Кирилл КУТАЛОВ. Просто рассказы. Рецензия. Лидия Сычева, "Деревенские рассказы", "Новый мир", 1, 1998. (2001)

Рецензия на два небольших рассказа - задача совершенно иного плана, чем разбор объемистого романа. Дело в том, что в данном случае приходится говорить скорее о потенциале текста, о том, что может уместиться на четырех журнальных страницах. Меняется и стратегия рассуждения - это связано с тем, что у нас, казалось бы, катастрофически мало материала - рассказ, в особенности такой короткий рассказ, требует от рассуждающего усилий по своему развертыванию, требует другого способа прочтения, при котором текст не остается замкнутым в жесткие границы непосредственного повествования.

Смысловой центр тяжести рассказа "Бабьи беды" - неадекватность, несоответствие героини обстановке и среде. Ситуация почти анекдотическая (а в литературоведческом плане строго анекдотическая), и это свойство развертывается как начало рассказа, как своего рода введение. Здесь целая росыпь несоответствий - школьная учительница в коровнике, физические качества героини-"дюймовочки", противоречащие всему укладу традиционной жизни, ее непонятное заболевание, требующее типично "городских" средств лечения, и, что самое главное, очевидность этих несоответствий окружающим, в первую очередь свекрови. Это безымянный персонаж, функция которого - создание контекста, конструирование привычного и обыденного мира, сила которого как раз и состоит в этой обыденности, в традиции и подчинении жизни функциональным задачам. На этом - опять же на несоответствии - строится и то, что, применительно к данному рассказу, можно назвать "завязкой", поводом к дальнейшему повествованию. Путешествие героини в город, а вместе с этим и в свою жизнь, в прошлое, начинается с того, что более всего раздражает в ней свекровь - с ее вмешательства в априорно чуждую ей жизнь, с вмешательства, которое очень легко может доказать ее полнейшую несостоятельность.

На всем протяжении рассказа мы видим два плана - деревенский и городской - представленные соответственно свекровью, хамоватым мужем, безденежьем и какой-то общей безнадежностью с одной стороны и разительно противоположным миром города, интеллектуалов, аспирантуры, старичка-профессора и врача, дающего совет, который в первом мире может быть легко сочтен за оскорбление. Героиня, идущая из деревни в город - персонаж без своего мира, или, иначе, попавший волею судеб в мир чужой. Тот подсознательный дискомфорт, который она испытывает - чувство недостаточности, нераскрытости своего существования; у нее будто была ампутирована какая-то часть жизни, очень важная, без которой человек неполноценен. Это и дом, который она потеряла в молодости, и невозможность (и, кажется, ненужность) интеллектуальной деятельности, и женственность, в деревне Лисяное способная раскрыться только в клубе (описанном, кстати, скупо, но детально точно). Такая душевная травма приводит героиню к чудовищному в своей простоте объяснению положения вещей, к еще более травмирующему, даже убийственному примирению с несправедливостью ситуации. В словах о неспособности некоторых людей к страстям происходит нарочитая подмена понятий - ведь речь идет, на самом-то деле, не о страстях, а об эмоциональной жизни, без которой человек превращается в растение или камень. Готовность, с которой поизносятся эти слова, "здравость" этих рассуждений представляет собой капкан, в который рискует попасться героиня, ведь объяснения (они же оправдания) собственных потерь, собственных оступлений увековечивают эти отступления в мраморе, делают их судьбой, и нужен какой-то особый импульс для того, чтобы пробудить эту уже успевшую едва ли не окаменеть часть души.

В обоих рассказах есть один образ, так или иначе связанный с опасностью - это дорога. На дороге властвует какой-то черт, злой дух промежуточности, непредсказуемости. Он опасен своей двусмысленностью, тем, что все может повернуться совершенно другой стороной - именно на дороге, под колесами неизвестной машины погибает Миша из первого рассказа ("Про Гришу, Мишу и Тишу"), персонаж, поданный как быть может наиболее жизнеспособный из всех, хищник. Именно на дороге мы теряем из вида Галю, уезжающую на первый взгляд в город, но на самом деле в неизвестность - повествование заканчивается в момент, когда за ней закрывается дверь иномарки.

