Дарья СИМОНОВА. Валторна Святого Патрика
Художник Ирина Зубик
Рассказ
«Девушка, что у вас в чемодане? Что у вас в чемодане», - так они кричали ей в тот день, когда впервые увидели ее идущей со своей ношей вверх по узкой улице Сопротивления. Это был, на беглый взгляд, обычный чемодан. Старый, черный, с металлическими уголками и гладкой пластиковой ручкой. С шершавой от времени кожей ячеистой фактуры, прочерченной тончайшими пыльными бороздками. Но необычной была его форма, в проекции близкая к квадрату. И еще он был элегантно узким... Это был, конечно, не чемодан, а футляр. Но для чего?
А девушка не оборачивалась, сосредоточенно поднимаясь по улице, которая, как назло шла все вверх и вверх, и ей наверняка было тяжело нести таинственный предмет в гору. На ней были зеленые туфли на танкетке и приталенный плащ. У нее была стрижка карре, она была шатенкой — и, казалось, что именно такие типажи обычно играют главные женские роли в фильмах о войне. Но никакой войны, слава Богу, не было.
И была в ней, в той девушке, особая упругая легкость, которая свойственна кошке, вспрыгивающей на дерево, или хорошо натренированному гимнасту, виртуозно владеющему своим телом, которое вольно сделать в воздухе замысловатые кульбиты... но в ней не было ничего спортивного, скорее эта легкость, которая так ценится в телесном смысле, была присуща ее характеру. Макс с компанией часто видели ее, идущей мимо и непременно ей что-нибудь кричали, потому что... а как иначе быть с ней? Не могли же они сразу все с ней познакомиться. Но обратить на себя внимание должны - это не обсуждается и это природа, логики тут нет. Случай узнать ее выпал только Максу, когда он остался один. Видимо, ему она была нужнее всего.
Он встретил ее в другой части города. Она шла уже без чемодана, с легкой сумкой через плечо. И ела пончик, обсыпанный сахарной пудрой и обернутый салфеткой. Она держала его почти на вытянутой руке, чтобы не запачкать пальто и смешно вытягивала шею, чтобы откусить кусочек. При этом волосы ее были по-детски убраны за уши, чтобы не мешались. Пошел мелкий дождь. Макс поравнялся с ней и раскрыл зонтик. Она удивленно глядела его, растерянно пробормотала «спасибо», быстро проглотив свое лакомство. И... молчала, избегая смотреть на Макса. Он понимал, что надо скорее завязать разговор, чтобы не выглядеть навязчивым молчаливым спутником — и одновременно понимал, что вообще-то все и так ясно и судорожно искать повод для знакомства не обязательно. А она все так же не смотрела на него, словно боялась, что он... уйдет, не попрощавшись...
-А где ваш чемодан? - спросил Макс, неожиданно для самого себя.
-Чемодан? - она раскрылась в удивленной улыбке, и стало понятно, что это пароль доступа к ее самому важному... - Откуда вы знаете... это не чемодан.
-Тогда что же это — вся наша улица заинтригована!
Она смутилась, продолжая улыбаться с оттенком легкой досады:
-Раз вы спрашиваете, я должна вам показать. Идемте!
Макс ошеломленно последовал за ней. А разве были варианты? Они прошли несколько кварталов, пока завороженный Макс сообразил, что вместо того, чтобы брести под дождем, надо взять такси. «Нет, тут близко!» - вопротивилась она, и неизвестным Максу доселе коротким путем они оказались на улице Сопротивления. Они подошли к ней с другой стороны, и прошли тот путь, который обычно проходила она... К счастью, на том извечном балконе максовых друзей никто не торчал, и Макс вошел незамеченным в ее подъезд. Она открыла неприметную дверь. Бывшая каморка привратника? Или дворницкая... Вход сразу на кухню, пристроенная кабинка ванной, потом комнатка с неожиданно мощно впитывающим свет эркером... Она подошла к чемоданчику, осторожно положила его на пол и раскрыла.
