Игумен ВАРЛААМ (БОРИН). «Марья Кирилловна» и другие рассказы

Марья Кирилловна

Девочка Маша с многочисленными косичками на голове и умным взглядом голубых глаз подошла к батюшке, стоявшему у аналоя с Крестом и Евангелием, и с вызывающим видом подала записку «с грехами». Как взрослая.

– А ты, может быть, мне так расскажешь? – спросил отец Григорий, заглянув в листочек с не очень понятным текстом.

– Нет, – строго отрезала Маша. – Читайте!

Ну настоящая Марья Кирилловна, – в очередной раз убедился батюшка, который шесть лет назад крестил сие чадо – первенца своих духовных чад – и «окрестил» её сразу же по имени-отчеству.

ВЫДЕРАЛА ИЗ ЛУКУМА…

Дальше шло что-то совсем непонятное.

– Выдирала из лукума, – начал батюшка читать записку вслух, показывая её исповеднице, которая, не вступив ещё в сознательный возраст духовной жизни, решила приступить к ней.

– Выдирала из рук у маленьких, – возмущенно внесла корректорские поправки Марья Кирилловна. Она же не виновата, что «р» пока не выговаривает. А пишет, как говорит… ВЫДЕРАЛА ИЗ Л(Р)УК У МА…

– Что выдирала у маленьких?

– Не знаю. Не помню…

– Игрушки?

– Да, наверное.

Следующую фразу «АБЕЖАЛА МАЛЕНКИХ!» батюшка почему-то пропустил – наверное, из-за понятности – и перешел к последнему греху.

АБЕЖАЛА МАМУ. При этом Ж, как в последней фразе, была больше похожа на крупную снежинку.

– Разбежалась и стукнулась в неё, – пояснила Маша. – А у неё в животе маленький…

…Когда маму Надю спрашивают про возраст девчонок, она, поглаживая девятимесячный живот, отвечает:

– Шесть. Четыре. Два. Пуск!..

Надя закончила консерваторию, руководит клиросом. Кирилл заочно учится в семинарии, хочет стать священником. Ему осталось немного подтянуться, а жена его – уже готовая матушка. И не по числу дочерей! Которых теперь четверо.

– Да, нехорошо. Ты не хочешь больше так поступать?

– Нет.

– Будешь стараться не делать так?

Девочка отрицающе качает головой. И отец Григорий, чувствующий неловкость за свою бестолковость (ну что можно выдирать из ЛУКУМА? – подумал бы своей старой башкой!), накрывает голову юной исповедницы епитрахилью и произносит:

– …да простит ти чадо, Мария… гм!.. Марья Кирилловна, вся грехи твоя. Аз же, недостойный иерей, властию Его, мне данною, прощаю и разрешаю тя от всех сих… Аминь!

Откуда берется милосердие

Самодельный конверт, склеенный из белого листа бумаги, не произвёл на отца Григория вдохновляющего воздействия. Не читая письма, ему нетрудно было угадать его содержание. Уверения в своей православности, пожелания обильных даров Святого Духа, а то и призывания Божьего благословения на его немощную иерейскую душу, словно пишет не заключённый, а настоящий архиерей, и, конечно, просьбы о необходимой помощи. Потому что остался я один и обратиться мне больше не к кому.

Не открыв письма, коих приходило на адрес храма немало, очередным просителем батюшка был уже недоволен. Бывало, конечно, посылал он и посылки, когда их ещё разрешалось посылать, и деньги, если просили на лечение, и духовную литературу, хотя о ней просили редко. Наверное, потому что её стало уже везде достаточно. Но всякий раз, получив письмо с обратным адресом ИК (исправительная колония), отец Григорий опечаливался. Ему становилось неловко за человека, который сидит в тюрьме и пишет священнику о том, как он, батюшка, должен проявлять милосердие. Что ему следует посещать находящихся в темнице (а уж если не посещает, то пусть хоть вышлет что-нибудь полезное для души и тела). Что должен оказывать любовь, прощать падших, исправлять заблудших и т.п. А самое главное, прислать денег на то, на это и на всё другое прочее.

Такие письма часто пишут специальные писари, тогда как осужденные (с ударением на у) их просто переписывают и тиражируют в огромных количествах, отсылая в разные концы и инстанции. Надо же как-то зарабатывать!

Читая такие письма, отец Григорий, начинал язвительно думать: конечно, священнику нечего делать, кроме как проявлять любовь и заботу ко всем насельникам ИК нашей страны, некогда бывшей единой ИК! Подумаешь, раз в неделю кадилом помахать!.. А деньги куда ему девать?! Которые просто рекой льются в его туго набитый карман! Зачем ему постоянно ездить в город за цементом, гвоздями, краской и другими, необходимыми для жизни священнослужителя товарами? Зачем заниматься стройкой – быть заказчиком и прорабом в одном лице? Ради чего ему выслушивать бестолковые исповеди с бесконечными рассказами о болезнях (это ещё ничего, хочется людям кому-то рассказать о своих бедах), о злых соседях и неблагодарных, заблудших детях, – беседами с поучениями, как надо было поступать, вместо того, как поступил? Зачем ему иметь дело с потоком бомжей и «выпускников» этих самых ИК, которые отбыли свой срок и которым теперь негде жить, не во что одеться и нечего поесть?..

