Виктор ПЕТРОВ. Поддонный Клюев
«…В эпоху искоренения в России всего русского
Клюев и создавал великий русский миф,
великий русский эпос…»
Сергей Куняев
Поздней осенью 2014 года в библиотеке г. Одинцово состоялся вечер-презентация книги С.С. Куняева «Николай Клюев», вышедшей в этом же году в издательстве Молодая гвардия в серии «Жизнь замечательных людей». Автор подарил мне объёмный том (647 стр.). С фотографии на обложке смотрел в наш мир поэт с бездной боли в глазах. Всю зиму я читал, словно шёл по следу жития русского поэта-странника, эту редкостную по охвату разнообразнейшего материала книгу. Интерес не исчезал и не притуплялся от первой фразы – «Крик. Крик и холод» и до последней – «Ради нашего просветления. Ради нашего спасения, наконец». Временами мне казалось, что я попал на чердак волшебного особняка, где помимо знахарских корений и трав поэзии собраны редкие подшивки старых газет, связки писем, документов, листы древних рукописных книг, множество удивительных артефактов. Это богатство зачаровывало, позволяя не только следить за мыслью автора, но и вести своё собственное расследование. Более того, автор лишь разжигает читательский интерес, поставив множество вопросов, порой лишь намечая темы, требующие дальнейшей духовной работы, проникновения в тайны тысячелетней отечественной поэзии и судьбы поэта в России. Источники, собранные и систематизированные, прочувствованные и осмысленные со всепоглощающей любовью к герою повествования, позволяют читателю создавать свои версии, строить гипотезы, самостоятельно делать выводы.
С.С. Куняев многократно говорит о «поддонном смысле» клюевской поэзии (сс. 97,180,200,242 и далее). Постепенно приходит понимание, что золотоносное «дно» – это пушкинская эпоха русской поэзии. Достигая этого «дна» и отталкиваясь от него, современный читатель и стихотворец выходят на поверхность нынешней текучей литературы. Но там, под этим дном, в самой народной почве таится семисотлетняя река отечественной словесности, выведенная из широкого читательского оборота, она прорывается подземными родниками, которые выходят на поверхность настоящего времени. Это воистину ключи к пониманию целостной тысячелетней духовности, накопленной и сохранённой праотцами, нашими прадедами и дедами. Николай Клюев поставил перед собой сверхзадачу в собственном творчестве – соединить в единое целое многовековую стихию русской изящной словесности. Так в сказках четвертованного витязя возвращают к жизни мёртвою и живою водою, сращивая богатырское тело и воскрешая его силой живой воды. Возродить вековую традицию отечественной поэзии – эта мысль многократно высказывается на страницах книги. Автор лишь намечает пути её дальнейшей проработки и развития. Он многократно утверждает, что в начале прошлого века, в творчестве «новокрестьянских поэтов» (Н. Клюев, С. Есенин, С. Клычков, П. Орешин, А. Ширяевец и др.) наблюдается осознанное соединение революционной современности с глубинной общенародной традицией, утверждая, что: «На самом деле это было явление поэтов Русского Возрождения, становление уникального направления в русской литературе…»(с. 131). Печален его вывод, что и в то время, да и сегодня, пришлись «не ко двору русские поэты, идущие из глубинной традиции» (с.168). Это прекрасно осознавал Николай Клюев: «Не сжигают ли Аввакума под вороний несметный грай». И это не о XVII, а о XX веке, когда к власти пришли, по слову поэта, «бетонные, турбинные люди, душно им от моих избяных, кашных и коврижных миров» с.377).
