Сергей ВАСИЛЬЕВ. В поисках художественной правды о Великой Отечественной войне

(М.А. Шолохов, В.П. Астафьев, Г.Н. Владимов)

Тема Великой Отечественной войны продолжает оставаться актуальной и облагораживающей в современной культурной и общественной жизни России. Хотя и споры о войне, связанное с ней идеологическое противостояние значительно обострились. Ведутся они нередко под знаком поиска подлинной правды. Однако такой поиск, если он не мнимый, не идейно и политически ангажированный, требует не только добросовестности и тщательности в обращении с историческими источниками, но и чувства благодарности воинам, любви к своей Родине, к великой Победе советского народа над фашистской Германией.

Русская литература ищет и обретает художественную правду о Войне, начиная с первых ее дней, хотя, возможно, главное произведение о ней — масштаба «Войны и мира» — еще не написано [9]. Конец 1980-х —начало 1990-х – период, когда поиски «правды», а более всего — острые публицистические декларации о ней — достигли своего апогея, бурно и разрушительно выплеснувшись в общественную жизнь страны. Среди созданных в это время ярких произведений о Великой Отечественной — «Генерал и его армия» Г.Н. Владимова и «Прокляты и убиты» В.П. Астафьева, признанные едва ли не классикой русской литературы конца ХХ века. Их изучение предполагается и в вузах, и подчас в общеобразовательных школах.

Конечно, каждый писатель, в особенности фронтовик, имеет право на свою правду о войне. В этой связи нельзя не согласиться с В.П. Астафьевым в том, что «всю правду о войне, да и о жизни нашей знает только Бог» [1: c. 798]. Однако эта правда, при все ее художественности и, что вполне допустимо, даже тенденциозности, должна же соотноситься и с правдой исторического документа, с глубинным смыслом исторического события в жизни страны и ее народа. Переоценка ценностей, всякого рода «разоблачения», предпринимаемые явно вопреки духу и букве победной эпохи, приводят, как уже многократно отмечалось, не к приближению к правде, а к ее явному искажению, к транслированию, да еще с учетом силы неординарно художественно одаренного автора, прямо лживой информации о войне и о Победе. Тем более что широкий читатель, школьник и студент, воспринимает книгу на исторический сюжет априори как правдивую. «Зазор» между позицией автора, образом героя и исторической действительностью подчас не улавливают и специалисты-филологи.

На волне «разоблачений» в «смутные» девяностые был создан роман «Генерал и его армия» Г.Н. Владимова, очевидно, претендующий на «новую» правду о войне и Победе. Сама Победа под сомнение не ставится, однако едва ли не героем, «покровительствуемым» небесным «патроном» Андреем Стратилатом (соответствующие сцены романа считаются литературоведами одними из самых удачных в произведении [8]), и даже «спасителем» Москвы изображен генерал-изменник Власов. Писатель весьма талантливо, явно ориентируясь на манеру Л.Н. Толстого снижать личную активную роль полководца, изображает внутренний мир генерала и последствия его почти случайного решения — наступать: «Были побуждения — все остановить, властным голосом всех вернуть на прежние места, сказать, что его не так поняли, совсем не то он хотел сказать. Но рот его, крепко сжатый, словно бы не мог разжаться, не могла, не смела гортань исторгнуть самые простые слова. И вместе с тем одна мысль, и окрыляющая, и парализующая, билась в нем, посылая толчками кровь в виски: что его поняли именно так, и приказал он именно то, что хотел — и не решался.

Если бы знать еще с утра, что судьба даст ему пройти в наступлении не два километра, на что он смутно надеялся, и не двадцать, о чем он даже мечтать не смел, но все двести километров — до Ржева — будет его армия гнать перед собою немцев, этим рывком — от малой деревеньки Белый Раст на Солнечногорск — побудив и приведя в движение все шесть соседних армий Западного фронта!

Так минута его решимости и час безволия определили судьбу Москвы. И хотя остальное уже не от него одного зависело, он навсегда входил в историю спасителем русской столицы — той, куда четыре года спустя привезут его судить и казнить, и все же никогда, никакими стараниями, не отделят его имя от ее имени.

