Дарья ВАЛИКОВА. Россия, Дорны и Акунин
О псевдоисторических писаниях
Чем-чем, а прошлым наш народ интересуется; «истории из истории», кажется, занимают его больше, чем истории про современность или фантазии о будущем. «Костюмные сериалы», как правило, рейтинг имеют стабильно высокий; исторический научпоп, особенно без грифа Академии наук, тоже расходится неплохо. Интернет - свидетель: в комментах по любым поводам, обычно, что ни свара, то произвольное приведение исторических примеров с выводами космического масштаба и космической же… сами помните, чем. За редким исключением. Боже, думаешь, ну откуда ж всё это берётся? Откуда-откуда - вот оттуда и берётся: от доморощенных «исторегов» к подобным же публицистам, журналистам, сценаристам – и далее в широкие массы. Не отстают и писатели-прозаики. Поскольку классику читать напряжно, да и немодно как-то, а спрос на всякое красивое, с балами и всадниками, парадами и дуэлями, тем не менее, есть, и немалый – как же не возникнуть предложению? И вот ретро-детектив, самый удачный жанр, попавший в яблочко, совершает своё триумфальное шествие по прилавкам и экранам.
Борис Акунин (Чартхишвили) – некоронованный король, но не первооткрыватель жанра. Сначала, помнится, был «Триумф Венеры» - сборник детективов, посвящённых реальному лицу – знаменитому в позапрошлом веке российскому сыщику Путилину. Впрочем, поскольку их автор - Леонид Юзефович - историк по профессии и писатель настоящий, это была хорошая литература. Акунин же в свои сквозные герои берёт вымышленного персонажа – сыщика по имени Эраст (Петрович) Фандорин; временной диапазон, в котором тот действует, - приблизительно со второй половины XIX века до начала Первой мировой войны. Место же, в котором действует – Российская империя, изображаемая в ключе вполне псевдоисторическом: максимум внешних примет, минимум подлинной реальности. То есть, персонажи – люди абсолютно такие же, как мы с вами, разве что по-другому одетые и технически отсталые. Потому на этих страницах чего только не встретишь: то обсуждение в гостиной господами гомосексуальных наклонностей общего знакомого, каковое происходит в присутствии и при живейшем участии – даже не дамы, а девицы, барышни; то некто является на светское мероприятие вместе со своей любовницей, и никаким скандалом это не воспринимается; то разговоры о женской эмансипации, где формулировки и аргументация – ну почти что калька разговоров с блогов нынешних феминисток. А уж что говорить про споры политические!..
Но, в конце концов, на все акунинские несуразности и несусветности такого рода (включая изображение внутрицерковной жизни в параллельном «фандоринскому» цикле романов про монахиню Пелагею, на которые критика, вроде, указывала) для читателя серьёзного найдётся много чего в качестве противовеса – и прежде всего, разумеется, та же самая русская классика. Стоит обратиться – и вполне несложно составить себе реальное представление, что на самом деле в те времена являлось возможным и уместным, что неуместным, а что неуместным категорически. Короче, всё тогда бывало как бы и так, как нынче… да совсем, совсем не так!
Но всё это может касаться века позапрошлого или, в крайнем случае, восемнадцатого. Беда, когда Акунин, ничтоже сумняшеся, обращается к временам более древним - тогда «защитить» наивного читателя от произвольных изображений Руси особо и некому, поскольку исторических источников не столь много, и в «широкий обиход» они, увы, не вхожи. Так уж сложилось – всё, что до Петра, обыватель представляет себе весьма туманно, да и особой охоты что-то оттуда «представлять» у него нет, ведь объяснили же человеку – там один мрак отсталости провинциальной страны, которая ни рыба, ни мясо (ни Европа, ни Азия), чего интересного-то?