Христос посреди нас! – начиналось письмо, которое отец Григорий, спустя несколько дней после его получения, достал из конверта. – Сердечно поздравляю Вас, Дорогой Батюшка и Ваших чадцев с началом Рождественского поста!

Молитвенно желаю Вам крепкого здоровья и сил в Вашем служении Богу и людям, мира и благополучия в каждой семье, всех Ваших чаяний и надежд исполнения, а душеньке Вашей спасения!

Простите, что осмелился обратиться к Вам за помощью, ибо знаю как много людей прибегают к Вам за помощью. – Хм! Откуда же он это знает? Обычный словесный трюк, чтобы размягчить душу читателя? – Но что делать даже таким недостойным уже ничего доброго в сей жизни (видимо, пропущено: не сделавшего) как я, как только молиться и надеяться на Ваше снизхождение (через «з», видимо, от слова низ) и милость. – Ну, конечно, вся надежда на нашу милость! – сам себе съязвил Григорий.

Люди добрые! Ради Господа нашего Иисуса Христа, пожалуйста, вышлите на моё имя небольшую сумму денег. Буду очень вам благодарен. Я бы смог купить здесь к празднику Рождества Христова немного продуктов питания, тетрадь, конверты, станки для бритья… – Дались им всем эти станки! Ведь вполне можно и не бриться, – машинально почесал свою внушительную бороду батюшка. – Ибо нахожусь в крайней нужде. Окромя Вас, мне более не к кому обратиться за помощью. С 1990 г. отбываю (после приговора – расстрел) пожизненное заключение за то, что убил человека из хулиганских побуждений и ранил ещё троих людей в алкогольном опьянении.

Отец Григорий отвлёкся от чтения и даже снял очки. Откровенно пишет человек. Не каждый способен на такое. Чаще всего делают вид, что так, почти ни за что угодили за решётку. В лучшем случае, за грехи молодости, которые на зоне как следует осознали и в которых окончательно раскаялись. Откуда следовало, что чистой ныне душе надо незамедлительно помочь!.. И нет длинных цитат из апостола Павла. И вообще видно, что писал сам.

Родители умерли. Один остался. Одна моя единая надежда на Господа Иисуса, Его Пресвятую Мати и милость Вашего сердца. – Ну это непременно! – опять не сдержался батюшка. О! А дальше ещё крепче! – …Вашего сердца, в коем жив и действует дух Христов. – Ну впору всё до копейки выслать. И машину продать… – Более надеяться мне не на кого. Простите.

Милость Божия буди с Вами!

С земн. поклоном к Вам Дорогие братья и сестры – нед. р. Б. Андрей.

Страница закончилась, и слово недостойный оказалось сокращённым. Наверное, и затем, чтобы в самом деле не подумали, братья-то и сестры, что проситель не достоин милости.

Нет, отец Григорий не полез в сундук доставать сокровища, не бросился продавать машину, но… и не бросил письмо в печь. Он, как всегда в таких случаях, думал, сколько подобных писем написал этот человек, сколько «удочек» закинул и надо ли ему, иерею (между прочим) Божию, «заглатывать» эту наживку. Тут уж как подсказывало сердце.

А что говорило оно ему сейчас?

Батюшка принялся рассматривать конверт. На штемпеле стояло 12 декабря, выходит, письмо лежало у него больше недели – так не хотелось ему читать его. Хм, двенадцатого! Накануне Андрея Первозванного! И зовут его Андрей… А фамилия его Махоньких. Надо же! Махоньких Андрей Вячеславович… Махонький такой, наверное, был парнишка. Выпил лишнего и пошёл крушить. По сути-то, обычная юношеская гордыня, которая проявилась таким не совсем обычным образом. Теперь на всю оставшуюся жизнь… Уже можно писать «Двадцать лет спустя»… Хоть и отпускал колкости батюшка в адрес просителя, но как-то уже без недовольства, без сокрушительного ехидства. Да и вообще ему становилось жалко этого никому не нужного, когда-то по молодости и несомненной глупости оступившегося гражданина Махоньких Андрея Вячеславовича.

Изучение конверта – из простого листа, с наклеенной картинкой: военный в фуражке и рядом с ним верный друг пёс Мухтар – привело отца Григория в окончательное изумление. Но не картинкой.

Адрес храма был невероятным! Область почему-то стояла Московская, а почтовое отделение и село имели отдалённое сходство с их реальным названием. И письмо дошло! Почти «на деревню дедушке». Значит, в том, что отец Григорий получил его, несомненно, есть воля Божия! И значит…

Дивны дела Твои, Господи, – думал батюшка. – И каменное сердце (да ещё и язвительное) Ты можешь превратить…

– У тебя нет писем для отправки? – спросила матушка Ксения, заглянув в комнату батюшки. – Почтальонка сейчас уезжает.