-Вот...
На бархатной обивке лежал духовой инструмент. Валторна! Девушка взяла его, приладила отдельно лежащий раструб, распробовала звук и выдала удивительно глубокий, полный торжественной грусти и одновременно затаенной страсти этюд. Макс не мог вымолвить ни слова. Его сердце как будто подбросили вверх, и где-то там, в блаженной выси он рассыпалось на множество частиц, а потом они вновь соединились, но уже в совсем ином порядке. И Макс понял, что так, как раньше, уже никогда не будет. Теперь он знает, что лежит в чемодане. До сих пор не спросив даже имя! Имя девушки.
-Я так не люблю отвечать на этот вопрос, - улыбнулась она. - Меня зовут Нила. Вот и ты, как и все, уже вопросительно смотришь на меня. Меня так назвал папа. Неонила. Означает «новая». В общем, как будто бы вечно молодая. Имя очень странное, я согласна...
-Но я этого не говорил! Мне наоборот нравится, что оно необычное...
Макс не лукавил — ему нравилось. Но он знал, как раздражает в себе необычность, пока ты ребенок. В молодости необычность уже становится козырем, но это не мешает ей порой быть в тягость. Нила же была чемпионом по необычности, как сперва казалось...
-Значит, ты играешь на валторе? - спросил Макс, чтобы поддержать разговор. Вдруг она решит сейчас же распрощаться.
-Нет, не значит. На валторне я играю едва-едва. Это инструмент моего отца. А я играю на флейте. И на саксофоне.
Девушка-оркестр. Странное приключение, удивительный день. Неужели это все? Макс знал, что спросит про отца — заденет больную струну. А про что еще спрашивать? «Сыграй мне на саксе?! Это же так... мощно и красиво». Не станешь же лепить такие банальности! Здесь не дворовый расклад, и Макс не у Васьки Чеха, чтобы походя просить «сбацай»...
Только потом он понял, что ошибался. Нила напряженно ждет, когда ее попросят сыграть, а если не просят — значит, что-то не так. Хороший разговор начинается с мелодии, и мы всегда это чувствуем. А тот разговор хорош, который приводит к чему-то большему.
И еще... очень важное о ней. Нила совершенно открыта. Ничего не нужно додумывать, ни о чем мучительно догадываться. Ее только нужно спросить — и она ответит. Не ждать — спросить. С ней не так, как с другими. Просто Макс всегда избегал вопросов, на которые возможен вариант ответа «не твое дело», скрыто или явно. А с Нилой не так.
-Валторна — это память об отце? - на следующий день они отправились в обновленный планетарий. Точнее погулять вокруг него — ведь сразу после открытия очереди были безнадежные, зато окрестности и настроение были в унисон располагающими к полету в тайны вселенной. Преувеличение, конечно. Хотя... разве тайны каждого из нас не являются в конечном счете тайнами вселенной?
-Нет, не только. Она... друг. Друг и память. Когда ты играешь на инструменте, душа того, кто играл на нем — с тобой. Ну... если он умер. А если он жив-здоров — тоже есть связь...
-Он тебя учил музыке?
-Нет, я училась в музыкальной школе. Он, разумеется, помогал, когда мог. Но часто был в разъездах. Гастролировал со своим коллективом. Оркестр тетушки Валторны... Театрализованные музыкальные представления для детей. На самом деле, он отдал меня учится на флейте. Считал, что валторна мужской инструмент. Но потом я его упросила, и он меня поучил... правда, недолго Боялся, что я сорву дыхалку.
-Ты просто какой-то полиглот...
-Нет, это нормально для духовиков — играть на нескольких инструментах. Но валторна — самый сложный.
