Самиха ХРЕЙС. Мебель
Рассказ
Трудно было проникнуть в глубину мастерской, не объявив шумом о своем появлении, ведь вход в мастерскую был тесным, коридор забит и заставлен свежим деревом и тем, которое я уже распилил, обработал, снабдил гнездами для крепежа – тут громоздились заготовки для кухонных буфетов, столов, стульев, тут был разбросан крепеж и кое-какие инструменты, - словом, войти сюда можно было только с грохотом, потому я считал, что мой далекий закуток давал мне полную возможность расслабиться, - а я, надо сказать, люблю себя, люблю понежить и размять мое тело, вводя его в нужное для работы опьянение… Но в этот странный день мой конкурент – столяр с угла улицы – оказался лицом к лицу со мной внезапно… с его лживыми выпученными глазами; естественно, я напугался, вскочил, схватил рубашку, да и он застыл, как громом пораженный, потом, наконец, всплеснул руками, воскликнув:
- О Аллах! О Аллах…
И с грохотом кинулся назад к выходу из мастерской, в таком испуге, будто увидел шайтана, а я следом за ним, застегивая брюки и крутя головой как на шарнире. Догнав его, спросил со всей возможной грубостью:
- Ну, чего тебе надо?
Почтенному конкуренту нужен был трехгранный ключ, а, получив его, он не удержался от того чтобы по-отечески меня наставить:
- Жениться тебе, парень, надо – упорядочить твою жизнь! Найди ты себе спутницу верную…
Он же вскоре и предложил мне невесту, объяснив, что отец ее – тот самый, который устрашает весь квартал своим криком, когда привозит тележку с овощами и открывает торговлю помидорами, огурцами и бамией… Мужчина положительный и не выдвигает никаких требований к жениху; он боится Аллаха и народного мнения, он воспитал свою единственную дочь в благочестии, так что она и замуж-то задержалась выйти, но она девушка ученая и работящая, отец сам отвозил ее каждое утро в школу, а затем в педагогическое училище, где она получила диплом домашней воспитательницы; после уроков отец же привозил ее домой, причем никогда ее не видели с непокрытой головой или в неподобающей одежде, всегда она выглядела скромно до педантизма. Эти детали меня, правда, не интересовали, для меня главным было узнать, что они не ждут калым, равно как и не требуют участвовать в свадебных обрядах с долгим сидением за столом и с походами на рынок для выбора подарков невесте… Нет, таких условий не выдвигалось, напротив, продавец овощей казался более, чем я, заинтересованным в моей женитьбе на его дочери, «подобно мне, сиротке» - ведь и ее мать умерла. Я решил, что причина такой уступчивости – ее затянувшееся девичество, ведь она была старше меня на пять лет, но на разнице в возрасте я не стал зацикливаться, сказал лишь, что я столяр, своими руками делаю мебель, унаследовав профессию и мастерскую от отца. Ее отец ответил:
- Сын мой, мы об этом не спрашиваем, это твоя жизнь, мы берем мужчину, это главное.
И вот она вошла в мою жизнь – Басина. Красивое имя, и при встрече показалась она мне лучше того, как описывал ее конкурент-сосед: стан ее был гибок несмотря на возраст, глаза живые и умные, улыбка сдержанная, тело крепкое. Одета она была в белое платье невесты, которое обеспечил не я, а ее отец; он же устроил и этот небольшой вечер в их доме, где атмосфера была душной, стулья стояли вплотную один к другому, а женщины испытующе разглядывали жениха, то есть меня.
Когда Басина вошла в мой дом и, по всем правилам, сняла платок с головы, она с удивлением остановилась перед рубашкой, прибитой мною к стене. Она словно бы спрашивала меня и ждала пояснений: что это? А я прибил гвоздями к стене рукава своей рубашки – получилось немного похоже на выставку одежды для продажи. Я пояснил небрежным тоном:
- Это моя рубашка, которую я надевал на праздник Курбан-байрам перед смертью матушки…
Басина не показала, принимает ли это объяснение, и пошла дальше, опираясь на мою руку, но перед тем, как войти в спальню, остановилась и, обернувшись, еще раз обвела взглядом главную комнату. Множество памятных вещей собрал я в этой комнате, Басина позже стала называть ее «гостевым салоном», но ведь гостей-то у меня никогда не бывало, потому я натащил сюда и довольно много мебели, в этой комнате я проводил остаток вечера после работы в мастерской. В небольшом моем доме было лишь две комнаты: спальня, и в ней большой платяной шкаф, куда поместятся вещи и мои, и жены, там же стоял и сундук под крепким замком, ключ от которого я хранил в щели над кухонной дверью; открывал я сундук не очень часто. А некоторую избыточную мебель, которая мне особенно нравилась, я переносил в эту гостиную или «главную комнату дома», как позже стала выражаться Басина. Что ж, раньше это никому не мешало, а теперь вот невеста стояла на пороге спальни и спокойно и без всякого смущения осматривала дом, тронула прислоненную к стене шлифованную доску.
