет твоей жене. Ну, пока!

Фёдор С.

24 ноября 55 г.

Дорогой Федя!

После прочтения твоего письма чуть-чуть не уехал к тебе, но не смог достать билета, хотя околачивался на вокзале два часа. А теперь вот поехать не придётся - здесь я зашиваюсь со своим сборником, а его пора сдавать, иначе у меня не будет ни времени, ни денег. Могу только тебя обнадежить, что приеду к тебе осенью, а если этого не случится, то ты приедешь в Саратов, так как в Саратове осенью состоится совещание писателей Поволжья. А так хочется тебя увидеть и поговорить. Сейчас дело такое - нужно мне 2 мая выехать в Ульяновск, там в Москву, потом в Саратов, потом в деревню и в санаторий - всё это займёт месяц-полтора. Можешь писать мне в Саратов до 1 июня, а там я тебе подброшу адрес деревни и санатория. Очень и очень жду твою книжку, твоих разговоров.

Разреши поздравить тебя с 1 Мая, ну а как узника - с освобождением. Будь разборчивым и предусмотрительным. Предусмотрительность не трусость, а дальновидение. И не водись с пьяницами. Я уже давно не нюхал водки - пью пиво и жру раков - вот только что одолел целую кастрюлю раков. Много гуляю, мне душно в городе, он не по мне. Если бы была сейчас такая возможность - построил бы дом в деревне и жил бы припеваючи: пописывал и попивал пиво, гуляя по лесам и лугам, загорая и встречаясь с добрыми друзьями, вроде тебя. Ты не знаешь, как бы это сделать?

Итак, еду в Ульяновск, увижу Кошкина - он обо всём расскажет; буду у Благова - узнаю, как и за что получают пощечины (я даже не знаю, как это слово пишется) и как в это время себя чувствуют. К Благову отношение у меня, конечно, резко изменилось. Хватит смотреть с надеждой, пора и осуждать. О тебе, как и всегда, думаю хорошо, только меня смущает, как и раньше, твоя неразборчивость в попойках и твое отрицание борьбы средствами художественного творчества (а между тем, ты борешься каждым своим стихотворением и знаешь толк в людях). А с тобой случаются метаморфозы. И Благов, на которого я рассчитывал, упал так низко. И Семакин занялся хреновиной в Литинституте имени Долматовского. И это сейчас, когда я лично, да и ты, видимо, всего больше нуждаешься в друзьях. У меня таковы оргвыводы из дела фараона: всяческие поклонения долой. И я себя сейчас чувствую так, как будто бы я в своей работе переболел корью или другой запоздалой болезнью. И так, что знаю, о чём и как писать. Такое пришло облегчение после доклада Хрущева о культе личности, сознание того, что шизофрения идолопоклонства прошла. И в то же время больно, что я и ты, и все рядовые честные люди так много потеряли в прошлом - нам не пришлось откушать самые со-чные, самые лучшие плоды жизни из тех, которые нам были положены. Мне лично в прошлом досталось из всего, что было положено на мою долю, самые низкосортные плоды, сухари и всё, что сейчас я и жрать бы не стал.

Мы с тобой настоящую жизнь начинаем с четвёртого десятка. Это, видимо, не так плохо в сравнении с теми, кто вернулся или совсем не вернулся с 1937 г. И надо пожить чисто и свобод-но, без всяких недоразумений, отдавай спокойно, безо всяких помех, всё, что имеешь, своей работе. Тебе я советую освобождаться от всего постороннего. В. С. Матушкин говорит, что ты в газете себя чувствуешь вольготно, не загружаешь себя работой, но, видимо, как и всякая газетная суетня, она съедает у тебя лучшие соки. Получишь за книгу - поэкономь для творчества. А книгу шли - как подарок к 1 Мая! Жду!

В Москве буду к 20 мая - займусь там разными пустяками и понюхаю, чем пахнет, да и о переводе в члены СП надо позаботиться. Я тебя ругаю за то, что ты не жмёшь на московские издательства - давно бы уже твоя книга вышла. Жми сейчас! И не медли. Думаю, что сейчас ты оформишься в члены СП. А там - надо быть абсолютно свободными. Я думаю, что мы с тобой ещё попутешествуем, повыступаем вдвоём - был бы хороший лирический дует. Только чур без пьянки!

Пиши. Живу ничего, сносно - пишу мало, больше вожусь с «генералом», который в доме командует уже три месяца. Шлю тебе наилучшие пожелания.

Сердечный привет Матушкину, твоей жене, всему семейству! Твой Ник. Краснов.

Апрель 56 г.

Привет, дорогой друг!

Ты сидишь в Сталинграде - и ни гу-гу. Соскучился по твоим письмам. Как ты живёшь, что 

мыслишь и вершишь. Я до сих пор не написал ни строчки. То дожди вымывали из моей головы все мало-мальские подходящие, то вот теперь жара плавит все мои немногие извилины мозга. Я попутешествовал не без злоключений. Из Нового Афона, из знаменитого монастыря я бежал, использовав лишь полпутёвки - соскучился по дому и к тому же все деньги сдал в казну при наличии теплой компании - билет взял на все оставшиеся деньги, да к тому же размыло дороги в горах, а у Сочи произошел обвал, который разбирали два дня, и таким образом я ехал четыре дня без денег, питаясь какой-то поганой рыбой, случайно купленной в Сухуми за 2 рубля.

Торчал в Харькове без денег, к В. Фёдорову не пошёл, надеясь на белгородского Виталия (ты был с ним на одном семинаре у Смирнова), а он, оказывается, уехал из Белгорода. И я 70 км прошёл пешком до деревни. До сих пор ничего не делал, пил помаленьку деревенскую хванчкару - из свёклы - вообще вещь для желудка не противная. А главное, наслаждаюсь своими лесными прогулками. В этот год с яблоками и фруктами разными плохо.

Твой Н. Краснов.

27 июля 56 г.

Милый Коля!

Извини, что не писал тебе. Просто нечего было сказать нового. Кроме того, сидел над поэмой («Оленой»), переписал её заново. Скоро закончу, приезжай - прочитаю.

Ты, наверно, знаешь, что в Саратове будет выходить журнал, редактор - Котов. Знаешь что, поговори с ним, чтоб он взял меня на работу. Страшно хочется вырваться из газеты. Кроме того, мы были бы вместе. А это так важно. Давай, действуй. Вероятно, ты сейчас в Москве. Как при-едешь, поговорим. Мне хочется, чтоб журнал был хорошим, чтоб не краснеть за свою Волгу. Котов меня знает как поэта, но ты можешь рассказать обо мне более подробно.

Привет твоему семейству.

Твой Фёдор С. сентябрь, 56 г.

Дорогой Федя!

Приехали из Москвы наши (наверное, и ваши сталинградцы приехали). Слушал их речи (и ты, видимо, слышал от своих кое-что). Узнал, что редактором журнала «Волга» согласился стать Коновалов Г. И. Надо это приветствовать, конечно, если редколлегия будет сильной, такой, с которой бы можно было горы свернуть (горы не горы, а хотя бы ворочать как следует журналь-ными делами). Заранее скажу, что я к журналу не причастен - буду как рядовой автор, видимо, как и ты. Это на первых порах. А что будет дальше - и я, и ты поглядим.

Сейчас такое дело - я дела члена редколлегии вряд ли потяну, а если и потяну, то мне должности никто не подарит. Зав. отделом предлагать могли бы, но даже этого не делают, так как догадываются, что этого мне не нужно. Я и сам вижу, что любая работа - для меня гиблое дело, мне надо писать да писать... Может, я и ринулся бы работать в журнал, если бы я видел, что он будет таким, каким он есть в моём воображении, но... тут есть большое «но». Не вижу я из будущего ядра журнала людей дерзающих и таких, которые горели бы душой за журнал. В редколлегию входят С... и ... - песку сыпаться будет достаточно. П... и перспектива может быть только, когда в редколлегии и будет больше молодёжи. А сейчас даже М. П. Котов будет только зав. отделом критики. Это очень и очень прискорбно.

Итак, я за то, чтоб журнал открывался. пусть даже стариками. Молодёжь подрастёт и своё возьмёт. Слышал, что в журнале будут работать ваши Егоров и Мизин - это очень хорошо. Поговаривали об Агашиной. В Москве говорили и о тебе. Но твои приятели из «горького чана» тебе подложили свинью - что-де Федю мы знаем, выпить... любит. Да, пороли эту чепуху. Ко-новалов думает в журнале пристроить Благова литсотрудником - просит дать ему квартиру... А вообще это только кулуарные разговоры - всё может пойти иначе. Но я вижу, что первый номер сможет выйти не раньше мая-июня. Будет очень много суеты.