Акунин не токмо что поддержит доверчивого читателя-обывателя в этом ощущении – укрепит намертво! Вот, допустим, роман «Алтын-толобас», задуманный таким образом, что представляет нам разом и внука Фандорина – Николаса, рождённого в эмиграции, в Англии, и приехавшего в Россию 90-х, и его дальнего предка – Корнелиуса фон Дорна, прибывшего на Русь во времена царя Алексея Михайловича («обучать туземных солдат премудростям меткой стрельбы и правильного строя»). Согласно этой параллели, что предку, что потомку нашего Эраста Петровича предстоит, попав в варварскую страну, ужаснуться её кошмарности, но, тем не менее, застрять в ней надолго, если не навсегда. Такова их судьба и миссия – должен же кто-то нести лучи света в кромешную тьму!
Что Русь, что Россия постсоветская оскорбят возвышенные чувства обоих иностранцев прямо с порога («Это была нелюбовь с первого взгляда»). Что первый, что второй въезжают на проклятую территорию прямиком из Латвии. (Если в XVII веке двинуться сюда в объезд Польши, через Латгалию – куда ни шло, то объяснения, зачем сэру Николасу понадобилось добираться самолётом не прямиком в Москву, а в Ригу и оттуда на поезде, автор даёт не слишком вразумительные, можно сказать, за уши притянутые. Впрочем, чего тут придираться – параллель так параллель; зачем же герою сразу оказываться в «столице диких московитов», прежде надо и глухую провинцию увидать!) Сразу на российской границе, в убогой пристанционной забегаловке бедного Николаса чуть не отравят просроченным йогуртом и предложат секс-услуги от девчушки школьного возраста; аналогичные вещи, как выяснится, поджидали примерно там же триста с лишком лет назад и бедного Корнелиуса. Ну, ладно, - шок благополучного англичанина от столкновения с лихими девяностыми (хотя по поводу забегаловки – уже гложут сомнения: отчего б ей, тем более стоящей на западной границе, уже б и не преобразиться, ведь дефицит продуктов питания вроде несколько лет как кончился?), но что же смутило мушкетёра фон Дорна? По-видимому, в Европе - хоть средневековой, хоть раннего Нового времени - малолетних проституток не было, потому что не было никогда.
Оставим англичанина; его приключения в Москве конца двадцатого века освещены в книге (как и в книгах последующих, где будет фигурировать этот персонаж) по-доброму, с милым юмором: чего б там ни было, но Россия жаждет слиться с Западом - как такое похвальное стремленье не поддержать душевно?.. Параллельный же текст явит нам поистине «адское государство», где совершенно «негде взяться благородным, просвещённым людям» и вообще караул. Начать следует с того, что «бравого мушкетёра в первой же русской деревне опоили, раздели догола и выкинули за околицу». Чтобы добраться до столицы, ему приходится примкнуть к группе испуганных купцов, готовых обороняться от диких аборигенов насмерть. Но и по прибытию в Москву он обнаружит на её улицах, помимо разных «тощих бурых свиней с поросятами» и «покосившихся частоколов», какие-то банды, составленные из разных боярских подручных, разделивших город между собой подобно мафиозным кланам… В общем, жуть впотьмах и белым днём тоже!
