Сергей МОРОЗОВ. Между розовым и черным

Критика в адрес черно-белого мышления давно уже является общим местом. Нас много и обильно призывают отойти от пролетарского максимализма, от категоричности кантовского императива, от жесткого разделения на Добро и Зло в сферу жизненных полутонов. Кто-то говорит о радужном многоцветье, кто-то проповедует «пятьдесят оттенков серого», но за всеми этими разговорами на самом деле стоит не более, чем продвижение парадигмы черного и розового, той же упрощенной модели, только с исключением белого, традиционно соотнесенного с чистотой духа, со святостью, праведностью, Светом, наконец.

То есть, в итоге всех эстетических прений и публицистических боданий последних двух десятилетий мы получаем на руки два важных результата: во-первых – упразднение высокого и горнего, во-вторых – отсутствие изображения жизни в истинном свете.

Проклинаемая черно-белая эстетика, задававшая довольно четкую систему ориентации в мире, по большому счету не исключала полутонов и цветовых переходов в рамках этой системы координат. Поэтому борение с ней, с одной стороны, являлось отражением невежества, непонимания абстрактности исходной модели, которая нуждалась в своей конкретизации, углублении и развертывании по мере ее применения к действительности, а с другой стороны, сознательным разрушением всякой системы ориентирования, ломкой всей системы координат, складывавшейся в культуре на протяжении тысячелетий.

Но отказ от бинарной оппозиции черного и белого не привел к отказу от самой идеи бинарности и своего рода дуализма. Период 90-х, когда доминировал черный, не отражал природы реальности, которая по-прежнему не желала втискиваться в рамки чернухи, и содержала в себе явно отличные от черного начала. Нужна была противоположная, позитивная краска, иной, противостоявший черному цвет. И им стал розовый.

Однако меньше всего его хотелось бы воспринимать только в конкретной форме как цвет гламура. И меньше всего хотелось бы чтобы возникшая оппозиция черного и розового рассматривалась бы исходя из субкультурного движения эмо, взявших его на вооружение. И в том, и в другом случае, перед нами бессознательное чутье изменившейся парадигмы. Парадигмы, в которой черный выступает как незыблемый Абсолют, а розовое противостоит ему как искусственное, рукотворное, созданное самим человеком, а не укорененное в жизни, и уж тем более, связанное с Богом, как светлое, белое начало. Розовое – это нечто сниженное, это сладенькое и мягкое для глаз, не режущее их ослепительной белизной, а потрафляющее и убаюкивающее.

Впрочем, в этой цветовой гамме, розовое является лишь относительной оппозицией черному. По сути, розовый –  это новый черный. Оно, как та самая пелена аполлонического начала у Ницше, которая набрасывается на ужасающую и подавляющую человека действительность. Отколупните розовое и вы увидите беспросветную черноту, скрывающуюся за внешне уютным и милым позитивом. Жизнь в розовом цвете – это своего рода наркотик, к которому общество стабильно приучают с конца 90-х, и который призван создать видимость хоть какой-то ориентации в жизненном и культурном пространстве.

Так во всем: в политике, в социальной жизни, в искусстве.

В политике чернота 90-х оттеняется сахарной розовой ватой, воплощенной в идее Империи, образом России, встающей с колен. Образы розовые, а не белые, именно в силу своей фальши и своего происхождения в логике «от противного». Из черноты, как средство, нацеленное на самоопьянение и самоодурманивание, они возникли. И их лживость, сочиненность, рукотворность легко обнаруживается при нехитром историческом обзоре русского патриотического сознания, которое было национальным и государственническим, и никогда – имперским, и идеи вставания с колен (как верно заметил Степан Демура, Ельцин уверял, что Россию нельзя поставить на колени, а тут надо же – уже вставать приходится). Перечислять можно до бесконечности: это и розовая дымка «русской весны», которой прикрыли неприглядность внутрироссийской жизни, и байки об отечественном производителе, и сильно-могучих национально-ориентированных олигархах, которые ориентированы на нацию только в том смысле, что спят и видят, как залезть к ней в карман. Державно-патриотический гламур, за которым все та же неприглядная, деградирующая внутренняя Россия. Этот образ только закрепляется и поддерживается розовой патриотической идеологией.

В социальной политике то же. Розовый флер заботы о стариках и спрятанное по углам признание специалистов-социологов о том, что в стране царит работающая бедность. Розовые ориентиры заботы о детях и с трудом, и не всегда выговариваемая чернота – в наиболее бедственном положении в современной России находятся семьи с детьми. Обилие круглых столов и разовых мероприятий при полностью разрушенной системе социальных институтов. Россказни о Левиафане и полная замена этого Левиафана административным восторгом, тиранической субъективной волей, от рядового столоначальника в затрапезном учреждении и до самых высоких кабинетов. И предсказуемая розовая реакция: «Дайте, пожалуйста, дайте нам Левиафана! Где Вы его увидели?» Но разве государство обязательно должно быть Левиафаном?

И чем больше розового льется с экрана телевизора, тем большие создаются условия для того, чтобы чернильное пятно расползалось по жизни, подтверждая, что розовый – это новый черный.

Заметнее всего эта черно-розовая эстетика в области искусства.

Сколько всего мы наслушались в последнее время о возвращении чернухи в кинематограф! Но полно, пропадала ли она?  Разве розовые «Солнечные удары» и «Легенды № 17» не оттеняют черного сумрачного блеска картин Звягинцева, Гай Германики и разных прочих живописателей концентрированной мерзости, к которой и сводится, по их мнению, жизнь современного российского общества? Разве не взаимодополняют они друг друга в своей оторванности от реального изображения действительности? Разве Михалков и Звягинцев – это не нечто однородное и однопорядковое, как верно заметил Д. Быков?

«Нам нужны положительные примеры, нам нужны положительные герои!» - требуют от искусства из года год. Но разве это натужное, выдаваемое по разнарядке, розовое положительное не является еще большим подтверждением того, что других основных цветов, кроме черного, у нас нет?

Розовое – это тупик. Патриотические сайты и издания, учреждения и организации, творческие объединения не должны уподобляться опиумным курильням, скрашивающим мэйнстрим черного течения российской жизни тому, кто не способен стоически относится к «прекрасному и яростному миру».

«Прекрасное – есть сама жизнь» - писали когда-то в эстетиках, требуя тем самым единства предмета и метода, твердо зная, что жизнь – это не темная комната, в которой приходиться заниматься ловлей черной кошки.

Нужно выйти из иллюзорной оппозиции розового и черного, в которую нас загоняют все эти годы к сложному черно-белому многоцветью самой жизни, а не плодить розовые мифы, считая, что позитивные наркотические пары – это все что осталось России в этом мире. Как там у Ницше? «А перед смертью еще больше яду».