Макс все никак не мог понять ее место работы. Играла она все время в разных местах и в разное время, но это был для нее очень четкий и настолько привычный график, что она говорила о нем так, будто для других он тоже очевиден. «Ну я же в пять на Плешке? Как зачем... у меня ж занятие в детской студии. Завтра в шесть? Нет, у меня ж Богдановна! Почему я все время занята? Совсем не все время... Нет, ну только не в субботу, у меня же репетиция... кстати, очень приятные ребята, театр уличной пантомимы,... нет, а потом же у меня свадьба, я ж тебе говорила... нет, свадьба не каждую субботу, только в эту. Пригласили поиграть... просто попурри из хитов... нет, там платят немного, но я не могу отказать, эти мелодии мы разучивали с отцом, у меня ностальгический полет.... Я ведь играю, потому что мне хочется играть. Редко, когда только за деньги. Это бывает, но как в анекдоте про девушек легкого поведения: «... А ты первый раз по любви или за деньги? Я – конечно, по любви, разве три рубля – это деньги?!»... Не такая уж я великая, чтобы мне много платить. Я как Мандельштамовский Александр Герцевич. Просто музыкант. Без регалий. Не встроенный в мирскую и жестокую иерархию талантов. «Одну сонату вечную» играю наизусть.
Неправда. Нила так говорила, чтобы отвести от себя подозрения. Чтобы никто не подумал, что она имеет амбиции. Но Макс сразу почуял их терпкий имбирный аромат. Потому что сам не без греха. Он тоже любил быть занят. Он завидовал тем, кого рвут на части, кто всем нужен, у кого всегда звонит телефон. Он верил, что популярность — главный показатель удавшейся жизни. Однако не стоило обнаруживать свои взгляды, пока не выйдешь в дамки. Дух или Ангел популярности — или как его там... - большой упрямец и любитель поиграть в кошки-мышки. Надо скрывать намерения, но неуклонно следовать к цели.
И потому Макс всегда делал вид, что относится серьезно к ее планам. Пусть идет, куда хочет. В зеленых замшевых туфлях и шоколадном платье. Пусть называет его не коричневым, а шоколадным. «потому что это точнее». На самом деле, не точнее, а вкуснее. И он бы обязательно посмеялся над ее точностью, если бы она не была девушкой, чье имя и склонять неловко. Была бы она Ниной — и все было бы куда яснее. Но одна буква меняла весь ход событий. С ней нельзя было ни о чем спорить. Причина тому неизвестна. Есть такие лица – все в них одновременно простота и загадка. Макс решил, что все дело в валторне. Прежде чем выйти наружу, прежде чем стать нежным и торжественным, звук должен пройти тесную долгую пещеру закрученной трубы. Тот, кто играет на валторне, особенный. Непобедимый в своем скромном упорстве...
Макс не понимал, что его так цепляет. Советоваться ему было не с кем. Не с Васькой Чехом, право же. Тому никогда не объяснишь, в чем проблема. Его необходимый и достаточный принцип: то, что не дает одна, обязательно даст другая. И он боялся всего необычного. Потому что индпошив стоит всегда дороже, чем ширпотреб. Словом, Васька не советчик, да и прочие остолопы. И тогда Макс предался соглядайскому греху. Он решил за Нилой проследить. Сегодня она идет к Богдановне. Кто это такая? Зачем, почему... Первый стыд преодолевался быстро, как болезненная инъекция. Как нежелание холодной воды, в которую нужно прыгнуть. Нила шла уверенно и сосредоточенно, словно настраивалась на важную встречу. Она не заподозрила слежку. А Макс почему-то был уверен, что она обернется. Точнее очень явственно это представлял. Она оборачивается... Останавливается... Щурится – и это делает ее беззащитной. Потом немного проходит вперед — к ближайшей скамейке, чтобы положить валторну. Она старается не ставить ее на землю – во всяком случае, Макс никогда этого не видел. Она кладет валторну, и недоуменно ждет его, а Макс подходит к ней... улыбается, подходит... дальше обрыв пленки. Он так и не придумал. Придумал только, что в итоге все должно быть правильно и прекрасно. Они вместе. Живут в квартире максовой бабушки, которую для них освободили... о, это соверешенно неуместное отступление.
