Руслана ЛЯШЕВА. Толстовские «недожатки»

Романы Максима Сибирцева «Излом» и Андрея Антипина «Житейная история»

Кто-то из современников Льва Толстого упрекнул его; дескать, он в своих произведениях слишком сосредоточен на проблеме смерти, как чутьли не на божестве. А может быть          мыслитель, подобно чуткому прибору - предсказателю землетрясения, ощущал трагизм грядущего XX века? За полвека - две мировые войны и несколько революций! Когда началась Первая мировая, русская армия была ограничена в наступательных действиях из-за отсутствия боеприпасов, не могла на артиллерийский обстрел противника отвечать огнем - наши пушки молчали, будучи на голодном пайке. В 1917 году после Февральской революции Временное правительство призывало армию вести войну до победного конца, но деморализованная армия разваливалась, солдаты в массовом количестве дезертировали, А боеприпасов «для победы» было уже накоплено столько, что хватило на три года Гражданской войны. Выходит, не зря Лев Николаевич томился мрачными предчувствиями.

На днях я прочитала два романа, авторы которых - жители соседних регионов Сибири (Кемерово, Иркутск) - обратились к разным темам (засекреченная зона «зэков» и пожилые супруги в маленьком по­селке рудника), но не могут отделаться от назойливого «божества» XX века и XXI-го; размышляют о смерти. Вот и вспомнила о Льве Толстом и назвала книги «Излом» Максима Сибирцева (Кемерово, Печатный двор Кузбасса, 2013) и «Житейную историю» Андрея Антипина (Роман в трех повестях. Иркутск, Сибирская книга, 2012) толстовскими «недожатками».

«Повезет в любви...»

Роман «Излом» написан Максимом Сибирцевым в 1994-1996 годах, а события в жизни зэков небольшой зоны происходят в два послевоенные года, если к ним прибавить четыре года войны и один предвоенный год - школьный новогодний праздник, прокрученные в памяти Юрия Буянова, то на все про все приходится 7 лет. На школьном празднике главному персонажу было одиннадцать лет, как и Златке Кураксиной, отличнице из пятого «А». Златка подарила Юрке булавку, чтобы как-нибудь скрепить развалившийся костюм клоуна. Костюм неумело сшила ему мать из двух занавесок, но штаны превратились в волочившийся по полу хвост.

Ребятишки смеялись не столько над проделками клоуна, сколько над его костюмом: сверху, дескать, клоун, а снизу - поп или барышня. Даже подаренная Буянову книга «Как закалялась сталь» и кулек сладостей - за хорошую учебу и поведение - не спасли от смущения за незадавшийся костюм. Но случайное - благодаря булавке - знакомство ровесников, пятиклашек, Юрки и Златки не забылось, с годами учебы перешло в крепкую дружбу, а в старших классах во взаимную любовь. Наивные они были, как и все влюбленные на свете, поэтому девушка предложила парню произнести клятву: всю жизнь быть верными только друг другу.

После тяжелой десятичасовой работы не спится зэку по «кликухе» Буян; вспоминается то трагическое, что обрушила на них жизнь, перечеркнув детскую клятву верности.

Вот как писатель представляет читателям своего героя: «Несмотря на свою молодость, он был уже далеко не иллюзионист, живя в мире реальных фактов. Вырос в таежной глубинке среди простых и по-житейски мудрых людей, в большинстве своем не умеющих даже ладом расписаться, зато всегда умеющих отличить правду от кривды, добро от зла, ложь от искренности, помогавшие ему во многих случаях жизни трезво оценивать обстановку. Эти же люди воспитали в нем чувство собственного достоинства и умение защитить себя, а природная сила энергии и сила духа накрепко сплавились в этом незаурядном парне, словно почуяли крепкую оболочку, где предстояло им существовать».

