Сергей МОРОЗОВ. На пути к Освенциму
Похороны культуры и цивилизации на русской земле, которые организует ее, так называемая, культурная элита, - дело почти привычное. Некоторые, особо ретивые, вроде господина Невзорова, некогда известного подсчетом шестисот секунд и рассуждениями о лошадином интеллекте, считают, что ни того, ни другого, у нас своего и вовсе не было. Поэтому хороним даже не своего, а чужого, не прижившегося на суровой российской земле, не сумевшего приспособиться к зараженной темнотой и невежеством территории, покойника.
Согласна в общем посыле с ним и госпожа Улицкая. Общий смысл – вот мы, мол, культурная элита России, строили-строили, но так и не построили светлый мир европейской культуры в дикой скифской стране.
Вторит им даже не столь либерально оголтелый писатель Гуцко: пропустить пешехода на светофоре – это европейская традиция, русский мужик до этикета такого уровня не додумался бы, такое только с Европы могло ему в голову занести.
Из суждений подобного рода вытекает несколько важных следствий, значимых как для понимания сущности покойной культуры, так и для осознания ее могильщиков и носителей.
Казалось бы, ничего нового. Но за обычными сетованиями на то, что Россия – страна темная, и в ней свет просвещенья воссиял только с приездом ганзейских купцов и немецких карливанычей, скрываются новые горизонты понимания ее особенностей.
Прежде всего, из них становится ясно, что между Россией и Европой различия не столько культурологического, сколько антропологического порядка. В Европе живут люди способные к культуре, в России же обитают животные, к ней не способные, но которых по доброте душевной, хотят если не окультурить, то хотя бы одомашнить. Последнее более вероятно, потому что можно и животное выучить словам и трюкам, но людьми они от этого не станут. Культура – ведь это специфический способ человеческого бытия. Творческая деятельность и все такое. А в мире животных, какое ей место?
В этом смысле российский культурный проект был обречен изначально. И на что только надеялись? Нечего было и рассчитывать. Ведь сколько волка (культурой) не корми, он все в лес смотрит. И Россия все смотрела, стремилась все к своему агрессивному животному бытию. Природа звала, все время пока ее окучивали культурой.
Притом следует помнить, что нет никакой национальной культурной традиции, никакого национального государства. «Культура» – утверждает госпожа Улицкая, - «интернациональна». Национальная, своя, своеобразная человеческая культура - это такой же бред как своеобразная культура у муравьев или государство у пчел и медведей, о которой писали наивные немцы в приложениях к журналу «Нива» за 1907-ой год. Разговор о национальной культуре - устаревший образ мыслей, упрощенный замшелый позитивизм, который не понимает, что ритмизированный вой волков и игра медведей на балалайках (а таково по Невзорову, получается все «истинно русское») – это никакая не культура и не творчество. Успех русского искусства, русского вообще на мировой арене был успехом медведя, наученного европейскими цыганами всяким разным штукам.
Концепция изначальной бескультурности русского народа при этом идеальна в апологии всех огрехов доместикации русского народа. Либералов в России нет, пишут в интернетах защитники либеральной идеологии. Правильно пишут, откуда бы им взяться среди животной массы? Либералы бывают только среди людей. В Европе, в Америке. Россия еще не видела, и не увидит подлинного либерализма, демократии, капитализма. Потому что среди животных не может быть договора, частной собственности, честных выборов. В подобный ряд можно поставить все что угодно. В России нет государства, нет политики, партий, идеологии, гражданского общества.
Причина всему – плохая антропология, отсутствие человека, непонимание того, что человек – это текст, порождающий тексты с точки зрения той же Улицкой. При таком понимании человека нет ничего удивительного в исключении русских из сонма цивилизованных народов. Ведь состоят эти русские, как и животные из души, плоти и крови, а не из текста.
Человек - это текст, человек - это поток (и даже не грязный, как у Ницше) – вот новое слово в антропологии, которое нам несут со страниц «Новой газеты» и «Сноба». И если таков должен быть творец подлинной культуры, то такой же текучей и неопределенной должна быть она сама.
«У культуры нет позиции» - говорит Улицкая. Неудивительно, что тезис о ее ненациональности, интернациональности столь ею любим. Неудивительно, что русская культура в этом смысле рассматривается как нонсенс. Уж чего-чего, а позиции в русской культуре было слишком много.
В свое время прогрессивная революционно-демократическая мысль развивала идею двух типов национальных культур в пределах одной. Господа-либералы в лице Латыниной, Невзорова, Улицкой берут круче – речь идет уже о двух антропологических типах. «Люди ли они?» - веркоровский вопрос мучает либеральную интеллигенцию в задумчивости разглядывающую русский народ. Народ ли это? Потому что народ – это люди, а нелюди – это стадо. Два последних года среди прогрессивной креативной интеллигенции шла узурпация звания народ, кто-то еще по-старинке пытался встроиться в схему «народ-творец», сохраняя право так именоваться за собой. В эстетическом плане усердствовал Д. Быков: Окуджава – разве это не подлинно народное творчество? Патриотическая часть интеллигенции вместе с бывшим народом попадали в низший биологический вид.
Читая это, кто-то ловится на идею природных антропологических различий – генетической бездны, разверзшейся между русскими и нерусскими европейцами и блоковскими скифами-аборигенами. Кто-то из задних рядов интернета даже начинает переворачивать: «а ведь может это и верно, надо только знаки поменять, не мы – животные, а они, при таких-то взглядах нелюди». Так яд социального дарвинизма начинает отравлять уже патриотическое мышление. Подача переходит в условно патриотический лагерь. Между тем, социал-дарвинизм следует оставить носителям «европейской традиции». Разве не там от избытка культуры как потока и чистого творчества эта теория завелась? Мысль о биологическом несовершенстве, определяющем отсутствие культуры, у того или иного народа, или даже его части, не только ложна, но вредна и опасна. Мы все хорошо помним, к чему привело это деление на людей и животных. И мы помним, что это деление, породившее Освенцим, было плодом европейской культуры, отражением ее мнения о своей культурной исключительности, отражением идеи превосходства над иными недочеловеческими, лишенными культуры народами, а вовсе не порождением «русской агрессии».
Апологеты отечественной либеральной общественности любят повторять о том, что проповедь исключительности – есть путь к фашизму. Но разве отказ в культуре и здравомыслии целому народу не то же самое? Разве похороны культуры в России – не лагерная метка целому народу и целой цивилизации, за которой открывается только одна дорога – в исторический Освенцим?