Она не обернулась. Она прошла в арку какого-то старого облупленного дома, во дворе которого стояли гипсовые чаши с клумбами внутри. Новенькие детские лазилки смотрелись здесь как следы инопланетян. Нила прошла в подъезд – и что теперь? Макс чувствовал себя посрамленным собственным глупым порывом. Что теперь? Сесть закурить? Какой в том героизм? Сплошная обыденность. Вот чем его доканывала Нила: он был слишком банален на ее фоне. Пускай бы она зарабатывала больше – а у него были бы преимущества творца. Его совершенно не смутила бы, как других гордецов, богатенькая мамзель. Во всяком случае, так ему казалось. Он даже жаждал посрамить чью-нибудь стяжательскую спесь блеском своего эго. Но все складывалось совершенно невыгодным для Макса образом — у него ни денег, ни таланта. Кто же он? До странной встречи с валторной он чувствовал себя вполне котирующимся на ярмарках тщеславия. У него — своя студия шелкографии. Картинки на одежде, фотки родных физиономий и красот Родины. Это была его фишка — не америки с европами, не запады с востоками, а нашенский срединный путь. Родные северные реки с сосновыми берегами, снежные горы, скалистые обрывы — премущественно суровая и прекрасная, как Брюнхильда, сторона нашей природы. Патриотизма тут конь не валялся, лишь здравый смысл — зачем ходить далеко, если есть свои ресурсы. Еще одно его направление — фото предков на футболках. Чистейшая магия, по мнению Макса, одежка-оберег. Для рекламы он сперва напечатал старое фото своих юных прадедов, которым так и не суждено было постареть. Один — красный офицер, другой — брат его жены — белый. Дружили крепко. Оба погибли в гражданскую. Идея имела успех.
Конечно, не Максом изобретено ретро, но им доказано, что оно имеет целительный эффект. Кто-то даже вышел из запоя, когда получил в подарок майку с самим собой 15-ти лет от роду рядом с любимым мопедом. Смешно надеяться, что когда-нибудь у него вновь не случился запой, но добрый почин — божий привет. Словом, Макс полагал, что ему есть чем гордится. Хотя «своя студия» - слишком сильно сказано. Они вместе с Васькой Чехом и постоянно меняющимися помощниками ютились в углу огромной мастерской, который снимали за гроши у дружественных разгильдяев. Все было бурляще и беспорядочно. Все вызывало аппетит. Женщины, даже роковые, никогда не заставляли сомневаться в себе.
И тут она вышла на балкон и окликнула его. Макс не сразу и понял, что произошло — он непривычно глубоко провалился в самоанализ — прямо в логово Болотного царя-аутопсихотерапевта, который особенно мучает некоторых из нас с похмелья. А Нила как ни в чем ни бывало махала вероломному Максу рукой с балкона второго этажа. Рядом с ней стоял стройный парень... а никакая не Богдановна. Черти что.
Нила как никто умела быть невозмутимой. Сначала могло показаться, что это поза. Но это была защита. Потому что не было никакой Богдановны. Она умерла. Нила приходила к играть на ее флейте. Чтобы для сына вновь оживала мать. Ведь она уже объясняла – инструмент хранит метафизику хозяина. И когда на нем играют, то душа музыканта благодарно навещает нас. Неонила, что в переводе значит «вечно молодая», верила в это, как в Отче наш. Инструмент остается жить за человека. Звуки музыки — это продолжение чьей-то жизни. А если играть некому, то приходит девушка в шоколадном платье...
-И тебе за это платят? - удивился Макс.
Она ответила легкой усмешкой. Она не обижалась. Когда ей что-то не нравилось, она просто уходила. Возможно, вся эта затея с душами музыкантов — всего лишь способ избегать неприятных обстоятельств. Мертвые ничем тебя не обидят. С тем же успехом она могла бы бродить по кладбищу. «Нет, не так. Тем, к кому я прихожу, становится легче. Они вспоминают, они оплакивают, они любят. Музыка — самый доступный для нас способ вновь обрести смысл...».
