Софья ПУЧКОВА. Великий мастер

Рассказ

Мир, залитый солнечным светом,

 громче всего другого говорит об Отце светов.

Дж. Макдональд

Небо в тот вечер было безоблачным и высоким. Солнце клонилось к западу, окрашивая в розовато-золотой цвет стены маленьких домиков Старого Арбата. Прозрачно-дымчатые тени удлинились. Посреди улицы, с этюдником, освещенный закатным солнцем, сидел старый художник. Седая борода и волосы его приобрели рыжий оттенок, желтые отсветы лежали на испачканных краской брюках и жилете. Мимо него текла говорливая пестрая толпа, а старик сидел неподвижно, улыбаясь и щурясь, поглядывал на небо, на дома. В его бледно-голубых глазах сверкали золотые искорки.

Дом, который он изображал на небольшом бумажном листе, был добрый и старый, как давний друг. Солнышко горело в его окнах. Пятно за пятном, из воды и прозрачных теплых цветов дом появлялся на бумаге, а вслед за ним и весь остальной мир, преображенный и радостный. Художник улыбался ему ничуть не меньше, чем тому, что был вокруг него.

Иногда он думал, что ему ничего не нужно, кроме красоты этого света, домов и неба. Приходя в восторг от солнечных лучей, проникающих сквозь зеленую листву, и чередований причудливых пятен света и тени на дорожке, он не мог удержаться от того, чтобы не воскликнуть: «Дивны дела Твои! Как прекрасно творение Твое!» А порой, когда он с высоты какого-нибудь многоэтажного дома наблюдал закаты и рассветы над московскими крышами или с высокого берега реки над равниной с разбросанными по ней деревушками, художник думал о том, как прекрасен Сам Творец, создавший этот мир.

Мария Кубова, художник и организатор выставок, шла по умытому дождем Арбату. Солнышко робко выглядывало из разрыва сине-фиолетовых облаков, бросая бледные лучи на стены арбатских домиков. Уличные художники стряхивали плащи-дождевики и рассаживались, покуривая в ожидании клиентов.

Проходя мимо них, Мария бросала на художников скучающий взгляд. Они, не понимая этого взгляда, предлагали ей свои услуги. Девушка постаралась поскорее уйти, и чтобы их не замечать, погрузилась в мысли о Славе Садовском, выставку которого она готовила. Слава был тогда модным автором, вокруг которого много шумели, и, действительно, его работы отличались хорошей живописной техникой. С выставок работы хорошо продавались, а художник и организаторы получали неплохой доход.

Вдруг взгляд Марии упал на одну акварель. Перед ней был Арбат, точно такой же, как и вокруг, и одновременно не такой: ряды фонарей, фигуры прохожих, сине-фиолетовые облака, дома, с солнечными пятнами на стенах – все было чуть светлее, чуть чище, чем в реальности. Весенняя гроза словно прошла там, в этом нарисованном мире, а не здесь. Сама жизнь с акварели смотрела в лицо нашей действительности, которая по сравнению с ней была лишь призрачность.

Девушка так была поглощена акварелью, что, хотя сама рисовала в той же технике, ей и в голову не пришло сравнить свои работы с этой или позавидовать автору.  Это было бы то же самое, что позавидовать классикам: разница столь колоссальна, что остается только восхищаться и любить. Мария не могла оторвать взгляда от акварели и не заметила, что вместе с ней на картину смотрит ее автор.

- Вам нравится? – спросил старый полный человек в запачканном жилете и штанах. Все его морщинистое лицо и бледно-голубые глаза улыбались девушке как старой знакомой.

Мария, вздрогнув, очнулась, но тут же увидела приветливое доброе лицо художника и успокоилась. Она подумала, что только такой человек мог нарисовать это, и улыбка осветила ее лицо.

- Да, очень, - сказала она.

С минуту они молчали, глядя на акварель. Очарование живописи поглотило бы девушку снова, если бы в это время ее не посетила одна мысль.

 - Меня зовут Мария Кубова, - вдруг сказала она, обращаясь к старику, - я тоже художник, искусствовед и организатор выставок. Вот моя визитка, - протянула она карточку. – Я к вам с деловым предложением, и мне хотелось бы посмотреть ваши картины.

Художник удивленно взглянул на нее.

- Мое имя Бобров Василий Степанович. И, увы, у меня нет с собой моих акварелей. Если вы хотите посмотреть их, вы можете приехать ко мне в мастерскую.