Через неделю газеты всего мира заговорят о “русском чуде под Москвой” <…>» [6: c. 121].

Что же, приходится — во имя исторической «правды» и авторской воли писателя-эмигранта — признать генерала-предателя спасителем советской столицы? Нравственное чувство сопротивляется, но, казалось, по крылатому выражению, «Платон мне друг, но истина дороже».

Ничуть не бывало. Роман уже подвергался резкой критике именно за искажение правды о Великой Отечественной войне. А недавняя публикация в «Литературной газете» совершенно недвусмысленно показывает, что «спасителем» Москвы был совсем другой человек, реально принявший решение о наступлении, — генерал Александр Ильич Лизюков, награжденный высшей государственной наградой Советского Союза:

«Представление Лизюкова к ордену Ленина – смертный приговор власовскому мифу, собственноручно подписанный 4 января 1942 года… самим Власовым. Цитирую с сохранением стилистики оригинала: “Тов. Лизюков с 30.ХІ.41 г. по 1.І.42 г. всё время руководил боевой деятельностью войск 20-й армии... Лизюков лично водил 1106 полк 331 сд в атаку и по заданию т. Булганина по его личному героизму овладели д. Горки. Солнечногорск захвачен под руководством т. Лизюкова и он один из первых вошёл в город. Командующий 20 армией Генерал-майор – Власов”. Оставим за скобками вопрос о том, как долго Власов отсутствовал во вверенной ему армии и при каких обстоятельствах подписывал оперативные документы, если даже 16 декабря Совинформбюро организовало его интервью американскому журналисту якобы из штаба армии, хотя в действительности беседа велась в госпитале, где генерал долечивался. Факт остаётся фактом: главную роль Лизюкова в руководстве боевыми действиями 20-й армии на ближних подступах к Москве документально подтвердил сам Власов.

Сохранилась уникальная стенограмма обсуждения статьи маршала Г.К. Жукова “Контрнаступление под Москвой” в редакции “Военно-исторического журнала” (1966) с участием автора и советских историков. Она была сделана тогдашним главным редактором журнала генерал-лейтенантом Н.Г. Павленко.

Жуков напоминал: “…из района Красной Поляны наступала бригада генерала Лизюкова, входившая в состав вновь развёртывавшейся 20-й армии. Задачи армиям ставились контрударного порядка: в одном месте разгромить противника и вернуть Крюково, а в другом месте взять Солнечногорск и Клин и ещё некоторые пункты. Задачи войскам по глубине не превышали 20–30 километров… Почему была введена в дело 20-я армия? В 22 км от Москвы находится населённый пункт Красная Поляна. Вот тут и образовалась в нашем фронте дыра. Её-то и закрывали бригады группы генерала Лизюкова, выдвинутой из московской зоны обороны”.

Ни одного противоречия фактам, изложенным в наградном листе Лизюкова! И убедительное, из первых уст, доказательство того, как его воинский успех превратился в стратегическое контрнаступление под Москвой» (Выделено автором публикации. – С.В.) [4].

Учитывая подобный казус, и другие художественно-идеологические развороты писателя, например, освещение темы репрессий, СМЕРШа и т.д. никакого доверия не вызывают, а даже прямо наоборот. Роман Владимова, несомненно, талантливо написанное произведение, в этой связи только и может восприниматься как художественное проявление авторской индивидуальности и соответствующей культурной эпохи. А вот с объективными представлениями о войне текст никак не вяжется, более того, современного читателя он вводит в заблуждение, очевидно, преднамеренно. Вот почему к подобным произведениям при их издании и изучении так нужны комментарии, конечно, непредвзятые.

Поиск правды о войне — важнейшая художественная задача и для В.П. Астафьева — участника Великой Отечественной: «<…> место действия, материал и большинство людей не придуманы автором, а подняты с родной земли, извлечены из памяти». Указывая на абсолютную исключительность Великой Отечественной войны, В.П. Астафьев явно полемически проводит мысль о якобы лживости ее изображения в советской литературе: «Писать о войне, о любой — задача сверхтяжкая, почти неподъемная, но писать о войне прошлой, Отечественной, и вовсе труд невероятный, ибо нигде и никогда еще в истории человечества такой страшной и кровопролитной войны не было. И хотя есть поговорка, что нигде так не врут, как на войне и на охоте, об этой войне столько наврали, так запутали все, с нею связанное, что в конце концов война сочиненная затмила войну истинную» [1: c. 772].