Всё это происходит, напомним, в 1675 году (когда маленькому Петру, ещё и наследником не числящемуся, три года отроду). И вот же (Бог свидетель!) совпадение: автор этих строк взялась тут недавно за любимого Диккенса – ещё не читанный, такое упущение, роман под названием «Повесть о двух городах». Роман этот, где действие разворачивается в Англии и Франции времён Великой Французской революции, начинается, однако, в 1775 году, то биш, получается, аккурат через сто лет после того, как благородного Корнелиуса заносит в проклятую дыру-Москву незадолго до кончины Алексея Михайловича. Если мушкетёр, согласно Акунину, представляет в своём лице Европу XVII века как просвещённую, развитую и проч. в противовес дремучей азиатчине – то какова ж та Европа, по идее, должна быть ещё век спустя – целый век поступательного развития!.. И вот, например, какова Англия: «Даже в столице каждую ночь происходили вооружённые грабежи, разбойники врывались в дома, грабили на улицах; … сам вельможный властитель города Лондона, лорд-мэр, подвергся нападению на Тернемском лугу, какой-то разбойник остановил его и на глазах всей свиты обобрал дочиста его сиятельную особу; … на приёмах во дворце воры срезали у благородных лордов усыпанные бриллиантами кресты; в приходе Сент-Джайлся солдаты врывались в лачуги в поисках контрабанды, из толпы в солдат летели пули, солдаты стреляли в толпу, - и никто этому не удивлялся. В этой повседневной сутолоке беспрестанно требовался палач (…) три четверти всех преступлений, перечисленных в уголовном кодексе, карались смертью». (У нас, напомним, в это время, при матушке Екатерине Великой, ничего подобного как будто не наблюдалось – ни в Питере, ни в Москве.) А уж как описаны Диккенсом парижская нищета и жестокость нравов!.. Кстати, «злопыхает» он лет семьдесят – восемьдесят спустя после тех событий; это всё равно как если у нас кто возьмётся изображать бытовую повседневность наших тридцатых – сороковых годов прошлого века – не так уж давно всё было, свидетельств навалом и сильно картину не исказишь, даже если захочешь. В исторически выверенных комментариях к диккенсовскому роману есть поправки вроде: выставлять отрубленные головы, насадив их на прутья ограды Тэмплских ворот, перестали не 1780-м, а в 1772-м, ошибся классик! Впрочем, следом там добавлено, что сами казни (включая четвертование) продолжались и происходили публично, и билеты на эти зрелища были весьма недешевы… В Лондоне, повторяем. Не - до, а спустя сто лет после российской действительности «Алтын-толобаса».
Вернёмся туда. Что, поразмыслим, представляла собой Москва к 1675 году на самом деле? Следы разрушений, нанесённых в начале века поляками, страшным пожаром 26-го года, а затем Соляным и Медным бунтами, надо думать, давно ликвидированы. Да, мода на великолепное Нарышкинское барокко в архитектуре начнётся немного (совсем немного) позже, зато Кремлёвские соборы, Василий Блаженный и прочие прекрасные сооружения стоят себе прочно. Но для взыскательного иноземца-мушкетёра фон Дорна они неинтересны, а вот тот факт, что такой большой столичный город выстроен «весь из брёвен и досок», его, похоже, забавляет. Ну, это он, судя по всему, не был ни в Христиании (Осло), ни в других скандинавских столицах, как, впрочем, и в Гааге, и в Амстердаме… В последнем, впрочем, вроде как раз именно в том самом веке занимались постепенным переводом строений из дерева в камень. И в Москве, представьте, тоже начинали входить в моду камень и кирпич (сходите, полюбуйтесь, к примеру, изумительными красно-белыми палатами думного Дьяка Аверкия Кириллова на Берсеневской набережной!), однако широкого распространения ещё не получили. Да и неудивительно: в наших климатических условиях дерево – лучший экологический материал, в таких домах тепло зимой, прохладно летом, да и просто легче дышится: смола, содержащаяся в брёвнах, убивает многие грибки и микробы. Деревянные города легко горят - но быстро отстраиваются, возрождаются…
Помимо того, Москва и именовалась издавна «большой деревней» по причине множества обширных земельных участков, внутри которых, в окружении садов, огородов, хозяйственных построек располагались монастыри и боярские усадьбы. В то время как типичный европейский город представлял собой, как известно, ограниченное пространство с узкими улочками и теснящимися друг к другу домами, волей-неволей растущими ввысь. Санитарное состояние – не секрет - было плачевным; даже широкие шляпы горожан (и, в частности, мушкетёров), считается, изобрели в первую очередь как предохранение от выплеснутых сверху помоев, под которые можно угодить ненароком, так же, как и высокие каблуки – от гниющих отбросов под ногами… Так что в постоянные сетования Корнелиуса на московские грязь и плохой запах верится с трудом. Уж если явился прямиком из Европы, то, напротив, должен бы радоваться просторности, зелени, свободным воздушным потокам, проветривающим городское пространство – ещё поищи такое в родных пенатах…
Это – что касается вида внешнего. Теперь хорошо бы разобраться насчёт отсталости, недоразвитости и бескультурья, на которые, опять же, постоянно пеняет наш герой. Да, в силу драматически сложной истории становления государства, к примеру, первое высшее учебное заведение – Славяно-греко-латинская академия - откроется только через 12 лет (впрочем, если считать её предшественницу - Еллино-греческую академию – то через 10-ть). Однако имеются школы, дающие как светское, так и религиозное образование. Работают Московский печатный двор, Приказ (министерство) книгопечатания, Правильная палата (где осуществляется редактура и корректура), при них – библиотека. Библиотеки также имеются при других Приказах (например, Пушкарском, Аптекарском и т.д.), не говоря о монастырях. Ведётся книготорговля (помните картину Васнецова «Книжные лавки на Спасском мосту в XVII веке»?). В ходу как рукописные, так и типографские издания (ну, вроде как сейчас типографские и электронные); наряду с религиозной литературой распространение уже имеет светская, учебная, справочная. Параллельно с переводной создаётся собственная художественная литература: бытовые и исторические повести, драматическая сатира, произведения пародийно-юмористические (от «Повести об основании Москвы» до «Повести о Флоре Скобееве», от «Азбуки о голом и небогатом человеке» до «Росписи о приданом» и т.д. и т.п.), а также стихосложение.