– Да-да, сейчас, – словно спохватился отец Григорий и полез в карман за кошельком, соображая на ходу, сколько же послать рабу Божию Андрею.

Вонифатий

Памяти Владимира и Людмилы

Шебутной мужик был Владимир Сидоркин, когда принимал на грудь лишнего. Огромные размеры его телесных форм, изрядный запас физических сил и решительный взгляд говорили о том, что ему никакая доза нипочём. Однако посидев с друзьями часок-другой и закусывая лишь солёным огурцом да черным хлебом с луком, массивный Владимир тяжелел. Наливался какой-то дурной силой, и начинал помутневшим взором искать место, куда бы её приложить.

В трезвом же состоянии, которое было для него более естественным и привычным, никакой агрессии у него не проявлялось, и относился он ко всем с большим великодушием своей большой натуры.

Любил его по-товарищески и кроткий Владимир Антонов, совсем не любивший заливать за воротник, а если и приходилось ему поддерживать компанию, то ограничивался ста граммами. В последнее же время в компаниях ему и бывать не приходилось из-за болезни жены. После инсульта она всегда находилась дома, себя не обслуживала, и муж даже уволился с завода, не доработав до пенсии пять лет. Владимир носил жену на руках…

Тридцать лет назад Владимир привёл Людмилу в коммунальную девятиметровку, где они жили вдвоём с матерью, буквально через день, как они познакомились, и объявил:

– Это моя жена!

Домашние восприняли решение Владимира спокойно, чувствуя серьёзность его намерения, и мать даже благословила их Иверской иконой Пресвятой Богородицы. Икона осталась у них от бабушки и считалась фамильной.

Ровно через девять месяцев у них родилась дочь. Она давно выросла и после окончания университета из худенькой девочки сразу же превратилась (хотя комплекции осталась прежней) в Ксению Владимировну, поскольку учительствовала в школе. Когда жизненный путь привёл её к храму, она узнала, что родилась ровно через девять месяцев после дня празднования Иверской иконы…

Переступив порог квартиры, Владимир первым делом произносил:

– Лю-юся-я-я!

Так было всегда и неизменно.

Антонов проработал на одном месте всю жизнь и даже стал обладателем акций, когда их родной завод превратился из государственного в частный. Он написал заявление, указав, что увольняется из-за болезни жены, и пошёл на приём к директору попросить, чтобы ему оставили акции, на дивиденды которых хватало бы купить хлеба.

Людмила с Ксенией не знали, как сложился у отца разговор с директором, но вернулся он бледный, с трясущимися губами, и только смог выдавить:

– От-к-ка-зать!

Пришлось им выживать на зарплату дочери, у которой теперь перед глазами стояла картина: её скромный, не умеющий вести переговоры с властями и постоять за себя отец в кабинете неумолимого директора…

Владимир однако присутствия духа окончательно не потерял (семья – не кабинет директора), начал вырезать из дерева безделушки, которые иногда удавалось продать. Ходил в лес по грибы да ягоды. Сушил боровики, засаливал чёрные грузди, замораживал на зиму чернику и рассыпал под кроватью клюкву. Любил посидеть с удочкой на речке или озерце, хоть небольшим уловом улучшить продовольственную программу семьи, о которой раньше так много говорили с высоких трибун… На рыбалке они с Сидоркиным и познакомились. Оба любили природу, чувствовали себя там гораздо лучше, чем в городской квартире, и даже зимой сидели на льду, укрывшись от ветра полиэтиленовой плёнкой и тягая серебристых окуньков.

На речном берегу они были равны, несмотря на разницу в возрасте, и равно счастливы. Радовались одним радостям и огорчались одними неприятностями (если рыба крупная с крючка срывалась).

Сидоркин часто навещал Антоновых. Да и куда ещё пойти неприкаянному мужику, если его, как беспомощного щенка, выкинули из дома.

– Ну натурально, выставили за дверь и заперли её изнутри. И это в первый день Нового года!.. – жаловался Сидоркин другу, подливая себе ещё.

– Ладно тебе, – пытался успокоить его хозяин, – не первый раз. Пройдёт.

– Что пройдёт? – не унимался гость. – У меня пройдёт? Или у неё? Пусть у неё проходит. А у меня вот не пройдёт! Не вернусь к ней! Будет знать!

Людмила, лежавшая в своей комнате, через открытую дверь слышала, как распалялся Владимир, но ничем не могла помочь мужу. Ей стало совсем тревожно, когда до неё донёсся стук сидоркиных кулаков об стол.

– Вова, – позвала она мужа. – Надо его уложить. Не говори с ним, всё равно он ничего не воспринимает. Проспится, завтра и поговорить можно.

– Я уж предлагал ему. Он ни в какую. На жену обижен.

– Понятно… Да уж слишком он расходится. Не разошёлся бы совсем.

– Ещё попробую уговорить, – Владимир пошёл на кухню.