Вот всё, что я тебе смогу сообщить - так, неточно, невнятно. Мне хочется, чтоб тебе было всё ясно. Поэму надо печатать в Москве, книгу новую - тоже. И не ждать небесной манны, а дей-ствовать, сам знаешь - пути все открыты, мы рождены заново, можем дерзать.

Собираюсь в Москву к празднику. Сердечный привет Клаве и родным.

Ник. Краснов 30 октября 56 г.

Дорогой Федя!

Всегда, всегда буду рад твоему приезду! Только чтобы наша встреча дала как можно больше пользы тебе и мне. А сейчас пока не высылаю тебе телеграммы, т. к. ты от своей поездки будешь иметь только нос в работе и голову с похмелья, ну и пустые карманы, давай послушаем трезвый голос своих сердец. Вот мои соображения, в которых я исхожу из некоторых обстоятельств. Тебе известно, я торчал в Москве, работал с редактором над новой книгой. Книга сдана, а договора нет. И вот недавно мне сообщают, что книга в 1957 г. не выйдет - тесно в плане этого года! Меня уговорили уехать, дескать, всё будет в порядке. А я и попался на удочку, как дурак. Не особенно огорчаюсь, но - надо действовать.

Отделение СП запросило для меня путевку в дом творчества в Переделкино на январь или февраль. Сижу жду. Если путёвка будет на январь, то жди меня к себе в феврале, если путевка будет на февраль, жди меня в январе. Только - чур! - пьянствовать не будем. И ещё попрошу мне написать, каковы сейчас у тебя домашние условия. Если ты занял и соседнюю комнату, значит, я у тебя смогу поработать - поживу у тебя с неделю. Мне очень и очень надо поглядеть экспозицию музея обороны. Ну и попутно сделаем и другие важные дела - я тебе почитаю, ты мне почитаешь. Возможно, я успею у тебя написать одну штучку  Вот у меня есть такой план на январь-февраль. Не подумай, что у меня нет желания принять тебя у себя. С удовольствием! Но зачем тебе эта нерентабельная поездка? Моя поездка, как видишь, утолит и мою, и твою жажду. И вообще учти на будущее - можешь ехать ко мне в любое время (хоть и сейчас!) и один, и со всей своей семьей. Будем всегда рады. Возможно, и так случится: захочешь, может быть, ты со своей семьей пожить в Саратове месяц-два. Мы, видимо, тоже пожелаем побыть в Сталинграде. По- моему, есть даже возможность поменяться местами: вы - в нашей квартире, мы - в вашей. У нас соседи хорошие, и это сделать всегда возможно.

После февраля мои планы таковы. Уеду в деревню дописывать книгу - март-апрель, первая половина мая, - оттуда в Москву. Давай договоримся - весь май и часть июня, а может, весь июнь, провести в Москве - по своим делам и в путешествии по Подмосковью. Пожить в Москве 20 дней вполне для всего достаточно. Вот тогда-то у нас и будут те крупные разговоры, о которых я (да и ты, видимо) всегда мечтаю. К тому времени у меня будет совершенно новая книга, и твои планы с «Ильей» и новой книгой дай Бог чтоб были осуществлены. Твои дерзкие планы мне очень нравятся. Приурочь свой отпуск к 5-10-15 мая, и я к твоим услугам без отклонений. Но встреча будет в Москве. А оттуда проедем по Волге, если это будет в самый раз. А сейчас - писать, писать, писать!

Не знаю, как ты, но я, если буду медлить, смогу обанкротиться. Сейчас скажу о том, что меня больше всего огорчает. Уже с 1 октября я не написал ни единой строчки. А уже 27 декабря - три месяца. А жажда была. И вот до сих пор томлюсь. А виновны в этом обстоятельства. Приехал домой - волынка с книжкой, уехал в Москву - волынка с другой книжкой. Приехал в Саратов - а тут Г. И. Коновалов нагрянул. Уже дней 25 мы встречаемся с ним ежедневно: то болтовня, то пьянка - и мне уже надоело и то, и другое. Видимо, он скоро уедет. С журналом ещё нет результатов, и Коновалов здесь по делам издания своей книжки, и по делам переезда в Саратов. Слышал, что обещают дать квартиру ему. Но просвета и тут нет. Если получит квартиру, это уже на пользу журнала. Журнал так нужен, особенно таким, как мы. Мне лично сейчас негде печатать свои вещи, лежат без дела, а в Москве ничего сделать не успел.

Вот все мои жалобы к тебе. Сейчас не могу уже ни болтаться, ни пьянствовать, даже не могу радоваться самым дружеским встречам. Надо писать! Без этого белый свет не мил. Эту жалобу ты, наверное, без доказательств поймёшь. Подумай над моими предложениями, особенно над возможностью моего приезда к тебе - к 15 января или к 15 февраля, - а также над возможностью провести 20 дней мая-июня в Москве.

Жду от тебя письмо - как ты реагируешь на это послание, как приемлемы мои предложения, смогу ли я у вас пожить и поработать с неделю и т. д. Обо всём пиши, что нам обоим полезно.

Мой и наш общий семейный сердечный привет Клаве и твоим ребятишкам. С Новым годом, с новым счастьем!

Твой Ник. Краснов (смотри на обороте).

Федя! Ещё раз говорю - всегда рад тебя видеть у меня дома. И если, прочитав письмо, ты видишь, что есть смысл поехать ко мне на Новый год, то, пожалуйста, приезжай. Но поговори с Клавой, как она об этом думает, послушайся её совета. Если есть возможность, приезжайте вместе с Клавой. Я только за то, чтоб ты не кидал деньги и время на поездку, которая сейчас мало что может дать, хотя и доставит праздничную радость.

Будь здоров и пиши, в том числе и письма мне.

Отставной белый генерал.

27 декабря 56 г.

Дорогой друг!

Вчера получил твое письмо. Был чрезвычайно обрадован. Давай немедленно приезжай. Место у меня для работы есть. В твоём распоряжении будет моя комната. Мешать тебе никто не будет. Я всё время нахожусь на работе. От ребятишек станешь закрываться. Короче, у тебя будут все условия. Не медли, приезжай. Сам ты видел - квартира большая и удобная, сейчас она вся в моём распоряжении. Буду ждать тебя сразу же после получения сего письма.

Завтра Новый год. Дпя меня каждый новый год - как удар молотом по голове. Время идёт, а мы стоим. Приедешь, поговорим более подробно.

...Поздравляю всех вас с Новым годом!

Привет от Клавы. Она очень ждёт тебя.

Приезжай. Хорошо было бы, если б ты приехал вместе с женой и сыном. Но это едва ли воз-можно - холодно. Лучше будет летом.

Ну, всего! Твой Фёдор С.

31 декабря 56 г.

О приезде уведоми телеграммой.

Ф. С.

Дорогой Федя!

Рад твоему приглашению и, как только назреет возможность, рад буду побывать у вас. Новый год встречал в постели, встречал бедненько, но настроение хорошее, и это главное. Не огорчайся, что встреча новогодняя у нас не состоялась. Это и к лучшему для тебя. Для меня, конечно, встреча с тобой была бы огромной радостью. Состоится у нас встреча зимой или нет, давай независимо от этого договоримся о встрече в мае в Москве, где и свои дела обделаем, и попутешествуем по Подмосковью, а потом подадимся на Волгу - в Горький и Оселок, на Светлый Яр и по Волге - до дома, заезжая в города. Приурочивай свой отпуск к 15 или 10 мая. Я буду как часы. А к той поре поработаем. У меня сейчас настроение - приступить к делу. Выяснилось, что февраль я пробуду в Переделкино - в доме творчества. Завтра еду в Энгельс в 10-дневную командировку. После 15-го буду соображать, как бы попасть к тебе. Не удастся, жди в марте обязательно.

Сейчас ещё непредвиденное обстоятельство. Неожиданно для меня меня ввели в редколле-гию альманаха. И нам сейчас предстоит делать номер. Из своих вещей ничего в книгу дать не придётся. Всё поэтическое место предоставляем поэме Благова - 700 строк. С этой поэмой я соревноваться не хочу, да и надо совесть знать. Видимо, буду нахален в следующей книжке альманаха. Здесь у других ничего нет, и мы будем обращаться за поэзией к тем, кто может делать и имеет вещи. Но на журнал ориентироваться надо. Коновалов переезжает - дали ему квартиру, но он пока здесь ждёт, когда комиссия примет новый дом. Уже думаем о том, как сюда перетащить Благова. Таким образом, будет в сборе наше ульяновское трио. А потом надо думать и о богатырской заставе - наш третий богатырь (забыл, как звать) ориентируется на Саратов, хотя у него есть и другие, на мой взгляд, интересные планы. Но и нам нужно быть вместе, если родится журнал. Вот с такими размышлениями я встречаю Новый год. Думаю о самом главном - год надо начать работой. И тебя призываю к этому. И дай Бог, чтоб все наши планы осуществились. Когда-нибудь к вам нагрянем и всей семьей. И вас приглашаем к себе.

