Капитолина КОКШЕНЕВА. Зачем вы так кричите, когда говорите неправду?

ПушкинВ газете «Московский комсомолец» вышли публикации, посвященные текущей деятельности Российского научно-исследовательского института культурного и природного наследия им. Д.С. Лихачёва. Мы благодарны изданию за интерес к нашей работе, но позволим себе не согласиться с тем искажением фактов (с применением манипулятивных техник), что были использованы в статьях.

31 марта с. г. в институте прошел экспертный семинар «Право на Пушкина. О границах интерпретации классического произведения в современном театре». Приглашенные на него эксперты – ученые-филологи и театроведы – высказали свою оценку некоторым, нашумевшим в последнее время, театральным постановкам. В дискуссии приняли участие доктора филологических наук Иван Есаулов, Ирина Гречаник (Калус), Александр Ужанков, Елена Коломийцева, Ольга Галахова (Королёва), Елена Стрельцова, главный редактор журнала «Литература в школе» Надежда Крупина, Ирина Юрьева, Анастасия Чернова (вела экспертный семинар я – Капитолина Кокшенёва).

2 апреля с. г. в «МК» вышла статья Александра Минкина «Идёт волна погромная! Священная волна». Автор не присутствовал на заседании экспертного семинара, следовательно, не располагает достаточной для журналиста информацией, чтобы выносить суждения о «погромном» характере состоявшегося мероприятия. Отчет о семинаре появился в сообщении корреспондента ТАСС Марии Токмашёвой. Вырванные из него цитаты (без указания авторства) А. Минкин смешивает с отрывками из редакционной статьи в газете «Правда» от 28 января 1936 года «Сумбур вместо музыки» (автор – Давид Иосифович Заславский) и делает на этом основании вывод, что в культуре начинается «погром», а «следом почти неизбежно возникает концлагерь». Громко сказано.

У читателя может возникнуть убеждение, что существует некая преемственность в деятельности бундовского и коммунистического деятеля, публициста Давида Заславского с нашими экспертами. Это, разумеется, не так: у нас нет партийного руководства культурой, отменена цензура, и закреплена в законах свобода творчества. И свободу творчества, как и право на личностный культурный статус, ученые ценят отнюдь не меньше, чем режиссеры и театральные деятели.

Минкин пугает, но никому не страшно. Не страшно потому, что в Институте Наследия на научном семинаре не было как раз того, что заставило кричать «караул» заслуженного журналиста. Не было призывов «защитить классику от режиссеров», а детей – «от русской классики»; не было спланированной акции, и никто из экспертов не ждал «стартового выстрела» (подготовка к семинару началась еще в прошлом году, т.к. эксперты должны были посмотреть спектакли). Эксперты, приглашенные на семинар, совсем не «вдруг» озаботились «проблемой идеала». Каждый из них написал не одну книгу, не одну сотню статей, в которых рассматривал, в согласии со своими научными интересами, как проблемы классического наследия, так и актуальнейшие практики современного искусства.

 Задача на семинаре стояла довольно конкретная: что происходит со СЛОВОМ на нынешней сцене при постановке классики? Нет никакого сомнения в том, что театральное искусство принципиально интерпретационное. Есть литературная основа спектакля, и есть сцена, которая Слово дополняет или не дополняет, раскрывает или убивает, усложняет сценическим языком и сценическим жестом или упрощает. Да, нынешний «посттеатр» (радикальный, провокационный, «горизонтальный») настаивает на своем праве отказаться от литературоцентричности. Режиссеры с агрессивной насмешкой переделывают тексты классики, что, конечно же, совсем не ново. Достаточно вспомнить «гражданскую войну» в театре после октября 1917 года, когда классика называлась «акстарьем»: «Не дадим себя обмануть фальшфейерам юбилейных словоизвержений – и установим одну маленькую, но существенную историческую истину: Островского русский театр принимал всегда с большим трудом, театру Островского всегда более или менее «навязывали», – писал Вл. Блюм в статье «Из несведённых счетов. № 1». – «В конце концов русский театр усвоил прелукавую тактику; он канонизировал Островского – и как сущую икону (вещь в домашнем обиходе абсолютно бесполезную) повесил в передний угол». (Выделено В. Блюмом). Тогда же возникла страсть «борьбу направлений в искусстве … переводить на язык классовой борьбы».

Наши эксперты, с точностью до наоборот, «борьбу направлений в искусстве» рассматривали, опираясь на академическую традицию герменевтики, а вот статья г-на Минкина, кажется, влечет нас к борьбе другого рода. Жаль.