Хорошее понимание у Максима Сибирцева народной среды; да, она именно такая. Дети, вырастая, пропитываются народным духом справедливости, ради утверждения которой нельзя жалеть ни сил, ни самой жизни. Мне к такому мнению М. Сибирцева о народе хотелось бы добавить одно уточнение. Случается, что чутье справедливости народу изменяет, склоняя его к ошибочному выбору. За примером далеко ходить не надо. Если бы из двух жителей города Свердловска первым президентом РФ выбрали бы не Бориса Николаевича Ельцина, бывшего секретаря обкома, а Николая Ивановича Рыжкова, бывшего директора Уралмаша, то Россия нынче оставалась бы второй державой мира. Но, увы, Б.Н. Ельцин очаровал избирателей. Новый лидер страны щедро одарил свое окружение, так называемую «семью», а народ «опустил» в нищету, из которой он до сих пор не может выкарабкаться. Ну это, ладно, исторические моменты; в романе «Излом» автор не замахивается на такой масштаб.

Сюжет романа определяет интрига несчастной любви Юры и Златки. В школе таежного поселка появился военрук Петрушкин, он любил поговорить о своих боевых подвигах на фронте, вскоре все уже понимали, что военрук крепко привирает. Может быть, стремление осадить вруна толкнуло Буянова вызвать военрука ка соревнование в меткости по стрельбе, тот опростоволосился, не попав в цель, а таежный паренек всадил пулю точно в десятку. Однако, хвастун оказался, как показали дальнейшие события еще и злопамятным человеком.

Когда Юра уехал из поселка в Сталинск (прежнее название города Новокузнецка), стал там учиться в артшколе, «…из дома пришло письмо. После традиционных поклонов, пожеланий и наказов мать сообщала, что в селе случилась беда. Военрук школы Петрушкин изнасиловал Златку Кураксину в школьном туалете и обежал в тайгу...»

Юрка после прочтения письма собрал свои нехитрые пожитки и что «было духу припустил к железнодорожному вокзалу».

Нашел школьник Петрушкина в тайге, их соревнование в меткой стрельбе продолжилось как дуэль, оказавшаяся смертельной для военрука. Раненый Петрушкин прошептал побелевшими губами: «Вот и с квитались, Юра...» - и слабая улыбка застыла на его губах». Устроив волокушу, Буянов тридцать верст по снежному целику вез на лыжах раненого в поселок, доставил к больнице, но тот уже был мертв.

Не заходя в свой дом, Юрка прислонил к стене лыжи (мать все поймет), ушел из поселка. Начались его странствия по стране.

Многое пережили и многого навидались Юрка и Златка за год или два разлуки. Она родила ребенка от насильника Петрушкина, которого ее мать убила и, придя в милицию, призналась в этом, а дочь (не в чем не виновную) отправила в город к тетке. Там в городе они и встретились, Юрка не узнал свою Златку, без косы, повзрослевшую к похорошевшую, но как бы отчужденную. Он уехал в новые странствия, но сердце на что-то отреагировало тревогой. Вернулся и успел застать самоубийцу Златку до похорон...

Больше ничто его не удерживало от признания в убийстве Петрушкина и водворения после приговора в зоне, где он своей редкой силой и поддержкой во всем справедливости заслужил уважение зэков. Народная тяга Юрки Буйнова отстаивать справедливость вызвала злобу и сопротивление лагерного вора в законе Ламановского, по прозвищу Лама. Их столкновение закончилось взаимной гибелью.

Полвека пролежала у М. Сибирцева тетрадь, сшитая из листов от бумажных мешков, на которых он в лагере по ночам тупым карандашом записывал впечатления о жизни в зоне и о характерах заключенных, а также тех, кто их охранял. Читая сейчас роман о военном и послевоенном времени - с горой трупов, как в «Гамлете» Шекспира, - думаешь о том, что жестокость людей в те годы была обусловлена трудностями военного времени. Но ведь роман был написан в 90-ые годы, когда развал промышленности и «прихватизация» народной собственности обострили криминальную обстановку в стране. Да и сейчас еще криминальная ситуации далека от «нормы», если таковая вообще может быть. Коррупция, взяточничество, вывоз капитала за «бугор» и т д. - все это делает наше социальное устройство («рыночное» или постсоветское) в обществе чем-то похожим на структуру взаимоотношений в лагерной зоне. Вор в законе Ламановский не хочет работать, как все остальные зэки, а есть хочет из того котла, из которого питается сам повар. Он хочет паразитировать на остальных заключенных. А разве олигархи не паразитируют на народе? Конечно, не совсем то же самое, но какое то сходство проскальзывает. Значит, роман М. Сибирцева «Излом» актуален.

