Александр ЩЕРБАКОВ. В бочке Гвидона
Кстати, насчёт Года литературы…
Все, конечно, помнят, как в пушкинской «Сказке о царе Салтане…» молодую царевну, по наущению коварных соперниц и завистниц, «в бочку с сыном посадили, засмолили, покатили и пустили в Окиян». Я тоже не забываю. Более того, смею предполагать, что живее многих представляю и острее чувствую весь драматизм положения тех несчастных. Дело в том, что меня самого когда-то в бочке «покатили», хотя и, слава Небесам, не «засмолили» и не «пустили в Окиян». Да и влез я в неё по доброй воле…
Был у меня в деревенском детстве закадычный дружок-одногодок Ванча Гришин, сын конюха Гриши Теплых. Жили мы в соседях, через три дома по околотку, вместе ходили в детские ясли, потом в школу, где учились в одном классе. Наверное, нас сближало ещё и то, что мальцами в военные годы мы перенесли одинаковую, опасную последствиями хворобу – золотуху, род чахоточной инфекции, которая сделала Ванчу туговатым на уши, а у меня заметно притупила зрение. В результате чего приятели, скорые на язык, наградили нас созвучными, но весьма не сладкозвучными прозвищами – Глухня и Слепня. Впрочем, каждый из них тоже носил не более лестные клички.
Приятельствуя и соседствуя с Ванчей, мы частенько бегали друг к дружке в гости, уточняли домашние задания, обменивались книжками, играли. И вот однажды весною, когда я подходил к знакомым воротам, они вдруг «сами» распахнулись передо мной, из них выскочил озабоченный Ванча, на ходу бросил, что ему надо быстро, мухой – туда, мухой – сюда, слётать к матери в ясли, где она была поварихой, а мне посоветовал подождать его в ограде, на крылечке.
Я кивнул в знак согласия и зашёл во двор. Однако на крылечко садиться не стал. Меня живо заинтересовала деревянная бочка, лежавшая в глубине просторной ограды. Довольно старая, бокастая, со щербатым отверстием сверху, похожая на ту, что я видел в бригадном дворе, на водовозке. Да это, скорее всего, она и была. Поскольку ею распоряжался конюх, Ванчин отец, то бочка вполне могла перекочевать к нему на подворье, либо, отслужив своё, либо затем, чтобы её подновили, подлечили домашними средствами, законопатили и «засмолили» для дальнейшей водовозной службы. Я приблизился к ней и заглянул внутрь. Там было пусто и сухо. И мне вдруг пришла в голову мысль спрятаться в бочке – пусть, мол, приятель поищет, почешет маковку, гадая, куда я мог исчезнуть в одночасье. Должно быть, идею навеяла мне та самая, кажется, от рождения знакомая нам «Сказка о царе Салтане и о сыне его славном и могучем богатыре князе Гвидоне...», который младенцем с горемычной мамашей совершил в бочке невольное путешествие по морю-океану.
Без долгих раздумий я нырнул в бочку и едва успел более-менее удобно устроиться в ней, повернувшись на бок с полусогнутыми босыми ногами, как скрипнули ворота. Я замер, затаив дыхание, и навострил слух. Сомнений в том, что это вернулся Ванча, не оставили уже первые его шаги, быстрые и лёгкие. Но их было немного. Видимо, не обнаружив гостя на условленном месте, Ванча остановился в недоумении. Однако лишь на минуту. А затем, даже не окликнув меня, прямёхонько (поди, ещё с улицы засёк сквозь щели забора мои движения) просеменил к бочке и резко толкнул её, сорвал с места и покатил в сторону ворот. Двор туда был немного покатым, так что бочка, подталкиваемая Ванчей, сперва медленно, а потом всё быстрее набирая обороты, заколесила по кочкам, пошла катышом.
Я попытался упереться головой и ногами в донья, а раскинутыми руками в боковые плашки, но силёнок у меня оказалось явно меньше, чем у того мальца, выраставшего на глазах в «славного и могучего богатыря» Гвидона, который, как помните, «в дно головкой уперся, понатужился немножко… вышиб дно и вышел вон». Мои же потуги были напрасными. Шибко ударяясь о ребристые доски то лбом, то коленками и плечами, я откровенно заорал: «Стой! Останови!». А потом вообще без слов заблажил в гулкой камере от страха и боли, но мой тугоухий дружок молча продолжал своё чёрное дело – налегая на бочку, катил её вдоль двора. Боюсь, глуховатым не только на уши он оказался в тот момент.
