Георгий ПОЧУЕВ. Воспоминания без подробностей, но с волнением
Чтоб не смириться виновато,
Не быть у прошлого в долгу...
А. Т. Твардовский
Принадлежу к тому поколению, которое по дате своего рождения не могло ни участвовать, ни помнить события того времени, когда схлестнулись в смертельной схватке два мира – агрессивных фашистов-завоевателей – с одной стороны – и мир защитников человеческих и национальных ценностей своих народов – с другой. Но я и мои ровесники росли в окружении участников и свидетелей событий, происходивших во время этой жесточайшей войны.
Написать о том, как были вовлечены мои родные в кошмары той войны, какие тяжёлые испытания выпали на их долю, я обязан, чтобы хотя бы немного просветить нынешние поколения людей, не только не пережившие ничего подобного, но даже не имеющие ни малейшего представления о кровавой трагедии, постигшей народы, подвергшиеся агрессии во время той войны. Войны, превзошедшей все предыдущие войны по многомиллионным потерям (речь идёт прежде всего о гибели людей всех поколений – от младенцев до стариков). И речь идёт о военной, не бытовой агрессии, которая отличается значительно более мелкими масштабами и может закончиться без кровопролития...
Мне не сразу пришла в голову мысль, что я не только могу, но и обязан написать о той войне, картину которой я видел через призму воспоминаний моих родных. Через горечь соседей, вернувшихся с войны, вспоминавших и боевые эпизоды, и свои ранения, и многое другое. Причём они не давали интервью, а просто «в порядке обмена» делились воспоминаниями о пережитом с собеседниками. Но многое из этого почему-то врезалось в память и, говоря словами Тиля Уленшпигеля, «стучит в моё сердце».
Людей, родившихся в послевоенное время, не надо лишать возможности узнать о том, что пережили люди – предшествующие поколения – на той войне. Ведь не все выжившие смогли передать потомкам свои воспоминания, пусть и в виде бесхитростных рассказов, коротких новелл. И те, от кого я услышал их воспоминания, уверен, тоже были бы рады, если бы о них узнали не только их случайные собеседники, или случайные свидетели этих откровений. Поэтому я рад возможности быть передаточным звеном в цепи памяти и изложить то, что чудом сохранилось в моей памяти с детства – несколько фрагментов мозаики для грандиозной картины всенародного подвига, завершившегося великой Победой.
О героических поступках много написано, а об условиях, в которых оказывались люди во время войны, об их переживаниях – крохи. А без таких, чисто человеческих чёрточек, бытовых фрагментов, малоизвестных деталей людских судеб военного времени картина получается сухой, выхолощенной. Причиной тому – господствовавшее долгое время стремление показать героизм военачальников, фронтовиков, оставляя без внимания действия и переживания «маленьких» людей. А ведь матери, оставшиеся в тылу или на оккупированной территории, тоже проявляли героизм во имя выживания, помощи фронту, во имя спасения детей – генофонда нации. Во времена, когда идеологическая «линия» главенствовала, не очень-то ценились люди, особенно те, кто воевал и просто выживал на оккупированной территории СССР. Но я убеждён, что, сопереживая им, пусть уже ушедшим, мы вырастим в своих душах нечто такое, что вызовет у нас стремление не допустить повторения трагедии.
...Мы, послевоенные дети, выросли (в числе прочего) на художественных и документальных произведениях «про войну», пропитались их атмосферой. И часто, читая очередную книгу, в которой описывались события той войны, невольно ловил себя на мысли, что где-то об этом уже слышал – дома от гостей и соседей, или во время застолий. В таких компаниях, между прочим, до марта 1953 года первый тост был обязательно «За Сталина».
В наше «детское» время не было телевизоров, других доступных источников информации. Но у нас дома на стене висело «радио» – приёмник радиотрансляционной сети, который озвучивал новости страны и музыкальный передачи. Приёмник – чёрный картонный конус диаметром около сорока сантиметров в железном обруче и с такой же дужкой для крепления его к стене. В центре конуса – коробочка с подключёнными к ней проводами, по которым передавался сигнал от радиосети. Но информация, которую мы слышали по радио, не так привлекала наше внимание, как устные рассказы наших близких, пришедших с войны.
Должен сказать, что эпизоды, сохранившиеся в моей памяти, невозможно представлять в виде полносюжетных рассказов. И я не стану (не желая ничего выдумывать и додумывать) уснащать эти эпизоды обилием деталей, потому что они – всего лишь фрагменты мозаики. Они обладают свойствами документа. И тем самым представляют определённую ценность. Особенно для тех, кто читал художественные произведения о Великой отечественной войне, или смотрел кинофильмы, не будучи по возрасту ни участниками войны, ни свидетелями рассказов её участников. Для того, чтобы мои эпизоды как-то вписать в документальную канву, я изредка использовал сведения из военных архивов.