Что ещё? Кроме Государевой, придворной аптеки в столице существует также и общедоступная, а на подходе – третья. (В те времена аптека – не лавочка, где торгуют готовым товаром, а целая, можно сказать, фабрика по производству лекарств, с приличным штатом врачей и лекарей, своих и иноземных, которые обслуживают большое количество страждущих.) Недавно ушедший в мир иной Фёдор Ртищев (тот самый «милостивый муж», что на собственные деньги на войне подбирал и лечил раненых – как со своей, так и с противной стороны, выкупал пленных, жертвовал на голодающих…) Москве после себя оставил больницу, приют для слепых и немощных, благотворительную столовую и даже… вытрезвитель! Ну, а кроме того – училище, где обучаются грамматике, риторике, философии и древним языкам и которое через несколько лет ляжет в основу той самой Славяно-греко-латинской академии.
При дворе Алексея Михайловича существует драматический театр (где, между прочим, именно в «наш» год будет поставлено первое балетное представление), царских детей обучают Симеон Полоцкий, Сильвёстр Медведев и другие выдающиеся учёные люди… В общем, - может, и не самая передовая из мировых столиц своего времени, однако дикой и варварской её точно не назовёшь.
Но для Корнелиуса фон Дорна – всё не так, как надо, всё плохо и мрачно, жалко и убого, грубо и отвратительно. Москва - это «Хищные укосы крыш, зловещие персты звонниц, похоронный гуд колоколов». «Внутри Кремль напоминал не монаршью резиденцию, а какой-то муравейник. Бессмысленное и беспорядочное нагромождение деревянных и каменных построек, соединенных меж собой открытыми и закрытыми галереями. Хоромы по большей части ветхие, кривые. Над крышами торчат башенки, луковки, крендельки, флюгера — только вся эта красота до первого большого пожара. Одна зажигательная бомба из польской или шведской мортиры, и превратится царская твердыня в груду головешек».
Ну, не нравится человеку (автору, который делегирует это своему герою) русская архитектура, а нравится, напротив, мысленно представить её изничтожение – имеет полное право. Вот только почему хоромы «ветхие и кривые», напраслину-то возводить зачем? Зачем сочинять нелепейшие сценки про царицу Наталью Кирилловну, которая якобы ловит блох на своём венценосном супруге, или утверждать, что «В царском-то дворце иную миску раз в год помоют, и то много», и каждую перемену блюд «валят в ту же тарелку»? Что за бредятина? Да во время царских пиров, к примеру, многочисленные подавальщики на стол даже по нескольку раз, как на сцене, меняли свою собственную торжественную одежду, а не то, что посуду!.. С тем же успехом можно заявить, что писатель Борис Акунин-Чхартишвили ходит в рваных носках и грязных майках, зубы чистит раз в полгода, а жена его умеет разве что поджарить яичницу, да и та вечно пригорает. Многие б, разумеется, возмутились на такую глупую, нелепую, низменную ложь, многие б поднялись у нас на защиту любезного им автора и человека. И это – правильно. Но вот кому, спрашивается, встать на защиту исторической справедливости от этого автора и человека?