Неизвестно, сколько бы длилось это испытание «колесованием», но мне, благодарение Вышнему, на помощь пришли иные силы. Вдруг звякнула щеколда, распахнулась калитка и донёсся голос молодайки Нисы, моей двоюродной сестры, недавно вышедшей замуж за старшего Ванчиного брата.
– А ну, прекрати, Вань! Что за глупые шутки! Ему же больно!
Ниса, похоже, сразу поняла, в чём дело, и по моему «блажному» рёву определила жертву сомнительного Ванчиного розыгрыша. А Ванча в ответ, хотя и оставил бочку в покое, залился судорожным, долго сдерживаемым смехом. И лишь когда я, бледный, помятый, с дрожащими руками и с шишками на лбу выбрался из добровольного заточения, он оборвал свой беспечный хохот, уразумев, наконец, каково мне пришлось на месте юного Гвидона. Я же глубоко осознал всё это минутами раньше, прочувствовал буквально на собственной шкуре и потому до сей поры ношу в себе особое чувство к незабвенной пушкинской сказке, равно как и живые впечатления о личной её версии, ставшей кошмарной былью.
Тем более что многое и частенько напоминает о них. К примеру, та же сродная сестрица Анисья, ныне престарелая уже, всякий раз, встречая меня, непременно спрашивает сквозь смех, не забыл ли я, как дружок Ванька катал меня в бочке, и лишь потом переходит на другие разговоры. Да и сам я при виде бочки или даже при упоминании о ней невольно «мысленным взором» возвращаюсь к Ванчиной шутке со мной, на которую когда-то опрометчиво напросился.
А, надо сказать, бочка в нашей речи далеко не последнее слово. Став менее употребительной в домашнем обиходе, особенно городском, она продолжает активно жить в пословицах, присловьях и поговорках. Тут вам и «деньги на бочку», и «на кого бочку катишь?», и «пустая бочка пуще гремит», и вообще - «в каждой бочке затычка»…
Не говорю уж о пресловутой бочке Диогена из Синопа. Кажется, этого древнегреческого философа, основателя школы киников (то есть, по-нашему, циников) только потому и помнят доныне, что он «жил в бочке». Правда, нам неизвестно, что это была за бочка и как она выглядела (я, по крайней мере, ни разу не встречал её описания), но всё же, думается, она была больше и просторнее той водовозной, в которой прокатил меня приятель по ограде. Хотя, как сказать… Давайте-ка вспомним известный факт, запечатлённый современниками.
Сам Александр Македонский, наслышанный о Диогене, однажды навестил знаменитого философа. Душевного разговора у них не получилось. Киник ведь не признавал никаких авторитетов и пренебрегал общественными нормами бытия; есть свидетельства, что порой прогуливался совершенным голышом по своему Синопу и даже, простите, мочился у всех на виду, следуя «естественной жизни». Зная об его причудах, Александр Великий не обиделся на прохладный приём и, прощаясь, великодушно выразил готовность тотчас исполнить любое пожелание философа, буде таковое последует. В ответ Диоген небрежно процедил: «Отойди, ты застишь мне солнце»… Так вот, даже если Македонский к Диогену подъехал верхом на своём Буцефале и при этом накрыл тенью философа в его бочке, то, значит, она не была уж слишком высокой, верно? А тем более, если подошёл пешком, на что, кстати, намекает «пожелание» киника…
Впрочем, шут с ним, с Диогеном, вместе с его полумифической бочкой из времён до нашей эры. Лучше я расскажу в завершение о собственной бочке, реальной, почти современной, хотя и не состоявшейся. Не знаю уж, под влиянием которой истории более, Гвидоновой либо Диогеновой (скорее последней), но решил я когда-то, заполучив стандартный садовый участок под Красноярском, построить дачный домик в форме…бочки. Кроме подсознательного следования книжным примерам, были в решении том и элементарные житейские соображения. Как ни стыдно признаться сегодня, но даже на средний, нормальный дом, из бруса и с шиферной крышей, у меня не хватало денег. Да и насчёт собственного мастерства в плотницком деле были сомнения.