Но все его деликатные попытки заканчивались ничем. Сидоркин мало того, что был на пятнадцать лет моложе, так ещё и на две головы выше. Людмила почувствовала, что дела совсем плохи и никак не могла придумать, что же им с мужем делать. Ей хотелось самой пойти на кухню и строго сказать… Да какая уж тут строгость, когда и встать-то не можешь!.. Она почти машинально потянулась здоровой рукой к столику и взяла первую попавшуюся книгу. Открыла её с начала и увидела, что это Православный календарь. На первой странице было краткое житие мученика Вонифатия и молитва к нему. Житие Людмила пропустила и сразу перешла к молитве, в которой, кстати сказать, есть просьба о помощи в борьбе с пьянством.

Совсем отяжелевший Сидоркин с трудом ворочал языком, но уговорам друга активно – на грани с агрессивностью – сопротивлялся. Пойти спать было для него настоящей капитуляцией. Это буквально означало признать её правоту. А как же она могла быть права, если выставила его за дверь?! Выкинула как ненужную, прошлогоднюю вещь. Безнадёжно устаревшую…

– Вова, да у вас всё наладится, – безуспешно убеждал его Антонов, лишь бы тот угомонился и согласился пойти спать.

А Вова… Вдруг Владимир Сидоркин испуганно замолчал и, глядя куда-то в пространство, будто увидев кого-то грозного и более сильного, чем он, обращаясь к нему, примирительно произнёс:

– Иду, иду…

И обеими руками добавляя примирительности, стал пятиться к комнате, где стоял приготовленный ему диван. Тихо лёг и положил под щёку по-детски сложенные ладонями одна к другой руки. Более кроткого и смиренного человека в этот миг невозможно было сыскать во всём мире.

Утром встал Сидоркин в мирном состоянии. Никакой агрессии или обиды у него не было. Как, казалось, не было и похмелья. Массивный мужчина был Владимир Сидоркин! Малой дозой его не сшибёшь!..

– А где этот-то? – спросил проспавшийся гость, когда хозяин разливал чай.

– Кто? – не понял, о ком речь, Антонов.

– Ну этот… который вчера приходил…

– Да никого не было!

– Ну как же. Разоде-етый такой!..

Людмила, как всегда всё слышавшая, не смотрела на икону необычно одетого (для нашего-то времени) мученика Вонифатия, а в простоте своей недоумевала: что же такое это было?..

О пользе монашек

Святочный рассказ

Святки, замечено, проходят намного быстрее, чем Рождественский пост. Они, конечно, и по количеству дней сильно отличаются в меньшую сторону, но причина их быстротечности, пожалуй, всё же не в этом…

Вот уже и Крещенский сочельник, подтверждающий, что святки безвозвратно прошли. Отец Григорий, зайдя в храм, краем глаза увидел незнакомую личность, сидевшую на лавке и зашнуровывающую себе высокие ботинки. Седой, с короткой стрижкой, кажется, в подряснике. Пластиковая сумка – «купеческий сундук», с каким челноки ездят за товаром в столицу. Вот и всё, что отец Григорий успел заметить по пути в алтарь, останавливаясь, чтобы преподать просящим благословение.

Священник? Нет, подошел бы и поздоровался по-священнически. Инок?.. Бывший послушник, удравший из монастыря и обрядившийся для представительности в духовную одежду?

На клиросе уже хозяйничала мать Агния: доставала нужные книги, смотрела Богослужебные указания. Службу она знала хорошо, но утвердиться для пущей уверенности было не лишним. Отец Григорий в очередной раз порадовался, что эта молодая монахиня попала к ним на приход. И матушку его, Ксению, освободила от дополнительных обязанностей – у той и так хозяйство большое, и наладила настоящее пение в храме. Хорошо, что не все монахини по монастырям сидят, а некоторые служат и миру. Хотя основное их служение – это, конечно, молитва, но и тут, думается, Агния не в отстающих.

Во время службы батюшка не вспоминал пришельца. И тот никак не проявлял себя –  оставался в зимнем приделе, не появляясь в поле зрения служащего священника, не подпевал клиросу, что бывает иногда с заезжими духоносцами, ни с кем громко не разговаривал, не поучал.

Так же прошло и первое великое освящение воды. Как, бишь, оно называется? Богоявленская, кажется, получается вода. В то время как на сам праздник – крещенская. Может быть, даже и наоборот – отец Григорий, закончивший недавно открывшуюся провинциальную семинарию (и то заочно) не разбирался в таких тонкостях. Всезнающие бабки каждый год разъясняли ему, что к чему, но ему все «было ни к чему», так и не запомнил.

Очередь бабулек за водой была нынче совсем небольшой. И вода-то еще не настоящая крещенская (да, значит, «всего лишь» богоявленская), и морозы не пустили городских прихожан ехать в сельский храм. Лучше в городском потолкаться, выстоять очередь, чем мерзнуть в дороге.

Отец Григорий, освободившись окончательно и разоблачившись, направлялся  к выходу. Тут опять возник новый прихожанин, на вопрос батюшки представившийся:

– Инок Анастасий.