Думай давай, голова садовая! И будь здоров, желаю тебе наилучшего. Сердечный привет Клаве и твоему потомству. И извините меня за бессовестный обман.

Твой Ник. Краснов. г. Саратов, 4 мая 57 г.

Дорогой богатырь земли Русской!

Пишут тебе твои единоутробные собратья по перу - знаменитый лягушатник Доб- рыня, семиреченский казак Цыбин и я, грешный летописец сих времён. Моё пребывание на Переделкинской заставе началось со встречи с Добрыней, у которого много неприятностей: эк-замены, болит зуб, хочет спать и т. д. Но опишу радостное для тебя. Здесь мы провели раскопки знаменитого кургана, на котором хорошо пить водку, и сделали ценное открытие. Во-первых, мы нашли палицу Ильи Муромца (она очень похожа на водопроводную трубу с подобием на-балдашника, она уже ржавая - ещё бы, столько лет пролежала). Внутри есть отверстие диаме-тром 7 1/5 см. Вот всё, что можно сказать о вышеуказанной палице Муромца. Ещё мы нашли вещицу. Можешь лишь догадываться, что это. По виду это очень похожее на резиновый шланг - через всю вещь идёт отверстие, которое отпущено самой природой, вещь эта эластична, легко гнётся. Думаем, что эту вещь потерял при битве с татарами или просто у Никишкина холма. Эти две вещи (если они тебе нужны) мы можем тебе прислать, дабы ты вдохновился на следующее действо драматической поэмы. Это, конечно, детали, очень важные!

Ждём от тебя письма. Скажи, когда у тебя будет отпуск, когда ты будешь в Москве, какие стихи пишешь и когда тебе выслать наши находки.

Федя, я сейчас добиваю экзамены, а потом укачу на 3 месяца в приуральские леса - может, что и получится, а пока интересного ничего нет. Слышали от Субботина, что тебя приняли в СП - поздравляем.

Будь здоров! Жмём руку. Вл. Семакин

Во здравие твоё, великий богатырь! В. Цыбин. Настроение у нас бодрое, особенно у Семакина - как едем получать гонорар за халтуру. Вероятно, вернемся в лес и продолжим поиски следов Ильи Муромца. Возможно, узнаем, а что Муромец употреблял из хмельного (может, мож-жевеловую настойку? И ягодами закусывал?). (Первоцветы, которые в своё время рвал Илья для своей невесты, пожалуй не сохранились.) А возможно, он умер не от ран, а просто подавился можжевельником? Будь здоров! Электричка

Ник. Краснов. 8 мая 57 г.

Денег добыли. Сидим. Шлём травки для твоего Савраски.

Дорогой Коля!

Ехал вверх по Волге, заходил к тебе, но мне сказали, что ты ещё находишься на лоне поэти-ческого вдохновения - в Тюрино (кажется так?). Заходил я к тебе в конце августа. Думаю, сейчас ты уже дома.

Знаешь ли ты, был я два месяца в армии (июнь-июль) в г. Горьком, считай, что лето моё пропало ни за грош. Одно хорошо: съездил на родину, увидел своё село. Вчера вычитывал гранки «Олены» (она идёт в «Литературном Сталинграде»). И захотелось все переписать заново, много лишнего, прозаичного. А ведь я считал эту поэму моей удачей, выходит так: век живи, век учись.

Есть у меня одна идея: будущим летом побродить вдоль берегов Волги, от самых её истоков до самого её устья. Но для этого нужны время и деньги. Ни того, ни другого у меня пока нет.

Ты, вероятно, заезжал в Москву. Как там, что? Из «Советского писателя» мне ничего не пишут. Твёрдо ли ты знаешь, что они включили в план мою книжку? Если так, то почему молчат?

Я сейчас мечтаю об одном - о встрече с тобой. Когда же ты наконец приедешь? Давай-ка, садись на пароход да дуй недельки на две. Здесь у меня поработаешь.

Меня целиком съедает газета, хотя я в ней ничего не делаю, гублю дорогое время.

Приезжай, жду тебя. Привет Шуре и сынишке. Твой Фёдор С.

26 сентября 57 г.

Дорогой Коля!

Рад твоему письму. И очень рад тому, что ты наконец-то приедешь ко мне. Предварительно пришли телеграмму, чтоб я мог тебя встретить. Приезжай недельки на две, у меня можно будет работать, пить не станем. Я от этого дела понемногу отвыкаю,

Видел Б. Озерного, он заходил в редакцию, и мы познакомились. Сейчас он в Астрахани. Я его провожал. Ну вот и всё. Жду, будь хозяином своим словам.

Твой Фёдор С.

17 октября 57 г.

Дорогой Федя!

Пишу тебе сразу же после расставания, 30 минут спустя. Ещё раз тебе спасибо. Очень жаль, что с Клавой поговорить не удалось.

От меня передай ей поздравление с новой хорошей победой - с Берендеем, как ты называешь своих сыновей. Мой сердечный привет твоей великолепной дочке - Леночке. Завидую тебе, что у тебя есть дочка. Буду агитировать свою жену. Что касается моего отъезда, то появилось в нашей биографии ещё одно смешное недоразумение. Я попал сначала куда-то вниз, там заблудился, но выбрался вовремя (кстати, вниз дорогу мне показал ты). Рад, что всё-таки нам с тобой удалось проститься, а иначе мне было бы тяжело. Видимо, и тебе так же. Но, вероятно, мне было бы гораздо тяжелей, т. к. в таких случаях всю вину я беру на себя почему-то. А ведь есть огромная вина и на других, как тебе известно.

Я рад, что встретился с тобой. Жаль, что не удалось поработать. Но это уже зависимо только от меня. Я не захотел, чтоб мое срочное переключение на работу затягивалось, потому и уехал. В этом огромную роль сыграли наши разговоры. Я уезжаю не довольным самим собой и с твёрдым решением включиться в жизнь, тем самым исправить одну из страшных своих ошибок. Включиться в жизнь значит быть гражданином, взять на себя ответственность хотя бы за свои поступки, за свои вещи.

О тебе я того же мнения, живёшь ты в плену своих слабостей. Вырвись из этой беспричинной пьянки - ведь мы же давали друг другу слово! Брось ненужные компании, которые тебя подсте-регают - бойся этих художников-передвижников по сталинградским злачным местам. Я не согласен с твоим сосредоточением на Есенине. Это заблуждение. То, что он великолепен, не отрицаю. Но другие более достойны нашего внимания - Пушкин, Некрасов, Байрон, Маяковский, Твардовский наши и, возможно, прежде всего классики мировой литературы - гении и корифеи. А Есенин, также как и Васильев, - пустяк.

Если соберёшься ко мне, буду рад. Но, думаю, что наша новая встреча будет в Москве, в декабре этого года. О своих намерениях, конечно, сообщай - пиши. Сейчас буду долбать - спешить с окончанием книги. Медлить уже нельзя. Надоело мне прожигать время - это же тянется с мая этого года - живу, как бездарный.

Желаю тебе наилучшего! Не забывай, пиши. О публикации моих стихов не думай - это чепуха.

Ещё раз лучшие пожелания тебе и Клаве, всей твоей семье. Ник. Краснов. 22 октября 57 г.

Федя!

Доехал благополучно. Прочёл дорогой Агашину. Она молодец - многое полюбилось. Ты просил что-то тебе прислать. Альманах пришлю. А ещё что прислать? Пиши. Хочется, чтоб ты бросил пьянку. А иначе будет тебе трудно. Ты ведь поклялся. Ну, бувай, здоров и щастлив!

Твой Ник. Краснов.

И ещё - если есть необходимость - приезжай. Но сейчас надо сосредоточиться на поездку в Москву. Сегодня же пойду и буду требовать путёвку в дом творчества.

А пока давай бросай пьянку, давай работать! Спасибо за гостеприимство! Твой генерал.

23 октября 57 г.

Дорогой Коля!

Спасибо тебе за письмо. Рад ему несказанно.

Сообщаю тебе некоторые свои новости: из редакции я ухожу. После тебя я загулял и не был два дня на работе. Гулял с Меркуловым в Волжском. Вот и всё. Горевать я особенно не горюю: не бывает худа без добра. Сейчас я решил окончательно бросить пить и думаю, что удержусь. Впрочем, все увидишь сам. Собираюсь уехать в район. Буду там работать в районной газете. Главное - близко от жизни. Заканчиваю «Илью». Пришлю тебе его после праздников. Получается вроде  бы хорошо. Прислал мне письмо Семакин. У него тоже были какие-то неприятности. Пишет, что сейчас всё утряслось.

Пиши мне чаще. Пока на домашний адрес.

Бывай здоров! Твой Фёдор С. С прошедшим праздником!

6 ноября 57 г.

Дорогой Феодор!