И вот однажды, прицениваясь к строительным материалам на площадке придорожного магазина, остановился я возле штабеля свежего тёса, необрезного, отчасти даже с горбыльком, но вполне добротного на вид и к тому же сравнительно недорогого. Остановился – и подумал: а что если вообще смастерить дощатую избушку? Ночевать на даче я не большой охотник, а чтобы укрыться от дождя да согреть на плитке чаю, не обязательно возводить брусовые или каменные хоромы. Делают же люди из досок разные засыпушки, вон даже на Крайнем Севере живут в таких «балках»…
Подобный вариант представился для меня не только приемлемым, но и спасительным в моём положении, поскольку был и по карману, и по «умению». Вечерком на досуге я набросал несколько проектов избушек по длине тёса. Иные выглядели неплохо, однако во всех случаях смущала меня необходимость постройки крыш для них, что означало неизбежную возню со стропилами, фронтонами, шифером или, страшно подумать, с кровельным железом. Сколько дополнительной головной боли с поиском матерьялов, средств, помощников… И тут-то заработала моя творческая фантазия (не зря говорят, что в основе всякого изобретательства лежит матушка-лень), и осенила меня счастливая мысль, что все проблемы можно разом решить, если дом из досок сколотить в виде этакого цилиндра «на боку», то есть в виде бочки с уже готовыми скатами. Я моментом нарисовал её в разных ракурсах, с окнами по бокам и в «донце», смотрящем на восход, со входной дверью – в другом днище, обращённом в огород, с трубою наверху, курящейся уютным дымком, и бросился на кухню, где жена стучала посудой.
– Взгляни! – гордо протянул я ей свою «эврику». – Вот наш загородный дом, круглый, дощатый, вместительный... Оригинальный.
Жена приняла листок, и у неё тоже вроде бы заблестели глаза, но лишь на миг. В следующее мгновение они заметно потускнели. И с уст благоверной скатились слова, окрашенные грустной иронией и безнадёгой:
– Тоже мне, Диоген нашёлся… Кстати, он, кажется, бобылём кончил…
Это был приговор. И вашему покорному ничего не осталось, как порвать тот «креативный» проект бочковидного дома и вернуться к первоначальному, рутинному. К слову сказать, обычный брусовой домик, шесть на четыре, с двускатной шиферной крышей, с крылечком и кладовкой, я срубил-сколотил буквально за пару недель. И вот уже почти сорок лет он, тёплый и удобный, служит нам верой и правдой. А мне ещё и не даёт забыть о когда-то преподанном уроке.
Вы, конечно, знаете наставительную поговорку, предостерегающую от сомнительных «дерзких» инициатив: «Не лезь в бутылку!» – и, надеюсь, мотаете на ус. А я, когда слышу её, неизменно добавляю про себя: «И в бочку – тоже!», – памятуя о собственном опыте, весьма поучительном.
…И очень жаль, что «императив» этот, здравый и душеполезный, кажется, больше никому в голову не приходит. Особенно – в нашем доблестном руководстве. Ведь все разговоры-раздоры сегодня, в связи с диким обвалом рубля, вокруг чего вертятся? Правильно, вокруг барреля нефти. А что такое этот баррель? Да просто – бочка! То есть все страсти кипят и клокочут вокруг нефтяной бочки. Вернее, вокруг мировой цены на неё, вдруг упавшей по указке из-за «окияна». В одночасье и чуть не втрое! «Что нам делать? И чего не нужно делать впредь?» – панически охают яйцеголовые аналитики, полоротые управленцы и чешут затылки. А ответ, между тем, очевиден: «Не лезьте в бочку!» Не сидите годами на нефтяной игле. это и неудобно, и, как видите, чревато… Бойтесь, пуще огня, зависимости от коварного Запада, развивайте свою реальную экономику, раскручивайте производство осязаемых, добротных и всем нужных вещей – от самолётов и ракет, от станков, тракторов и автомобилей до колбас, сыров, пресловутой гречки и каких-нибудь женских колготок, помад, духов и прочих «дамских штучек»…
А тех, кто мешает, кто препятствует этому развитию и общему делу, пора бы самих посадить в бочку, «засмолить, покатить и пустить…» Впрочем, «опускать» совсем не обязательно. Достаточно, как меня когда-то, покатать по двору, – и протрезвеют. Прозреют на всю оставшуюся жизнь.
Да и о бочке Гвидона вспоминать будут не только в Год литературы.