Самым первым прикосновением к следам той войны была папина широкая ладонь с татуировкой, простреленная пулей, и «бомбы» – воронки от авиабомб на болотистом лугу, бывшие обиталищами лягушек. До воронок было рукой подать. Нужно было лишь пересечь железнодорожные пути, которые проходили в нескольких десятках метров от дома. Но, всё-таки папины руки я увидел раньше. Трудно вспомнить, когда он посвятил меня в тайну (да это и не важно) происхождения шрама на своей ладони и объяснил, что из-за этого ранения у него не сгибался мизинец на этой руке.
Мама и сестра моя Рая почти с первыми разрывами немецких авиабомб в июне сорок первого года стали беженками, «вписались» в поток людей, не пожелавших оставаться на оккупированной территории. Но, поскольку, как свидетельствуют архивы, гитлеровцы заняли Белоруссию за считанные недели, то и бегство эвакуированных продолжалось примерно столько же. Но, несмотря на обстановку чрезвычайной нервозности, гул самолётов, обстрелы и бомбёжки, нужно было в походных условиях как-то налаживать быт, заботиться о детях, о пропитании. Мама рассказывала (при мне) свой подруге Дусе Болтриковой, жене местного бухгалтера, многое из истории бегства. О том, как успокаивала причитавших попутчиц, как пристраивала девятилетнюю Раю на телегу; о том, что успели взять с собой перед бегством, о многом другом. Но наиболее отчётливо запомнилось то, что во время остановок в пути мама гадала на своих картах, сначала себе, затем всем желающим, что, как я понимаю, беженкам было необходимо. Из-за катастрофического недостатка достоверной информации приходилось полагаться на божие произволение, а гадание помогало «узнать судьбу». То ли для того, чтобы подготовиться к её ударам, то ли укрепиться в надежде на лучшую долю. И было много желающих узнать свою судьбу. А маме, знавшей премудрости гадания и, кстати, не рассчитывавшей на вознаграждение, давали яйца (это особенно врезалось в мою память), какие-то продукты ещё. Это помогало выживать в тех экстремальных условиях.
...О том, как мой папа попал в партизанский отряд, действовавший какое-то время в районе Баранович, вернее, о деталях его создания, он не рассказывал. В то время это было государственной тайной. Как не рассказывал, откуда в их отряде появилось противотанковое ружьё ПТР (он так его называл). Но кое-что о его применении в партизанской войне и о том, по каким мишеням мой отец стрелял из него, мне стало известно из его уст задолго до того, как я увидел это ружьё в кино. Судя по тому, что (по архивным данным) противотанковые ружья отечественной разработки впервые появились в действующей армии в боях под Москвой в ноябре 1941 года, можно предположить, что в партизанский отряд, в котором воевал отец, ПТР доставили по воздуху. О связи с Большой землёй (так условно назывался центр командования партизанским движением) папа говорил. И доставка этого оружия была возможна не ранее, чем в 1942 году. Отец ещё говорил, что в начальный период действия их отряда у них было стрелковое оружие разного происхождения – и отвоёванное у немцев, и своё, советское, в основном винтовки. Ещё у отца за голенищем сапога с первых дней войны был длинный финский нож. На белорусской земле ни до, ни после ноября сорок первого года найти ПТР, естественно, было невозможно, поэтому считаю, что моё предположение о «воздушной» доставке верно.
А стреляло противотанковое ружьё ПТР (вернее, отец из него) главным образом по паровозам – во время диверсионных вылазок партизан, нападений на «железку», на поезда. И те поезда, что перевозили боевую технику для немецкой армии, и те, что везли местных жителей, угоняемых в фашистский рейх. ПТР представлял собой очень эффективное оружие (его пули калибра 14,5 миллиметров пробивали броню большинства существовавших тогда танков). А прицельное приспособление было настолько хорошо, что, как пишут военные историки, «позволяли бойцам с минимальными стрелковыми навыками чувствовать себя на поле боя снайперами». В боевой расчёт этого ружья входило два бойца, потому что само оно было длинным и тяжёлым, да и комплект боеприпасов к нему весил немало. В условиях партизанской войны это ружьё было большим подспорьем, поскольку позволяло поражать цель с двухсот-трёхсот метров, то есть с относительно безопасного расстояния со скрытных боевых позиций. Я спрашивал папу, по каким частям паровоза нужно было стрелять. Он ответил, что если пуля ПТРа попадала в котёл, резко падало давление пара в нём и вместе с этим – тяговое усилие. Поезд проезжал после выстрела всего несколько метров и становился удобной мишенью для нападавших мстителей...