Надеюсь, мы окажемся в одном Доме творчества и в одно время. Мне высылают путёвку в Дом творчества им. Серафимовича, срок с 1 декабря. Выеду в Москву к 25 ноября. Так и не успел поработать. Разве что можно было сделать перед праздниками и в праздники. Пробую сейчас, но только не дома. Дома - содом. К отъезду постараюсь сдать поэтический отдел альманаха. Твои дадим - о яблоньке и о родичах - два. Два-три дам Благова, строк 300 своих, хотя могу дать и 2 тысячи. Из альманаха есть возможность уйти, если это будет мешать.

Напиши мне, когда ты едешь в Москву и в какой Дом творчества? Как живёшь, как Клава, как твоя семья, а главное - новый Берендей. Здесь дошли до меня слухи о твоей поездке к Женьке. Это ты был после моего отъезда? И верно ли то дурное, что брешут приезжие сталинградцы?

Итак, готовлюсь к отъезду в Москву. Даю обещание, что с тобой пьянствовать не буду, и во-обще не буду - надо делать дела. Давай поработаем на этот раз, а водку заменим лыжами.

Привет Клаве, привет большой и хороший девочке Леночке от дяди Коли и всем твоим Бе-рендеям.

Твой Ник. Краснов.

Праздновал скромно, больше был дома. Ну, будь здоров и трезв!

10 ноября 57 г.

Дорогой Федя!

Пишу в поезде, подъезжая к дому. За окном пурга шумит, как в башке с похмелья. Идём с опозданием на 3 часа.

Запомнилось твоё письмо, которое оставило отрадное впечатление. Надо полагать, что на свободе ты будешь петь ещё лучше. Не теряй свободу, держись! Радостно, что и тебя пленяет тема Сталинграда. Это великолепно, пожалуйста, не пей, не отравляй свою свободу. Чувствую, что ты сейчас хорошо настроен. Есть у тебя и материальная хорошая перспектива - сначала «Олены», а потом и с московской книжки. Книжка твоя в плане этого года. Не могу тебе сказать точно, в какой она сейчас стадии. Его я так и не встретил. Зато я поговорил с Васей Субботиным (он у них работает редактором в отделе) - он сказал, что видел даже аннотацию на твоё «Половодье», аннотация написана со многими лестными для тебя эпитетами. Я попросил Семакина узнать подробнее. Да и сам ты им напиши. Видимо, скоро начнется редактирование, там и заключение договора. Думаю, что ты и то. и другое мог бы ускорить хотя бы пока своими письмами.

Видел тебя в «Комсомолке». Хорошо. В СП сейчас затор, может, потому они тебя пока не тревожат. У них скопилось столько разных готовых к набору рукописей - многие, как моя, лежат уже с полгода и больше. Мне в этом, кажется, особо повезло. Даже зло берёт. Узнал, кто там передо мной провинился. Да уже поздно - раньше мая книжка всё равно не выйдет.

В Доме творчества ничего не делал. Сбежал оттуда до срока, приехал в Москву, а там Коновалов - и тоже ничего не делал. У него успешно пошел роман - хвалят, пойдёт летом в «Октябре». И вообще перед ним заманчивая перспектива. Увидим, на что он согласится. Годенко не видел, но слышал от Дементьева, что у них твоя «Олена». О судьбе её не знаю.

Что думаю делать? Писать стихи. Забыл тебе сообщить, что я сбросил с плеч страшную обузу - закончил деревенские поэмы. Уф, аж взмок! Не знаю, как глянут критики. Конечно, в процессе редактирования придется ещё попотеть. Но самое сложное позади. Новые стихи, видимо, смогут появиться только к маю. Господи, дай хоть с десяток! А там - можно путешествовать. Пока не загадываю, буду ли с тобой или уеду в Белгород. Есть у меня одна думка - сделать один прозаический пустячок. Возможно, я его отложу, если путешествие с тобой окажется более заманчивым.

Сердечный привет твоей Клаве, твоим Берендеям и твоей секретарше.

Твой Ник. Краснов.

8 января 58 г.

Дорогой Феодор!

16 сентября я прибыл домой и нашел от тебя телеграмму из Камышина. А вчера встретил твоего подопечного Юрия Окунева. Он говорит, что ты в Сталинграде. Значит, ты уже вернулся и я могу с тобой разговаривать.

Дорогой друг, меня не было дома со 2 августа. Как был бы рад я тебя тогда встретить! Но не будем тужить, скоро мы с тобой встретимся в Сталинграде. Только напиши, когда начнётся перекрытие Волги. Ещё мне нужен Калач и Ор- ловка, ну и ты, грешный. Скоро, видимо, выйдет твоё «Половодье». Моя книжка появилась, и моя радость перемешана с горечью: выбросили несколько стихов (уже из вёрстки), некоторые - смазали. Но... не будем и тут огорчаться. Жду выхода саратовской книжки. За неё я получил лишь 25%, и значит, у меня будут деньги - лишь это и радует.

Сейчас стало ясно, что я в Саратове не прижился, и вижу, что не приживусь. Квартира у меня всё та же, обещают дать, но я, видимо, новой квартиры так и не дождусь. Как к октябрю не дадут, буду искать дорогу в другой город, в такой, где будет у меня хотя бы конура для работы. А так маяться, лучше бросить пачкотню бумаги...

Слышал, что собираешься из Сталинграда на все четыре стороны. Пока не даю никакого совета. Решай со своей семьёй. Горький - город великолепный, думаю, что ты к нему душой прирос. Сейчас там тебе и квартиру дадут, и книжку сделают как следует. Шансы, конечно, значительные. И дом отчий рядом, а это очень большое дело!

А моя дорога, видимо, поведёт на запад, куда-нибудь туда, где провожу все тёплые месяцы года. И гостям там понравится. Имею в виду тебя и тебе подобных. И дела мне будет - только успевай! Города я ещё не выбрал, но это или Воронеж, или Курск, или Белгород, или что-то в Подмосковье - где приютят. А сейчас пока займусь делом. Принял ли ты предложение «Молодой гвардии» издать у них книгу в 1959 г.? Я принял и сейчас много работаю. Как подработаю черновики, пошлю туда всю рукопись. Потом съезжу к тебе и в Ульяновск, а потом наведаюсь в Москву. Давай побудем на съезде! Меня, конечно, делегатом не избрали (да я и не был на отчетно-выборном), но поеду гостем или просто так, потому что момент интересный.

Шлю от имени своей семьи сердечный привет тебе и твоей семье. Я даже соскучился.

Желаю вам всего наилучшего!

Твой Ник. Краснов 22 октября 58 г.

Дорогой Коля!

Страшно сожалею, что ты не приехал на перекрытие Волги. Такое можно увидеть только раз в жизни. Даже ленинградцы - и то приезжали (Ду- дин, Орлов, Решетов).

Жаль Озерного, жаль его как человека, а поэт он был неважный. То, что я знал из его стихов, мне не нравилось.

На съезд я не поеду. Делать там нечего. Одна суета сует и всяческая суета. Сейчас усиленно работаю над одной вещью, для меня новой по своей тематике. Не знаю, что выйдет. Думаю дней через 10 закончить. Поэмы писать тяжело. Ты это сам знаешь. Никуда не хожу, сижу дома.

Пришли мне альманах с котовской статьёй. Интересно знать, что он там пишет. А может, ты приедешь в Сталинград вместо Москвы? Это я просто так, от желания видеть тебя. Скучища здесь у нас такая, что и говорить ни о ком неохота - ни о Мизине, ни о Лобачеве, мертвые люди.

Ну, ладно. Бывай здоров. Привет Шуре и Володе.

Твой Фёдор С.

15 ноября 58 г.

Дорогой Коля!

Не знаю, дома ты или пребываешь в первопрестольном граде Москве и никак не оклемаешься после многодневного седовласого сборища велеречивых витий благословенной Российской Федерации.

Я следил за газетами и достаточно хорошо знаю, кто что говорил с высокой парнасской три-буны. Много болтовни, страшно мало дела. Разговоры о том, что писатели должны быть ближе к жизни, мне кажутся совершенно лишними, это так же ясно, как человек, да и всё живое должно дышать, есть, пить. Я не мыслю вне жизни никакого творчества, никакой жизни. Завидую тем, кто много ездит, бывает всегда среди простого народа, среди тружеников, чтоб написать что-то, нужно во что-то вжиться.

Приезжай в Сталинград, поживём на ГЭСе. Я серьёзно работаю над одной вещью. И мне нужно пожить среди рабочих...

Пиши. Твой Фёдор С.

Сталинград, 17 декабря 58 г.

Дорогой Феодор!