Ну, есть, например, И.Е. Забелин с его «Домашним бытом русских царей в XVI и XVII столетиях» и аналогичным «Домашним бытом русских цариц…», где всё подробно - про порядки, уклад, обычаи, про бытовую роскошь и про поддержание чистоты (весьма ревностное). Но кто знает эти книги?
Или - много ль найдётся тех, кто не поленится полистать «Путешествие в Россию» Павла Алеппского, чтоб найти описание приёма у Алексея Михайловича, где, в числе прочего, сказано: «Вокруг столба имеются полки, в виде ступенек, одна над другой, покрытые материями. На каждую ступень ставят серебряные вызолоченные кубки разных видов и форм, большие и малые, и чаши восьмигранные, круглые и продолговатые, как корабль. При каждом обнесении присутствующих потчуют из новой посуды»?..
Вот и будут отныне наши люди иметь представление о том, как жили в допетровское время, - по Акунину, а не по Забелину или очевидцам. Да и не наши тоже - те, что прочтут перевод, как же иначе… Задумавшись о природе акунинских небылиц, уместно предположить: быть может, автор что-то где-то когда-то прочёл про существующий одно время у пирующих обычай есть «на пАру» с рядом сидящим, беря при этом многие блюда руками, - и вывел отсюда идею про ужас какое дикарство, о чём не преминул отметить в своём непревзойдённом духе? Но ведь такое устраивалось сознательно и уж точно не от нехватки посуды: предполагалось, что людям так легче знакомиться и ближе общаться; выражение «разделить трапезу» пошло именно оттуда: разделить одно кушанье на двоих в самом буквальном смысле. То, что при этом многие блюда можно было брать руками, тоже объяснялось просто – они подавались уже специально нарезанными на небольшие куски. Кстати, обычай есть руками встречался и до сих пор встречается в разных странах. Например, афганские традиционные трапезы во вполне состоятельных домах происходят так: люди сидят на полу, на подушках, на расстеленную перед ними скатерть кладутся специально разделанные блюда, а слуга с кувшином и тазиком для воды обходит каждого и помогает вымыть руки – как до и после, так и во время еды, когда происходит перемена этих блюд. Более того – доводилось читать интересный рассказ одной нашей бывшей соотечественницы о том, как она гостила у своей студентки-американки, вышедшей замуж за королевскую особу из страны Персидского залива (если не ошибаюсь, одного из Объединённых Арабских Эмиратов). Она, в частности, описывала деловой обед в одном высокопоставленном гареме, где присутствовали дамы с титулами типа: племянница эмира, сестра наследника престола, четвёртая жена министра иностранных дел… Поскольку ныне каждая вторая из этих угнетённых женщин Востока имеет гарвардский или оксфордский диплом и безделье им в тягость, они обычно находят себе применение в крупных благотворительных проектах – один такой и обсуждался. Но интересно то, как проходила трапеза: роскошные ковры и подушки, меж ними скатерть-самобранка и… никаких тебе приборов, всё – ручками, ручками! Если наша героиня с непривычки тут же измазалась с ног до головы, то дамы, не прекращая разговора, ловко и не без изящества отправляли кусочки яств в рот отработанными движениями - посредством ребра ладони, и ни одна рисинка при этом не упала на подол, ни одно ювелирное украшение, унизывающее эти пальцы и запястья, не пострадало… Это всё к тому, что есть руками - целое искусство, и подобные традиции сами по себе отнюдь ещё не означают цивилизационной отсталости. Ибо любая или почти любая народная традиция имеет под собой веские резоны, причины и основания; презрительно же высмеивать, ничего в них не понимая, – вот это настоящее дикарство и есть.