И его поглотило состояние, которого он стеснялся невыносимо и которое обнажало лучшее в нем. Нежная сила сострадания. Кто вызывает его, того нельзя забыть. Сострадание к ранимым, одиноким и невезучим. Острый, как бритва, крик ребенка-изгоя, над которым издевается мордатая дворовая сволочь. Несколько раз Максу в детстве снился этот сон — он в роли жертвы. Так не бывало наяву — но он от чего явственно понимал, что так может быть. Может быть с каждым. Одному Богу известно, почему Нила разбередила в нем эту волну. Из-за нее у него постыдно увлажнились глаза и он готов броситься в драку за неизвестное обиженное дитя. Ему больно за всех униженных так, будто он – их воплощение.
И странно было, переживая этот катарсис, одновременно участвовать в неспешном разговоре. Только Нила умела так невозмутимо переходить от высокого к низменному, и вот уже она преспокойно повествовала о том, что после того, как поиграет на флейте Богдановны, у нее так же, как у покойницы, кишки пошаливают. Чистейшая психосоматика, конечно, - не могла же добрейшая женщина с того света прислать ей такие некрасивые проблемы... Не могла.
Они снова шли, словно встретились случайно. Нила и не думала спрашивать, с какой стати Макс околачивался в этом дворе. Все воспринималось ею, как естественный поток жизни. Казалось, возникни сейчас перед нею Маленький Мук или Ореховая Соня, она бы восприняла это как сезонное явление природы. А Макс-то мечтал удивить эту девушку новеньким заказом — портрет на автомобиле! Только проекту не суждено было сбыться – это совсем другие материалы, не максов профиль. Васька, конечно, загорелся — ему хотелось быть первым в городе, кто осуществит этот замысел. На машинах пока что рисовали, что угодно, только не портреты. Заманчиво. Нила сказала, что в силу своей свободной профессии затею поддерживает, но ее эстетическое чувство протестует – на автомобиле не должно быть никаких рисунков. Ее бы воля – она бы и номера упразднила. Автомобиль – это роскошь, роскошь, роскошь, это свобода и мистика.
-Поверь мне, не так мало на свете тех, кто любит свои машины больше, чем друзей и родную маму. Он этой тачкой с ее портретом ее же и переедет. Хочешь пончик?
Макс машинально кивнул, хотя на самом деле хотел понять, существуют ли между людьми отношения еще до всяких отношений. Он удивлялся, почему раньше этот вопрос не приходил ему в голову. Может, если он сейчас пригласит ее в... «роскошь, роскошь, роскошь» или хотя просто в располагающее кафе на набережной, где еще разложены на полках уютные старые детские книги – может, тогда отношения начнутся? Но это же Нила. Для нее они, быть может, начались еще тогда, когда Макс и вся шобла кричали ей с балкона про чемодан... Это же Нила, у нее свои таинственные правила.
-Вот отсюда они слизали идею старых потрепанных книжек. Думаю, даже здесь и наворовали, - сказала Нила, располагаясь в смешном местечке, в которое привела Макса. Она сказала: «Зачем есть то же самое в три раза дороже? Мы пойдем в первоисточник. Ты согласен?». Он был согласен в целом, но не согласен в частности. Именно сейчас он должен был окружить ее шиком — ведь, кажется, романтика первого свидания заключается в том, что мужчина не жалеет денег. Макс не с Луны свалился он знал все эти кодексы и этикеты о том, что больше всего девушки не любят жадных... А как же продемонстировать щедрость, если они пошли в дешевенькую забегаловку, пускай и не без очарования семейной харчевни...
-Щедрость тут не при чем, - заявила Нила, уплетая яблочный штрудель. - Мужчины расточительствуют, чтобы потом было в чем попрекнуть.
-Грустный у тебя опыт, - только и нашелся, что сказать.
-Ты даже не представляешь, насколько. Думаешь, я синий чулок. Тетя с придурью.
