Леонид БОРОДИН: Делай свое дело, и жизнь всё расставит по местам.
К сожалению, российский читатель открыл для себя писателя Леонида Бородина очень поздно. Лишь на исходе восьмидесятых годов сначала в журналах "Наш современник" и "Юность", а потом отдельными сборниками вышли сразу получившие широкую известность произведения "Повесть странного времени", "Третья правда", "Расставание", "Год чуда и печали". Последняя книга была издана и на родине писателя, в Иркутске.
Значительно раньше, на рубеже 70-80-х годов, о талантливом писателе-сибиряке узнали в европейских странах - Франции, Англии, Германии и Италии, куда романы, повести, рассказы Бородина, находившегося в лагере для политических заключенных, переправляли его друзья. В лагере он оказался за свои национально-патриотические убеждения, не имевшие ничего общего с коммунистическими взглядами. Срок отбывал в Норильске и Перми.
Произведения Леонида Бородина отмечены многими отечественными и зарубежными премиями - итальянской премией "Гринзане Кавур" ("Расставание"), премией французского Пен-клуба ("Повесть странного времени"), премиями журналов "Юность", "Наш современник", "Роман-газета", премией правительства Москвы. Писатель также отмечен литературной премией имени Александра Солженицына. Леонид Иванович редко дает интервью, и не очень жалует журналистов. Наша беседа коснулась вопросов и биографических, и творческих, и мировоззренческих.
- Леонид Иванович, в апреле 1968 года Вы были приговорены к шести годам лишения свободы в лагерях строгого режима за участие в деятельности Всероссийского Социал-Христианского Союза Освобождения народа. Тем самым власти определили Вашу деятельность как антисоветскую и диссидентскую. Вас тогда считали разрушителем советских идеологических основ... Насколько Вы были активны в своей деятельности, и насколько Вы согласны с такой оценкой?
- Идеи разрушения не было не у власти, ни у тех, кто этой власти противостоял. Не было ни людей, ни организаций, которые ставили бы такую цель как, положим, разрушение советского государства. Чаще всего речь в 60-е годы шла об улучшении социализма: все так называемые антисоветские группы были марксистско-ревизионисткого толка. Они подразумевали реформы и относительный либерализм в экономике (по югославскому принципу).
Цели и задачи организации, членом которой я был, были как раз обратные - это были задачи строительства государства, русского государства как мы его понимали. Руководители организации, опираясь на знание действительности, пришли к выводу, что социализм не может улучшаться, не подрывая своих основ. А поскольку либерализация коммунистического режима неизбежна, то неизбежно и его крушение. А крушение идеологической системы должно была повлечь, по мнению нашей организации, к ломке всех национальных, государственных и прочих устоев. Уже в 1964 году руководители ВОСХОН предусматривали возможность великой российской смуты. Главным моментом мировоззрения нового советского человека было убеждение, что Советская власть, если не навсегда, то на очень долго. И с ней надо мириться. По моему глубокому убеждению действительно разрушительной была такая точка зрения: вера в вечность Советской власти, ненужности гражданского действия, в бесполезности идеологического сопротивления.
- В 1973 году Вас освободили, однако, ни мордовские лагеря, ни Владимирская тюрьма Вас “не исправили”. Вы начали активно печататься за границей., а также в отечественных самиздатских журналах, создали свой журнал “Московский сборник”, выступили в поддержку “Письма вождям” А.И. Солженицына. В 1983 году Вы снова были осуждены на десять лет лагерей особого режима. Направление Вашей деятельности (общественной и творческой) можно назвать национально-православным. Почему именно это направление так преследовалось?
- С какого-то момента надзирающие органы всерьез были озабочены как раз появлением такой национально-православной идеологии, расходящейся с советской и ориентированной и на прошлое, и на будущее, но во всяком случае не на тезисы компартии. Известно сегодня докладная Андропова в Политбюро, где он говорит о необходимости усиления борьбы с так называемым русизмом, куда попадали и национальные диссиденты, и фрондирующие официальные интеллигенты. Где-то к 1980-м годам вместе с ликвидацией вообще как такового диссидентства, это направление было уничтожено: люди были или посажены или выдворены из страны.
- Ваши первые произведения - “Повесть странного времени”, “Год чуда и печали”, “Третья правда”, “Расставание” - напечатаны за границей, в издательстве “Посев”. Насколько Ваша личная судьба политзека определила мотивы и темы Вашего творчества, и вообще, трудно ли писателю с такой судьбой жить в наше компромиссное время?
- Думаю, что моя человеческая судьба не оказала решающего влияния на писательскую. Быть может отсутствие такого влияния можно объяснить тем, что и в первый раз, и во второй я сидел за дело. Я сознательно встал на определенный путь, и потому был готов к тому, что окажусь в тюрьме. Я знал о такой возможности.
- И Ваши лагерные произведения, например, портреты политзеков, опубликованные в “Юности”, - тоже не типичны для лагерной прозы. В них мало внешней стесненности, страдания, но много именно полноценного чувства жизни, ее радостей, дружбы, споров, любви, и даже курьезов. Почему Вы так мало писали о лагере?
- Да все потому же, что осужден я был за действия, а не за творчество. У меня, кроме первой повести, написанной сразу после первого освобождения, практически больше нет произведений о лагере. А публикация в “Юности” - это, действительно, скорее о человеке, чем о лагере. Сегодня же на фоне всего, что происходит с Россией, на “фоне” крови, что льется на окраинах, наша лагерные страдания не выглядят уж страшными бедами, они перестали быть актуальны, и в конце концов, - это наше личное дело.
- Нет ли у Вас чувства, что Ваши усилия, направленные на изменение общественной мысли сегодня кажутся напрасными?
