Басим АЛЬ-ЗУАБИ. Окна
Рассказ
В детстве окно, пожалуй, и не было чем-то, что выходило или смотрело куда-то, во-первых, потому, что было оно слишком близко к крыше, как мне тогда казалось, а во-вторых, сам дом был для меня не многим более чем крыша, под которой я спал, дом в моей памяти – где-то на самом узком краешке, ведь бόльшую часть жизни я проводил наружи, я и был частью того внешнего мира, на который смотрело окно. Хотя и для окна я нашел свое применение, а именно, сделал из него отдельный маленький домик, в котором можно было построить свой мир, недоступный любопытным взорам.
Окно было большим, так что я мог целиком растянуться на подоконнике, а белая занавеска закрывала мой дом от чужих взглядов, причем из комнаты я был совершенно незаметен, или они нарочно молчали обо мне; да и снаружи виноград, который рос выше окна, скрывал меня своими свешивающимися плетями. В любом случае, я не шалил, ничего не ломал, а потому и не привлекал ничьего внимания. Всё, чем я там занимался, это положить тонкую подушечку на подоконник и, сидя на ней, играть в придуманные мною игры, или листать порванный детский журнал, который отдал мне соседский мальчик; я копировал картинки оттуда карандашом на тетрадный листок. Здесь была тень и, поскольку окно было северным, прохлада в палящие летние дни, здесь рос зеленый базилик, посаженный в желтого цвета жестянку из-по масла; и был абсолютный покой, подобный ночному покою… Меня обволакивала дрема, и я засыпал, погружаясь в мир розовых грез.
Я вырос и забыл про оконные игры, в следующем доме, где я жил, окна выходили во внутренний двор, в котором не было ничего примечательного. Закончив школу, я поехал продолжать учебу в Москву, и тут разом с первого этажа, почти что вросшего в землю, я поднялся на двадцать второй. Когда я вошел в комнату в этом здании, первое, что я сделал, это поставил вещи и подошел к окошку, отодвинул штору и выглянул. Сначала я посмотрел вниз. Внизу была широкая улица, по которой ехали маленькие машины, беззвучные для меня, и шли еще более крохотные пешеходы, а позади улицы тянулся густой лес, и за ним виднелись другие высокие дома.
Я запер дверь и подошел к кровати, растянулся на ней и обвел взглядом комнату. И подумал: «Это жилище или тюрьма?» Мысль о тюрьме меня встревожила, и я встал, подошел к двери и открыл ее, и вышел за порог. Коридор был очень длинным, узким и совершенно безлюдным, словно я был единственным жильцом на этаже. И в смятении моем мне показалось, что я, и правда, один, и что это – тюрьма. Не думая о том, что делаю, я запер дверь и поспешил к лифту. Его пришлось ждать долго. Секунды хлестали меня, нагнетая страх, и, лишь когда пришел лифт, я вздохнул с облегчением. Нажал кнопку первого этажа, намереваясь выйти на улицу.
На первом этаже множество студентов сидели, входили и выходили, один из них подошел, познакомился со мной и пригласил меня в столовую, только тут я почувствовал что-то вроде спокойствия. Он – Мустафа – стал для меня как бы окном в мир, стал моим другом. И до самого окончания учебы я никуда не переехал из той комнаты, поднятой на двадцать второй этаж. Но для меня она стала подобной моей детской комнате, то есть как бы окном, глядящим на восход или закат солнца или просто дающим отдых глазам. И почти всё время я проводил в местах близких к земле: улица, библиотека, лекционный зал, столовая, стадион…
Вернувшись с чужой стороны, я получил работу в Аммане и начал искать себе постоянное жилье. Некая тайна бессознательно двигала мною, заставляя отвергать завидные апартаменты и проходить мимо районов с удобными домами и квартирами. Но нашелся дом на склоне горы, куда спускаться нужно было по лестнице с проходящей вверху улицы, окна этого дома смотрели на площадь внизу, окруженную лавками и магазинами. И я призвал из прошлого виноград на трельяже и горшки с базиликом на крыльце, добавив к ним дерево любимого мною жасмина.
Несмотря на то, что дом был примитивен, стар, труднодоступен, что в летние дни отключали водопровод… я его полюбил с первого дня жизни в нем и все требования жены переехать в строение более просторное отвергал под предлогом того, что это для нас – особенное место. И больше всего я был привязан, быть может, к его окнам, ибо как только вставал утром, сразу подходил к окошку и развешивал его, бросал взгляд вниз, на улицу… Я знал наизусть время открытия и закрытия магазинов там, внизу, и когда какие автобусы проезжали; продавцов керосина, например, я узнавал по звуку их грузовиков, я знал в лицо чуть ли не всех жителей района – взрослых и детей, и знал много историй, связанных с ними.
После конца моих часов на работе я заворачивал на эту площадь, где перезнакомился с хозяевами магазинов, и, например, бакалейщик Абу Салим не отказывался снабдить меня новостями о квартале и его людях. Стоило мне упомянуть, что я видел такого-то, как он мне сообщал о нем все последние новости, вплоть до того, чем он будет сегодня ужинать. Мой друг парикмахер выполнял для меня ту же миссию.