Надо сказать, что моя семья – в её довоенном составе – оказалась на белорусской земле благодаря тому, что в 1939 году Советский Союз присоединил к себе территорию западной Белоруссии, бывшей в составе Российской империи с конца восемнадцатого века. Отца направили в эти края с восточной Украины – как специалиста железнодорожника. Он налаживал деятельность путевой инфраструктуры – сначала в качестве дежурного по железнодорожной станции, затем и начальника станции. Жили на станциях Лесная, Доманово, а после войны – Зельва и Малорита. Поскольку отец принадлежал к числу советских специалистов (как сказали бы сейчас – техническим номенклатурным работником), ему доверяли (несмотря на то, что он был беспартийным) и сразу включили в список кандидатов в бойцы партизанского отряда. В то время ему было тридцать три года.
Вообще-то, в моей памяти сохранилось намного больше эпизодов. И о том, как была прострелена немецкой пулей косынка мамы, шедшей с Раей в соседнюю деревеньку (из партизанской зоны), и о том, как Рая проносила партизанам (через оккупированные территории) донесение от подпольщиков (донесение маскировалось под щепку и пряталось под резинку в чулок). И о том, как Рая с мамой, выйдя скрытно на опушку леса, случайно увидели сожжение жителей деревеньки карателями. О том, как они сами уходили от облавы и прятались болоте. О многом другом. Хотя они чудом спаслись, но какого страха натерпелись... Этот рассказ достиг моих ушей в том нежном возрасте, когда только формируются и представления о добре и зле, и шкала моральных ценностей. Но знаю точно, что через годы, во время просмотра кинофильма, в котором жителей непокорной деревеньки согнали в сарай и сожгли живыми (убегавших немцы пристреливали), меня объял ужас... Отчётливо помню с раннего детства, что у моей мамы волосы были с сильной проседью всегда. А я родился в год Победы, в сентябре, когда ей ещё не было тридцати четырёх лет.
...Многое из того, что этим людям (включая и моих родителей, и мою сестру) выпало пережить, почувствовать и совершить на войне, они вспоминали неоднократно. Именно это, но так же и то, с какими сильными эмоциями озвучивались воспоминания, помогло, очевидно, сохранить в памяти эти человеческие новеллы, да будет позволено мне их так назвать.
Мы с ровесниками часто «воевали» среди развалин, кирпичного крошева, осколков, фрагментов пробитых касок, сломанных штыков, гильз от патронов. Для нас они почти не имели ценности, потому что их было полно, особенно на развалинах, вдали от жилых домов. В нашей мальчишеской компании были Пашка Каменчук, Колька Козлов и мой закадычный друг, ровесник Колька Мирчук, которого все называли Филимоновым по имени отца. У каждого из нас, или почти каждого, была «коллекция» таких предметов. И никто из нас не хотел в этих «военных играх» воевать «за немцев». Если бы не это обстоятельство, то мы могли бы играть «в войну» ежедневно...
Наверное, наш городок с населением менее десяти тысяч не сильно отличался в этом отношении от других мест нашей родины, совсем недавно освобождённой от захватчиков – мест, в которых происходили боевые действия. После войны мы жили в Малорите, упоминаемой в летописях с шестнадцатого века. В областной Брест мы ездили по железной дороге за пятьдесят километров. В то время этот город-герой довольно часто назывался Брест-Литовский. Если из Бреста ехать дальше, не останавливаясь в Малорите, то можно в тот же день доехать до узловой станции Ковель, которая очень часто упоминалась в документалистике о Великой отечественной в связи с происходившими в районе этой станции ожесточенными боями и подвигами героев...
Вот и внёс я свою скромную лепту в мозаичную картину эпопеи Великой отечественной войны, колоссальную по масштабам и в высшей степени трагическую. Это мои глубоко личные фрагменты мозаики, хотя допускаю, что они одновременно и типичные для той войны, для всех войн, которых мы все – не милитаристы – желаем избежать, и уж тем более, не желаем попасть в мясорубку любой из них. Это фрагменты биографии моей семьи, поэтому я посчитал оправданным допущение в повествовании красок пафоса. И позволил себе не исключать из повествования невольно появлявшиеся на кончике пера лирические отступления. Но эта лирика – дань любви моим ушедшим родителям и моей сестре Рае, которой на начало войны еще не исполнилось десяти лет. Ведь я – не бесчувственный регистратор событий, а младший член своей семьи, с возрастом ставший старшим для тех, кто родился позже в семье, изменившейся коренным образом по велению естественного хода (и не всегда естественного) её истории.
...Теперь для меня отчетливо прояснилось, что мой мотив, побудивший записать свои скромные воспоминания, глубоко личный, но от этого не менее значимый. Эти воспоминания я обозначаю как скромный букетик цветов на надгробия самых близких мне людей, в кругу которых прошли начальные годы мой жизни. Людей, которые по божественному соизволению выжили в той войне и передали мне эстафету жизни вместе с ответстввенностью (я так понимаю) перед следующими поколениями. В том числе ответственностью выступить в качестве хроникёра событий, в которые, как в жестокий водоворот, были втянуты и члены моей семьи. В водоворот войны, семидесятую годовщину победы в которой в этом году отметит наш народ.
Вильнюс
