Руслана ЛЯШЕВА. Жизнь, творчеством освещенная

Как-то в начале марта этого года (2014-го) я включила международную радиосеть и попала на Русскую службу польского радио. «Анджею Вайде, - говорила из Варшавы ведущая программу, - исполняется 88 лет».

С этими славами она предоставила микрофон знаменитому кинорежиссеру. Из короткого выступления запомнилась мысль, что в его фильмах диа­логи шли на польском языке, но разговор был обращен ко всему миру...

Я, конечно, вспомнила наш студенческий киноклуб МГУ 60-ых годов и восторженный прием лент: «Пепел и алмаз», «Поколение», «Канал».

Да что там студенты-зрители, у киношников-профессионалов его фильмы имели потрясающий успех. Впрочем, когда поляки - Анджей Вайда, Ежи Кавалерович, Анджей Мунк и другие - привезли свои фильмы в Париж, где в конце 50-ых и начале 60-ых годов гремела и царила «Новая волна» молодых французских режиссеров Жана-Люка Годара («На последнем дыха­нии»), Франсуа Трюфо («400 ударов») и других, у которых главным стилевым приемом был прямой кинорепортаж о современной жизни, поначалу зрители оторопели. Откуда взялись эти провинциалы?! Избалованные вниманием публики создатели «новой волны» в европейском кинематографе - це­лого направления по стилю и содержанию - откровенно насмехались над развернутыми старомодными метафорами консерваторов. В «Пепле и алмазе» раненый Марек, убегая от фашистов, влетает во двор жилой многоэтажки и в изнеможении хватается за сохнущее на веревках белье: на прижатой к груди белой простыне проступило алое пятно крови. Это была метафора польского национального красно-белого флага, символизирующая у Анджея Вайды свободу и страдание в борьбе за нее.

И всё же приняли привередливые французы «старомодных» поляков, оценив глубину содержания произведений. Свежа еще была память о мужестве участников варшавского восстания против гитлеровцев в конце войны, кинолетопись Вайды знакомила с трагическими судьбами этих героев («Канал» и «Поколение»). Мир откликнулся на диалог, фильмы прошли с успехом.

Эти воспоминания подтолкнули в нужное русло размышления о двух книгах Екатерины Дубро - «Дерево придорожное» (Повесть. Юрга, 2012) и «Зеленый виноград» (г. Юрга, 2013, Фонд Дубро. Житейские рас­сказы и рассказочки. Стихотворения). У нее был точно такой же контраст стиля и содержания - развернутые метафоры (дерево придорожное - это образ автора) и репортажный стиль, как в исповедальной прозе 60-ых годов у Василия Аксенова, Анатолия Гладилина и иже с ними (подробности в статье Вячеслава Огрызко «Кто породил и кто погубил исповедальную прозу», «Литературная Россия», № 41, 2014). Просто один к одному! И при этом две небольшие книжки, совершенно самобытные, отсылали к третьему источнику, то есть держались на трех китах под стать Земле в древних мифах, а именно к философии. Согласно любимому писательницей Сенеке, философия является «нравственно-религиозным руководством в жиз­ни» (Философский энциклопедический словарь. М.: ИНФРА-М, 1997, стр.409). Ну, нравятся Екатерине Дубро стоики, нравятся! Похоже, она следовала античным стоикам в жизни. Это замечаешь, второй раз перечитывая «Дерево придорожное».

Вообще-то говоря, в «Дереве придорожном» много «комплиментарных» - термин Льва Гумилева - автору личностей, но хочется заострить вни­мание на Сенеке, уж очень актуальна перекличка нашей современницы Екатерины Дубро - светлая ей память! - с римским философом. Через него корни принципов стойкости и умеренности тянутся к древне-греческим киникам.

Все ведь взаимосвязано, хоть через годы, хоть через тысячелетия.

Пусть слово победой отзовётся

Сенеку Дубро цитирует охотно; о трудностях жизни шутит словами римского философа, мол, «налог на жизнь». А трудностей у нее как из рога «изобилия»: прогрессирующая дистрофия мышц оставляет все меньше возможностей двигаться. Но сила воли, ум, литературные способности формируют характер современного стоика. «Внешний горизонт сужен до линии соседней крыши, до линии комнатного потолка, - пишет она. - Внутренняя жизнь ничем не сужена - отправляйся в любое путешествие, проникай в любое явление. Наяву и во сне. Все человечество в собеседни­ках - книги всех времен и народов. На любой запрос и выбор. Об одиночес­тве и несвободе нет речи» («Зеленый виноград», стр. 66).