-Ничего я не думаю! - возмутился Макс. - Мне наоборот нравится, что ты такая...
-Какая? - Нила вдруг рассмеялась и закашлялась, и Макс машинально, как все, постучал ей по спине и ощутил сквозь, какая же она худышка, а лопатки и вовсе выпирают, как норвежские скалы. Как, впрочем, им и положено — ведь это корешки крыльев... Первое впечатление о ней укрепилось — это была спортивная и пружинистая худоба ловкого и сильного тела. А ее вопрос... к обоюдному облегчению, он потонул в других темах.
-В жадности, конечно, приятного мало, но, по-моему, прежде всего о человеке нужно знать, как он ссорится. Есть люди, которые так мучают тебя во время ссор, что жадность по сравнению с этим — сущий пустяк.
-И с кем же ссорилась, если не секрет.
-С мужем.
Она была замужем — оказывается, вот странность... Раннее замужество не для девушек-оркестров. А, может быть, как раз для них — чтобы побыстрее отстреляться и поставить крыжик в биографии, и больше к этому хлопотному вопросу не возвращаться. И детей они рожают рано-рано, и когда дети вырастают, такие мамы напоминают их старших сестер. Это легкий летящий несемейный тип женщины, который и нравился Максу больше всего.
-Мы разошлись, потому что он рано ложился спать. Мне было трудно играть при нем. Я только и делала, что ждала, когда он уедет. И вообще я ничего не могла из того, что составляет мою суть. Он упрекал меня даже за хорошее настроение. Замужество — это бесконечное чувство вины за свое «я». Это страшно. Ты даже не представляешь, как.
-Просто это был не твой человек... мне кажется, - растеряно поддакивал Макс.
-А мой человек, - вздохнула Нила. - … тот, с кем я снова соберу оркестр отца. Валторнист. Только два музыканта могут терпеть друг друга.
-Но одинаковые заряды отталкиваются, а противоположные притягиваются...
-Это все теория! - раздраженно перебила Нила. - Жизнь — другое дело. Я больше не выдержу рядом того, кто не понимает, зачем мне три инструмента и лучше бы я прибралась в доме.
Она только на мгновение вспыхнула негодованием от воспоминаний, и снова ее глаза серьезно и спокойно смотрели на Макса, - однако с оттенком предупреждения. Чтобы у него и в мыслях не было просить ее прибраться в доме. «Типичная девушка с улицы Сопротивления», - улыбнулся про себя Макс.
-Ладно, давай о другом, - смягчилась Нила. - Святое правило — не говори на больные темы с тем, для кого они пока здоровые. Просто... мой папа умер от суеты. От того, что ему приходилось быть и творцом, и кормильцем, и бухгалтером. Мама у нас слабенькая. С братом вечные проблемы, пока он, наконец, не женился. В общем, однажды он от всего этого... просто ушел отдыхать. А теперь нам так его не хватает! Знаешь, когда его не стало, я поняла, как важен вселенной тот, кто просто хорошо делает свое маленькое дело. Теория малых дел — я ее презирала, а теперь думаю, что плотник из Назарета — это и есть Бог. Потный взмыленный трудяга, едва успевающий хоть кого-то уберечь от темных сил. Получающий вечные попреки за свое отсуствие в нужное время и в нужном месте. А он просто закрутился! Хотя он и Бог, он все-таки человек... Нам звонят до сих — приезжайте со своей тетушкой Валторной, дети хотят еще... вроде бы не бог весть какое шоу, - и не модное! - просто дать ребенку прикоснуться к живой музыке — а вот поди ж ты радость какая... Теперь я обязана всех собрать. Брат будет на саксе... Но нам не хватает валторниста.
После этой встречи она пропала. Видимо, объяснила, что ей нужен валторнист, а не Макс со своими несерьезными занятиями. Кстати, они потом пришли к ней домой и она играла. Немного, но красиво. На флейте. Другие инструменты слишком громкие — все-таки вечер... А потом ей позвонили. Она сказала, что сейчас соберется, стала серьезной. Сказала: «Извини, Макс, но мне надо уехать»... Потом за ней приехала машина... она даже мило предложила подвезти — Макс с отвращением отпрянул, потом жалел — хотя бы увидел, с кем она уезжала. И все! Что было думать... тянулся месяц, другой...