Относительно исторических источников произведения писатель характерно оговаривается: «Я не люблю и не умею работать с так называемой вспомогательной литературой и ворохом документов. Мне нужны не только словари краткие и толковые, но и всякого рода справочники, выписки из документов – чтоб все было сжато и понятно» [1: c. 795]. Тема правды несколько конкретизируется далее: «А что касается правды о войне, то я не зря ведь везде говорил и говорю, писал и пишу – это “моя правда, моя, и ничья больше”. Она может не совпадать с иной правды, в том числе и солдатской. Я воевал с весны 43-го года и на фронте был очень мало, больше валялся в госпиталях и не испытал того, чего испытали солдаты войны, мыкавшиеся на фронте с 1941-го года.

Но и тут не может быть одной и той же правды, ибо память и восприятие жизни, значит, и войны у людей разные» [1: c. 797].

Право на свою «правду», конечно, есть у каждого, есть право и на полемику, сатиру. Однако в своем последнем и единственном романе «Прокляты и убиты», видимо, задуманном давно, а писавшемся в том же начале 1990-х гг., что и «Генерал и его армия» Владимова, В.П. Астафьев, автор высокохудожественных произведений на военную тему, полемику и «разоблачение» ставит во главу угла — явно в ущерб художественности. Причем удар наносится фактически по всей военной прозе, созданной в СССР, и прежде всего по незавершенному роману М.А. Шолохова «Они сражались за родину».

В печально известном письме от 4 марта 1996 г. О.М. Хомякову В.П. Астафьев очень резко отозвался о 2-м и 3-м, незавершенном, романах М.А. Шолохова. Если «Тихий Дон» он назвал «великой книгой <…> До книги этой не взошла ни одна литература двадцатого века, а любовь такую не скоро кому-либо удастся сотворить на бумаге, ибо она-то и есть главная мощь, и трагедия русской нации, и краса её, и погибель», то «Поднятую целину» охарактеризовал как «подлую книгу», а «Они сражались за родину» – «опереткой на военную тему». Очень резкой и, видимо, по мысли Астафьева, уничтожающей, была его оценка и самой личности Шолохова (после написания «Тихого Дона»): «Нам кланяться ему, благодарить его приходится за то, что он наглядно учил, как не надо себя вести в жизни и литературе <…>» [2].

Известно и совсем кощунственное высказывание Астафьева, которое приводит, со ссылкой на Б. Куликова, В. Бушин: «По свидетельству поэта Бориса Куликова, Виктор Астафьев однажды сказал: “День смерти Шолохова будет счастливейшим для меня днем”» [Цит. по: 5: c. 103].

Предельно резкое, вплоть до ненависти, отношение В.П. Астафьева к Шолохову лично и к двум его романам – «Поднятая целина» и «Они сражались за родину», предельно четко оформившееся в 1990-е годы, совпало по времени с работой над романом о войне «Прокляты и убиты» в те же 1990-е (Овсянка – Красноярск, 1992–1994). Этот факт и негативная астафьевская характеристика шолоховского военного романа – «оперетка» (кроме необходимого соотнесения собственно художественных планов произведений) заставляют предполагать следующее. «Прокляты и убиты» (итоговый роман В.П. Астафьева) писались в явной полемике с главами «Они сражались за родину» (как и с другими хрестоматийными произведениями о войне – А.Т. Твардовского, Ю.В. Бондарева, К.М. Симонова и др.). Этим произведением, получившим очень разноречивые, вплоть до уничтожающих – от ветеранов, оценки, писатель пытался утвердить свою правду, причем попутно (или прежде всего) как бы «разоблачая» Шолохова.