Сбивчиво и непонятно объяснял он, где подвизался, где стал иноком и какие у него намерения. Не надо быть прозорливым, чего за отцом Григорием не водилось (и слава Богу, говорил он своим чадам, а то какое паломничество началось бы!), чтобы понять: хочет этот своеобразный инок пожить на данном приходе, потрудиться во славу Божию. К сожалению, по опыту батюшки, это часто означало, хочу работаю, хочу – нет (или как в анекдоте: что можешь? Могу копать. А ещё что? Могу не копать). А ещё такому труднику  необходимо для жизни… и дальше идёт длинный список вещей нужных и не нужных, включая сигареты. Отец Григорий даже решил, что слово трудник означает не то, что этот человек трудится во славу Божию, не получая мзды, а то, что это трудный человек и, конечно, – трудной судьбы.

Не хотелось отцу Григорию в очередной раз разочаровываться. Ведь всё равно, когда брал он человека на приход, надеялся, что окажется тот либо по-нормальному верующим, который не боится узоров в паспорте в виде страшного магического числа, губящего чистую невинную душу владельца, либо мало-мальски нормальным работником, которому можно доверить топить угольный котел или колоть дрова. А то, бывало, поставит он на такое важное дело новичка, а тот… котел-то и взорваться может, если его без ума топить. А при колке дров такой горе-работник и себе чего-нибудь отрубить может. Только гляди за ними!

Не брать? Ну-у… Во-вторых, все же какое-никакое хозяйство, его поддерживать надо. А, во-первых, «приходящего ко Мне не иждену вон», – сказал Христос. Имеет ли право священнослужитель отмахиваться от приходящих?! Лишь бы они приходили ко Христу. А как узнаешь, пока не увидишь его в деле и жизни! Да и просто жалел таких горемык отец Григорий, хотя даже сам себе в этом не признавался.

– Болящий я! Болящий!.. – тараторил пришелец. – Можно у вас пожить?.. Только не поселяйте меня с пьяницами и зэками! Сколько я от них натерпелся!.. Сколько меня били!

Он все ускорял свою речь, сбивался, повторял одно и то же и откровенно переживал заново то, о чём говорил. Лицо его нервно двигалось, перекашивалось, страдало страданием прошедшим, а заодно и будущим, с которым он ещё не столкнулся, но уже предвкушал.

Благостный после литургии, отец настоятель слушал сбивчивую речь и хоть большой радости от того, что придётся брать такого сложного человека, не испытывал, но не ощущал в себе решимости отказать ему. Хотя чётко понимал, что с ним будут трудности. Только трудности! Одни трудности и ничего более.

А что он хотел? Поступать по-христиански и получать от этого одни удовольствия? Нет, так не бывает. Либо-либо…

Прошла с клироса монахиня Агния, опустив глаза и не обращая ни на кого внимания. Выразительное ее лицо немного восточного типа было сосредоточенным и глубоко покойным.

– У вас тут монашки!!! –  в ужасе взвизгнул инок. – Я не останусь! Уезжаю! Дай мне денег на дорогу!..

Вот, не успел отец Григорий как следует пожалеть, что придется оставить этого якобы Анастасия (или якобы инока) на приходе, как тот отказался от своего намерения. Не забыв однако потребовать (а не попросить, как хотелось бы отцу настоятелю) денег. Да что там деньги, по сравнению с Божьей милостию!

Радостный, отец Григорий вышел из храма. Свет шёл отовсюду: с неба, от земли, заснеженной и первозданно чистой, от деревьев и кустарников, покрытых пушистым серебром застывшего белого света. Солнечный круг иногда обозначался сквозь дымку, а иногда выкатывался даже на общее обозрение. Сердце батюшки Григория ликовало:

Явился еси днесь вселенней,

И Свет Твой, Господи, знаменася на нас,

В разуме поющих Тя.

Пришел еси и явился еси

Свет Неприступный.

 Экзамен

Первокурсница Нина Уланова дрожала как осенний лист на ветру, хотя листья ещё только распускались, а экзамены уже подошли вплотную и стали неизбежностью. Запоздалая весна набирала силу, а человеческих сил учиться, тем более сдавать экзамены… О, Господи, опять эти экзамены! – вздыхала Нина. Даже думать о них не хочется, уж не говоря о том, что готовиться к ним. Да только ничего не поделаешь… Собственно, ничего и не по-делала Нина Уланова, никак не подготовилась, и теперь, перед дверью аудитории, дрожа как осиновый лист, причитала:

– Ой, девчонки, ничего не знаю!..

Девчонки, конечно, её не слушали, потому что и сами могли «похвастать» тем же. А кто что-нибудь знал, всё равно считал, что не знал. А если кто и считал, что знает, никак не мог провозгласить перед всеми: знаю! Эдак ведь и сглазить недолго. Хоть все приметы исполняй: не ходи в душ накануне, одень то, в чём была на том экзамене, который сдала хорошо… Нина в приметы не верила – это же суеверие. Верила она только в Бога, как научила её бабушка, несмотря на то, что «стоял на дворе», согласно решению съезда, развитой социализм. Платьице же скромное надела, как полагается, чтобы не выделяться на экзамене, не выглядеть вызывающе. А не мылась накануне просто потому, что за день до того в баню ходила.