- Ты в доме держишь мебельные детали?
И что? Она против? Это был лишь вопрос или критика? Я торопился лечь с ней в постель и ответил поспешно:
- Это самая первая полка для кухни, которую я сделал, когда только учился.
- Так почему же она не в кухне? – спросила Басина.
- Но это как память… Просто сувенир…
Ответ, кажется, не удовлетворил ее, и она продолжала осматривать жилище, однако я взял ее за руку и втащил в спальню.
…Басина, старая девушка на пять лет старше меня, вспыхнула как сухая солома, забыла о своем педагогическом дипломе и заставила меня забыть о столярном деле. Она собрала всё свое многолетнее ожидание и выбила у меня из головы любовь к собственному телу; уже в этот первый день она преподала мене уроки такого любовного мастерства, о котором я и не подозревал; со скоростью молнии в моем мозгу пронеслось изумление перед этой консервативной девушкой, всю жизнь прятавшей волосы под платком, - где она научилась всему этому? …И девушка заводила меня, а я заводил ее, и моя страсть соответствовала ее голоду, и тела наши познали высшую степень красоты и ужаса, и, как только стихало безумие, усиливалась нежность, и я не знал, как еще мое тело может выразить всю его благодарность и признательность, всю ту полноту удовлетворения, которая была мне подарена; не знал, но Басина научила, она нежно массировала меня и нащупывала такие уголки, которых не касалась ни женская, ни мужская рука и которые раньше не жили и не наслаждались… При всём при том я обнаружил, что она была девственной, как и я.
Так началась наша совместная жизнь. Наши стоны заканчивались, а потом начинались вновь; соседи слышали нас, и выяснилось, что у стен есть эхо… Ее отец, зеленщик, через неделю постучал в нашу дверь: прибыл с визитом поддержки. И мы сидели с ним в гостиной молча, он озирался с изумлением, но не спросил ни о странном наборе мебели, ни о начале нашей семейной жизни. Напился сладкого чая, которым угощала Басина, и ушел, но перед уходом спросил ее, так, что мне было слышно:
- Дом твой или его?
Слова эти он не пояснил, но дочь его потом сказала мне, что его удивили многие вещи, присутствующие здесь без всякого смысла, она попыталась снять рубашку со стены, утверждая, что картина с цветами подойдет сюда гораздо лучше, но я подскочил к ней и крикнул с протестом:
- Никогда!
Басина остановилась в изумлении, и мне пришлось терпеливо объяснить ей значение для меня этой рубашки.
- Пусть так, - сказала она, - ты можешь ее хранить, но ведь не на стене!
Я ответил с гневом:
- После смерти отца никто ни разу не указывал мне, как жить, и ты не будешь.
Ее лицо выразило возмущение, но она смолчала и ушла в кухню, занялась овощами, принесенными ее отцом.
В углу гостиной стояло отцовское кресло – оно напомнило мне об этом человеке, парализованном в последние годы, так что он как бы уже при жизни передал мне этот дом, но до сих пор он словно бы наблюдал за тем, как я стираю пыль с дырявых кедов, в которых я участвовал в соревнованиях в пятом классе, а потом отвел им место под телевизором… Перечитываю я и старые газеты той же поры, сложенные на столике возле дивана; на спинку дивана накинута шерстяная шаль, которой отец согревался в зимние холода – она всё еще хранит его запах. Рядом с диваном – банка с песком, привезенная мною из паломнической поездки, шляпа, поля которой обгрызли мыши, тут же висит мамино пальто, до которого отец не дотрагивался: быть может, оно для него было драгоценным, - а мама умерла давно, и я взрослел лишь с одним отцом.
Басина вернулась, собрала игральные кубики с драного стула и положила их на газеты. Потом села и присмотрелась к этим газетам.
- Десятилетней давности! Зачем их хранить?