...Итак, хорошо в Москве, вестимо, только на Кукуе, в маленьком островке цивилизации («Русская косность и тупость разжижает мозги и разъедает душу. Если б не наш Кукуй, мы все бы оскотинились…»). Впрочем, что там простодушные речи насельников Немецкой слободы – в книге не то, что на каждой странице, а почти в каждом абзаце хоть одна гадость про русских и русское, да будет сказана, иначе автор не умеет. Кроме Кукуя, хорошо его центральному персонажу ещё разве в доме боярина Матвеева; как вы могли догадаться, если и так не знали, Матвеев – западник, женат на шотландке, в быту подражает европейцам. Положивший глаз на его дочку Корнелиус в финале отправляется вместе с матвеевской семьёй в ссылку, в Пустозёрск…
Таким образом, если примерно девять раз произнести приставку «пра» к слову «внук» - это и будет то, кем явится Корнелиусу фон Дорну Эраст Петрович Фандорин. Но на нём, как мы уже знаем, сей славный род не заглохнет (в России без него никак); внук его, Николай Александрович Фандорин (тот самый баронет Николас), женится на московской журналистке по имени Алтын Мамаева (чей карьерный рост впоследствии взлетит до должности главного редактора в издании типа «Спид-Инфо»), и вот уж в одной из последующих книг, лаконично именующейся «Детская книга», на авансцену выходит их сынишка Эраст, домашнее прозвище - Ластик. Если не заморачиваться изложением всех хитросплетений фантастического сюжета, то коротко можно сказать: это всё про то, как нынешний шестиклассник через некие «хронодыры» попадает в разные времена прошлого и будущего, но дольше всего задерживается во всё той же распроклятой Москве – на сей раз времён Бориса Годунова и Лжедмитрия I; то есть на 70 лет ранее, чем незабвенный Корнелиус, его многажды «пра»дед.
В тереме не у кого иного, как у Василия Ивановича Шуйского (покуда ещё не царя, а боярина), и оказывается наш отрок, коего поначалу пытаются выдать за ожившего царевича Дмитрия. Надо ли говорить, что столица Руси явно подкачает и на сей раз, теперь уже в глазах юного москвича из века номер 21. Занятно, между прочим, сравнить бытовые детали, которыми оперирует автор, с тем, как их описывает (если точно - на десяток с небольшим лет ранее) англичанин Джильс (Джайлс) Флетчер в своём повествовании «О государстве русском».
«Ластик решил выглянуть в окно. Это оказалось не так просто. Окна-то в горнице имелись, только через них ничего не было видно. В мелкий переплёт зачем-то вставили мутные пластинки, вроде матового стекла, только не гладкие, а пузырчатые…» А вот что пишет Флетчер об этой самой слюде, которую добывали и использовали на Руси: «Слюда пропускает свет изнутри и снаружи прозрачнее и чище, нежели стекло, и потому еще заслуживает преимущества перед стеклом и рогом, что не трескается, как первое, и не горит, как последний». Следом Ластик увидит девушку в платье «скучного цвета», которая бежит, «шлёпая лаптями». Реальный же англичанин описывает одежды русских как довольно яркие, и, кажется, ни разу не упоминает о лаптях, так же как и, вроде, остальные авторы из сборника «Россия XVI века. Воспоминания иностранцев». (Интересно, почему? Быть может, на самом деле такой вид обуви и не имел, вопреки нынешним представлениям, широкого распространения? – Д.В.) А ещё Флетчер добавляет: «Без серёг серебряных или из другого металла и без креста на шее вы не увидите ни одной русской женщины, ни замужней, ни девицы».
