Ольга РУСЕЦКАЯ. Театр — он такой разный!
Чеховские вишни под еврейским соусом
Как много их было за сто с лишним лет со дня выхода в свет "Вишневого сада"… и каким многоцветьем блистали и блистают они до сих пор! Последняя пьеса Чехова… Она, пожалуй, едва ли не самая востребуемая в русском театре. Впрочем, не только в русском. Сегодня в Москве "Вишневый сад" идет в Малом, в «Современнике», в «Апарте», в обоих МХАТах, «У Никитских Ворот», в «Сфере»... И какой только Раневская не выступает пред нами в этих постановках: степенная, легкомысленная, ветреная, кокетливая, изысканно-моложавая, меланхолично-романтичная… Направляясь в театр имени Пушкина на премьеру Владимира Мирзоева, я, разумеется, предполагала увидеть что-то из ряда вон выходящее. С тех пор, как этот театр возглавляет Евгений Писарев, от этой сцены можно ожидать всего самого неожиданного... И это всегда выглядит эпатирующим. Однако эпатаж эпатажу рознь…
Сцена, ниспадающая под откос, в первую же минуту раскрыла режиссерский замысел: все здесь полетит под откос… Какие-то балки, перекрещенные недвусмыссленным образом… — они представляли собой некий устрашающий крест; лишняя перекладина делала его откровенно чудовищным. Голгофа почудилась мне во всем этом…
Сциентизм угадывался без труда и это здорово настораживало. Посредине этого склона стояли банкетка, табурет, два стула, на одном из которых стоял медные тазик и кувшин, отсвечивающий так, что создавалась полнейшая иллюзия того, что это горит некая сакральная свеча — с амфитеатра я видела все это очень отчетливо. На спинке стула висел мужской пиджак. На банкетке — подушка, под банкетной — мужские туфли. На табурете еще какая- то жалкая одежонка — ну вот, пожалуй, и весь декор. Зрительный зал был набит битком...
Спектакль начался постельной сценой: Лопахин, которого представлял Александр Петров — приглашенный актер из театра Ермоловой, валялся под одеялом в трусах и майке, на лбу — раскрытая книжка "Вишневый сад"… Что этим хотел сказать режиссер — непонятно. Рядом Дуня (Анастасия Мытражик) — тоже в неглиже, и у них, судя по всему, вполне однозначные отношения. И вот они уже бегают, суетятся... Лопахин — откровенно субтильный и совсем неделовой. При этом он все время повторяет, что он — мужик. Ну какой он мужик?! Одно недоразумение…
Когда же на сцене появилась Раневская в исполнении Виктории Исааковой, в коричневом кожаном пиджаке и такой же кепке, запахло революцией. Выступая во главе своей безликой свиты, очень напоминающей банду, она выглядела довольно радостной и счастливой, будто и не теряла никогда ребенка, будто и не были связаны эти места с горем…
А вот Лопахин уже с Вари одежды срывает решительно и страстно, и с Раневской любовь крутит... Одним словом, очень уж он любвеобилен, и как только миллионы-то свои смог заработать...
И все время происходят какие-то странные телодвижения — попахивает язычеством. Например, совместным движением манящих рук всей свиты во главе с Раневской стол обеденный с небес призывают — и тот опускается, прямо как скатерть-самобранка.
Очень неуместно смотрится погибший когда-то мальчик — сын Раневской. Его частое присутствие на сцене ничем не оправдано.
"А я сейчас в обморок упаду... — протяжно-заунывным тоном цедит совсем не чеховская Дуня. — Упаду... Упаду..." — продолжает попискивать она. И действительно кажется, что весь зал сейчас провалится в сон от этой невыносимой канители. И это только начало — я бы даже сказала, параноическое начало.
"Шкафчик мой! — припадает Раневская к полу, распластавшись всем своим корпусом. Шкафчик тот, получается, замурован в пол. Здесь вообще часто валяются на полу — ну понятно, мебели же нет... Все сделано по минимуму: ни костюмов, ни мебели, ни декораций... Понятное дело: не хотелось тратиться — кризис же на дворе…
"Смейтесь надо мной!" — приказывает она своей свите и те: "ха-ха-ха...". Ну очень смешно…
Появляются чемоданы, на них взбирается Раневская и… являет собой статую — Свободы? (символ революции)! Дом — это чемодан, по нему бьет ногой Лопахин и призывает безжалостно снести.