Приветствую тебя и поздравляю с наступающим! Рад был слышать добрые слова о тебе на съезде. Поторчал я там немного. На самых главных заседаниях не присутствовал. Не изволил. Вернее, не изволили пригласить. По рассказам и по газетам ясно, что начало и конец были чудесными. Зачем я ездил в Москву? Только за тем, чтобы узнать, как я пишу. И, хоть никому ничего не показывал, понял, что пишу я плохо. Федя, люди с нашим талантом давно перегнали нас - трудятся больше нас в сто раз. Радует своими поэмами Василий Фёдоров. Интересна книга Бокова, новые вещи написали Цыбин, Благов. Хорошие стихи (по словам Благова) написал Семакин. Не видел Семакина - он уехал в Ижевск. У него в «Советском писателе», как и твоя, на выходе книга. А жена с него хочет содрать 50% гонорара. Он и уехал наводить порядки. Видел Мишу Вавилина, Гордейчева и других. Вспоминали тебя добрыми словами.

Действительно, на съезде тебе нечего было делать. Твой вывод был гениален. Что касается меня, то я обязательно должен был убедиться в том, что я пишу плохо. Понял, что писать дальше так нельзя. И, видимо, надо подумать хорошенько, прежде чем взяться за перо, что я и делаю. Сейчас у меня есть новые стихи - штук пять, и только. А для дела нужно десятка три-четыре. Всё остальное - опубликовано. Если ты не видел моей новой московской книжки, то и не советую ее гля

деть: изуродована сильно. Есть сигнал саратовской книги - скоро пришлю тебе для обозрения.

Чувствую, что ты сейчас в настроении. Давай, давай! «Подвал универмага» действительно неплохо, во всяком случае можно его почистить. У тебя, наверное, что-то будет о ГЭС. У твоего таланта есть чудесное свойство - делать вещь тут же, не откладывая. А у меня, грешника, замыслы маринуются и лишь потом ложатся на бумагу. Это самая больная моя беда.

Сердечно желаю тебе творческих удач и радостей. Будь здоров и бодр. Несколько рюмок на празднике опрокину за тебя.

Ну, ладно. Бывай здоров! Твой Фёдор С.

29 января 1960 г.

Дорогой Коля!

Не знаю, где ты, в Саратове или в Белгороде? Пишу на Белгород, потому что чувствую, что ты серьезно захотел с этим городом подружиться.

Мне тоже хочется куда-нибудь уехать, но не навсегда, а на время - на полгода хотя бы, ибо дома работать совершенно невозможно, а хочется довершить хотя бы то, что начато.

В Выборге я совершенно наново переписал «Талант», думаю, что сейчас он стал намного лучше. То же самое придётся делать с «Ильей». Сейчас этот-то Илья меня и мучает. В. Кулагин приглашает меня в свою деревню (Ярославская область), возможно, в феврале туда уеду.

Денег я в издательстве ещё не получил. Сам знаешь, как это трудно. Но надеюсь скоро полу-чить. Получу, сразу же вышлю тебе. Очень рад, что Коновалова выдвигают на премию. Конечно, он ничего не получит (хотя бы потому, что роман ещё не завершен), но сам факт выдвижения уже очень примечателен.

И ещё - мне страшно хочется побывать в тех местах, где пришлось воевать (Воронеж, Курск).

Давай-ка летом побродим по этим местам. Примерно с июня-июля. Как ты? Всё происходящее сейчас меня гнетёт. Появилось странное ощущение, что сделать ничего не сделаешь и умрешь ты не за здорово живёшь.

Бедно живём, брат, бедно и неинтересно.

Ну, бывай здоров!

Твой Фёдор С.

29 января 60 г.

Дорогой Федя!

Вчера, не думая, что есть для меня письма «до востребования», получил твоё письмо. Признаться, я уже здесь обжился и как-то скоро ощутил, что здесь мой дом, чего со мной никогда не было в Саратове (Сталинград мне был роднее Саратова). Квартира у нас двухкомнатная, отдельная, живём вчетвером (с тёщей), навещают часто деревенские. Мне они не мешают, т. к. я одну комнату захватил себе.

Квартиру придётся отрабатывать, т. е. участвовать в скудной здесь литературной жизни. Постараюсь отработать и через газету. Взял у них удостоверение спецкора. Сейчас я на ор-ганизационном этапе. Ещё нет ни шкафа, ничего для книг. В квартире ещё нет газа. Кое-что надо оборудовать. Но с радостью ощущаю близость тепла, чтоб отправиться в поездки. Белгород сам по себе ничего для меня не значит. Белгородчина - это да! Значит, я не буду вылезать из деревень. Правда, со своим неважным состоянием нервной системы мне предстоит поехать к морю. Да и Шура в этом нуждается. В июне-июле мы будем в Доме творчества в Гаграх. Почему ты не пользуешься такими удобствами Литфонда? Это чудесно, попытайся.

В августе или сентябре с удовольствием тебе составлю компанию по местам боёв. А воз-можно, ещё и по Украине прокатимся, хорошо бы и по Крыму пройти, хотя бы от Севастополя до Керчи. Я летом - люблю пеший или пароходный переходы. Если ты не против, давай такой поход сочиним. Но - чур! - без пьянки. Перед тем как ехать в Гагры я один (один!) хочу побродить с недельку по Северному Кавказу - видимо, это будет в конце мая, в начале июня. Там я ещё не бывал. А ты? Все свои поездки я задумал, видимо, как и ты, для того, чтоб побыть на воле, почувствовать жизнь, почерпнуть вдохновение. А меня незнакомые места всегда устраивают, удивляют и волнуют.

Долг отдашь, когда будут деньги. Об этом не беспокойся. Это хорошо, что ты собрал новый сборник и он будет издаваться. Сталинград тебя уважает. Я подозрительно отношусь лишь к тому, что ты все время переделываешь одно и то же: «Талант», «Илью». Одно дело - записать, а другое - делать заново. Почему не берёшься за новое? Ты за это время повидал Ленинград и Вы-борг, Гори и Тбилиси, Среднюю Азию. Великолепен и сам Сталинград. Правда, я и сам верчусь возле старых замыслов, но ведь я их еще не исполнял ни разу.

Я ещё, правда, мало что видел за эти годы, кроме деревни. А поездки нам с тобой необходимы, как хлеб.

Из Саратова никаких вестей. Видимо, мы (я и Саратов) оба довольны своим расставанием. Палькин писал, что плохо было что-то у Коновалова. Пил и почему-то оказался в больнице. Видимо, сердце. В Саратове никогда хороших известий и не было, насколько я помню... Ты знаешь, в Саратов мне даже заглянуть не хочется. А ведь в Сталинграде с удовольствием бы побывал. Как там ты живёшь, как твоя семья? Всем твоим и тебе - наш семейный сердечный привет. Как твои сыны-богатыри, как красавица Леночка? Как твоя Клава? Всегда думаю, что у тебя всё в порядке и только не хватает тебе творческой дисциплины. Ты, наверное, знаешь о Бальзаке то обстоятельство, что он находил удовольствие в подавлении в себе разных соблазнов. Нам бы это!

Передавай привет Мишке, который на меня напрасно обижается, и его великолепной жинке, Женьке и Рае Карповым, их маме и дочке - мой самый лучший привет. Ну а тебе желаю по-прежнему трезвости и дисциплины, т. е. всего хорошего и творческих успехов.

Твой Н. Краснов 11 марта 60 г.

Дорогой Федя!

Забрался я сюда, где скучаю не только по тебе, но даже по любому писателешке. Не с кем душу отвести. В Москве ещё не бывал. Здесь таскаюсь по деревням, собираюсь на море. А как наше с тобой путешествие по Украине? Если ещё есть такое желание, то не выбрать ли нам месяц сентябрь, а лучше октябрь - бабье лето. После путешествия можно было бы махнуть в Москву. Ась? Слышал я, что ты едешь жить в Саратов. Да, для тебя там, конечно, больше удобств и для семьи тоже. Саратов - город неплохой, сам знаешь.

Дело делаю с ленью, тихо. Иногда целый месяц ни строчки. Никакой переписки нет, ничего не печатаю, ничего пока не сдаю. Спокойствие есть. Пока тепло - буду в поездках: они мне более чем необходимы.

Как ты живёшь? Если вышла у тебя книжка в Сталинграде - пришли. В долгу не останусь. И вообще подай живой голос. Скучаю по любому твоему слову. Привет твоей Клаве и твоим ма-леньким «собутыльникам» от всех нас. Будь трезв и здоров. Всего доброго! Твой Ник. Краснов

г. Белгород. Краснов Н. С.

15 июля 60 г.

Дорогой Коля!

Завидую тебе, твоей жизни - мне тоже страшно охота поехать в деревню, хочется съездить и в Крым, но это для меня пока неосуществимо. Подождём лучших времён.

Для путешествия по Украине ты, друг мой, выбрал неудачное время: осень не для путешествий, сам знаешь, какие наши дороги, да и по Курской области едва ли осуществим будет наш поход. Возможно, я скоро буду в Москве, оттуда я тебе напишу, только сообщи, когда будешь собираться в Крым. Сообщай на Сталинград.

