Владимир ПРОНСКИЙ. Спелые каштаны
Рассказ
Они встретились в день похорон школьной учительницы. К этому времени на кладбище отзвучали печальные речи, люди троекратно бросили по горстке земли, прощаясь с усопшей, и начали расходиться.
Виктор Степанович Макеев застыл неподалёку, приходя в себя после прощальных слов, сказанных на короткой панихиде, пытаясь успокоить мысли и чувства. Он не заметил незнакомку, лишь почувствовал, как она, ухватила за руку и, сверкнув зеркальными очками, торопливо сказала:
– Здравствуй, Витя!
Макеев ожидал этой встречи, но не думал, что произойдёт она среди могил. К тому же одета женщина была в светлую куртку, светлые брюки, что совсем не вязалось с печалью момента. Тем не менее, приветствие прозвучало, и он догадался, что перед ним Тоня Семушина, его тайная школьная любовь, с которой он в последние годы очень хотел встретиться.
– Неужели это Семушина? – всё-таки спросил он.
Она приподняла очки, позволяя рассмотреть себя, а он воскликнул:
– Действительно – Тоня! Её глазки голубые! Ничуть не изменились! – слегка приврал он, хотя, конечно же, они стали водянистыми – совсем не такими, какими были когда-то!
– Узнал? – спросила она, а я не очень. Если бы сегодня не указали, то ни за что не признала в тебе прежнего: худого, высоченного!
– А теперь-то, что ли, укоротился?
– Нет, конечно… Зато раздался вширь, уплотнился…
– И полысел, и постарел…
– Ну, это уж в соответствии с возрастом… Когда приехал-то?
– Вчера…
– У Берсентьевых, мне сказали, остановился?
– Как всегда, в последние годы, – у них… А теперь – у Алексея Романовича, в одночасье овдовевшего...
– А я случайно узнала обо всём. Приезжала двоюродную сестру навестить, а от неё иду, гляжу – на Советской народ собрался!
– Да, многие из учеников пришли проводить Ксению Ивановну! А ты где живёшь теперь?
– В соседнем районе…
– Давно?
– Сразу после института, когда по распределению попала в Колодинск. Думала, со временем переберусь к родителям, но через год вышла замуж, потом квартиру дали от прядильного комбината, где вскоре стала главным экономистом. А потом избрали в бюро райкома партии, работала инструктором, возглавляла идеологический отдел.
– Повезло тебе: и устроилась по тем временам хорошо, и до родного дома всего ничего!
– В чём-то повезло, в чём-то нет… Овдовела рано. Так что у меня всё есть, только нет мужчины… Зато в другом подфартило, с дачей. Когда перестройка началась, я подсуетилась и взяла беспроцентную ссуду, огромную по тем временам – несколько миллионов. За два года отстроилась, обжилась… Долго одна куковала, а теперь вот тебя встретила! – сказала она игриво и с таким придыханием, словно сразу и навсегда завладела Макеевым.
У него же от её слов родились совсем иные мысли. Получалось, что когда Тоня брала многомиллионный кредит, который потом, когда скакнула инфляция, отдала с нескольких получек, он из-за инфляции лишился сбережений. А ведь в ту пору, разведясь, он собирался купить жильё, чтобы достойно жить, а не ютиться в коммуналке. И деньги были. Он тогда преподавал в художественном училище – заработок не бог весть, зато часто брал оформительские заказы и мало-помалу скопил на однокомнатную квартиру. Она же, получалось, работая в райкоме и имея доступ к кредитам, лишила его сбережений. Пусть и не напрямую, опосредованно, но часть её дачи построена и на его деньги. Вот так случай. Он хотел тотчас шутливо укорить Тоню, напомнить лихое время, но не стал искать виновного или виновных в том, из-за чего так усложнилась его жизнь. Не стал унижаться. Ведь не поймёт, а наверняка осудит, укорит: «Мол, как ты мог допустить пропажу денег?!» А деньги в ту пору обесценились у всех, кто не знал наперёд, что будет. И таких было большинство.
Он так и не выдал своих мыслей, пошутил:
– Значит, всё есть, кроме мужчины!
– Так и есть, – подтвердила она, – а ты женат?
– Разведён…
– Вот видишь, у нас почти одно положение.
– И чего же – никого на примете не было?
– Были, конечно, но всё как-то несерьёзно. Да и сына надо было воспитывать, потом внуков поднимать – у меня их двое, а теперь кому нужна пенсионерка.
Макеев промолчал, не стал развивать эту тему, потому что сам был пенсионером, и может, поэтому посмотрел на себя, даже сразу на двоих, со стороны. Интересно получалось: стоят два взрослых человека на кладбище и мило разговаривают. Спохватившись, он сказал:
– Надеюсь, не спешишь в Колодинск? Если нет, то пошли, помянем Ксению Ивановну!