- Разве вы не продаете картины здесь? – нахмурившись, спросила Мария и тут же поняла, как неуместен ее вопрос, ведь то, что она видит перед собой, и то, что здесь продается, - это небо и земля.

- Нет, не продаю, - улыбнулся художник и, заметив ее смущение, спросил: - Так в чем же состоит ваше деловое предложение?

- Я хотела бы организовать вашу выставку, - нерешительно произнесла Мария.

Уже через два дня, в воскресенье, Мария отправилась в один из подмосковных поселков. На своей маленькой английской машине она неслась мимо уже почти летней зелени, которую уже так давно не видела, кое-где сбавляя скорость, чтобы присмотреть места для возможных пленэров. Ее нежное лицо пересекала резкая черта прямоугольных очков в черной оправе, на руке поблескивал дорогой браслет, а деловой костюм и портфель, брошенный на заднее сиденье, давали понять, что она едет не отдыхать на даче, а работать.

По навигатору девушка отыскала в деревне Микитки нужную улицу и нужный дом. Он оказался двухэтажным, деревянным, с темной крышей. Перед ним – огород, за ним сад яблонь и вишен. Припарковавшись у старенького заборчика, Мария открыла дверцу и  вдохнула полузабытый пьянящий запах сырой земли, от которого у нее тут же закружилась голова.

К калитке дома художника был приделан колокольчик, в который Мария уверенно позвонила. На звук из дома выбежала маленькая девочка лет четырех с двумя косичками и, увидев незнакомую тетеньку, убежала обратно в дом. Через минуту на крыльце появился сам художник. 

- Добрый день, - с улыбкой поприветствовал их старик. – Хорошо, что вы приехали. Проходите, познакомимся.

Вслед за художником гостья прошла в дом. Из-за дома доносился какой-то непонятный стук и негромкие крики. Мельком взглянув на яблони, художник заметил под ними двух мальчишек, с яростным азартом дерущихся на деревянных мечах. Он улыбнулся и окликнул их:

- Петя, Ванюша, к нам гости пришли!

Два мальчика лет пятнадцати и тринадцати, только услышав знакомый голос, побросали мечи и с топотом ринулись в дом со второго входа.

Через темную прихожую художник провел Марию в большую комнату. Посередине стоял длинный стол, накрытый вышитой скатертью, у двери стоял большой, очень старый буфет, между окон в темном  углу виднелись иконы, украшенные полевыми цветами. Здесь же была лестница, поднимающаяся на второй этаж. Оттуда стремительным галопом вылетели дети и сгрудились дружной толпой вокруг полноватой женщины лет сорока пяти, которая была, казалось, на двадцать лет моложе художника.

- Вот, это моя жена – Наталья Ивановна, - представил ее старик. – Это Игорь, наш самый старший, это Петя, это Ванюша, это Катя, это Шура, а это наша любимица Манечка.

Отец назвал всех детей от старшего до самой младшей, Манечка была та, которая выбежала навстречу гостье. Марии бросилась в глаза их простая старенькая одежда, и еще что-то показалось странным - что именно, она не сразу поняла.

- Мы не ожидали, что вы приедете так быстро, и сами мы только что пришли, поэтому обед еще не готов, - заговорила Наталья Ивановна красивым глубоким голосом. – Может быть, ты, Василий Степанович, сначала покажешь гостье картины?

Художник кивнул и, улыбаясь, жестом пригласил девушку следовать за ним. Он провел ее в комнату с большим окном, залитую светом. Свет лился и с акварелей, которыми были завешаны все стены; в основном это были пейзажи, освещенные солнцем. Иконы стояли на полочке слева от окна, посреди комнаты - мольберт, в углу – постановка: яблоко и зеленые винные бутылки, в которых играл солнечный луч. Полотна, писанные маслом, стояли у стены на полу.

- Вот моя лаборатория, - сказал художник. – Можете смотреть все, что найдете. А я принесу еще альбомы.

Он ушел, оставив девушку наедине с живописью. Мария принялась за изучение акварелей, всматриваясь в каждую, медленно переходя от одной к другой. Серьезность постепенно сходила с ее лица, уступая место удивлению и восхищению. Мир, в который она заглядывала через прорубленные художником окна, был мир преображенный, омытый от всей грязи, он сверкал как капля чистейшей воды на зеленом листке. В этом мире не было темных красок, тех, которые бы не пропускали свет. И везде, даже в малейшем этюде чувствовалось Марии уже знакомое дыхание жизни.