Если переделка, урезание, «усушка и утруска» классического произведения производится – то, собственно, для чего? И каким является художественный результат? Если на сцену выпускаются «чудовища фантазии» режиссера, то почему филологу отказывается в праве поставить вопрос о смыслах и ценностях классического произведения? Ведь в «Борисе Годунове» режиссера Константина Богомолова можно тоже увидеть его самовольное цензурирование классики. Если текст Шуйского попросту передан Гавриле Пушкину (он у режиссера гость теле-шоу), если за Воротынского вещает персонаж-телеведущая модельной внешности в коротенькой рубашечке (играющая кстати, еще и убиенного царевича Димитрия, все в том же «костюме», и сына Бориса Годунова), то вопрос возникает сразу: откуда у нее государственный ум Воротынского? Если монахи в спектакле – уголовники и братки, произносят текст Пушкина, разве не разрушают они его слово блатной интонацией? Если за Пушкина дописаны сцены: например, режиссер придумал сестру царя ввести в действие (очевидно для того, чтобы назвать ее «сукой», а потом задушить), - то почему мы не можем назвать такие подходы цензурированием Пушкина?

Нам говорят современные режиссеры, что «Татьяна – русская душою», «Татьяны милый идеал» – это штамп, но в чем же необыкновенная новизна кулябинского «Евгения Онегина»? В надписях на панелях павильона, в котором происходит действие, «Таня + Женя Онегин = любовь», «И я тут был. Пушкин»? Пушкин, напоминают нам филологи, решал вопросы об идеале (Татьяна), о роке (не хотел Онегин убивать Ленского, а убил), о Жизни как бытии. Кулябин говорит, что его спектакль о пустоте. Но можно задать вопрос: выпотрошенный до пустоты Пушкин – разве это не цензура смыслов? Да, радикальный театр борется со словом (речевым театром). Между тем, русский человек живет в слове, - и это наша культурная особенность. И это просто факт, с которым, полагают ученые, необходимо считаться, чтобы вопрос о классике не решался на улице. В Ленкомовском «Борисе Годунове» сама речевая манера, психологический автоматизм, избранные режиссером для актеров, обессмысливают слово: Самозванец Гришка говорит в манере блатной, уголовной – но и летописец Пимен – точно так же. Слово попадает в ироничный, низкий контекст, на нем ставится чуждое ему клеймо. Д.С. Лихачев не раз выступал против того, чтобы кто бы то ни было «самостоятельно пересматривал репутацию классиков»: «Точность истолкования произведения - это один из элементов сохранения его текста, сохранения литературного памятника как такового, охрана нашего литературного наследия», а «субъективные истолкования произведения (…)» заставляют «предполагать шаткость и неопределенность замысла исследуемого писателя, его творческую слабость и подозревать в произведении отсутствие тех художественных достоинств, которые утвердились за писателем».

Если режиссер радикального театра рассчитывает на эпатаж и гримасу, если ему интересны хаос и пустота жизни, то, пожалуйста, закажите современному автору произведение, а не используйте классику как «приманку» для зрителей! Открывая экспертный семинар, директор института Арсений Миронов сказал, что современная «товаризация» наследия часто приобретает вызывающие формы. «Сырьевыми материалами» становится буквально всё: исторические события, русская классика, народная память. Прошлое культуры (нематериальные памятники) предстает неким бездонным «карьером креативных возможностей», из которого добываются и используются в новых "культурных индустриях" те или иные фрагменты культурного наследия, а при этом запросто отбрасываются их ценность и этические смыслы.

Известный литературовед Игорь Волгин писал еще в 1997 году: «Сюжет о классиках, дабы он пользовался спросом, должен быть подвусмысленнее, «поклубничнее», покруче». Сегодня мы шагнули еще дальше: классики стали «пустой формой», которую можно наполнять совершенно любыми смыслами, иногда и теми, с которыми они всю жизнь боролись.

Мы полагаем важным не консервировать, но развивать русскую культурную традицию, в том числе и театральную. Не случайно о спектакле Римаса Туминаса «Евгений Онегин» (спектакле талантливом, полагаю я) возникла полемика. Туминас развивает русскую традицию – и слово у него полное, а не полое (спор возник как раз вокруг исключительно сценических приемов). Итак, эксперты призвали не консервировать, не секвестировать, не деформировать, а развивать традиции интерпретации классики. Это трудно. Много труднее, чем одеть на Патриарха и Онегина светский костюм XXI века, или сделать Тангейзера сумасшедшим. И если театр и его передовой режиссерский отряд пришел к итогу «выражать нечего, выражать не из чего, нет силы выражать, нет желания выражать, равно как и обязательства выражать», – быть может, стоит прислушаться именно к филологам и искусствоведам? Прислушаться к тем, кто может помочь вернуть озаренный (подлинно творческий) взгляд на классику? Ведь классические школы филологии заняты именно проблемой глубины понимания. Быть может не стоит так громко кричать, и из научного семинара делать «погромный», из эстетического события – провокацию, а из спора – политическую акцию? Очень бы хотелось, чтобы наследники (все мы) были достойны своего фантастического, роскошного классического наследства.

 

08.04.2015

Капитолина Кокшенева, критик, кандидат искусствоведения, доктор филологических наук

 

Project: 
Год выпуска: 
2015
Выпуск: 
6