Читать стихи и поэмы Николая Алексеевича Клюева – серьёзный труд, требующий основательной подготовки, особого образования, углубления в церковнославянский литургический и древнерусский книжный языки, знания устной народной словесности, отечественной и мировой истории до глубины праиндоевропейских времён, знакомства со старообрядческой книжностью, созданной после Раскола православной Церкви. Стили книжника-раскольника и поэта ХХ века, разделённые трехсотлетней пропастью, как показывает автор, зачастую до удивления схожи. Вот цитата из «Истории Выговской пустыни» Ивана Филиппова: «Я же российская украшающее златоплетенно пределы, земная совокупляху с небесными…». Вот отрывок из поэмы «Погорельщина»: «Отец «Ответов» Андрей Денисов/ И трость живая Иван Филиппов/ Сузёмок пили, как пчёлы липы…»
С.С. Куняев, безоговорочно влюблённый в своего героя, за годы создания этой книги сумел проникнуть в «поддонный» язык Николая Клюева. Из главы в главу он показывает как «песенный дар (в Клюеве - В.П.) в конце концов возьмёт верх над даром проповедника» (с. 30). Автор приходит к однозначному выводу, что « Клюев не «стилизовал», а творил собственные гимны и песнопения, естественно и легко используя найденное предшественниками» (с. 124). Духовный путешественник из «бунташного» XVII в революционный ХХ век, он, вооружённый русской культурой Серебряного века, стал одним из самобытнейших поэтов современности. Обильные цитаты из стихов и других произведений поэта, снабжённые краткими к ним авторскими комментариями, становятся для читателя пропедевтическим курсом, вратами в поэзию Клюева. Похоже, Н.А. Клюев сознательно пошёл на читательское непонимание, на обвинения в стилизации и намеренной языковой усложнённости, в якобы «переводах с древлерусского», фольклорных заимствованиях, «поддонности» своих творений. Такому читателю, ограниченному рамками Золотого и Серебряного веков отечественной литературы, Клюев не открывается и в настоящее время. Ранние стихи Н. Клюева, по точному наблюдению автора, «не выделялись на общем фоне многочисленных стихотворений того времени» (с.41).После выхода в свет «Песнослова» (1919г.), лишь намечавшего выход за рамки принятой в то время поэтики, он год за годом идёт по пути усложнения языкового замеса ради воплощения в слове своего художественного замысла – творить на пространстве тысячелетней русской культуры. Автор красиво, но спорно утверждает, что «былинный стих Клюева начинает обретать вселенский размах, повествование выходит за пределы милой опушки, родного бора, деревни-матери… оживают древние природные стихии и их покровители – христианское время наплывает на языческое – мифологические существа оживают, разбуженные железной поступью» (с.179). Похоже, что именно это и привело Сергея Куняева к идее появления на литературном небосклоне поэзии, как он говорит, Русского Возрождения, вождём которой чувствовал и осознавал себя Н.А. Клюев. За что он, собственно говоря, и пострадал, заплатив всей своей жизнью. Автор кратко резюмирует: «И потянулся за Клюевым шлейф гордеца и елейника одновременно» (с.110). Даже ближайшие друзья один за другим отходят от поэта, оставляя его в катастрофическом одиночестве. Более того, автор приходит к мысли, что Клюев создаёт то, что вообще не вписывается в рамки известного литературного процесса, эмоционально восклицая: «Это уже не литература!» (с.383) Но что? Ответа нет, есть следствие – особая клюевская словесность, образцы которой мы находим на страницах этой биографической книги, а к ним множество высказываний современников, отказывающимися принимать его исключительную поэтику. Положение дела мало изменилось и в наше время. Читательское непонимание его поэзии лишь усиливается, как говорит автор, «особенно теперь – в эпоху господства жаргона и практически повсеместной потери самих основ народного языка» (с.180). Круто сказано, жаль, что без расшифровки и доказательств. Современные поэты настолько разнообразны, языкотворчество их так мало осмыслено, что рано ещё делать категоричные выводы.
Особое место в книге занимает философско-психологический анализ взаимоотношений Николая Клюева с Александром Блоком и Сергеем Есениным, данных на густонаселённом фоне поэтов и писателей Серебряного века и послереволюционных лет (А. Ахматова, Н. Гумилёв, С. Городецкий, В. Брюсов, А. Белый, В. Маяковский, П. Васильев и многие другие). Этот анализ сопровождается авторским пониманием истории первой трети прошлого века, ярко написанной и далеко не совпадающей с тем, что утвердилось в науке и учебниках. Например, о реформе Петра Столыпина говорится образно и нелицеприятно: «Столыпин крепко обмотал эту верёвку о свою нервную дворянскую руку» (с. 98), а личность Якова Свердлова определена словами «чистый сатанист» (с.297). Переписка, а затем и личные встречи с А. А. Блоком документально оснащены, но поданы глазами самого Н.А. Клюева, причём автор выступает скорее адвокатом своего героя, нежели беспристрастным судьёй. Удивительно, что даже лексически авторский текст буквально совпадает с собственно клюевским, столь глубоко вхождение Сергея Куняева в образ своего героя. И это на протяжении всего повествования так отчётливо, что порой не замечаешь перехода от закавыченного текста в авторский. Вызывает сомнение степень влияния Клюева на Блока («мужика на барина»), поднятая автором чуть ли не до превосходной. Впрочем, нельзя полностью согласиться и с оценкой переписки двух поэтов, данной В. В. Розановым: «Блок выбрал в корреспонденты неудачного «мужичка»». По крайней мере странно, откуда Клюев взял право говорить с Блоком от имени всего русского народа? Наверное, от своеобразия своего дарования, но и не без гордыни. Он явно пытался учить Блока жизни, «указывать пути» в творчестве. Сергей Куняев, не вдаваясь в детальный анализ, вскользь замечает: «Клюев разделял в Блоке великого поэта и «декадента» со всеми присущими ему свойствами» (с.88). Это не ответ. Да и как живое целое можно «разделять»?