Они и за поминальным столом продолжали шептаться. Чинно поминая усопшую, Макеев замечал, что на них поглядывают, потому что в городе его многие знали, да и Тоню не забыли, особенно те, кто постарше. А молодых-то почти не было, за исключением родственников.
Правда, долго не рассиживались – не свадьба. Когда вышли из полутёмного кафе, то зажмурились от нежаркого, но по-летнему яркого сентябрьского солнца. Сразу захотелось расслабиться, снять нервное напряжение. В этот момент Макеева даже не радовала встреча с Тоней, по которой он, учась в школе, сходил с ума и очень стеснялся своей влюблённости, хотя никто не знал о его чувствах. И самое главное – не знала она и, наверное, не догадывалась. Началось это класса с седьмого, и до выпускного вечера он так и не подошёл к ней. К другим мог, а к ней нет. У него хватало смелости на иные школьные каверзы, а чтобы как-то объясниться – ни-ни! Даже на выпускном не осмелился пригласить на танец. И теперь, всё вспомнив, пропитался прежним состоянием, хотя и понимал, что теперь он совсем другой: взрослый, опытный, знающий, как вести себя с женщинами в любой ситуации. Да, с другими знал, а с Тоней не представлял. Особенно сейчас.
– Ты сейчас к сестре или домой? – всё-таки спросил он, отойдя с Антониной в сторону, чтобы хоть что-то прояснить.
– Домой пора…
– Не будешь против, если провожу?
– Я-то не против, только как будешь возвращаться, когда автобусы перестанут ходить!
– На такси доберусь!
До автовокзала идти недалеко, но пока шли, Макеев успел разглядеть Семушину взглядом выпившего мужчины. Ничего примечательного не увидел, но чего-то отталкивающего или неприятного тоже не нашёл: всё соответствовало возрасту, и… особой радости не доставляло. Тонечка, конечно, совсем не та, что в юности. Да ведь и он не тот. Лет-то прошло сколько! Хорошо, что хотя бы узнал её, если со школьных времён она вспомнилась не так уж и часто. Лишь выйдя на пенсию, он зачастил в родной город. Встречая одноклассниц, вспоминал о ней, надеясь всё-таки найти, хотя и понимал, что молодость ушла безвозвратно, но всё равно хотелось всколыхнуть то, что не давало покоя всю жизнь. И вот нашёл, но не знал, что теперь делать.
Дожидаясь с Антониной автобуса, он это понял окончательно. Они хотя и живо вспоминали давно прошедшие времена, и взаимно таинственно переглядывались, но он-то прекрасно чувствовал, что нет в нём прежнего судорожного чувства, когда опасался не только заговорить – взглянуть на неё. Теперь же он запросто смотрел на выцветшие, с дряблыми подтёками глаза, на широкий нос и силился вспомнить, как же она выглядела когда-то.
Нет, ничего по-настоящему не вспомнил: и когда дожидались автобуса, и когда сидели рядом, и когда прибыли на автовокзал соседнего города.
– Ну а теперь куда? – спросил Макеев.
– Ко мне, чаю попьём…
– Тогда возьму к чаю… чего-нибудь покрепче! За встречу надо выпить!
В магазине он купил конфет, шампанского и сказал:
– Ну, веди!
– Можно подождать автобус, но он редко ходит, а можно пешком – десять минут всего.
Когда шли каштановой аллеей, то ему показалось, что попал на юг. Макеев начал разглядывать созревшие каштаны, шоколадными трюфелями усеявшие дорожку, и старался не наступать на них, а Тоня пояснила:
– Строители каштанов навезли, когда комбинат строился… Каштаны – «конские», несъедобные. Когда-то я в Париже была – вот там настоящие. Но всё равно не понравились – приторные какие-то и горчат, как их ни обжаривай.
Макеев думал, что Тоня поведёт в квартиру, а они вскоре оказались в дачном квартале. Увидев его удивление, она пояснила:
– Это наше «поле чудес»! Живу здесь, чтобы сыну не мешать.
– Сторожем служишь?! – улыбнулся он.
– Так и есть…
– С сыном-то знаешься?
– Не часто, но приходит с женой. Иногда внуки заскочат. Так что всё нормально.
«Дачка» оказалась двухэтажным особняком за узорным кирпичным забором с глухой калиткой и воротами с орнаментом из кованого металла. От этих архитектурных и художественных излишеств почему-то казалось, что Антонина живёт здесь случайно, как прислуга, – так не вязался её образ обычной пенсионерки с образом хозяйки этого мощного строения. У Макеева сразу возникло множество вопросов, но искать на них ответа ему сейчас совсем не хотелось. «Да и какая разница, где она живёт, – подумал он о Тоне. – Мне интересна она, а не её хоромы!» Хотя и удивился, потому что сам ютился в комнате и не представлял, как жить одному в таком особняке – привидения замучают. Да и обслуживание, налоги разные – на пенсию трудно такую домину содержать.