Встретил твои стихи в женском календаре и подумал, что теперь будут все женщины твои. Это хорошо. Хотелось бы знать, что ты сейчас пишешь, но ты всегда боишься об этом говорить. А я такую штуку написал, что меня из-за неё перестали в Сталинграде печатать - да и не только печатать, выступать боятся пускать. Ну, ладно. Думаю, всё (но не все) образумится.

Что ты там написал такого, за что ты попал в немилость?

Это, видимо, недоразумение. Ты, как лирик, и мухи не тронешь, и вдруг такое... Привет тебе из деревни, где я загораю. Поездил по КМА. Шурка ещё не выздоровела. На море поедем в конце сентября. В ноябре и я побываю в Москве. Очень хочется. Ты меня ругаешь, что не делюсь с тобой написанным. А у меня его (нового) нет. Настолько обленился, отошёл, что лишь едва-едва разбираюсь в грибах, а в стихах давно уже (и в романах) не понимаю: где хорошее, где плохое. Всё жду какой-то день и час, когда придёт рабочее настроение. А пока не приходит. Может это к лучшему.

Будь здоров, жму твою лапу. Твой Ник. Краснов.

10 сентября 60 г.

Дорогой Феодор!

У меня тут был праздник (и в Белгороде он может быть!). Наехали хорошие люди - чудесный (как твой родной брат) Коля Савостин, возмужавший, хороший Володя Гордейчев и растущий, нравящийся мне Егор Полянский. Мы провели весёлых 3-4 дня. Очень хорошо! Много я попил (больше, чем за всё остальное время полугодия!) Доставило мне радость и знакомство с нашими молодыми - из глухих сел Белгородчины. Их непосредственность, наивность, народный дух и яркость судеб. Это было совещание. Праздник прошёл, начались будни. А Фесенко - хороший человек. И Сталинград ваш - хороший город, даже отличный, со своим вечным боевым духом. А Белгород - младший брат Сталинграда. Здесь тоже ходила история. И следов, возможно, больше, чем в Сталинграде. А вот болезнь твоя - штука плохая. Побыстрей от неё избавляйся - значит, бросай пить. У меня слабые нервишки, это уже давно, с 1950 года, когда я заработался в радиокомитете, с тех пор я к радио неравнодушен.

В Москву, возможно, приеду. Хоть нет нужды особой ехать, а постараюсь. Дашь мне весточку, и я прискачу. Надо повидаться с Москвой! Никак не могу включиться в работу (а делать есть что!), стараюсь, но пока ничего не выходит - видно, после Москвы.

Ну, до свидания. Всего тебе доброго. Сердечный привет Клаве и твоим детишкам от нас всех. Твой Ник.Краснов

24 ноября 60 г.

Дорогой Коля!

Извини, что я тебе так долго не писал. Был в Москве. Всё вышло так, как и следовало ожидать. Домой приехал охмуренным. Зачем-то заезжал в Воронеж. А в общем всё-таки всё хо-рошо. В Москву я попал из Ульяновска. В Ульяновске проводили читательскую конференцию от «Литературы и жизни». Там видел Благова. А недавно, возвращаясь из Средней Азии, Благов заехал ко мне. Умница он и поэт, большой поэт, настоящий. Говорили с ним пять суток - и не наговорились.

С книгами в «Молодой гвардии» очень туго. Говорят, из-за бумаги. В. Цыбин там редактором. Мне кажется, он очень далеко пойдёт. Насмотрелся я на всё это, и тошно стало, наверное, того и до- мой-то приехал охмуренным. Сейчас я оклемался. Фундаментально засел за «Илью Муромца». Страшно хочется что-то сказать о нашем времени. А время какое-то непонятное, смутное. Как мне хотелось втроём: ты, Коля и я.

Взял я от «Октября» командировку в Астрахань, но ещё никуда не съездил, боюсь как бы не подвести. Но думаю, что я всё равно что- то для них сделаю. Но сперва закончу «Илью». Я болею им.

Домашние мои дела все такие же. На местных литераторов не могу смотреть. Буду держать-ся в стороне, больше не дам повода для глупых разговоров. Всё это мне не нужно. А всё-таки смутно, брат, смутно.

Пиши. Твой Федор С.

16 января 61 г.

Желаю вашему боевому окружению, именуемому автоматическим пером, ещё большего успеха, ещё большего мастерства. Да здравствует нерушимая дружба всех родов войск - поэзии и прозы.

Милый Коля, мы ведь старые солдаты, и нам лестно, что наконец-то вспомнили о нас.

Твой Фёдор С.

4 мая 65 г.

Добрый мой друг!

От тебя пахнуло духом, и не каким-нибудь, а боевым. Спасибо за открыточку. На ту, прежнюю, я собирался тебе ответить, да вдруг увидел в «Лит. России», что ты в Ленинграде. Порадовался за тебя и позавидовал. Наверное, ты был и в Москве у Семакиных в городке писателей? Думал и я к ним забраться, да не удалось.

Сижу пока дома. Никак не справлюсь с одной простенькой повестью. Хочется быстрее ее положить отлеживаться. Уже тепло, и меня тянет на поля и в леса. С деньгами туговато, повесть вышла только одним тиражом, и я только смог отдать долги. Заказов в издательство пришло ещё до 20 тыс. дополнительно, но уже поздно. Набор рассыпан, с бумагой в издательстве туго. Тороплюсь писать рассказы, чтоб поправить свои финансовые дела. Возможно, пойду на Высшие лит. курсы, тем более что мне хочется немножко подковаться теоретически.

Будь здоров и трезв.

Твой Ник. Краснов.

10 мая 65 г.

Дорогой мой, старый, мой единственный друг!

Только что получил (из Харькова) твою повесть, а потом вышел в подъезд и в ящике увидел твоё письмо. Спасибо тебе за него. Твои финансовые дела мне понятны, но я на них давно махнул рукой, плыву по-птичьи. И хорошо. Ни от кого не зависим. Свобода - это лучшее, что есть на свете. Готовлюсь к новому походу. Поброжу месяца три. Пройду всю Белоруссию до границы. Записки мои, говорят, хорошие. Я и сам ими доволен. Надеюсь, что в 1966 году они выйдут в свет.

В Ленинграде я показал некоторым товарищам, что такое настоящая поэзия. После меня никто не мог выступать. Об этом публично заявил М. Луконин и, заявив, уехал домой. Так-то, брат. И это не бахвальство, а просто факт, который говорит о том, что мы не лыком шиты, что настоящее не спрячешь, рано или поздно ли оно даст о себе знать. Одно беспокоит: стареть я стал, слёзы стали сыпаться из глаз, а это явный признак старости. Не знаю, как ты, а я страшно одинок: беседую только с зелёным змием, он немного успокаивает...

Мне страх как хочется увидеться с тобой, но ты скрытный, сопишь втихую, но всё равно я тебя люблю, написал о тебе в своих записках. Мне кажется, ты зря уехал из Саратова. Не переехать ли тебе обратно в этот город? Ты знаешь, там будет «Волга». Не хочется, чтоб она попала в плохие руки, не хочется, чтоб её замутнили разные халтурщики.

Изредка я переписываюсь с Григорием Ивановичем. Говорят, он кончил вторую книгу «Исто-ков». В Москве я о ней слышал нелестный отзыв. Но я привык верить только самому себе. Прочитаю, увижу, что это такое.

Эх, Коля, давай вместе со мной махнем в поход - знаешь, как это освежающе, ободряюще, лучшего и не придумаешь. Я счастлив, что нашёл самого себя. И это мой долг. И, если я его выполню полностью, тогда даже и умереть не страшно будет. Вот так, дорогой.

Прочитаю повесть, напишу тебе о ней.

Ну, ладно. Привет Шуре.

Твой Фёдор С.

15 мая 1965 г.

Дорогой Коля!

Очень рад, что ты задумал перебраться на Волгу. Было бы очень хорошо, если б ты обосновался в Волгограде. Но ты. несмотря на свой патриархальный возраст, всё ещё, мягко говоря, наивен. Ты ведь должен знать, кто обычно сидит у руководства, возьми того же Костина, кто он. Он не дерево, ибо дерево, по словам П. Васильева, может петь, он просто-напросто жалкое ничтожество, которому нет никакого дела до какого-то Николая Краснова, до какого-то Федора Сухова. Он знает только отсидеть положенное количество часов за своим секретарским столом, комнату он тебе не выхлопочет.

То же самое можно сказать и про издательство. Книги твоей они не издадут. Какой же вы-ход? Обычный. Ты приезжаешь в Волгоград, встаешь на учёт, становишься волгоградским. Тогда можно будет ставить вопрос и о квартире, и о книге. Дадут, конечно, не сразу. Может, через год. А год ты можешь пожить у меня. В твоем распоряжении будет комната, даже с кроватью. А столом обзаведёмся. Понимаю, тебя будет тянуть к твоим домашним, к семье. Тут уже я не знаю как. Одно твёрдо знаю, что квартиры и издания книги можно добиться только тогда, когда ты будешь в Волгограде. Вот так.