Как известно, в беседе с представителем Всесоюзного общества культурной связи с заграницей (ВОКС) М.А. Шолохов максимально конкретно сказал о романе «Они сражались за родину»: «В нем мне хочется показать наших людей, наш народ, источники его героизма. <…> Я считаю, что мой долг, долг русского писателя, – это идти по горячим следам своего народа в его гигантской борьбе против иноземного владычества и создать произведения искусства такого же исторического значения, как и сама борьба» [11: c. 112–113].

С.М. Шолохова добавляет: «Будучи корреспондентом “Правды”, “Красной звезды” и Совинформбюро, Шолохов “путешествовал” с фронта на фронт, встречался с огромным количеством людей, с командующими фронтами и рядовыми. Его интересовало всё: и причины отступления, и великая способность русского человека обустроиться в любых условиях, и несоразмерность потерь, и плохая оснащенность и вооружённость наших войск. Его поражало беспримерное мужество наших солдат и офицеров.

 <…> спустя 5–6 лет после окончания войны, он с криком просыпался ночью, не мог заснуть, и еще долгие годы при встречах с друзьями, застольях основной темой его удивительных рассказов была война.

Он публиковал в газетах отрывки из еще не написанного романа (1943–1968 гг.), а все мысли были о том, как написать книгу, как сказать своему читателю всю правду об этой войне, не сфальшивить, не оскорбить неправдой павших» [13: c. 3].

Полемика с Шолоховым начинается, очевидно, уже с заглавия. «Прокляты и убиты», с одной стороны, имеет библейские ассоциации («проклятье», действующее до седьмого колена, первородный грех и т.д.), сопоставляет сакральное и сниженное, материальное, натуралистическое, что также свойственно Библии. А с другой стороны, имеет явные параллели с черновым вариантом заглавия шолоховского романа «Поднятая целина» – «С кровью и потом», тоже связанным со Священным писанием (в частности, как возможная аллюзия на сакральные ветхозаветные жертвоприношения). Заглавие Астафьева, очевидно, полемично по отношению к Шолохову. У Шолохова – трагический процесс, результат которого, при всей сложности событий, не предопределен, остается место и для жизнестроительного содержательного плана; у Астафьева – не процесс, а безапелляционный приговор, правда, вопреки которому некоторые герои произведения все же выживают и, тем самым, как бы преодолевают это проклятье. К названиям, кстати, Астафьев присматривался, и весьма критически. Название романа «Они сражались за родину» он посчитал «из области “Детгиза”», упомянул и о смене заглавия «Поднятой целины» (весьма органично, кстати, связанного со словесной тканью произведения) – «тут уж, надеюсь, никто не менял ему названия?» (цитированное письмо О.М. Хомякову).

И здесь озлобленность лишает В.П. Астафьева возможности увидеть емкость тех же шолоховских заглавий, семантически как бы разворачивающихся вглубь. Так, написав в заглавии «Они сражались за родину» слово родина со строчной буквы и предпочтя именно такое написание (подробную аргументацию такого решения текстологического вопроса дал В.В. Васильев, см. [10]), Шолохов, тем самым, выстраивает ассоциативный ряд не с большой (это и так возникает в сознании читателя), а с малой родиной каждого бойца, что существенно меняет смысл и функции заглавия.

В самом деле, только укрупненное значение слова Родина не исчерпывает данного круга ассоциаций в шолоховском романе. Это высокое значение проявляется в нескольких эпизодах, связанных с необходимыми официально-лозунговыми планами, в словах Александра Стрельцова («Что ж, послужим Родине и нашей Коммунистической партии!» [12: c. 64]) и в краткой речи в финальной части глав романа Поприщенко: «Солдаты! Родина никогда не забудет ни подвигов Ваших, ни страданий» [12: c. 215] (Здесь и далее выделено нами. – С.В.).