Взаимоотношения Клюева и Есенина – пожалуй, самые драматичные страницы данного биографического повествования. Автором собран и предложен читателю богатейший материал, достаточный для монографического исследования проблемы. Поставлен любопытный вопрос: что считать «народной основой» в их поэтическом творчестве? Ответа на него нет и по сию пору. Сомнительно утверждение автора, что «если бы рядом с Есениным… не было бы Клюева и он… поддался бы на «заманки» Маяковского и пошёл бы за ним – он бы погиб как поэт» (с. 220). Без комментариев остаются многие высказывания самого Н. Клюева, например, парадоксальное: «Поэзия Никитина и Спиридона Дрожжина не есть русская поэзия, их стих, где голая фабула и тенденциозность, пришедшие от немецкого мещанского искусства, далёк нашей душе. Мы же с Есениным, как и далёкие наши братья, древние изографы, умеем облекать свои мысли в образы, в затейную, как арабская вязь, форму (с.233). И далеко не случаен разрыв Есенина с Клюевым в 1917 году. Разные они, оба не подвластны давлениям извне, оба верны природе своих дарований. Сергей Есенин расхождение со старшим товарищем-поэтом выразил кратко и убедительно: «Я от Клюева ухожу. Вот лысый чёрт! Революция – а он избяные песни. Поэт огромный. Ну, только не по пути!» (с. 233). Сергей Есенин шёл к лирической прозрачности, задушевности, понятности для современника. Николай Клюев выбрал в своём творчестве ориентацию на язык допетровской Руси, начал свою личную борьбу с петербургским этапом развития русской литературы, конструируя на этой «идейной» основе поэзию, как ранее отмечалось, «Русского Возрождения». С.С. Куняев утверждает, что «для Клюева это время стало временем рождения новых песен – песен русского сопротивления» (с.485). О есенинских стихах 1924-1925 гг. Клюев отзывался как о безделице, как об отходе от им предначертанного пути развития русской поэзии: «книжечка настольной станет для всех нежных юношей и девушек России» (с.454). В конце книги автор вновь возвращается к этой теме и заключает несколько иначе: «Как сказал тогда в «Англетере» (Клюев – В.П.) – будут нежные юноши и девушки книжечки составлять из его стихов. И сейчас – как в воду глядел» (с. 604). В день ухода Есенина из жизни Клюев был рядом, но спасти друга-неприятеля либо не захотел, либо не мог. Вот что цитирует автор книги: «Прогнав всех от себя, Есенин уговаривал Клюева остаться у него на ночь. Клюев понял, что Есенин что-то замышляет, и сказал ему: «Делай, что задумал, но скорее». Сам же ушёл, так как знал, что с Есениным кончено» (с. 456). Сергей Куняев, приводя дробные, мельчайшие подробности той трагической декабрьской ночи в «Англетере», не проясняет, а лишь затемняет ход событий. Что поделать, таково состояние источников!
Книга «Николай Клюев» - явление в отечественном литературоведении. Она даёт ключ и к тайне рождения, становления и развития сказителя-поэта и его уникального поэтического языка, к религиозно-философскому осмыслению целостной поэтической культуры России, открывая веер тем, требующих дальнейшего исследования. К ним можно отнести такие как: старообрядческая письменность и поэзия в контексте поэтики Клюева; диалектика взаимодействия устной народной и древней книжной словесности в русской литературе; плагиат, стилизации и оригинальное творчество в русской поэзии; отечественная история глазами её поэтов; языческие мотивы в творчестве православных поэтов и многие другие. Под напором приведённого автором огромного круга противоречивых источников, разноречивых оценок, наконец, языковой сложности самого творчества Н.А. Клюева, автор восклицает: «Нет, невозможно уложить этого поэта в разлинеенную (так – В.П.) диаграмму. Невозможно дать однозначную характеристику ни одному из периодов его жизни» (с. 554). Вот с этим нельзя не согласиться!
март 2015 г.