Фирс в исполнении Михаила Жигалова — как типаж неплох, особенно когда он со страстью в голосе говорит о сушеной вишне, но его неуместное верчение вокруг своей оси, трусы, в которых он прохаживается по сцене и уги на голых ногах, — все это сомнительно и пошло.
Шарлотта (Вера Воронкова) — практически копия Раневской — такая же рыжая бестия, с подобной же дурью в голове. Да и фокусы у нее какие-то странные (это тоже, видимо, предопределено тем, что режиссер заканчивал факультет режиссуры цирка): вот, например, с небес на проводках спускается каждому доза — то ли свежая кровь в качестве подпитки для вампира, то ли наркотик, от которого сразу хорошеет. Каждый себе вкалывает, и все это под заунывное еврейское песнопение.
А вот и Петя — чернявый, хитрый, болтливый... И тоже в черной кожанке. Туда-сюда чемоданы переносит без надобности.
А Гаев (Андрей Сухов) напялил на свою большую голову детскую шапочку и дурью мается. Тут его радикулит прихватил — Аня прыг на его спину и давай его косточки разминать своими ножками. Вылечила… И он в благодарность возит на вылеченной спине Аню и Варю — обе в ночных сорочках…
А вот Дуня — в декольте и мини; томный голос и сигарета в зубах. "Я к простой жизни не привыкла..." — заунывно тянет она при всяком подходящем случае и даже без случая. Танцуют с Яшей аргентинское танго или что-то вроде того. Да только Епиходов все дело испортил. "Папу я зарезал, маму зарубил, родную сестренку в море утопил..." — выплескивает он из глубины своего сердца. Пистолет достает, но Шарлотта вовремя с ружьем появляется и обезоруживает Епиходова. Лопахин курит и дым изо рта в лицо Епиходову выпускает — вот такой триллер получается! Варя в пилотском шлеме и огромных очках поет бразильские мотивы — шутовство да и только. Раневская щедрой рукой монеты разбрасывает. А вот и знаковый прохожий, то есть их двое — этакие полураздетые пьяные мужички: один в трусах и ушанке, другой в отрепьях — сплошное комильфо! Танец двух шутов! И поют: "Выдь на Волгу, чей стон раздается..." Вот такая пародия на русского человека. А Раневская все с пистолетом у виска сидит — как замороженная, впрочем, они все время от времени замороженные.
Все поспешили на пляж — и все (почти!) как один в трусах и босиком. И вот тут-то начинаются бешеные пляски под настоящий рок. Петя с пафосом восклицает: "Вся Россия — наш сад!" и хватает Аню за горло. Душит ее, а та раз — и на шпагат садится! Это уже не паранойя даже получается, а какая-то шизофрения. Вот только при чём здесь чеховский вишневый сад??
Шарлотта делает очередной фокус — удавочку хорошенькую сотворила и на Раневскую набросила... И той так понравилось, что до конца спектакля ее не снимает. При этом она босая и в простом платье — настоящая хиппи. Лопахин с Гаевым возвращаются с торгов. Гаев, проголодавшись, насыщает желудок; а Лопахин в истерике заходится... А если учесть, что все это происходит под аккомпанемент еврейского трио ("надежды маленький оркестрик"), то становится и совсем грустно. Маленький оркестрик — это гитара, контрабас и металлофон, которые тут же, на сцене... Еврейское песнопение, аргентинское танго, русский перепляс, а в целом — истинный бразильский карнавал, только вот костюмов не хватает. «У меня армянская фамилия и четвертушка армянской крови, но при этом у меня ещё есть грузинская кровь, русская, французская, немецкая, еврейская», — говорит о себе режиссер. Видимо, именно этим и объясняется подобная какофония.
Классика хороша ароматом эпохи, своей аурой... А здесь пошлость и элементарное отсутствие художественного вкуса. Одним словом, жалкая пародия на Чехова. Нет, здесь «вишневый сад» не цветет», как однажды выразился Станиславский. И даже почек не видно…
Русецкая Ольга,
Писатель, журналист, театральный критик
Москва