Всего тебе хорошего.

Твой Фёдор Сухов.

Апрель 67 г.

Дорогой Микола!

Как бы ты ни скрывался, как бы ни ухитрялся в своей конструкции, до моих ушей всё же дошли слухи, что ты обитаешь в Краснодаре, ходишь под началом кубанского казака Вараввы. Жалует ли он тебя, как-никак ты человек иногородний, симбирский мужичок-лапотник.

Дорогой, видел в Ленинграде Ивана Варав- ву, спрашивал о тебе, рад, что у тебя всё хорошо.

Низко кланяюсь тебе.

Твой Фёдор Сухов.

15 июня 71 г.

Дорогой Коля!

Где ты? Что ты? Как ты? Как ты там, на кубанской земле? Часто вспоминаю тебя, не забываю и нашей первой встречи, перечитываю твои стихи.

Знаешь, я ведь сейчас стал не таким, каким был. С некоторого времени я понял, что такое изящная словесность. Казню себя за то, что так много потеряно времени понапрасну, что, как сейчас, вписываемся все мы - и я, и ты, и многие другие - в сущности, по недоразумению числимся в писателях. Не обижайся на эти жестокие слова. Когда подумаешь о том, что писатель - это прежде всего глашатай добра, правды, что писатель - это прежде всего высокое мастерство, когда подумаешь обо всём этом, стыдно становится за самого себя. Я уже не говорю о будущем, у нас, конечно, его нет. А ведь горько уходить от людей, ничего не оставив им, кроме мусора. Одно утешает - что мы всё-таки жили-были на земле, потоптали её траву, кое-что видели и из того, что я видел, - ты, мой давний, уже немолодой друг. Так прими моё не очень-то весёлое слово - слово любви и дружбы.

Твой Фёдор Сухов.

15 января 1972 г. г. Волгоград

Дорогой Федя,

Ваше поэтическое высочество!

Напрасно ты ругаешь «изящную словесность». Ты работаешь неплохо. Хвалят тебя. Самому мне ещё не удалось добыть твоё «Призвание» и твою премированную «Былину». А хотелось бы. Хотелось бы и тебя повидать, но это только летом. Сейчас тружусь. На Кубани сейчас воспетые тобой «злые холода». Настоящая зима. Катаюсь на лыжах. Жаль, мороз великоват - 15-20 градусов. Ещё раз прочитал твоё письмо. Не надо тебе на возраст кивать. Держи курс на фетовское и левтолстовское творческое долголетие!

Ты чего-то говоришь о недовольстве собой. А много ли было поэтов на твоей памяти? Только Твардовский. Тянут на звание поэта ещё два-три. Ты, видимо, начал понимать суть призвания поэта. Буду рад, если увижу это, прочитав твоё «Призвание». Будь здоров! Сердечный привет от моей семьи. Привет твоим друзьям и близким.

Твой Н. Краснов.

22 января 72 г.

Дорогой Николай!

Мне нравится твой оптимизм, твой витавизм (жизнелюбие), и всё-таки я не склонен думать, что всё сложилось хорошо, наоборот, я думаю, что ни я, ни ты - никто из нас, очевидцев величайших событий, не сказал своего сокровенного слова, что все мы - рабы того молоха, который - незаметно для нас самих - пожирал наши души. Пожирал с самого нашего рождения. Даже тогда, когда нам была предоставлена возможность выйти из ада, мы не смогли прозреть. И я тебе писал в предыдущем письме о слишком поздно пришедшем прозрении, которое позволило увидеть себя, свою... душу.

Очень хочу повидать тебя, мне ведь мало остается. Надо, хотя бы как-то держаться друг друга.

Всего тебе доброго. Твой Фёдор Сухов

28 января 1972 г. г. Волгоград

Дорогой, милый мой Миколай! Обрадовал ты меня своим посещением так, что мне вроде веселее стало.

Немощен я стал, может быть, поэтому и ворчу на всё, вроде я в чём-то ущемлён, обижен. А, может, и вправду и ущемлён, и обижен!

Нет, у меня многое впереди, впрочем, у меня всё ещё впереди.

Всего тебе доброго.

С приветом Фёдор. 4 апреля 75 г.

Здравствуй, мой дорогой Федя!

Давненько тебе не писал, но, поверь, не было дня, чтоб я не думал о тебе. И особенно в тяжёлые для меня времена. Хотелось поделиться бедами, пожаловаться, но я себя смирял, уходил в свою скорлупу, закрывался, чтобы никто не слышал моих ахов и охов. Только в стихах, да и то редко, вырывалось щемящее душу: «Застань м.. в тоске по человеку». Кстати, самый эпицентр моих бед пришёлся на 1965-1966 гг., на то время, когда у меня с тобой была неожиданная встреча в общежитии ВЛК. Не знаю, мог ли ты предположить, что я страдаю. Думаю, что не заметили этого ни Благов, ни Семакин, с которыми я тогда встретился. Не отношу это на счёт вашего равнодушия, а исключительно на свою скрытность и терпимость. Ты хочешь знать, что же меня тогда мучило... Стыдно признаться (ты посмеешься над моим признанием, да и мне уже это кажется забавным): местные «сильные мира» и раздавленные ими и непонятые «души прекрасные порывы», благородство, принятое за подлость, а подлость - за благородство. Как было не растеряться! Вот такая случилась со мною чепуха. После этого всё рассеялось, и на том ковре, где подстерегали меня неприятности, ныне я желанный гость. Но всё же предпочел уехать на Кубань.

Сейчас пишу тебе и гляжу в окно, на заснеженный двор. У нас только что выпал снег. Деревья под моими окнами мохнатые от инея - ну, как в Переделкино, не хуже, даже одна живая ёлка есть. Да, весна нашей молодости была прекрасна. Всякий раз, бывая у Семакиных, я ждал: а вдруг да появишься ты? Бродил по лесам - и один, и с Семакиным, а мысленно и с тобой, - любя, как всегда, этот уголок нашей студенческой юности.

Сразу же у моего двора (минутах в трех ходьбы) начинается тихое местечко - дикий парк на берегу Кубани и Затон. Там сейчас тоже всё в снегу, и я предвосхищаю удовольствие походить там на лыжах (лыжи уже наготове!) и, конечно, снова буду вспоминать Переделкино.

Чем я сейчас живу? Пишу короткие повести, похожие на длинные письма, иногда стихи. Читаю - красивая библиотека рядом. Наслаждаюсь разговорами с Виктором, любимым тобою Лихоносовым. Ты, конечно, знаешь, и не нужно тебе рассказывать, что за прелесть этот человек. Предельной чистоты и предельной искренности. Если на кого мне повезло, так это на него. Но пусть в тебе ревность даже и не пошевелится, потому что и тебя я очень люблю.

Надо надеяться, что ты познаешь радость выздоровления, окрепнешь и мы ещё побродим с тобой по нашей милой земле русской. Давно не видел ни Благова, ни Семакина, скучаю по ним. Много лет не был в Ульяновске и вообще у волжских водохлебов. Если здоровье позволит, надо бы Волгу в этом году навестить. Но когда - даже и пообещать не могу. Когда почувствую себя хорошо, давай заглядывай ко мне, и мы посидим где-нибудь у моря. Тепло не за горами. А пока, чтоб тебе развлечься, шлю полистать мой свежий сборничек стихов и газетные вырезки, где отмечают мои «....». К сожалению, избранных стихов издать не смог, «Избранное» мне пока что обещают в «Советской России», а когда это будет - ещё не известно.

Дома у меня всё в порядке. Шура работает, Вовка учится в сельхозинституте на факультете садоводства, я готовлюсь пойти к нему в сады сторожить.

А как твои детишки? Пиши давай весточки о себе. И скорее выздоравливай.

Всего тебе доброго!

Твой Ник. Краснов. 10 января 75 г.

Дорогой Николай!

Поздравляю тебя с твоей Победой, с твоей весной. Желаю тебе бодрости, работоспособности. А я опять ухожу на войну - в известную тебе Ивницу. Всего тебе доброго. С приветом Фёдор Сухов.

Май 75 г.

Дорогой, милый мой Миколай, где ты? Что ты? Почему не отзываешься? А я пребываю в своём Красном Оселке. Ты знаешь, какое упоение - это наша русская природа, нет, не может быть ничего подобного. Как я ругаю себя за то, что 20 лет пропадал вблизи улусов, ходил по солончаковой, лишённой какого-либо дыхания земле. Давай, дорогой, приезжай ко мне, у меня есть укромный уголок, где ты сможешь покойно работать. Я один, я тебе не помешаю. Жду твоего эха.