Вдруг девушка, переведя взгляд на вторую стену, к великому своему удивлению среди множества акварелей увидела свой портрет.  Это была в точности она: те же нежные контуры лица, задумчивые глаза, темные резкие брови и вьющиеся каштановые волосы. Не хватало лишь привычных очков в черной оправе. Но что-то было такое в ее нарисованном лице, что у Марии опять появилось ощущение, будто бы она заглядывает в иной мир, и это ее отражение в зеркале иного, лучшего мира. Словно девушка увидела себя такой, какой ей предназначено было стать.

Тут в мастерской появился художник с грудой альбомов. Мария неосознанно обернулась к нему и, в восторге  глядя на старика, не находя что сказать, протянула ему руку.

- Василий Степанович, вы прекрасный художник, - наконец произнесла она. - Вы изображаете мир таким, каким…

- Каким я его вижу, - продолжил художник, пропустив мимо ушей ее похвалу.  – И я хочу, чтобы каждый человек мог увидеть, как прекрасен мир вокруг него.

- Мы обязательно сделаем вашу выставку, - продолжала Мария. – С нее вам будет удобно продавать ваши работы.

- Почему же продавать? Я не продаю их, -  улыбнулся художник.

- То есть как – не продаете? – удивилась Мария.

- Вообще не продаю, - твердо ответил художник. – На выставку, куда могут прийти обычные люди, я согласен и очень рад вашему предложению. Но работы я не продаю.

- И даже мне не продадите? Я хотела купить эту акварель, - усмехнулась девушка, указывая на свой портрет. – Скажите, когда вы успели меня нарисовать?

- За эти два дня. Я просто запомнил ваше лицо, - улыбнулся художник, снимая акварель со стены. – И вам отдам ее бесплатно.

- Спасибо, - улыбнулась Мария. – И вам, вправду, не нужно никаких денег?

- Не нужно.

- Но почему? Вы могли бы тогда не заботиться о насущном хлебе.

- Я и так не забочусь, - усмехнулся он. – Господь нам помогает. Нам и не нужно многого. У нас свой огород, сад, есть куры, корова, маленькое хозяйство. Старшие ребята работают: Игорь - в сапожной мастерской,  Петя – в конюшне…

Марии показалось странным, что его дети уже работают, но ничего по этому поводу не сказала. Вдруг она вспомнила, в какой старенькой и много раз перешитой одежде они ходят, и решила, что семья художника бедствует, хотя он и не хочет в этом сознаваться.

- Нет, вы все-таки возьмите деньги, - настойчиво произнесла Мария, раскрывая сумку.

Тут послышался голос Натальи Ивановны, зовущей всех к обеду.

- Давайте об этом позже поговорим, - предложил художник.

- Прошу к столу, - сказала Наталья Ивановна, когда гостья и хозяин появились в столовой. Дети уже сидели на своих местах и выжидающе смотрели на отца.

- Ну что, ребята, споем? – весело спросил он их.

Мария не сразу поняла, что происходит. Дети вскочили со стульев и громко, в разброд, запели: «О-о-отче-е на-аш…» Когда молитва окончилась, и художник благословил трапезу, они с шумом сели. Оторопевшая девушка несколько секунд ничего не могла сообразить.

Перед ней был простой, деревенский стол, в котором всего было достаточно: вареный картофель, яйца, молоко, домашний сыр, хлеб из печки, соленья. Дети лопали с аппетитом, изредка с любопытством посматривая на Марию.

- У меня есть для вас новость на обсуждение, - произнес художник, когда все наелись, - особенно, Игорь, мне с тобой хотелось бы поговорить. Наша гостья Мария предлагает организовать выставку моих акварелей…

- О, это хорошее предложение! - деловито сказал Игорь. – Нужно же папины рисунки людям показывать. Получится выставка – заряд радости на всю неделю!

- И есть предложение продавать акварели с выставки…

- А вот это плохое предложение, - прокомментировал старший сын. – Знаете, почему? – обратился он лично к Марии. – Потому что нельзя себе выгоду искать в том, чем Богу служишь.

Мария совершенно смутилась от такой дерзости шестнадцатилетнего мальчишки.

- Смотри, - заметив это, сказал отец сыну, - зачем ты так с нашей гостьей? Она хочет нам доброе сделать, - и добавил с улыбкой: - Мария, вы не обижайтесь на него и на его длинный язык. Спасибо вам за предложение, но работы я, действительно, продавать не буду. Если кто-то захочет, чтобы они висели у него дома и радовали его, пусть берет бесплатно, хоть все.