И поэтому когда он увидел ее, играющей на улице, сердце сладко сорвалось. Хотя бы жива! Уникальная девушка: что бы ни происходило — даже когда ничего не происходит или она уезжает в ночи с кем-то на шикарном автомобиле – тебя не покидает чувство, что все идет, как надо. Она как будто из другого времени, но ее старомодность особого свойства — она словно ключ ко всем тайнам и ответ на все вопросы. Вопроса еще нет, а на него уже есть ответ.
Максу теперь хотелось просто наблюдать за ней. Не без легкой горечи, но издалека. Он уже перестал представлять разные утопические идиллии с ней, он волшебным образом откатился на предыдущий этап, когда двое испытывают пока лишь любопытство друг к другу. Нила играла сосредоточенно и отрешенно. Было понятно, что она репетирует: иной раз она делала поправки, проигрывала трудное место по несколько раз. Удивительно, но мимо проходящие старались ей не мешать и не тревожить звоном меди — они аккуратно складывали в футляр саксофона бумажные деньги. Макс было хотел слиться с прозрачным потоком прохожих и как ни в чем ни бывало положить в видавший виды новенькую купюру, которая с утра хотела быть прогулянной извечной кодлой друзей, попутчиков по жизни, свежих девиц... С утра было все так ясно, но встреченная Нила, как водится, придала перспективам новую тональность.
Она закончила играть очередную пьесу, и окликнула Макса. Радостная и азартная, довольная, что удалось одолеть непослушную ноту, она была рада видеть знакомца. Речи не могло быть ни о каких объяснениях, куда пропадала. Кто он ей...
-Мы нашли валторниста!
Ей казалось, что это все объясняет. Да, главное в жизни — найти своего валторниста, кто бы сомневался. Нила, конечно, чувствовала иронию, она со своим музыкальным слухом улавливала малейшие звуковые колебания — но, видимо, все тот же абсолютный слух умело отделял зерна от плевел и легко отбрасывал ненужное, настраиваясь на ключевую тему. Она сказала, что уезжает. «Гастроли — громко сказано, дадим пару концертов, посмотрим, как сыгрались, заодно маму навещу. Она не может пока справиться без отца, уехала к себе на родину, к сестре...».
-Ты уезжаешь, а как же твои ученики, студии, спектакли? А как же... души?
Для учеников и спектаклей она нашла временную замену, а душам воздастся, когда Нила вернется. Она обо всех подумала, она все успеет.
-Кстати, ты не мог бы нам как-нибудь нарисовать афишу. Кажется, ты художник?
Манящее бремя обещаний — чужих и своих. О чем можно договариваться с девушкой, которая занимается музыкальным спиритизмом... Но Макс договорился — разве у него был иной выход? Кажется, она сказала: «Я дам тебе знать». Или: «Я подам тебе знак»..? Она в тот день говорила много, возбужденно, и Макс многого не уловил — он просто смотрел на нее и не мог понять, почему она кажется ему миражом. Он как будто нечаянно касался кожи старых футляров, словно хотел проверить осязаемость этой странной девушки. Он даже попросил подержать флейту — и ощущение согретого музыкой металла осталось потом с ним... И когда Нила казалась ему героиней старого кинофильма, он вспоминал эти прикосновения, и ему почему-то становилось торжественно и спокойно, как в детстве, когда, приближаясь к дню рождения, совершенно точно знаешь, что подарки будут непременно, а иначе и быть не может. Только ребенку даровано это это волшебство стопроцентной гарантии, взрослый же знает, что ее не бывает ни в чем.