Или подшучивает над собой: «Да уж, непременные мои заносы в словес­ные дебри: как начну от Адама и Евы... Начертать бы на потолке агни-йоговское напоминание: «Сказать все - значит надеть цепи!» В цепях и так. Тем не менее, погремлю еще. Как слово наше отзовется, предугадать можно (спорит с Ф.И. Тютчевым): с чем послано, то и усилит в жизни, с тем и вернется». Спорила мыслитель из Югры, из Кузбасса, считай из центра Евразии, со знаменитым поэтом-предшественником. Дескать, с чем обратишься к людям, то в жизни и усилится.

Неудивительно, что к ней народ валом шел - врачи и медсестры (Алек­сандр Иванович),  студенты (Анюта), инженеры (Игнатов), поэты (Рус­лан), просто знакомые (Ирина) и даже бывшие зэка (Николай). Они искрен­не предлагали свою помощь писательнице-инвалиду, но также искренне жаждали общения с ней, чтобы зарядиться энергией духовной. Наверное, вот так в XIX веке православные русские стре­мились к старцам Серафиму Саровскому и ежи с ним, чтобы в беседе нравст­венно укрепиться.

В чем же находит опору Екатерина Владимировна, которой врачи в детстве предрекали короткую жизни (до 30 лет); она благодаря сильному характеру жила и писала книги до 61 года (почила в 2008-м году). Вот ее объяснение найденного способа жизни: «...В моей воле, в моих возможностях обдумать происходящее со мной, осознать его причины и последствия, соиз­мерить свои переживания со всеобщими ценностями... Отрезвляет и успокаи­вает... Мне в такой выучке способствует воя моя жизнь. Словом освещен­ная» («Зеленый виноград», стр. 66-67).

Тут сама собой напрашивается цитата из статьи омского писателя Виктора Богданова: «Письма литературным девственникам», главка «Термин «логос» в Библии»: «У древнегреческого «логос», переведенного в Библии на рус­ский как «Слово», есть и другие значения: «мысль» «смысл», «разум», «намерений», «причина», «основание»... Подозреваю, что вариант, из­бранный в Синодальном переводе, обусловлен особенностями русского мен­талитета, устройством русской души и, возможно, больше отвечает духу самого Нового Завета, нежели иные - рациональные - толкования термина «логос». Что касается не духа, а буквы Евангелия, здесь, похоже, и знатокам никогда окончательно не разобраться, не говоря о нас, простых смертных. В современном русском переводе, вышедшем, кажется в 2011 году, обсуждаемый стих из Иоанна передан точно так же (правда, разбит на три предложения)». (Журнал «Литературный меридиан», рубрика «Путе­водитель», № 4, 2014, стр. 4).

Да, у Екатерины Дубро налицо прекрасно усвоенная русская культур­ная традиция, идущая от греческого (византийского) православия. Причем усвоенная бессознательно, как бы с молоком матери, о чем догадывае­шься, не встречая особой религиозности в ее книгах. Я принадлежу к тому же поколению, что и прозаик Е.В. Дубро , рожденному в «сороковые, роковые», а возвращение к православию в нашем обществе усилилось после перестройки. Но могучий дух христианской культуры в нашей советской литературе шел от русской классики и никогда не ослабевал.

Конечно, литературный критик, читая произведения Е.В. Дубро, за­дается вопросом: к какому жанру их отнести, в каком стиле они написаны? Я не берусь по двум книгам - «Дерево придорожное» и «Зеленый виноград» - делать окончательный вывод. Напрашивается такая примерно концепция. Екатерина Владимировна, как творческая личность формировалась в 60-ые годы, когда в литературе были популярны два направления: исповедаль­ная проза (Анатолий Гладилин, Василий Аксенов и другие) и деревен­ская проза (Виктор Астафьев, Валентин Распутин и другие). Их влияния она не могла избежать; оно и видно: интонация повествования исповедальная, а дух и содержание – почвенническое, как у «деревенщиков».

Имя Василия Розанова в этих двух книжках не встречается, возмож­но, не успела для себя открыть, поскольку религиозного писате­ля вновь стали печатать после перестройки, но стиль Е.В. Дубро - полный аналог повествовательной манеры Василия Розанова. Нет у нее и ссылок на других русских мыслителей конца ХIХ-го и начала ХХ-го веков, как то Владимир Соловьев, Сергей Булгаков, Иван Ильин и другие, но писатель­ница из Кузбасса близка им по мироощущению. Екатерина Дубро как бы стоит на плечах античных стоиков и дорастает до русских экзистенциа­листов, чему впрочем, мог поспешествовать своими гениальными произве­дениями Федор Достоевский. Уж его-то она наверняка читала и перечиты­вала. Так Екатерина Дубро и приобщилась к высокой традиции русской культуры, в которой тесно переплетаются темы Бытия, Бога и Человека.

