Хашим ГАРАЙБЕ. Автобиография
Рассказ
Было мне тогда девять лет.
И был у меня мяч, сделанный из обрезков ярких тканей, на нем разноцветные летали бабочки.
В тот год я заболел корью…
Дело нешуточное, как говорили: «Ему дуновение, а нам буря». Все мы, внучата, спали в одной комнате, а коли так, то все должны были переболеть корью, и я вместе со всеми.
И сестренка заболела… А потом сказали: она улетела к разноцветным бабочкам.
Бабушка сжигала соленый ячмень и окуривала нас, приговаривая:
«Бука, бука, уходи! Ты, Аллах, нас пощади! Горький дым – шайтану мщенье, а детишкам – отпущенье!»
Мы тоже твердили эту считалку без устали… Мы много играли, часто ссорились и часто мирились. И всё время горячо не понимали друг друга!
Когда я пошел искать свой мяч, мне сказали: мячик умер!
…Была у нас с сестренкой ямка любимая, в ней влажный красивый песочек. Мы сиживали там до ее болезни и лепили фигурки разные.
И вот дед принес запелёнутый сверток – а таких у нас хоронят детей, да и взрослых, но я этого тогда не знал, я думал: просто мешок какой-то.
Он положил его под дерево, а сам, отойдя, читает намаз, бьет поклоны. А я песочком сделал на свертке глаза: как будто это сестренка, пусть она поиграет со мной…
Мне тогда было девять лет…
***
Когда мне исполнилось девятнадцать, мы подружились с ней, девочкой с глазами небесной прозрачности. Она говорила на южно-иракском диалекте – тогда как я изъяснялся по правилам нашей области Хауран, и в итоге мы общались на смеси наречий, всё время горячо не понимая друг друга.
Сдав последний экзамен, мы вместе с ней вышли под жгучее солнце. И слышна была песня по радио:
Кувшин, тот кувшин,
Что ты по воду носила,
Глаза, те глаза,
Ими сердце поразила,
Люблю я люблю…
И мы пили воду в лавке Хаджи-Айуши, и мы шли по знаменитому багдадскому району Баб аль-Муаззам, потом по проспекту Рашида, а в квартале Хафиз аль-Гази в переполненном кафе едва втиснулись, чтобы покушать, за грубый стол меж простыми людьми. И вновь продолжилась прогулка двоих счастливых.
Мы дошли до улицы Абу Нуваса и болтали обо всём, выбрав в качестве взаимно понятного египетский диалект. Потом на автобусе вернулись в учебный комплекс… И пусть опьянение того дня ни к чему не привело, но мы на всю жизнь остались друзьями-заговорщиками, сохранив верность тем розовым мечтам – правда, о них мы с тех пор предпочитали молчать.
***
«Глаза те же самые, и тайна та же, она не меняется…»
Она улыбнулась мне сладчайшей печальной улыбкой, словно сказала: «Рада познакомиться». И я улыбнулся ей широко: «Благодарю вас…»
Мне двадцать девять. «Рада познакомиться» - это где же? В больнице возле пересыльной тюрьмы в Аммане. У нее были ее беды, у меня – моя болезнь. И мы встретились взглядом, который сказал нам, что мы знаем друг друга целую вечность. И мы заговорили неуверенно, боясь, что смысл наших слов дойдет до ушей окружающих, и то и дело впадая в сладчайшее непонимание.
Мы вместе с ней шли в справочную больницы. И нахлынули воспоминания, призраки и тени… Мир бескрайней любви вижу я в ее глазах, а из проехавшего автобуса послышались строки песни Фейруз:
И глаза с молчаливой улыбкой в глуби,
И звезда, что упала во тьму…
Эти строки сняли оковы с наших сердец, и мы вошли в справочный корпус, словно назначили здесь свидание друг другу. Справа от входа сержант сидел за столом, на котором высилась гора личных дел, а справа от сержанта в старом шкафу громоздилась еще одна гора неподшитых бумаг. Напротив – грязная умывальня, а на стене висели блестящие наручники. В таком месте разве можно не быть вежливым?
Они искали наши дела, а мы говорили с ней так, будто знакомы со времен предвечных, и справочное бюро крутилось внутри нас словно колесо обозрения. Но настал неизбежный момент, и сержант назвал мое имя…
- Возраст?.. Статья?.. Какая болезнь?..
И мы расстались с ней.
***
Мне тридцать девять, и я в Москве. Здесь я и встретился с ней, немного зная русский, а она – чуть-чуть арабский, и началось взаимное непонимание, оно куда слаще понимания с полуслова.
Нам выпали три недели прогулок под снегом и по снегу, мы были в ЦУМе и ГУМе, встречались на станциях метро «Сокол» и «Арбатская». Мы боролись с грубостью мороза, рассказывая друг другу о чем-то, чего точно не понимали, но были счастливы, признаваясь в страхе перед тем, чего не могли выразить. Мы ездили по всем веткам метро и читали стихи Пабло Неруды:
Глаза твои бездонной глубины,
И я боюсь над ними наклониться…
В последний день она пришла чтобы раскрыть мне то, что еще осталось нераскрытым, однако встретиться мы уже не смогли…
***
Когда мне было сорок девять, мы встретились в Алжире. Ее речь на алжирском диалекте звучала на французский манер, моя на диалекте иорданском как бы с английским акцентом.
«Глаза твои – те же, что были, и лицо твое – то же лицо…»
По столице – Алжиру – мы ходили под местным нервным дождем. Террористическая опасность была не просто высока, а крайне груба и невежлива, но мы махнули на нее рукой. И на пляж тоже пошли, вопреки предостережениям об обилии воров. Мы всё время впадали в сладостное непонимание, но всё время чувствовали уверенность друг в друге, хотя говорили с неуверенными паузами. Но я уже знал, что момент полного контакта не придет, ибо и разговоры теперь стали откровеннее, а ожидания – точнее и строже.
***
В пятьдесят девять суждения мои стали мудрее, а понимание правил дорожного движения улучшилось на порядок.
И встретил я ее в Аммане!
«И замолчал язык словесный,
Заговорила страсть в глазах…»
Мы встретились на дороге, ведущей из столицы на север, в Ирбид. Путь пролегал через Джерш и Аджлун по второстепенным сельским дорогам, где грубость и неотесанность воспринимались как должное.
В виду одной из забытых всеми деревень автомобиль заглох. Вместе с ней мы стояли поперек дороги и молчали. Молчим и до сих пор…
Рассказ перевел с арабского Александр Андрюшкин, г. Санкт-Петербург
Об авторе
Хашим Гарайбе родился в 1953 г., выпустил сборники рассказов «Маленькие заботы» (1980), «Сердце города» (1990), «Инфекция слов» (2000).