Макеев не прочь был осмотреть Тонин дом, но далее кухни они не пошли. Когда уселись за столом, Виктор откупорил шампанское, они выпили за встречу, звонко стукнув бокалами, и продолжили говорить. В какой-то момент Макеев попросил показать старые фотографии, если, конечно, они сохранились.
– Хотя бы одну, школьную! – нетерпеливо попросил он, словно только за этим и приехал.
Тоня принесла со второго этажа альбом, в котором оказалось множество фотографий, правда, всё более студенческих и поры раннего замужества. Но нашлись и несколько юношеских, на которых она была такой, какой он помнил её. Особенно понравилась с оторванным уголком, где она оказалась запечатлённой в школьной форме с белым округлым воротничком и пушистыми волосами, схваченными по бокам в короткие светлые косички. Но главное – глаза тогдашней Сёмушки, как они называли её. Они и сейчас с прежней непосредственностью смотрели на Макеева, а он, разглядывая фотографию, не посмел посмотреть на Антонину теперешнюю. А если бы посмел, то невольное сравнение перечеркнуло бы воспоминание.
Полистав альбом, Макеев понял, что с ним что-то случилось и пришло тревожное, обидное чувство, окончательно лишившее настроения. Они ещё выпили шампанского, и вдруг Виктору Степановичу показалось, что говорить стало не о чем. Невольно он посмотрел на часы, мерно отстукивающие секунды, и Антонина перехватила его взгляд, сказала, не скрывая радости, тотчас нарисовавшейся на лице:
– Могу обрадовать! Последний автобус отошёл двадцать минут назад. Так что переночуешь, а завтра спокойно уедешь!
– Предложение заманчивое… Но Алексей Романович будет волноваться, ведь не успел предупредить его.
– Позвони!
– Телефона с собой нет, а по памяти не помню… Погоди, у тебя телефонная книга есть?
– Откуда – другой ведь район!
Установилась неловкая пауза, когда ни он, ни она не знали, о чём говорить. При этом он почувствовал себя не слишком комфортно, понимая, что не сможет остаться у Семушиной, потому что совсем не лежала душа. И его настроение, видимо, отчётливо отразилось на лице, если она сразу погрустнела, уловив его внутреннее сомнение, словно ей очень хотелось почувствовать себя нужной, сумевшей заинтересовать мужчину, но, как оказалось, ему это и не нужно особенно, и чувств пылких он явно не испытывал.
Они поняли, что с ними происходит, и теперь не знали, что делать, о чём говорить.
На Виктора Степановича даже растерянность навалилась. Ему раз за разом вспоминалась школьная фотография Тони, он невольно сравнивал её с теперешней Антониной и всё отчётливее понимал, что ему сейчас же надо уехать, чтобы окончательно не погубить в себе остатки прежнего чувства. И от этого было неимоверно обидно, и прежде всего за свои годы, за возраст Семушиной – поэтому сегодняшняя их встреча выглядела насмешкой. Кто-то словно издевался и говорил с убийственной иронией: «Ну чего же ты? Людей баламутил, искал её, а теперь, когда она рядом, отворачиваешься!» Конечно, будь он моложе, то, возможно, и не задумывался ни над чем, а просто остался бы, не мучая себя ностальгией и воспоминаниями, провёл с Тоней ночь и тогда бы на всё смотрел совсем по-иному. И не пришлось бы оправдываться перед невидимым внутренним насмешником, мол: «Потому и отворачиваюсь, что искал одно, а получил другое!»
Напоследок они для порядка и самоуспокоения обменялись номерами телефонов, но он точно знал, что звонить не будет.
Когда Виктор Степанович надел куртку и собрался уходить, она попросила:
– Не забывай меня…
– Вернусь домой – обязательно позвоню! – пообещал Макеев.
– Сегодня позвони, от Алексея Романовича, чтобы я не волновалась! Дорогу найдёшь? – спросила она, порываясь проводить.
– Найду-найду, – поспешно сказал он.
– Я всё-таки провожу – калитку закрою...
Антонина довела до ворот, сказала на прощание «Я буду ждать», а он торопливо шагнул в прохладные сумерки чужого города. Даже не оглянулся. Так же поспешно сквозил вдоль коттеджей и более или менее успокоился лишь неподалёку от автовокзала, где собирался взять такси. Когда шёл аллеей, то невольно наступал на спелые, никому ненужные каштаны, и сердце невольно ёкало от их скрипучего хруста, словно наступал он на самого себя.