- О напрасности действия или поступка говорить, по-моему, не стоит: человек действует так, как он считает нужным. Надо делать свое дело, а не выстраивать прогнозы, которые обеспечат необыкновенный успех. Делай свое дело - и жизнь все расставит на свои места.
- С 1992 года Вы - главный редактор журнала “Москва”, с 1997 года издаете книжную серию “Пути русского имперского сознания”. Видите ли Вы свою нынешнюю деятельность продолжением того, что было продумано за проволокой лагерей?
- Да, конечно, поскольку направление нашего журнала и основные книги серии национально-государственной ориентации. Конечно степень пронизанности, например, художественной литературы такими идеями иная, чем публицистики. Но, видимо, сегодня вообще в молодых писателях меньше идейности, все меньше людей идеи. Хотя мы напечатали замечательные произведения Михаила Лайкова, Алексея Цветкова, Юрия Самарина, Михаила Тарковского... Я бы хотел видеть в нашем журнале писателя Олега Павлова не только со статьями, но и с прозой...
Наша книжная серия - уникальна, я не знаю такой другой, в которой бы издавались столь серьезные и талантливо написанные книги. Скажу честно, мы боялись, что не будет спроса, ведь первая книга серия - “Религиозно-философские основы истории” Л.А.Тихомирова - чтение совсем не легкое. Но спрос был так велик, что мы выпустили уже и переиздание, а вокруг самой серии сложился читательский и писательский клуб “Русское собрание”, одно из заседаний которого посетил А.И. Солженицын, высоко оценивший наш журнал.
Во всяком обществе, в том числе и в истории России, мы можем наблюдать борьбу двух тенденций - прогрессивной (она могла быть либеральной) и консервативной. Мне представляется, что культ прогресса - идея весьма опасная. Ведь сущность этого культа в откровенном антихристианском убеждении, что человек не только мера всех вещей, но и сам по себе он самодостаточен, способен совершенствоваться бесконечно. Успеха (прогресса) мыслится достигнуть или посредством техники, или посредством социальных реконструкций, революций. Отсюда - безоглядная ломка традиционных устоев, нетерпение и нетерпимость. Русский социализм, попытавшийся воплотить халиастические надежды, в сущности был воспроизведением безудержного культа прогресса. А потому нужно знать то, что мы называем русским консерватизмом. На мой взгляд, консерватизм - это наличие некой системы ценностей, которые вечны в сегодняшнем дне, завтрашнем, послезавтрашнем и во вчерашнем.
- Может ли власть вообще быть честной и бескомпромиссной? Насколько для Вас сегодня важна политика?
- Власть может быть бескомпромиссной. Бескомпромиссным был Сталин. Но никак рядом с ним не поставишь честность - не сочетаются они. Честной до конца любая власть быть не может, потому что власть связана с политикой, а политика - это искусство компромисса. Государственная власть - это движение. И в прошлом, столь нам дорогом, нет ни одного мгновения, которое могло стать образцом для нашего сегодняшнего государственного строительства. Основы российской государственности есть - их знание обязательно, их изучение и уважение тоже обязательно. Слава Богу, многие деятели русской государственности оставили после себя достаточное наследство, чтобы по нему представить и успехи, и неудачи прежней русской государственности.
- Кто, на Ваш взгляд, из современных писателей имеет возможность воздействовать на умы наших сограждан? Возможна ли сейчас в читателе прежняя вера к писательскому слову?
- Мне кажется, любой писатель может воздействовать на публику прежде всего через публицистические статьи. Я считаю и считал, что литература - это не самая влиятельная сила в обществе. Причем чем менее художественно произведение, и чем более оно заряжено публицистически, тем активнее будет его воздействие. Такими были “Что делать?” Чернышевского, “Мать” Горького. Да, это слабые произведения литературы, но именно они играли влиятельную роль в формировании взглядов. “Анна Каренина” или “Идиот” не могли претендовать на ту же степень воздействия.
Лично на меня воздействовали иногда отдельные произведения, в то время как творчество того или иного писателя я не мог принимать целиком. Например, мне нравится “Жизнь Клима Самгина” и пьеса “Варвары”, но отношение к Горькому как писателю у меня весьма сложное. Я всегда любил сибирских писателей, но эта любовь, возможно, “необъективная”: любил Шишкова, из старых - Мельникова-Печерского, Мамина-Сибиряка. В литературе ХХ века я бы выделил не имена, а произведения: я разделяю всеобщий восторг “Тихим Доном” Шолохова, и не разделяю этих же восторгов по поводу “Поднятой целины”.
Что же касается Солженицына, то мне (по моей собственной судьбе) очень трудно разделить в нем писательское от его биографии, жизни, деятельности. Я его воспринимаю как нечто единое, хотя, допускаю, что это неправильно и не даже несправедливо, потому как писатель заслуживает того, чтобы независимо от его судьбы воспринимали художественные достоинства его произведений. Личность Солженицына для меня дорога именно в целом.
- Леонид Иванович, во многих Ваших произведениях есть нравственное и идеологическое противопоставление столицы и провинции. Вам больше мил провинциальный человек?
- Я человек провинциальный, но я и не сторонник культа провинции как таковой. И если в каких-то текстах это есть, то Вы правильно заметили нравственный аспект этого противопоставления, я категорически против всяких сепаратистских настроений и спекуляций вокруг темы провинциальной первозданной чистоты. Мне мил хороший человек. Но человек столицы или столичный интеллигент более “неоднозначный”, а иногда и более покалечен воздействием идей и идеек сомнительного толка. Но все же мне интересен этот современный столичный человек, ибо он более втянут в борьбу идеологий.
Беседу вела Капитолина Кокшенева