– Повторяю требования, –  строго говорила преподаватель – старая, высохшая от злобы мымра, – если не можете ответить на билет, разрешаю взять другой. Если и второй билет не вызывает вдохновения на ответ… иногда разрешаю взять третий.

Вся аудитория облегчённо вздохнула и слегка зашумела.

– Но, – продолжала преподаватель, поднимая указательный палец кверху призывая тем самым ко вниманию, – пользоваться литературой, тем более шпаргалками, категорически запрещено! Кто будет уличён, сразу на выход без разговоров.

Девчонки – а в педучилище мальчишки не водились, – зашумели ещё больше. Неуд за списывание – это жестоко! Может, только чуть-чуть подглядеть надо, напомнить себе… А шпаргалки – это ж просто конспект мелким шрифтом. Если, конечно, сама писала…

Зато три попытки обнадёживали.

– Фамилия? – всё также строго спросила преподавательница, когда Нина подошла к столу. – Берите билет!.. Номер?

Нина успела мысленно перекреститься, но… Нет, не повезло. «Уголок природы в детском саду: значение, способы организации, требования к подбору объектов для уголка природы». Ничего не знала первокурсница Нина… А может, и знала, да с испугу забыла.

– Можно я другой возьму? – робко спросила Нина.

Но и другой билет оказался не более привлекательным. «Растения – постоянные обитатели уголка природы. Требования к размещению, краткая биологическая характеристика, способы ухода». Надо же невезуха!.. Господи Иисусе!..

– Что? – угадала преподаватель уровень знания студентки Улановой. – Будете брать третий?

– Да, – совсем упав духом, прошептала пересохшими губами Нина.

Сообщила номер билета и, не глядя на вопросы – попытки всё равно были исчерпаны – пошла в конец аудитории. Подальше от стола преподавателя оно было как-то надёжнее. Хотя и третий билет не оставлял надежды на положительный исход экзамена. «Пестики. Тычинки»… Кто ж их разберёт!.. И как всё это можно запомнить?! Зачем, вообще, воспитателям детсада эта «Методика природы», как будто без неё нельзя детей воспитывать!

Присев на скамейку, будто всего на несколько минут, Нина ещё раз перечитала вопросы, и окончательно убедилась, что сказать ей преподавателю просто нечего. Хоть пытай её.

Господи, – шептала про себя Нина, – двойку-то как не хочется получать. И не из-за самой двойки печаль. Пересдавать-то как? Это же выучить просто невозможно, памяти ни шиша нет.

Какие-то посторонние мысли стали лезть в голову. В деревне, в их палисаднике уже, наверное, сирень распускается… А бывший одноклассник Игорь из одиннадцатого Б, который весь девятый класс за ней ухаживал, скоро в армию уйдёт. Вспоминает ли её?.. А Вова с физвоза – спортсмен-разрядник – очень классный парень. Атлет!.. Хотя видно, что ему Галька Ульянова нравится. Их уже видели вместе. Понятно! Галька и собой хороша, и учится легко, меньше четвёрки никогда не получает. А как держать себя умеет!..

Нет, так дело не пойдёт. Нина стряхнула воспоминания и ненужные мысли и стала читать девяностый псалом. Всё равно ни по одному вопросу ничего не знала. И что за память?!

Живый в помощи Вышняго, в крове Бога небесного…

Другие девчонки брали билеты, готовились, подходили к преподавательнице. Хоть и мымра мымрой, а куда деваться? Сдавать-то надо. И сдавали. Кто как… Одна Нина не решалась тронуться с места. А какой смысл, если ничего не знаешь?!

Речет Господеви: заступник мой еси, и прибежище мое, Бог мой, и уповаю на Него…

Постепенно Нина успокаивалась и, дрожала хоть и не меньше, зато не мучили её мысли о позорной двойке и тяжёлом хвосте на всё лето.

Прочитав один раз, Нина начинала псалом снова. Этот псалом, обычно читаемый против злых сил, запомнился хорошо с детства, когда бабушка шептала его каждый вечер, а Нинкина память ещё никак не была перегружена. Так ведь там хорошо понятно, что к чему. И зачем! А тут!.. Временами она пугливо поглядывала на неумолимую преподавательницу, с лёгкой завистью – на сдавших подруг по группе, а про себя всё твердила и твердила слова:

Не приидет к тебе зло, и рана не приближится телеси твоему. Яко ангелом Своим заповесть о тебе: сохранити тя во всех путех твоих. На руках возмут тя, да не когда преткнеши о камень ногу твою…

Яко на Мя упова и избавлю его… Воззовет ко Мне и услышу его… С ним есмь в скорби…

Второй час «молитвенного подвига» давно миновал. Нина ничего не придумала ни по одному из вопросов билета. Да и что думать! Коль не знаешь, так хоть думай, хоть не думай, ничего не выдумаешь. Она и не думала, а только читала и читала девяностый псалом.