В популярней песне Булата Окуджавы звучит в шутливо-ироничном стиле: «Не везет мне в смерти, повезет в любви...» Златке Кураксиной и Юрке Буянову повезло в любви (счастливая взаимность!), но это, вопреки прогнозу барда, не спасло их от смерти. Современные Ромео и Джульетта едва-едва дотянули до совершеннолетия и ушли в мир иной друг за другом отторгнутые средой, как праведники и романтики. Так и напрашиваются строки Шекспира: «Нет повести печальнее на свете, чем повесть…»,   чем повесть о Златке и Юрке.

От Серебряного века - к XXI-му

В мирное время тяготы жизни переносятся легче, горести чередуются с шутками, народный юмор как бы разряжает напряженность; дескать, не бери в голову.

Владимир Крупин, например, за склонность к юмору земляков очень хвалит: «Пробовал я шутить в разных местах, но нигде, кроме Вятки, не находил отклика. А в Вятке! Говоришь кассирше: «Что это вы такая сердитая, даже не улыбнетесь?» - «Вам улыбнись, а дальше?» - спрашивает она. Я поневоле теряюсь и говорю: «Что дальше?» - «Дальше дети пойдут. Воспитаете?». В другом городе в лучшем случае скажут: «А мы вам не обязаны улыбаться» или «Не вяжись дядя, в зеркало посмотри» - в Вятке же всегда создается мгновенная веселая ситуация, которая, как лучик солнце в ненастье, согревает настроение» (Владимир Крупин. Земля России. Газета «Олово», № 23, 2014).

Вот и роман «Житейная история» у Андрея Антипина весь просвечивается «солнечными лучиками» юмора, повествуется в нем об исходе жизни старика Владимира Павловича Колымеева, его воспоминаниях и размышлениях о смысле бренного бытия. Хотя дана ему отсрочка (название первой повести - «Отсрочка») доктором поселковой больницы, он приходит домой к удивлению супруги Августины Павловны и друзей, уже настроившихся на похороны, с энтузиазмом принимается за хозяйственные хлопоты – полить огурцы, своего приемыша и гладкие старухины огурцы марки «Настоящий полковник», подправить погрёб и т.п.

Вроде бы жизнь входит в обычную колею, застолье («простявляйся» за Володьку) сменяется конфликтом (соседи по дому Упоровн норовят оттяпать у стариков часть огорода, отрезать подачу им холодной воды), само название второй повести - «Заделье» - как бы обещает пожилым супругам укоренение в жизни. Но безносая жница с острой косой никому бесконечного отпуска не дает. Владимир Павлович обнаружил новое красное пятнышко на ноге, оно быстро превратилось в опухоль. Онкология напомнила о себе. Старик побрился, облачился в лучший костюм, чтобы окончательно вернуться в больницу. Повесть третья - «Исход».

Вот воспоминания Палыча о молодости на первых страницах романа - эпизод его сватовства к Августине Павловне: «С третьей рюмкой развязало язык - пошел чесать, как Алексашка-председатель на собрании:

- Зарплату аккуратно получаю, плюс премиальные! - Палыч подумал, чем ещё можно было уверить её в своей надёжности, и брякнул: - Опять же, на книжку кладу, на чёрный день, то-другое... А вы?  Так и живёшь... живёте?

- А чё мне? Я хошь столь денег не гребу, как некоторые тут говорят, а однако ж, и с протянутой рукой не побираюсь.

Метнула камешек.

- А я ить давно к тебе приглядываюсь, Гутя! Хорошая ты женщина. Ничего, что я так тебя называю, по-свойски?

- Дак называй - чё! Я слежу за ситуацией пока што...

- Ага. Давно, говорю, приглядываюсь к тебе.

- То есть капитально устроить хочешь свою жизнь?

- Но.

Вдова невинно бровью повела, а уж он сбегал в сенцы за чемоданом.

- Вот носки... три... не, вру! четыре пары! две сменные рубахи, кальсоны...

- Кальсоны?!

За хозяином вылетел чемодан - только фанерки затрещали.

- Туда тебе и красный путь, кот паскудный! - стукнулся кованый крючок.

