Владимир КРУПИН: «Я и парторгом в церковь ходил»

Владимир Николаевич, в то время, 35 лет назад, и сегодня какие проблемы остались в изучении русского языка, какие новые появились?

Проблема тут одна: если в школе не будет отдаваться преимущество изучению предметов гуманитарного цикла, то нравственный уровень нашего общества будет неуклонно понижаться. В отечественном образовании нет таких предметов как закон божий. А что же поддерживает нравственный уровень общества? Конечно же, отечественная литература! Изучение русского языка и литературы - это самое патриотическое дело, которое совершается в нашей школе. Не золото является нашим главным богатством, не нефть, не лес, единственное наше достояние - русский язык. Он сегодня ущемлен. Сегодня чиновники не понимают насущной потребности преподавания русского языка. Почему? Да потому что они своего родного языка не знают. Что тут можно сделать? Необходим, видимо, закон, какой есть во Франции, закон о лингвистической политике. Если есть отечественный синоним, то употреблять иностранное слово запрещается. При таком законе чиновник не имел бы права сказать «симпозиум» там, где уместно использовать русское слово «собор». Тогда они перестали бы произносить всякие там «консенсусы». А так они уже привыкли говорить на каком-то полу жаргоне, полу сленге…

Вы лично где-то говорили об этом?

Я работал во многих комиссиях по преподаванию русского языка и литературы и в школе: и в Академии Наук, и в теперешней Государственной Думе. Везде говорятся умные слова, но практически ничего в этом направлении не делается. Почему? Потому что очень мало людей, от которых зависит решение вопроса, по-настоящему любят Россию. В том числе в обеих палатах Федерального Собрания. В этом главная причина: не любят! Поэтому у нас преподавание русской литературы не на должном уровне.

Вы же посмотрите, что ежедневно из этого стеклянного чудовища, проникшего в каждый дом, хлещет?! Что льется потоком с глянцевых обложек толстых журналов и из газет?!

Откуда же взялись эти самые чиновники, которые не любят Россию и не знают русский язык? Не наша ли школа их воспитала?

Егора Гайдара и его команду в свое время не случайно называли «чикагскими мальчиками». Их родная школа - это чикагская экономическая и социальная школа. Ведь она распространяла свое влияние не только на Америку, но и на нас. Все наши реформаторы-«перестройщики» не хотят усвоить единственного правила: что у России в этом мире есть свой путь развития. Алан Даллес разрабатывал план уничтожения России, Збигнев Бжезинский давно Россию похоронил, даже собственные «эксперты» уже ее приговаривали. А Россия живет и будет жить потому, что у нее есть непохожий на другие страны свой духовный путь. Мы - основание престола Божьего.

Реформаторы этого не понимают. Они берут свое развитие уже после XX съезда КПСС. Это дети «шестидесятников». Шестидесятые годы принесли нам Хемингуэя, к нам ворвались голоса «Битлз». То есть это основы массовой культуры. К этой же массовой культуре относится и мюзикл «Норд-ост». Это бродвейское дрыганожество желанно потому, что эти люди не полюбили свое. А натура человеческая требует любви, нужно же что-то любить. Потому они любят не свое, которое им кажется лучше, ярче, красочней.

Основания для таково мировосприятия были заложены в советское время. Внушали людям, что есть вот такая синяя птица… Пойдем за синей птицей!

При этом люби постоянно забывали, что счастье-то здесь, с тобой, вот оно. Здесь Отечество! А эти мальчики, которые выросли в гайдаров, чубайсов, бурбулисов, жили с постоянной оглядкой на Запад. И у них были такие наставники, как Яковлев. На публикации патриотического содержания он всегда набрасывался. Национальное самосознание, гордость за Россию предавались гонениям. Разыгрывались козырные карты, про русский фашизм и прочие. Причем, позже все эти карточные домики рушились. Было время, в конце 80-х - начале 90-х годов, когда приезжаю я на Запад, а у меня спрашивают о еврейских погромах, которые у нас якобы происходят чуть ли не каждый четверг.

Так получается, что Даллес и Бжезинский немалого добились?

Тогда у нас стали надеяться на идеологию, которая казалась абсолютно могучей. Фундаментальное искусство в бронзе и в камне закрепляло ее. А ведь разрушилась она мгновенно. Какой был могучий экономически СЭВ! Рассыпался в пыль. Военная мощь была непревзойденной. Все рухнуло. Почему это произошло? Потому что был забыт Господь Бог. Ведь он всегда лечит тем, чего человек по неразумению своему больше всего хочет. В начале XIX века как завидовали обыватели жителям Парижа, что там даже извозчики говорят по-французски. Пришли французы и загнали коней в Успенский собор. Захотели мы построить рай на земле. Пожалуйста - совершилась революция! Теперь мы себе вбили в голову рынок. Пожалуйста - вот вам рынок, пользуйтесь! Господь лечит тем, чем люди заболевают.

Что же теперь мы должны делать по Вашему мнению?

Все потихоньку свершается. Я спокоен за судьбу России, безо всякой паники отношусь к происходящему вокруг. Я каждый день просыпаюсь с мыслью: «Слава тебе, Господи, что у меня нет второй, запасной Родины!» Тут могилы моих предков, здесь моя судьба. А русский язык?! Это же такая загадка, такая великая тайна! Но я не говорю, что Россия лучше всех стран в мире. Нет. Я говорю: для меня Россия лучше всех! А вот язык - другое дело. Я не слышал другого такого языка, с такой потрясающей силой выразительности.

Кого из современных писателей, по вашему мнению, надо изучать в школе на уроках литературы?