Далее у Акунина нам расскажут про то, как не в крестьянской избе, а, якобы, в богатых палатах на стол подают щи, налитые в каравай со срезанной верхушкой. «Хлеб был пресным, мясо несолёным и к тому же снаружи пережарено, а внутри сырое. Готовить в старинной Руси, судя по всему, не умели». Да где уж там, действительно, - изобрели зачем-то, по свидетельству «Домостроя», от 150 до 200 наименований блюд, а простых щей при этом даже в поварне знатного боярина прилично сварить были не в состоянии…
Потом, конечно, сообщат по поводу пресловутых бород: «половина эпидемий на Руси происходит от грязных, нечёсаных бород, рассадников вшей, блох и прочей пакости». Ну, что тут скажешь? Может, в Европе тогда и брились, опасаясь разведения ещё большего, нежели имелось, количества этих паразитов, но в России-то, в отличие от той Европы, повсюду, как известно, водилось такое давнее гигиеническое изобретение, как мыльня (баня). Где, вопреки сказанному в «Алтыне-толобасе», полагалось париться не раз в месяц, а раз в неделю (минимум!), переодеваясь следом, само собой, в чистую одежду. Но Ластика не проведёшь – Ластик, как достойный потомок Корнелиуса фон Дорна, везде обнаружит антисанитарию, грубость и отсталость (не говоря уже про повальные хитрость, подлость, лживость, коварство), ему сам царь Борис пожалуется на постыдные болезни, сморкаясь при этом «не в платок, а на сторону»…
Вот интересно - для чего надо было всё это последовательно измышлять, старательно высасывая из пальца - самому-то автору не противно? Впечатление – что не противно, а, напротив, очень даже приятственно; но, в конце концов, все эти русские типажи и персонажи – не его предки, и уважать их память, заботясь о какой-то справедливости и объективности, он не обязан. (Что-что вы говорите: тем более обязан проявлять деликатность, когда пишет не о своём?.. Захотели, однако! Не смешите. Деликатности и прочей толерантности-политкорректности достоин кто угодно, только не русские – это знают все.)
И потом, человек же не просто так злобствует, а – из лучших побуждений. Да-да - у него высокая идея (которая элементарно выводится из его книг, интервью и т.п.), состоящая в том, что Россия – это, конечно, позор в глазах прогрессивного человечества, - но она небезнадёжна, нет! Ведь как только начинает смиренно учиться у Запада, тесно с ним сближаться (хоть при Петре, хоть при Горбачёве – Ельцине; неплох был и Февраль 17-го, да только преждевременен, вот и облом!) – то становится вполне достойна похлопыванию по холке: молодца, продолжай в том же духе, и когда-нибудь знатные господа могут даже пустить в свою европейскую гостиную, посадить на краешек дивана.
Но поскольку в целом пока российский народ как был, так и остаётся запущенным ребёнком (любимая акунинская сентенция), его следует просвещать неустанно и воспитывать соответственно. Поэтому всё, что хоть сколько-нибудь составляет непохожесть, самобытность и самостоятельность его родины, требует насмешки и пренебрежения, осуждения и шельмования; а вот понятие «Европа» (она же «Эуропа» - синоним слова «идеал») – напротив, самого безусловного поклонения. Каждый русский должен иметь комплекс исторической неполноценности. Для его же блага. Каждый нормальный школьник вправе осознавать, что он цивилизационно и культурно, морально и умственно выше всех этих царей и бояр, мещан и попов, крестьян и солдат прежних времён, создававших и отстаивавших для него страну, в которой родился. Ибо так скорее Россия отринет самоё себя и сможет, наконец, слиться с благословенным Западом – ведь именно там восходит Солнце, не правда ли?..
Р.С. История России не даёт покоя беллетристу по-прежнему. Вот появились на прилавках два его новых увесистых тома (прекрасно изданных, дорогих!): «История Российского государства. От истоков до монгольского нашествия» и «История Российского государства. Ордынский период»; к первому в названии добавлено «Часть Европы», ко второму, вестимо, «Часть Азии» (иначе, как чьей-нибудь частью, Россия, понятно, быть не может, и всё тут). Если человеку хочется попретендовать на лавры нового Татищева-Соловьёва-Костомарова эт сетера – кто ж запретит и кто осудит? Дело само по себе неплохое. Более того – закрадывается даже робкая надежда: а вдруг, окунувшись в такой глобальный предмет с головой, автор волей-неволей проникнется его сложностью, нешуточностью, неоднозначностью, откинет предвзятость свою и тенденциозность, проявит хоть какое-то понимание-уважение? Многая знания иногда тому способствуют… Так что, признаться, – и хочется приобрести да приобщиться, и колется… Как думаете, - стОит?..