За этим последовала минутная пауза, которую нарушил Игорь.

- Папа у нас – великий мастер, - улыбаясь, громко прошептал он Марии, - а еще он полусвятой, но вы только ему не говорите!

За столом раздался дружный смех. Художник, густо покраснев, смущенно погладил бороду.

Во время обеда пролился небольшой дождь, а когда он кончился, художник повел гостью посмотреть сад.

В голубом небе темно-синяя грозовая туча с золотой каймой уплывала на запад. Мокрые листья яблонь и вишен блестели на солнце, проникающем сквозь ветки с белыми цветами. Их лепестки, побитые дождем, медленно кружились в прозрачно-чистом воздухе, пахнущем свежей зеленью и влажной землей.

- Смотри-ка, как они расцвели, - заметил Игорь, глядя на деревья. – Завтра уж Страстная, все будут скорбеть, а им хоть бы хны!

- Наоборот, - ласково улыбнулся художник, – они правы. Как невесты оделись они, чтобы встретить своего Жениха… Ликуй от радости, дщерь Сиона, торжествуй, дщерь Иерусалима, - обратился он к деревьям, протягивая к ним руки, - се Царь твой грядет к тебе кроткий, сидя на ослице и на молодом осле, сыне подъяремной!

Эти возвышенные слова прозвучали для Марии как восторженная музыка, она почти не поняла их значения. Ей только показалось, что и они звучат из того прекрасного мира, который она видела на акварелях.

Солнечный луч упал на мокрую ветку яблони, засверкав в прозрачной росе и блестящих листочках. Нежные белые цветы озарились светом, их лепестки отбросили прозрачные легкие тени.

- Я сбегаю за этюдником, - едва оторвав восторженный взгляд от ветки, бросил Игорь и убежал.

Старый художник и девушка еще немного постояли молча, наблюдая в тишине пробуждение весеннего сада после дождя.

- Вот, ради этого творения Божьего я отказался от монашества, - вдруг тихо, стесняясь, произнес художник. – Я бывший монах, если вам угодно, монах-расстрига.

Мария удивленно и недоверчиво посмотрела на него.

- По молодости и неопытности я постригся в монахи,  – вздохнул он. – До этого учился на художника, и потом, когда постригли, скоро понял, что не могу. Не могу я без этого всего. Иконопись – тоже не мое, как оказалось. Так бывает… Кому-то изображать горний мир, кому-то – дольний. Кому-то напрямую видеть Бога, а кому-то – в творении.

- А… а как же дети? - растерянно спросила Мария.

- У меня нет родных детей, это дети Натальи Ивановны и приемные, - ответил он. – Монах, даже расстрига, все равно остается монахом. И монашеские обеты остаются на нем.

Тут девушка вспомнила то странное впечатление, какое произвели на нее дети: они были почти не похожи друг на друга и на родителей, а некоторые дети казались еще очень маленькими и годились отцу такого большого семейства во внуки.  

Внезапно из дома выбежал Игорь с этюдником.

- Папа, давай писать, смотри, какой свет! – воскликнул он.

- Да, я сейчас, только провожу гостью, - отозвался художник и молча повел оторопевшую девушку к воротам.

Бывают встречи, которые сбивают с ног: как будто на твоем пути случайно встретилась карнавальная процессия, яркими пестрыми красками, громкой веселой музыкой ошеломившая тебя и скрывшаяся за ближайшим поворотом. Вот ее уже нет, а перед глазами еще мелькают причудливые костюмы и слышатся звуки удаляющейся музыки.

Именно таким образом подействовала на Марию встреча со старым художником и его семьей. Несколько дней после девушка напоминала самой себе городского обывателя, погруженного в свою суету, который наткнулся на это карнавальное шествие. Он, пораженный, стоял еще долго, слушая отдаленный шум, и не очень-то веря своим глазам: оказывается, вот как можно жить.

«Оказывается, вот как можно жить…» - думала Мария, разглядывая свою жизнь и сравнивая ее с жизнью художника, все больше и больше влюбляясь в последнюю. И вдруг ей захотелось бросить все и побежать за удаляющимся карнавалом.

Мария поговорила со спонсорами, с дирекцией выставочного зала и показала им некоторые работы художника, но ее не поняли. Тогда девушка заявила, что никогда больше не будет заниматься живописью Садовского и подобных ему. В воскресенье же Мария, захватив этюдник, поехала в Микитки.