В целом же для романа более чем характерна камерность, связанная с родным началом: «<…> почти касаясь коричневой круглой родинки <…>», «<…>  смотрел в родное и в то же время отчужденное лицо жены» [12: c. 14], «<…> эту страшно знакомую круглую родинку на смуглом плече» [12: c. 16], «Тебе, конечно, с родственного бугра виднее» [12: c. 31], «<…>  немного кокетничала с ним <…>  в пределах родственных отношений» [12: c. 36], «скромный парень, каких много на родной Руси» [12: c. 49], «Родниковой, ледяной водицы по полведра бы на брата…» [12: c. 67], «<…> забрала их к себе родительница моя погостить<…>» [12: c. 71], «В своей родной области да чтоб щей не выпросить?» [12: c. 83], «<…>  а теперь все это свое природное приходится покидать» [12: c. 115], «родной, знакомый с детства голос перепела» [12: c. 134], «<…> уверенность в том, что <…>  родная земля непременно укроет и оборонит от смерти…» [12: c. 140]. Есть в романе и художественно-речевой образ, ассоциативно разворачивающийся из заглавия – «Они сражались за родину» (Дон – малая родина): «наших родненьких <…> много побито на той стороне Дона <…> Старший ваш <…> рассказал <…> как вы жестоко сражались» [12: c. 213].

Именно на подобные шолоховские образы, определившие основные содержательные планы произведения, создает злую карикатуру Астафьев. Его выпады настолько интенсивны, что нельзя их отнести только на счет знаменитого лозунга и плаката военных лет – «Родина-мать зовет!» – и подобных ему (хотя и этот план полемики с официальной патриотической линией значим сам по себе): «<…>  он же вынужден талдычить слова, давно утратившие всякую нужность, может, и здравый смысл: <…> “За нами Родина” <…> о готовности всех поголовно национальностей дружной семьи Советов итить вместе и отдать жизнь за Родину. <…> дорогая родина и дорогие вожди да главпуры начисляли и наваривали партийцу проценты и с солдатской получки. Пуры ведать не ведали, что солдаты копейки свои не на табак изводили, а на пользу родине жертвовали <…> “Доверие Родины оправдаем!”» [3: c. 374, 375].

Развернутое астафьевское рассуждение о родине разительно контрастирует с шолоховскими образами малой родины и Родины великой: «Спекуляцию же на любви к родине оставь Мусенку – слово «Родина» ему необходимо, как половая тряпка, – грязь вытирать. Есть у меня дочка Ксюша. Я зову ее Мурашкой. И Наталья есть. <…> Вот они – моя родина и есть. Так как земля наша заселена людьми, нашими матерями, женами, всеми теми, которых любим мы, стало быть, их прежде всего и защищаем. Они и есть имя всеобщее – народ, за ним уж что-то великое, на что и глядеть-то, как на солнце, во все глаза невозможно. А ведь и она, и понятия о ней у всех свои – Родина!» [3: c. 593]. Астафьев через авторский монолог, фактически, возможно, поневоле, следует шолоховской художественной логике: к Родине – Отечеству и ее защите через малую родину, родной угол, семью. Заглавие шолоховского романа развернуто парафразируется. Однако образ тут же глумливо снижается по двум направлениям. Патриотизм и всякое высокое о нем слово изображается как фальшь партийного работника – Мусенка, призывающего к подвигу «по должности», а значит, по Астафьеву, лицемерно. Либо как тупость и ограниченность (или протест против упомянутого лицемерия): «”А мне вот что защищать?” – глядит поверх головы Мусенка в пространство костлявый парень с глубоко запавшими глазами, собачьим прикусом рта» [3: c. 593–594].

Один из пассажей – «Вот они моя родина и есть» – очень напоминает характерный взволнованный монолог предателя Андрия из повести Н.В. Гоголя «Тарас Бульба»: «А что мне отец, товарищи и отчизна! — сказал Андрий, встряхнув быстро головою и выпрямив весь прямой, как надречная осокорь, стан свой. — Так если ж так, так вот что: нет у меня никого! Никого, никого! — повторил он тем же голосом и сопроводив его тем движеньем руки, с каким упругий, несокрушимый козак выражает решимость на дело, неслыханное и невозможное для другого. — Кто сказал, что моя отчизна Украйна? Кто дал мне ее в отчизны? Отчизна есть то, чего ищет душа наша, что милее для нее всего. Отчизна моя — ты! Вот моя отчизна! И понесу я отчизну сию в сердце моем, понесу ее, пока станет моего веку, и посмотрю, пусть кто-нибудь из козаков вырвет ее оттуда! И все, что ни есть, продам, отдам, погублю за такую отчизну!» (Выделено нами. – С.В.) [7: c. 281–282].