Что ж, она оставила какие-то телефоны. Макс ни о чем не переспросил — пускай, подумал он, все будет как будет. Никакого знака он, конечно, ждать не будет, что означает — будет ждать его каждый день. Это немного удручало, но недолго. Макс сказал Ваське Чеху про афишу — это ж он художник, а Макс главный. Васька рассеяно сказал, мол, не проблема, но ведь никакой конкретики ему не предложили. А у него была голова забита другим. Чем он с успехом забил голову и Максу. Но однажды Васька прилетел с горящими глазами, и сказал, что теперь он жаждет попробовать то, что раньше у него не получалось. Портрет на автомобиле — помнишь? Макс помнил и не верил в эту затею, потому что каждый должен заниматься своим делом. Он чертовски боялся, что его обвинят в непрофессионализме. Зато Васька не боялся нисколько. Он погрузился в аэрографию, и, похоже, собирался сменить профиль. Даже рисунки на автомобильной грязя не оставили его равнодушными, но Макс пока держал оборону. Пока... Васька не принес ему фотографию.
-Вот, у нас уже есть клиент. Он хочет, чтобы мы изобразили на его форде вот эту девушку. Это его бабушка-летчица, которая погибла на войне. Кажется, в этом финте что-то воспитательное: он отдает сыну тачку, и хочет, чтобы оболтус не просто так носился очертя голову, а со смысловой нагрузкой. Чтобы чтил предков. И еще... если что-то не выйдет, то он не слишком расстроится, потому что в разговоре он обронил, что все машины на «ф» неважнецкие и эта старая лошадка, хоть его и не подводила, наверняка недолго протянет. Лишь бы тормоза не подвели. А внешний вид его не слишком заботит... И, быть может, бабушка убережет внука... Короче, ты чуешь, что для нас это шикарный тренировочный объект?
Макс взглянул на фото. На него смотрела улыбающаяся Нила в военной форме. Он протер глаза — наваждение не прошло. Сначала он подумал, что это глупая Васькина шутка, обыкновенный фотошоп. Но тот смотрел на Макса во все глаза и жаждал лишь поощрения, никакой ухмылки розыгрыша и прочих каверз. Он не узнавал...
А Макс до ночи носился с бредовой мыслью о том, что это и есть Знак... Поклонником мистики он не был, но все решил позвонить. Он — с ума сойти! - даже сочинил фразу, дабы не начинать разговор банально. Присутствие хранительницы душ в природе неизменно. Сентенция вроде бы красивая... этакая стилизация под Откровение Святого Патрика. Почему Патрика? Да потому что он связан с пивом, а в богословии Макс не силен и никакие святые ему больше в голову не шли. Потуги на оригинальность он прервал усилием воли. Набрал номер, набрал второй... он набирал их неделю — они не отвечали. Никогда.
Завелся. Вдруг его обуяла такая неожиданная тоска по всей этой странной истории, по этой валторне и ее тягучему низкому голосу, такому нежному и печальному, и одновременно переворачивающему жизнь. Макс пошел в тот двор...к тому мальчишке, сыну таинственной Богдановны, где однажды следил за Нилой. Может, мальчик в курсе — больше общих знакомых нет. Макс посмотрел на балкон — теплый сезон давно закончился, дверь была закрыта. Но подъезд был незаперт, и Макс беспрепятственно проник внутрь, и позвонил в дверь. Ему открыл тот же светловолосый паренек. Макс начал путано излагать суть дела о том, что сюда приходила девушка, которая играла на инструменте «вашей умершей мамы»...
-Умершей?! - испугался парнишка. - Почему умершей?
-Она так сказала... - растерянно пробормотал Макс.
-Так... мама... она ж вот она, - парень стал показывать куда-то в сторону комнаты, и оттуда вышла женщина. - Вот мама! Она жива.
-И никогда не умирала..? - застыл на губах у Макса нелепый вопрос.
Он пускался по лестнице и понимал, что теперь-то точно получил Знак. Со стопроцентной гарантией. Знак присутствия Хранительницы душ... Знак Присутствия.
Москва, 2013