– Уланова! – вдруг донеслось до неё.

– Я, – произнесла Нина, вставая и прижимая к груди пустой лист, думая, что сейчас мымра скажет: хватит сидеть! Уже два часа сидишь! Иди отвечать!..

– Подойдите. Я тут в вашу зачётку по ошибке отметку поставила… вместо Ульяновой. Возьмите, – протянула неприветливая преподавательница ей зачётку.

– Ой! – только и смогла произнести Нина, всё также машинально читая спасительный псалом и даже не заглянув в зачётку.

Маленькое дорожное происшествие

Поп Григорий сел в иномарку и с удовольствием завёл мотор. Автомобиль был не очень уж иномаристый, сделан в Корее, но всё же не на родном ВАЗе или АвтоГАЗе. Двигатель заводился без запинки и работал тихо, почти бесшумно, и чувство удовлетворённости у отца Григория усилилось.

Он ехал в город, поскольку в вымершем селе, где он восстанавливал храм, не продавалось не только строительных материалов, но и хлеба. Всё приходилось привозить из города, в том числе и заказы пяти-семи советских бабулек, доживавших свой век при капитализме.

Когда отец Григорий проезжал райцентр, а ехал он нынче в областной, останавливался перед пешеходными переходами, по которым иногда кто-то проходил, трогался вновь и опять с тихой радостью отмечал, как послушен автомобиль, как смотрят на него пешеходы… особенно молодые, по-весеннему одетые девушки. Седина в бороде не в обязательном порядке рикошетом попадает в подреберного беса, расшевеливая его… А может, и обязательно, только ответный удар тот наносит по-разному. У батюшки были уже взрослые дети и даже появилась внучка, но… всё равно не мог он не обращать внимания на очаровательных прохожанок, полагая, что эстетические наслаждения – не самый большой грех. Правда, при виде неочаровательных – страшно размалёванных, с открытой бутылкой пива в руке или сигаретой – он переживал: до чего же может довести себя человек! Тут и бесу делать нечего…

Весна в этом году, как и Пасха, выдалась ранняя и после суровой зимы радовала ежедневным солнцем и теплом.

Мысли о предстоящих делах вытеснили ненужные впечатления, но и земные попечения не должны главенствовать в душе священника: Богово надо оставлять Богу. Отец Григорий включил плейер и 5-й концерт Чайковского сделал дорогу мимолётной.

Не заметил батюшка и как въехал в черту города, очутившись за дорожным знаком с названием на белом фоне, и хоть ехал не очень быстро, всё же скорость превышала положенную. Хорошо ещё, что не стал обгонять притормаживающие автомобили, которые выстроились перед ним в стройную колонну. На всякий случай и он сбросил скорость и тут же заметил белую «газель» с синей полосой (вот она, продукция родного АвтоГАЗа!), стоявшую на обочине перпендикулярно дороге. Вскоре появилась и фигура в синей форме.

Вся вереница машин, ехавших перед отцом Григорием, благополучно миновала пост ДПС, только старенькому «фольксвагену», а вслед за ним и отцу Григорию милиционер чёрно-белым жезлом указал остановиться. «Фольсваген» объехал стоявший джип, а батюшка проехал ещё чуть дальше и встал за ним. Вышел из машины и достал документы.

Постовой подошёл к первой машине, за рулём которой оказалась девушка, потом к отцу Григорию.

– Ваши документы, – попросил он. – Фотофиксатор определил превышение скорости.

 – Виноват, – согласился отец Григорий, подавая документы.

– Подождите в машине, вас позовут.

Поп сел в машину, но 5-й концерт дослушивать не стал. Мимо чинно ехали автомобили, водителям которых своевременно «моргнули» встречные авто. Девушка, как-то лукаво улыбаясь, достала кошелёк из сумки и прошла в «газель».

Превысил-то немного, думал отец Григорий, километров восемьдесят было, а потом и того меньше… Да что возмущаться, надо быть внимательней на дороге. Наверняка «моргали»… Фотофиксатор – значит, просто так (как это бывало) не отпустят. Ладно, придётся заплатить штраф… Вспомнил он вдруг, как тщеславился, как нравился сам себе сидящим в новеньком, сверкающем на солнце автомобиле… Глупо, конечно, страшно глупо! Во-первых, машина-то ничего особенного из себя не представляет. Недавно к соседу-дачнику приезжал столичный приятель на новенькой «ауди», и отец Григорий слышал, как они обсуждали автомобильные достоинства.

– Да, – говорил гость, подтверждая мнение товарища о шикарности своего авто, только что прокатившемся на нём. – Эта-то, – указал он на поповскую машину, – по сравнению с моей просто консервная банка.

Тщеславился, правда, не машиной, вспоминал далее батюшка, скорее, собой, так плавно и безмятежно проплывающего мимо пешеходов и пешеходок. Это уж совсем глупо!..

Отец Григорий всегда бегал фарисейства и внешних эффектов, но эффектность бежала за ним по пятам. Иногда и настигала.