Палыч потрогал ушибленную голову - с голубиное яйцо вспухла шишка.

- Вот же, накаркала мать! Та ещё активистка попалась, хрен ей в душу, два в печень…»

Бурное объяснение не помешало их дальнейшей счастливой семейной жизни, которая в одном разве что не задалась - деток Бог не дал.

И прошла жизнь - работа на руднике, пенсионные домашние хлопоты и т.п. - от памятного сватовства до праздничного костюма, чтобы вернутся он в больницу.

Прозаик А. Антипин ненавязчиво, без назойливой риторики показывает, что под влиянием разрушительных реформ даже характеры сибиряков изме­нились. Всегда в Сибири соседи ценились наравне с друзьями и родствен­никами: можно положиться, А теперь? В огромной Сибири, где проживает всего  20 миллионов человек, Упоровы претендуют на весь огород, хотя дом на два хозяина, и  огород при нем должен делиться поровну. Па­лыч собирается в больницу (умирать), Бог или не Бог, во какая-то высшая сила, по разумению старика, в природе существует, что же она оставит от него после смерти? И в такой, можно сказать, экзистенциальный момент для человека, сосед Упоров спрашивает Колымеева, мол, будут ли они на следящий год сажать огород? Ну, прямо живого еще деда в могилу под­талкивает!

Я-то думала, что только в Москве на каждом километре столичной зем­ли идет борьба одних за выживание, а других за успех и блага. Ну, все же Москва - мегаполис, плюс два миллиона легальных мигрантов и чуток поменьше, наверное, нелегальных гастарбайтеров. Есть кому конкурировать! Но в малонаселенной Сибири из-за лишней сотки огорода сживать стариков со света?! Трудно поверить! Вот и старики Колымеевы поражаются перемене.

«В битвах с соседями Августина Павловна, кажется, постарела хуже, чем за последние годы, и легче в теле сделалась, и голос не тот, и сердце, исклеванное ненавистной бухгалтершей, ни к черту. И ведь не столько волновал во сваленный бесхозно уголь, сколько то, что старый угольник был рассчитан на обе квартиры. Упоровы порушили последнюю социалистическую модель мироустройства, а этого Августина Павловна простить не могла».

Рушится прежний уклад, делится наблюдениями над жизнью писатель А. Антипин, вместе о ним уходит старое поколение, новое выпроваживает стариков, - укорачивает им дорогу на кладбище.

Прекрасный разговорный диалект Сибири, много юмора, раздумья Па­лыча окрашены мужественной светлой печалью, но настроение после чтения, конечно, остается грустное. Возможно, Андрей Антипин к этому и подводил читателя, чтобы опомнился и сопротивлялся новым мироедам и кулакам, проще говоря, паразитам. Актуально? Конечно! А какой тираж? Тысяча экземпляров. Для библиотек Иркутской области хватит, надо полагать. Значит, будет от книги польза.

P.S. На посошок - попутные размышления. В 2014 году мой земляк по Казахстану, ныне дальневосточник, поэт, морской офицер Владимир Ми­хайлович Тыцких отметил свой юбилей, 65-летие. В это примерно время мне посчастливилось купить книгу «Записки кавалериста» Николая Гумилева. На Таганке! Просто удача. Прочла на одном дыхании. Свидетельство поэта Серебряного века о Первой мировой войне. Лучшего подарка юбиляру, осенило меня, не найти. Тем более, что рядом с репортажем о рейдах конной разведки соседствуют воспоминания генерала Алексея Брусилова о наступлении русской армии в Карпатах, известном как Брусиловский прорыв.

Отправила книгу во Владивосток, не сомневаясь, что Владимир Михайлович, человек военный, ей обрадуется. Недели через три из Владивостока - тоже почтой - пришла книга-альбом «Поклон адмиралу», посвященная 200-летию со дня рождения адмирала Геннадия Ивановича Невельского. И остроумная, трогательная подпись: «Руслане Петровне - флот в обмен на кавалерию. Конечно, с Гумилевым не сравняться, зато нас трое...» И правда, три автора: Владимир Гаманов, Даниил Смирнов, Владимир Тыцких. Живая связь поколений!