Борьба за «великой шахматной доской» продолжается

Ну да, ну да, встрепенется нетерпеливый читатель, жизнь Екатерины Владимировны была блестящим уроком на выживание, не зря врач Александр Иванович сказал ей, что ее жизнь - это эксперимент. Медицинский имелся в виду. Эксперимент удался. «Воля и труд человека дивное диво творят», как известно... Но какое, мол, это все имеет отношение к бурным событиям в братской Украине и вообще вблизи западных рубежей России?..

Самое непосредственное! Надо подсказать читателю. Действительно е ноября 2013 года, когда забурлил Майдан в центре Киева, главным сообще­нием новостей СМИ всех стран до сих пор остается Украина. Бурный всплеск патриотизма у россиян вызвало добровольное присоединение Крыма к России. В прессе это получило название «Русской весны». Вид россий­ских триколоров вместе с алыми знаменами СССР, пишет публицист Андрей Крушинский в своих «Заметках» с громким названием «Момент исти­ны», или За что нужно благодарить Украину...» («Советская Россия», № 44, 2014 гг.), ответно воспламенил тлевшую в глубинах души россиян очистительную пасоионарность (энергию, активность - Р.Л.), желание быть достойными пробуждающейся вокруг нас веры в нас».

А. Крушинский обобщает ситуацию: «Таков первый из распознанных нами благодаря украинским событиям «моментов истины». И тут же предостерегает от преждевременных восторгов.

Еще бы, пятой колонне возвращение Крыма в «гавань-Россию» пришелся не по душе, налицо «второй момент истины». Но самый сложный и опасный, по мнению публициста, это третий «момент истины»: «Возвращение Крыма в Россию, героический отпор населения юго-восточных регионов затормозили неофашистский натиск на Россию, и все же геополитическая ситуация в целом складывается пока что почти по лекалам Бжезинского: базы НАТО могут вплотную приблизиться к рубежам России».

Заявление, подписанное 17 апреля в Женеве представителями России, США, ЕС и Украины, на срабатывает: «майданутых» боевиков не разоружают, как обусловлено договором.

Словом, борьба за «великой шахматной доской» продолжается. Этот вывод находит подтверждение в статье Александра Дугина «Запад: война против России. Идеологическое измерение - образ врага» (газета «Завтра», № 13, март, 2014 г.). Политолог и лидер евразийского движения А. Дугин прокомментировал геополитическую ситуацию в еще более крупном, в планетарном масштабе. Концепция его прекрасно аргументирована, но суть сурова и драматична. Либеральному Западу Россия нужна только в одном качестве - в образе врага с его, якобы, имперскими и необольшевистскими амбициями. Борьба с ней спасет либеральный Запад от саморазрушения (имплозии - термин А. Дугина). В мирной и спокойной обстановке либерализму не избежать имплозии, т.е. взрыва и саморазрушения, поскольку природа либерализма - нигилистична. У этой идеологии после победы над фашизмом, а затем и над коммунизмом (либерализм, фашизм, коммунизм - три идеологии, рожденные Просвещением) без борьбы с врагом нет перспективы на выживание.

Выходит, бандеровский Майдан в Киеве – ещё один звоночек возможной третьей мировой войны.

В том же номере газеты «Завтра» (№ 13, 2014 г.) передовица на первой полосе написана главным редактором, прозаиком Александром Про­хановым. «Из пламя и света рожденное слово» - названием статьи взяты сло­ва Михаила Лермонтова, что придает особую глубину Крымскому обращению Владимира Путина к Федеральному собранию Россию в Георгиевском зале Кремля, о чем и ведет репортаж Проханов.

«Когда я слушал выступление Путина, ликуя вместе со всеми, - пи­шет прозаик о своем восприятии исторического момента (назовем четвер­тым «моментом истины» - Р.Л. ), - я мысленно салютовал всем тем, кто приближал этот крымский триумф. Баррикадникам Дома Советов, героям двух чеченских войн, мученику Евгению Родионову, всем до времени ушед­шим старикам и нерожденным младенцам, патриотическим писателям и свя­щенникам, кто в страшные девяностые выдержал этот гнет, преодолевал его своим стоицизмом и верой в победу. Я думал, что государству рос­сийскому, проделавшему от девяносто первого года до нынешних дней громадный путь, впереди предстоят великие борения, великие ду­ховные схватки, преображение и очищение в лучах крымского солнца. Для этого нам нужна духовная мобилизация, объединение вокруг государства, которое воплощает волю народа к историческому творчеству и торжеству божественной справедливости».

А для «великих борений», предстоящих впереди, нужны люди с харак­тером Екатерины Владимировны Дубро. Она вывела на страницах своих книг множество персонажей и дала, в сущности, социологический портрет си­бирского города Юрги. Хорошие люди - сибиряки, но все же самый яркий и сильный характер - ее собственный, в котором стоицизм переплетается с верой в справедливость и стремлением за нее бороться. Актуальность книг Екатерины Дубро будет только возрастать, вроде крепости многолет­ных вин. Все настоящее очень прочно.