Я объяснил ей, что в газете напечатаны имена тех, кто набрал больше баллов на экзаменах в профессиональной средней школе, - и я был среди них. Бережно развернув газету, я показал ей свое имя; а вот сумма набранных баллов…
- А если… - она задумалась. – Я имею в виду, есть обычное, не подчеркнутое место для хранения таких газет…
Басина начала меня раздражать… Со страхом говорила она о муравьях и мышах, о моли, она пыталась перекладывать вещи, и я рассердился и предостерег ее; фактически, я запретил ей сдвигать с места что бы то ни было, она крикнула:
- А как же мне убираться, где мне сидеть? Как принимать гостей?
Гостей здесь и в помине не было: после смерти отца годами ко мне никто не приходил, а теперь вот сиживал ее отец и обменивался с ней суждениями, которые меня раздражали. Он оказался вовсе не добрым человеком, каким его представил сосед… И Басина смотрела на меня тяжелым взглядом всякий раз, как я открывал сундук и доставал из него какую-то еще из моих вещей; она предложила купить вазу для цветов и поставить ее в центре гостиной, говорила о торшере или настенной лампе – я ей не запрещал, но я напомнил о запрете что-либо сдвигать с места.
…А потом я обнаружил, что она меня обманула: привела в дом коллег-учительниц, когда я был в мастерской, - и я сразу увидел, что все вещи переложены или сдвинуты с мест: стоят или лежат под другим углом, это даже по следам от пыли было заметно. Такая ярость охватила меня, что я кинул в жену тарелкой с поданной ею вкусной пищей – она нервно затряслась и убежала, а ночью решила меня наказать: из моих объятий резко высвободилась и, изо всех сил зажмурив глаза, лежала на самом краю постели.
После этого Басина долго шепталась со своим отцом, и они объявили мне войну: стали называть меня сумасшедшим! И я начал вести жизнь осмотрительного шакала; всякий раз, как мы встречались в кухонных дверях, я видел в ее глазах ужас, и всё время она обвиняла меня или спорила со мной, вкусную же еду больше не готовила, и я довольствовался порубленным на куски огурцом на тарелке или миской оливок и черствой лепешкой в придачу. Она отговаривалась тем, что приготовить не успела.
…Будь проклят столяр-конкурент, сосватавший мне ее, и будь проклята моя любовная к ней привязанность!..
…Я чиню произвол? Эге… Ты еще не видела моего произвола! Однажды она разыграла негодование, схватила обломок коралла, который я привез с побережья, и закричала на меня:
- Что вот это такое? Зачем этот камень на телевизоре? Серый, бесформенный, острые края, где ты его выкопал? Зачем такое уродство посреди комнаты, не лучше ли деревянная статуэтка, изображающая, я не знаю… Девушку с кувшином или, пускай, мебельщика за работой, похожего на тебя… Но это?!
Я хотел было выхватить у нее коралл, но она подняла его вверх, а потом демонстративным, вызывающим движением бросила на пол, разбив на кусочки. Известковые осколки брызнули во все стороны, и я совсем потерял разум: заорал на нее и начал трясти, схватил за волосы, и она закричала, и наши тела, соединенные когда-то страстью, теперь сцепились в злобе и отвращении друг к другу… И она наградила меня царапинами и укусами, разорвала рукав рубашки, но уж и я вволю избил ее кулаками и ногами… И она лежала на этих коралловых обломках, горячо рыдая, а я ушел из дома.
Я не дурак, и то, что я сделал, я тщательно спланировал; я знал, что любая моя оплошность поставит меня под удар правосудия, этого я не хотел, но и сумасшедшая Басина не нужна была мне ни в моей жизни, ни в моем доме, ни даже поблизости от него, она покусилась на мое имущество и заслужила то, что получила… И вот я взял большие черные мешки для мусора, с зелеными завязочками, я собрал инструменты, молотки, долота, добавил большой нож, не уступающий ножу того мясника, у которого покупаю мясо, еще нож поменьше, гвозди, они тоже понадобятся. Разумеется, не забыл я и свою большую электропилу, всё это сложил в другой мешок, из дерюги, и вернулся домой.