Девушка напряженно смотрела на пробегающий мимо мир, озаренный закатным светом, и сердце ее громко билось. Новая жизнь приближалась с каждым километром, но Мария очень смутно себе представляла, что будет в ней. Что она больше хотела: брать у художника уроки живописи или жизни? В одном девушка была почему-то уверена – в том, что семья художника примет ее.

Волнуясь, Мария ехала быстро, но в деревне остановилась далеко от домика художника, словно ей было стыдно за то, что она на машине. Девушка, торопясь, схватила этюдник и почти побежала мимо дощатых заборов, пропускающих сквозь щели тонкие золотые лучики. Вот показался светлый деревянный домик с коричневой крышей и сад белых яблонь и вишен, но что-то, что-то странное было в нем.

Калитка была открыта. Незнакомые люди стояли во дворе.

- Здравствуйте, здесь что-то случилось? – с тревогой спросила Мария, подойдя к какой-то женщине. – Я хотела бы повидать Василия Степановича или Наталью Ивановну.

- Машенька, Василий умер сегодня утром, - тихо сказала супруга художника, появившаяся на пороге. – Войдите в дом.

Девушка, пораженная этим известием, покорно последовала за Натальей Ивановной.

- Василий умер сегодня утром, - повторила женщина, когда они остались одни, – от сердечного приступа. Мы пришли с ночной службы, ему вдруг резко стало нехорошо и еще пару минут, мы даже не успели соседей позвать – и он скончался.

Мария молчала. Она пыталась осмыслить то, что ей говорила супруга художника, но это просто не укладывалось в голове.

- Я грущу по-человечески, - продолжала Наталья Ивановна. – Но грешно грустить, Пасха ведь… Не всякому человеку Господь сподобит умереть на Пасху…

Пасха? А, сегодня Пасха. Девушка совсем забыла или не знала, да и какое это вообще имеет значение? Мария недоверчиво посмотрела на Наталью Ивановну: ее лицо было усталым, но на глазах не было слез. Супруга покойного художника тихо улыбалась, так что у девушки промелькнула мысль о ее душевном нездоровье.

- Вы, наверное, хотите его увидеть? – спросила Наталья Ивановна.

Мария безучастно кивнула, и женщина повела девушку через дом в сад. Детей нигде не было, только на лестнице показалось заплаканное личико Манечки.

Сад, еще неделю назад пышно цветущий, теперь опадал. Земля была устлана мелкими белыми лепестками. Гроб стоял на лавке между яблонь. Девушка осторожно подошла к нему и склонилась над телом художника.

Лицо Василия Степановича было светлым и каким-то очень живым, словно смертная тень не коснулась его, так что, позволив себе предаться сомнениям, Мария дотронулась до его руки. Она была холодной.

- Я опоздала, - произнесла девушка тихо и только теперь на глазах ее появились слезы. – Или вы поспешили… Что мне теперь делать? Вы мне теперь не скажете – что мне делать…

Она отошла от гроба и разрыдалась сильно, как маленькая. Устав от слез, девушка хотела побыть еще немного рядом со своим почившим учителем и села на скамейку за кустом сирени.

В тишине пели какие-то малые птахи. Яблоневый цвет, как осенняя листва, медленно парил в воздухе, пока не опускался на землю и на тело художника в гробу. «Ваш сад… опустел», - подумала Мария, связывая в своем воображении конец цветенья яблонь со смертью художника.

Девушка сидела еще долго, ни о чем не думая. Ее мысли расшатались и рассеялись. Она разглядывала яблони, небо, солнечные лучи, проникающие в сад сквозь листву деревьев. Но вдруг громкий юношеский голос привел ее в чувство. Это был Игорь, девушка и не заметила,  как он появился в саду. Старший сын покойного стоял у гроба и что-то со слезами в голосе пел. Что именно, Мария сначала не могла разобрать, но     мелодия казалась радостной и настолько не подходила к ситуации, что девушке показалась почти неприличной.

- Христос воскресе из мертвых… - начала различать она. «Как это странно», - подумалось ей.

Радостная весть о Воскресении звучала над гробом, и Мария незаметно для самой себя начала проникаться ею, солнечным светом, весной, жизнью. Преображенный мир сиял перед ней, словно вышел с акварелей покойного художника. И девушка вступила в него с великой надеждой и радостью.