Кстати сказать, само введение в рассказ этого средства передвижения не представляется случайным - в нем есть та же двусмысленность, о которой говорилось с самого начала, но уже на другом уровне. В представлении современного жителя России (условно говоря, среднестатистического) само слово "иномарка", отождестимое с понятием богатства, имеет скорее негативные корреляции, так или иначе относящие к понятию нечестно нажитого. В то же время нельзя сбрасывать со счетов то, что находимое в русском фольклоре представление о богатстве за редчайшими исключениями связано с чем-то позитивным, как мы находим это в европейской культуре. Понятия свободы как свободы социальной в русской философии, как и в русской литературе, разработано не было, свобода всегда понималась как свобода духовная, внутренняя. На социальном же уровне вместо него действовало понятие "воля", наполнение которого вполне отвечает самому духу этого слова, дикому, степному и скифскому. Воля - скорее призыв к разрушительной, удалой и бесшабашной жизни, чем определение возникшего как результат общественного договора равновесия между обязанностями и правами. И богатство русское возникает не в результате свободной деятельности, а как сопутствующий фактор вольной жизни, русское богатство в пословице: "Деньги - навоз, сегодня нет, а завтра - воз", русское богатство - серебро, которым звенит ухарь-купец, приговаривая "нет - так не надо, другую найдем." Такова же и воля, социальный феномен, присущий, быть может, только нам, и совершенно непонятный стороннему европейцу - воля, мчащаяся по раскаленной трассе между уездным городом и деревней, возникшей "из случайно занесенного семечка, которое, накувыркавшись по свету, где упало, там и проросло." И уж разумеется, для того, чтобы отдаться вольной жизни необходимо выйти на эту дорогу, полную опасностей, из которых смерть - быть может, еще не самая страшная.

Но на этой воле, на этом безумном порыве рассказ не заканчивается. Здесь вступает в силу то, первое, начало, от которого, собственно, и держит путь в сторону города Галя. И здесь же ее неадекватность ситуации, которая в начале представлялась лишь как некий досадный тормоз, как просто неадекватность, становится проявленной, замыкая свой жизненный цикл. Ряд видений, что промелькнули перед ее взором - больная корова, свекровь, дочь - это и есть тот мир, который делает ее больной, который теснит и мучит ее, мир обыденный, традиционный и убогий, но именно он, вернее, его образ, дает ей защиту от грозящих опасностей, и страх изнасилования сводится на нет одной фразой, также анекдотической, но именно благодаря этому хлесткой, точной и не терпящей возражений. Ситуация, выстроенная в конце рассказа - немытые ноги и не без изящества захлопнутая дверь автомобиля - содержит те же противоречия, которые были отмечены ранее, но уже с той разницей, что теперь они не тормозят развитие, не угнетают героиню, но позволяют высвободить жизненный потенциал и потенциал рассказа. Жизнь перестает быть однобокой, перестает быть борьбой за жизнь, прекращается плавание в подсолнечном масле - то, из чего строилось здание, все эти груды досок и бревен, превращаются в стены и крышу, и две жизни героини, два плана повествования связываются воедино, причем ни один из них не является лишним или, наоборот, доминирующим.

Настораживает только общее название подборки - "деревенские рассказы". В том смысле, что писались они в деревне, это можно принять, но другого значения, честно говоря, в голову не приходит. Я не могу назвать это в полной мере деревенской прозой, противопоставив городской, разве что по наличию в тексте описаний традиционной жизни. Не будучи уверен, что одно это способно решить вопрос жанровой принадлежности, отмечу также, что ситуация, описанная в "Бабьих бедах" вполне может произойти не только в деревне. Это не рассказы о деревне. Это рассказы о человеке, оказавшемся не в том месте, о парализующей обыденности и о том, что даже самая бедная на первый взгляд жизнь все же заключает в себе самое главное - неоткрытую еще возможность. Это рассказы, написанные оптимистом.