            Итак, поиск правды о Великой Отечественной войне, очевидно, целиком, как и все остальное в нашей жизни, известной только Богу, — важнейшая тема русской литературы ХХ века. На этом пути она обрела множество крупных открытий — достижения военной прозы советского периода, в частности, выдающиеся главы из романа М.А. Шолохова «Они сражались за родину». Эпоха «переоценки ценностей» конца 1980-х — начала 1990-х годов выдвинула иные приоритеты: не столько общая, сколько «личная» правда, разоблачение общественной и политической лжи или того что за это выдавалось, снятие героического пафоса и демонстративное укрупнение не столько трагических, сколько натуралистических сторон войны, публицистическая стилевая доминанта. В эту эпоху даже крупные таланты, создатели ярких и художественно полноценных произведений о войне — В.П. Астафьев  — создают произведения («Прокляты и убиты»), которые даже в художественном плане трудно считать большим авторским успехом, не говоря уже о резко отрицательном идеологическом «заряде», связанном с противопоставлением своей позиции фактически всей советской военной прозе. Другие — Г.Н. Владимов («Генерал и его армия»), при всем несомненно авторском таланте, прямо искажают историческую действительность, транслируя ложь о Великой Отечественной войне, разрушая нравственные ориентиры читателей. Такого рода контексты, несомненно, следует иметь в виду и вузовским преподавателям и школьным учителям, рекомендующим для чтения соответствующие произведения.

Литература

1. Астафьев В.П. Комментарии // Астафьев В.П. Прокляты и убиты. – М.: Эксмо, 2005. — С. 771–798.

2. Астафьев В.П. «Нет мне ответа…» – М.: Эксмо, 2012 [электронный ресурс] URL.: http://mybook.ru/author/viktor-astafev/net-mne-otveta/reader/?toc_href=content42.html%23mh_toc_9295 (дата обращения 06.05.2015).

3. Астафьев В.П. Прокляты и убиты. – М.: Эксмо, 2005. — 800 с.

4. Афанасьев И. Фронт Александра Лизюкова // Литературная газета. — 2015. — № 3–4 (3464). — 28 января. — С. 11 [электронный ресурс] URL.: http://lgz.ru/article/-3-4-6494-28-01-2015/front-aleksandra-lizyukova/  (дата обращения 06.05.2015).

5. Бушин В.С. Живые и мертвые классики. — М.: Алгоритм, 2007. — 400 с.

6. Владимов Г.Н. Генерал и его армия: в 2 кн. — Кн. 1. — М.: Терра — Книжный клуб, 2005.

7. Гоголь Н.В. Тарас Бульба // Гоголь Н.В. Избранные сочинения: в 2 т. — Т. 1. — М.: Художественная литература, 1978. — 576 с.

8. Лейдерман Н.Л., Липовецкий М.Н. Современная русская литература. 1950-е — 1990-е годы: в 2 т. — Т. 2. — М.: Академия, 2003. — 689 с.

9. Леонов Б.А. Русская литература о Великой Отечественной войне. — М.: Литературный институт им. А.М. Горького, 2010. — 496 с.

10. Шолохов М.А. Собрание сочинений: В 5 т. / Вступ. ст., примеч. и коммент. В. Васильева. – Т. 5.  Они сражались за родину: Гл. из романа; Рассказы. – 2003. – М.: Литература, Мир кн., 2003.

11. Шолохов М.А. Запись беседы с представителем ВОКСа // Шолохов М.А. Собрание сочинений: В 8 т. – Т. 8. – М.: Художественная литература, 1986. — С. 112–114.

12. Шолохов М.А. Они сражались за Родину (главы из романа). Рассказы: Наука ненависти, Судьба человека. – М.: Либерея — Раритет, 1995. — 302 с.

13. Шолохова С.М. Не роман, а только главы из него // Вёшенский вестник. – № 3. – Ростов-на-Дону: Ростиздат, 2004. — С. 3–13.

С.А. Васильев,

доктор филологических наук,

профессор кафедры русской литературы

ИГН ГБОУ ВО МГПУ