Из окон своих я видел много событий, например, как начинались от мечети демонстрации во время оккупации юга Ливана и во время других израильских агрессивных действий, и демонстрации в поддержку палестинской интифады, и во время первой и второй войн в Заливе, и во время интифады после израильского нападения на мечеть аль-Акса, и во время новой ливанской войны, и войны против Газы. Иногда демонстрации были громадны, иногда рассыпались, не пройдя и двадцати метров.
Однажды я наблюдал подделку демонстрации. Ее организаторы были не из числа молящихся в мечети, не из числа жителей нашего квартала, но я видел, как они собрались перед мечетью во время пятничной молитвы, и, как только молитва закончилась, они подняли свои транспаранты и слились с толпой, которая валом повалила из мечети. Они начали выкрикивать лозунги, которые я толком не расслышал, но я видел, что некоторые из молившихся начали с ними пререкаться, и вскоре организаторы обнаружили, что они в одиночестве, что их мало, а потом убрали свои транспаранты и скрылись. Позже я узнал, что молившиеся обвинили их именно в том, что они не участвовали в намазе.
- …Как же они хотели, чтобы мусульмане шли за ними? - так вопрошал один мой собеседник, с короткой бородой и, видимо, с образованием. - Они не молятся и хотят использовать молящихся в своих политических авантюрах? Какая наглость, а?
…Много случилось событий за те годы, что я прожил в этом доме, я следил за ними из окна, выходящего на жизнь, родились мои дети, выросли, и я смотрел, как они уходят по лестнице на рынок. Даже друзьям, которые хотят навестить меня, объяснить дорогу бывает не так и просто. Садитесь на автобус (большинство моих друзей предпочитало общественный транспорт), выходите на площади, становитесь перед мечетью и смотрите в гору, там увидите мой дом, у него зеленые окошки числом три, есть балкон, увитый виноградом с одной стороны, а с другой – местным жасмином, по краям террасы выстроились горшки с различными цветами, с ароматическим базиликом, а там – видите – и я сижу, это и есть мой дом.
А потом я вышел в отставку. Внезапно изменился весь мир, вплоть до моих отношений с окнами, всё на свете меня стало раздражать, и не только дело было в настроениях, это была реальность. Само движение на улицах стало иным, все лица людей сделались какими-то расслабленными, изменились, другим стало и их отношение к тебе, уже нет у тебя желания идти общаться с кем-то, и дети закончили вузы и нашли работу, ты и не видишь их почти…
Не знаю, почему все проблемы пришли одновременно. Однажды утром к домам внизу подъехала машина-камнедробилка «Джек Хаммер» и начала сносить эти дома и вгрызаться в гору. Этот грохот я не мог вынести. Пришлось закрывать окна и сидеть перед телевизором, прыгая с канала на канал. Через три месяца оттуда, снизу, поднялось здание-монстр, полностью закрыв собою нижнюю улицу. Кольцо блокады замкнулось…
Но я не капитулировал, а решил вернуться на сельскую землю, от которой так долго меня отвлекала служба. Я сказал себе: город не может быть другом, твое единственное убежище – земля и деревья, и всё, что растет на земле.
Приняв это решение, я сложил в небольшую сумку кое-какую старую одежду и отправился на тот участок, который когда-то унаследовал от отца в доле с братом. Написал письмо детям, что хочу пожить в домике на поле и что вернусь не раньше конца недели.
Я приехал в деревню. Жизнь здесь совершенно не та, что в городе: чувствуешь себя словно после турецкой парной бани, когда с тела ушла вся отягощавшая его грязь; ты ощущаешь кожей игривость ветерка, вдруг проникающую в самую душу и вызывающую в ней дрожь оживления. И даже жаркое солнце кажется тебе ласковым, словно старый друг, с которым слишком долго не виделись, и удивляет шелест деревьев и пение птиц, и ноздри щекочет запах инжира и сгоревшей травы.
Я осмотрел участок, обошел все его уголки и словно бы возобновил знакомство с каждым деревом, я словно бы принес им всем извинения за долгое пренебрежение, за все те разговоры, которые у меня бывали с женой и детьми о том, чтобы продать эту землю и купить квартиру в Аммане.
И я начал доказывать искренность своего раскаяния: уничтожил траву, душившую деревца, полил эти молодые деревца из колодца, кое-где обрезал ветки… Пришел вечер, и лишь тогда я вспомнил, что не молился, сел под инжировым деревом и вдруг очувствовал сильную боль в груди, стесненность дыхания, пот обильно потек со лба и по всему телу, и земля закачалась подо мной, боль усилилась, и мне показалось, что большое инжировое дерево словно бы валится на меня… А после этого я уже ничего не помнил.
2009
Перевел с арабского Александр Андрюшкин
Об авторе
Басим Аль-Зуаби, прозаик и переводчик с русского, родился в 1957 г. Является автором сборников рассказов «Смерть и оливки» (1994), «Одного листка мало» (2001), «Кровь писателя» (2003), «Разделение усталого города» (2007), «Мои кончики пальцев горят» (2009), «Солнце освещает Запад» (2013).