Грех, казалось бы, пустячный, думал батюшка, вроде бы «проехали», и в душе ничего не осталось, и зла никому не причинилось. Но грех есть грех и совесть не даёт успокоиться… Пусть будет наказание от ГИБДД – штраф во искупление этого греха, продолжал думать он дальше и ждать вызова в белую с синей полосой «газель».

Вызов вскоре состоялся, и милиционер, который остановил его, предложил зайти в салон и сесть.

– Ничего, – скромно сказал немолодой нарушитель, – я здесь постою.

Второй милиционер, сидевший внутри за столиком с компьютером, быстро, даже резко, подал документы отцу Григорию и сказал:

– Помолитесь там о нас: Михаил и Станислав. И повнимательней будьте на дороге!

Поп Григорий взял документы, пробормотал слова благодарности (сегодня он не рассчитывал на милость, хотел жертвы – пусть в виде штрафа) и пошёл к ожидавшему его автомобилю, сделанному в Корее. Южной, конечно.

Станислав? – подумал батюшка и вернулся к «газели». Хотя излишнее общение с блюстителями порядка на дорогах никогда не привлекает водителей, отец Григорий посчитал, что священнический долг важнее.

– А в крещении, наверное, другое имя? – спросил он лейтенанта.

– Святослав! – словно отрубил сидевший за столом.

Отец Григорий сел в свою иномарку и удовлетворённо завёл мотор. Надо же! Раскаяние подействовало. Как близок к нам Господь!..

Спаси, Господи, помилуй и сохрани рабов Твоих Михаила и Святослава, – про себя произнёс он, перекрестился и поехал, стараясь не превышать допустимой скорости.

Игумен Варлаам, Н. Савченко. «Ты заблудишься в лесу...»

– Это кто пришёл? – бабушка нагнулась, целуя внука. – Максюша к нам пришёл! Сейчас обедать будем. Я суп тыквенный сварила. Вку-усный! Как пюре…

– Деда дома? – спросил Максим, заглядывая из прихожей в комнаты.

Бабушка отвернулась.

– Я же тебе говорила – он уехал, – ответила мама.

– А когда приедет?

«Уже никогда, – на мгновение мама прикрыла глаза, удержав слезу. – Господи, никак не привыкнуть…  через неделю – сорок дней…»

– Всё. Я – на работу! – встряхнулась она. – После сна погуляйте, он на воздухе совсем не был. Только до тебя дошли.

– Конечно, погуляем. Такое лето настало! Пообедаем, поспим, а потом в парк обязательно пойдём. Да, Максюш?

– Ну, сладкая душа, – мама ткнулась губами в белобрысую макушку, – слушайся бабушку. Я скоро приду.

– Правда, скоро?

– Правда.

Но он уже не слушал, убежал к игрушкам, аккуратно сложенным в «детском» углу комнаты. Машинки! Красная, синяя и жёлтенькая. Это – легковые. Ещё есть грузовая с предлинной бочкой и трактор. В машинки интересно играть с дедушкой, он в них понимает и всегда починит, если чего-нибудь сломается. А ещё катает верхом на шее, высоко-высоко, даже до люстры можно дотянуться. Но немножко страшно, потому что пол очень далеко.

– Деда! А ты меня спасёшь? В случае чего?

Дед осторожно опустил внука на пол.

– Спасу. Ты заблудишься в лесу – я приду тебя спасу!

…– Максюша! – окликнула бабушка из кухни. – Идём, маме в окно помашем. Проводим на работу.

Не успела. Шустрый мальчишка уже стоял на подоконнике, выискивая внизу, под макушками деревьев, мать. Стоял, упёршись обеими ручками в москитную сетку распахнутого окна. Бабушка лишь потянулась к нему, лишь вскрикнула. Хлипкий пластик креплений с треском лопнул, и сетка… и мальчик…

– Боже!

…Шестым, материнским, чувством, мама, не успевшая отойти от дома, обернулась. Её мальчик, её Максимка, падал безнадёжным камушком из окна пятого этажа. Ещё она заметила серое неживое лицо матери, ещё она бежала, бессознательно бежала к тому месту, где уже лежало тельце.

– Душа моя! – кричала она. – Сладкая душа моя!

И больше не помнила ничего.

Кто-то подбежал, кто-то звонил в скорую, кто-то пытался привести лежащую женщину в чувство.

– Живой! Не разбился! Он живой!

…– Всё будет хорошо, – сказал врач скорой, осмотрев ребёнка. – Небольшой вывих. Вы уверены, что он действительно упал? Оттуда?

Врач недоверчиво посмотрел вверх. Мама, придя в себя от ватки с нашатырём, молча кивала. По щекам текли полоски туши. Бабушка… Она тоже была внизу. Сидя на корточках, то держала Максюшу за плечи, то прижимала к себе, то заглядывала ему в лицо.

– Как? Как… – всё спрашивала бабушка, ощупывая тонкие косточки. – Как, Макся?

– Меня дедушка спас, – недоуменно оглядывал мальчик суматоху вокруг.

– Дедушка?!

– Да. Он же обещал!