Свет не горел, и я подумал: а ну как эта сумасшедшая ушла в дом отца? Но она была в спальне, лежала под одеялом на краю кровати, и поза ее выражала протест, плечи вздрагивали в наигранном гневе, но я уловил предложение договориться полюбовно: она была соблазнительна как мираж, который в пустыне обманывает умирающего от жажды; лицо ее было закрыто волосами, которые частично разметались поверх одеяла… Я подошел, затаив дыхание, взял свою подушку и на коленках встал посреди кровати, приподнялся над ней – она кашлянула и, упираясь ногами, отодвинулась еще дальше…
Своими сильными руками столяра я накрыл ее голову подушкой и навалился на нее всем телом, секунду она не двигалась, затем начала бороться, попыталась оторвать мою руку от подушки и оттолкнуть меня; она не то стягивала, не то натягивала на себя одеяло, лягалась и извивалась как змея – кричала, но крик заглушала удушающая ее подушка. Тело ее молило о помощи, но не получало таковой, - а я вспоминал о разбитых кораллах, о рубашке, которую она сорвала со стены, о газетах, которые были для нее предметом насмешек, о нарезанных на тарелке огурцах, кроме которых у нее ни на что не было времени… И вот тело ее подо мной прекратило биться, еще немного подергалось, а потом замерло, затихло. Я подождал какое-то время, убедился в том, что… Потом снял подушку… Потащил за ноги ее безвольное тело и услышал стук ее головы о пол, увидел ярко-красный след крови. Положил ее в большой комнате и достал инструменты, и началась комедия…
Вначале я отпилил кисти ее рук – правую, затем левую. Я попытался слить всю кровь ее тела в ведро. Затем отпилил ноги, причем забил гвозди в ее бедра чтобы облегчить ход большой пилы. Я в полном спокойствии отрезал от ее тела всё то, что было наиболее сочным и, так сказать, полным жизни. Я решил, что отцу ее сообщу, что его дочь бежала с любовником, сам же выкопаю небольшие могилки подальше на пустыре или под деревьями в роще и там похороню части ее тела. Я распределил ее органы по мешкам, начав с головы и избегая смотреть ей в глаза; затем ноги; наполнил черные мешки, затянул их зелеными тесемками и сложил пока в углу, занялся подтиранием крови. А крови натекло много несмотря на то, что я старался сливать ее в ведро. …Итак, из мира ушла Басина – нет ее больше ни в моей жизни, ни в моем доме, ни в моем квартале, я понимал, что я действую торопливо и как-то рассеянно, например, я нашел ее правую кисть около дивана… Подобрал ее и хотел сунуть в один из трех мешков – да, Басина теперь навсегда уместилась в трех мешках; но вдруг мне пришла в голову мысль получше: оставлю-ка я эту руку и повешу ее в том месте, где она планировала поместить настенную лампу-бра!
Допустим, прикреплю кисть к дощечке, и это будет самая ценная из моих вещей; по крайней мере, ведь это – та самая рука, которая готовила мне еду, та рука, которая игриво и нежно клала мне в рот ломтики помидоров; на палец ее я когда-то надел обручальное кольцо; эта рука чувствовала мое желание, она касалась всего моего тела и лица, эти пальцы играли с моими губами в моменты расслабления после любовной страсти, они перебирали мои волосы и трогали кожу позади уха, радостно резвились в волосах на моей груди, щекотали мои подмышки, запаха которых Басина не выносила; это была та самая рука, прикосновения которой к моему телу были настолько искусными, что я раньше себе такого и представить не мог, она касалась тела, а пробуждала дух, она показала мне, как можно обнимать с нежной силой и как пальцы могут сказать «я тебя люблю»…
Я взял в руки эту кисть как святыню, я никогда в моей жизни не поклонялся женщине, а теперь я именно с поклонением и обожанием смотрел на нее и вдруг заметил, что пальцы бледны, а ногти желтые, и я вспомнил, что эта кисть мертва и будет мертва всегда.
И я разрыдался и заметался с криками, я начал ломать всю обстановку комнаты, рвать газеты, бить посуду; я бил ногами в пол и опрокинул ведро с кровью, залил ею все брюки, я бился головой о стены и кусал свои предплечья, и рвал волосы у себя на груди, я истекал кровью… Я выл и бесновался, бешеными криками я разбудил всех соседей и побежал стучаться в их двери чтобы рассказать о том, что я натворил…
Рассказ перевел с арабского Александр Андрюшкин, г. Санкт-Петербург
Об авторе
Самиха Хрейс родилась в 1956 г., автор романов и рассказов. Выпустила сборники рассказов «С землей» (1978), «Оркестр» (1997), «Домино» (2009).