Потихоньку это все делается. Входят в школу и Василий белов, и Валентин Распутин, Виктор Астафьев, Лихоносов, Федор Абрамов, Владимир Тендряков, Сергей Залыгин, Василий Шукшин. Они все входят в нашу школу. А вот Маринину, как ее не пропагандируй, в школу не втащишь.

Владимир Николаевич, а как Вы прошли личную эволюцию от парторга издательства «Современник» к своим нынешним взглядам?

Да никакой эволюции не было. Я и парторгом в церковь ходил, перестал быть парторгом, продолжаю ходить. Я никогда не скрывал своей веры. И я не один такой был. Начальство это, может быть, и смущало, а меня нисколько. Одно время, в ходе «перестройки» мы дискутировали с руководством нынешней компартии, предлагали ее назвать «Народной партией», убрать слово «коммунистическая». Зюганов сказал, что, мол, мы потеряем старое поколение. В итоге потеряли молодое. Но главным для меня было то, что эта партия не приносит покаяния за гонение на православную церковь.

А почему же Вы в эту партию вступили?

Я с ранней юности был очень активным. Еще в 16 лет мною овладело желание приобщиться к партии. Мой отец вступил в ВКП(б) в 1942 году. Дома, бывало, приходил поздно вечером. Оказывается им читали закрытое письмо ЦК. И мне до того захотелось быть в партии, для членов которой читают закрытые письма… Кстати, позже я написал рассказ «Закрытое письмо». Там речь шла о событиях и переживаниях 1956 года. В том году меня исключили из школы за антисоветское выступление. Все выступления моих одноклассников начинались со слов «Ленин», «партия». А я призвал делом заняться, изучать автоматы с пулеметами. Директор тогда аж вскочил, говорит: «Крупин допустил аполитическое высказывание!» Тогда я впервые услышал это слово «аполитический». И меня за это тут же вышибли из школы. Правда, XX съезд КПСС восстановил.

Вы в партии занимали номенклатурные должности?

Был инструктором райкома. На велосипеде ездил по проселочной дороге или сидел неделями в колхозе, контролировал, когда кукуруза подрастет на десять сантиметров. Глупость, конечно. А то в татарском селе из райкома приказано построить свинарник, в мусульманской деревне! Это же свинство! При Хрущеве это было. Неуважительное отношение к народу. Но ведь в то же время и несмотря на всякие глупости не было сомнения в величии державы. Идеологический идиотизм всерьез не воспринимался.

Помню такой эпизод в 1959 году, когда на бюро райкома исключали одного механика их партии за то, что он в церковь ходит. Тот положил уже билет на стол. А один из членов бюро, председатель одного колхоза, взял этого рабочего к себе, не побоялся открыто об этом заявить. При том заметил: «Воровать не будет, раз верующий!» Я потом узнал, что у того председателя все бригадиры староверы или православные верующие. Потому люди у него хорошо работали, что не пили, не курили, не воровали.

Откуда Вы родом?

Из Вятской земли. У нас там испокон веку жили и живут рядом и староверы, и православный батюшка, и мулла татарский. И нечего нам всем делить. Все живут в мире. Вместе одни проблемы решают. Татарки приходят на крещение - берут святую воду.

О чем еще Вы планируете написать, о чем еще не сказали своим читателям?

В первый период своей писательской жизни я писал, как свидетельские показания собирал. Когда я встречал искажение в описании какого-то явления, то мне необходимо было написать правду, как это было на самом деле. Я был свидетелем, дававшим показания о жизни. О гибели деревни, о разрушении старинных устое.

Второй период иной. Когда знакомишься с глубинами нашей национальной культуры, то понимаешь, что жизни не хватит рассказать обо всем этом. Без конца наша культура изобретает велосипед.

А теперь я смотрю на литературу как на мостик между мирской жизнью и духовной. Теперь мне кажется, что литература, которая не воцерковляет бессмысленна. Зачем нужна еще одна среди многих тысяч бесполезных книг?

Вы уже подводите жизненные итоги. Что из написанного для Вас самое значимое?

Лучшее у меня так и останется навсегда ненаписанным. Мы были дружны с Виктором Астафьевым. Помню, он как-то сказал: «Вот будешь помирать и подумаешь: Эх, как же я неправильно жизнь-то описывал!» В своей писательской юности я очень часто думал в третьем лице: «Он нахмурился». Я думал фразами. Была непрерывная словесная тренировка, я постоянно говорил на ходу. Так вот и получилось, что ненаписанной литературы стало раз в двадцать больше всего написанного. И ненаписанное лучше. Господь дает нам, по словам Тютчева, такую миротворную поглощающую бездну, которая в конце концов в себя утягивает. Существует Евангелие, которое не сокращается и не редактируется. Если хоть одну тысячную от такой вот книги написать, вот это было бы моим лучшим произведением.

А из опубликованного у меня сильно хвалили две повести. Это «Живая вода» и «Сороковой день». Сами рукописи сгорели. У меня, знаете ли, рукописи горят. Два раза мой дом горел, и они сгорели. Но для меня гораздо важнее повести «После расстрела», «Дурдом» (в другом издании называется «Как только, так сразу»), «Прощай Россия, встретимся в раю!». Дороги они мне все, ведь это мои деточки.

Любой замысел литературного произведения приходит как озарение. А исполнение очень часто портит первоначальный замысел. Но мне дороги все мои рассказы и повести, даже те, которые я невольно испортил в работе.

И вот я живу-живу, а вдруг мне говорят какие-то добрые слова, который я написал 40 лет назад. Это ж интересно.

Беседу вел Вячеслав РУМЯНЦЕВ