Твой Фёдор.

Кланяюсь тебе нашими гвоздиками, васильками, ромашками.

Ф. С.

21 июля 1978 г. с. Кр. Оселок

Дорогой Миколай, только что возвратился с Дону, из Усть-Медведицкой, поэтому не мог своевременно ответить на твоё письмо.

Рад, что ты собираешься посетить наши нижегородские пределы, мой Красный Оселок.

Присылай свои новые книги, свою прозу, свои стихи. Всего тебе доброго. Кланяюсь твоему дому.

Твой Фёдор С. 7 ноября 1978 г. Н. Новгород

Дорогой Николай!

У нас недавно прогремел гром, он разбудил Иван-да Марью, самых добрых моих сограждан на нашей не очень-то доброй земле. они поздравляют тебя, каторжанина переднего края самого... именуемого войной, поздравляют с мирной весной, с мирным маем, я присоединяюсь к сему поздравлению, желаю тебе всего доброго, новых добрых книг.

28 апреля 1980 г. с. Кр. Оселок

Дорогой Николай, поздравляю тебя и всех близких тебе людей с Новым годом, желаю тебе новых добрых строк, новых добрых книг.

Жду тебя в Красный Оселок, в мою тихую обитель. Дорогой, может, соберёшься, приедешь, рядом Волга, ты, чай, её не забыл.

Кланяюсь тебе моим Красным Оселком, нашей Волгой.

Фёдор С.

25 декабря 1983 г. с. Кр. Оселок

Дорогой Миколай, милый Коля, перевалило за полночь, наступил день Миколая Чудотворца, зимнего Миколы, нашего престольного праздника - всякий раз в этот праздник я вспоминаю тебя, вижу тебя, слышу тебя. Рад, что ты перейдёшь порог нового, 1985 г. С Новым годом тебя, дорогой мой друг!

19 декабря 84 г.

Дорогой Коля, милый мой Николай, узнал (запоздало) о твоём дне рождения, прими от меня самые добрые пожелания, не печалься, я два года (почти) назад перешагнул эту дату, которую ты только-только перетопал.

Жду тебя в Красный Оселок. Да как было бы хорошо, если б ты отважился приехать в мою обитель.

Фёдор С.

8 января 85 г.

Дорогой Миколай, милый Коля, поздравляю тебя, старого солдата, с победным, соловьиным маем. Желаю тебе доброго здоровья, соловьиного вдохновенья. По всей вероятности, в победные дни я буду на курской земле, думаю побыть в Белгороде. Вспоминаю твою белгородскую обитель.

Желаю тебе, дорогой, самого доброго-до- брого. Будь здоров.

Кланяюсь Шуре.

Твой Фёдор С.

29 апреля 1991 г.

Н. Новгород

Здравствуйте, уважаемые Николай Степанович и Ваша супруга Александра!

Пишет Вам Клавдия, бывшая жена Фёдора Григорьевича. Я и моя дочь Лена посылаем вам свою благодарность за Ваше сердечное, доброе письмо о Фёдоре. Простите, что сразу не написали вам. Да. Мы все понесли большую утрату. И всё не верится, будто Фёдор с нами. Лена мне говорит: вот кажется, что он уехал и должен скоро вернуться. Он ведь умер на её руках. Хотя он и приболел в последние месяцы осени, но не ожидали мы такого близкого конца. Случилось это 5 декабря, он упал, сразу же отнялись ноги, и лежал недвижим. Рука одна плохо действовала. Тяжело ему было. Он всю жизнь так любил ходить пешком. Лежал дома, приходили врачи, сёстры делали уколы. У него были сильные боли.

16.12 положили его в хорошую геронтологическую больницу, а 27-го пришлось его забрать домой. Врачи сказали, что сделали всё, что в их силах. Делали ему там вливания, и он сам просился домой. Кушал он плохо, больше он питьё принимал, только он исхудал. Я, когда к ним приехала месяца три назад, даже не узнала его. Хотя он ещё раньше похудел сильно. У него в 75-м году была тяжелая операция на желудке. Была инвалидность, а он работал как всегда, не жалея себя. Умер он 5 января. Это было воскресенье. Стало трудно дышать, вызвали «скорую». Ему сделали укол, не помогло. Был отёк лёгкого, ещё несколько дней назад врачей вызывали, они признали это. Короче, рак у него поразил и лёгкие, и позвоночник, оттого и был он парализован. Хоронили его по его просьбе 8 января в его родном Кр. Оселке. В Союзе писателей была панихида, собрались многие писатели, приезжали даже некоторые из Москвы, Волгограда. Дети приехали, Володя и Слава из Волгограда, племянники. В селе собралось много народа, его земляки. Там же ещё живёт его старший брат Арсентий со своей большой семьёй. Племянники вырыли могилу на старом кладбище, где похоронен был дед Фёдора. А сначала Фёдора возили в церковь в Нижнем, отпевали. Он же так просил ранее.

Говорили о нём все только хорошее на панихиде и когда хоронили. Любил он людей, а себя мало жалел. И всё часто он вспоминал в редкие его минуты свободные своих товарищей. И всегда вот так говорил: Володя Семакин, Володя Кулагин, Коля Краснов, Женя Карпов, и всегда будто все его друзья были молодые. Очень теперь жалею, что не так часто ездила к ним, как нужно 

было бы. А теперь осталось одно лишь раскаяние на все остатки жизни.

Ещё раз благодарим Вас за письмо, и разрешите пожелать Вам и Вашим близким самого доброго и светлого в этом трудном году. Здоровья Вам и благополучия, успеха в Ваших трудах!

Клавдия и Елена. г. Нижний Новгород

Николай Степанович! В Кр. Оселке на почте мне передали несколько писем, там было одно письмо тоже с Вашего города от Лихоносовых. Видимо, затерялось. Там было поздравление с 91-м годом и приглашение посетить Кубань. Но летом Фёдор не собрался, а осенью, вы знаете, наверно, он ездил в Ялту. Хотя и запоздало, но передайте Лихоносовым спасибо за их добрые пожелания и поздравьте их от меня и Лены. Желаем им всего самого доброго в этом таком трудном году. Надежды и благополучия.

30.01.92 г.

Здравствуйте, уважаемый Николай Степанович, Ваша супруга, сын Владимир и вся Ваша семья и родня!

Поздравляю всех Вас с Новым 2002 г.! Желаю доброго здоровья, благополучия, мира и добра! Ещё шлют Вам привет дочь моя Елена и сын Гриша. Благодарим Вас за книгу стихов «На семи ветрах». Гриша приехал к нам в Нижний и рассказал о том, как он побывал у Вас в гостях. Я благодарю вас, что вы его приветили. Ещё хочу поздравить Вас и Вашего сына Владимира с Днём защитников Отечества! Но письмо моё, наверное, не придёт к сроку. Стихи я все прочла, они мне понравились своим жизнелюбием и искренностью. Я и раньше читала ваши стихи, всегда с большой радостью и благодарностью.

Вспоминаю, как Фёдор всё о Вас говорил: Коля Краснов - мой лучший друг. И о приезде Вашем в Сталинград помню. Это был конец лета, наверное, 1959-й, точно уже не помню, и как мы были в центре города с нашими маленькими детьми. А Фёдор Григорьевич, наверное, был в Оселке или в командировке. Он ведь часто уезжал. Вы спросили у Гриши, как звали девушку, с которой был знаком Фёдор Григорьевич в Германии. Я её видела на фото у Фёдора, он всегда носил её с собой тогда. А звали её Гита. Помню, в 50-х годах, наверное, в 58-м г., приезжал к Фёдору ныне покойный поэт Николай Благов из Ульяновска и Фёдор показывал ему фото Гиты. Но Благову она не понравилась. Молодая, очень симпатичная девушка лет 17-18. Я живу сейчас у старшей дочери. Она живёт со своей младшей дочерью, ей 14 лет и учится в 8-м классе. Звать её Рита. А её старшую дочь Лизу в прошлую зиму выдала Лена замуж... Николай Степанович, большая к вам просьба, если сможете, напишите свои воспоминания о Ф. Г. Ему 14 марта исполнилось бы 80 лет, и этот юбилей будут отмечать в Нижнем и на его родине в с. Кр. Оселок, и в Лыскове.

Простите, Николай Степанович, на этом и закончу своё письмо. Если Вы пожелаете ответить на него, то пишите на адрес Лены, дочери моей. Я пробуду здесь, наверное, числа до 18-20 мар-та, а потом уже надо будет ехать к себе в Энгельс. Брат Миша мне рассказывал, как вы побывали у нас в середине 50-х годов, но мы уже жили тогда в Сталинграде. Клавдия Сухова.

Примите мои самые добрые пожелания: успехов Вам в Вашем творчестве!

20 февраля 2002 г.

Впервые опубликовано в журнале «Родная Кубань»