Мария БУШУЕВА. Чудесное и простое

О рассказах Лидии Сычёвой

«Но ветер правда был, и от этого никуда не денешься. Бросался листьями что послабее, пообтрепал яблони –  уж на что они у нас кряжистые, основательные. Спелые яблоки раскатились по траве, чуть застыли от земли, затуманились. Я насобирала в цветной подол, несу к скамейке, сажусь, выбираю румяное, свежее. Впиваюсь в сахарную спелость –  ничего белее не бывает, даже облако в солнечный день. Жмурюсь от удовольствия. Подумала: прилетал ночью любимый, набросал яблок под окно, умчался. Дожидаться не будет, пока я нанежусь –  некогда ему...»

 Рассказ Лидии Сычевой «Високосное небо» очень мне нравится. Это и не рассказ вовсе, это просто выраженная почти с фольклорной поэтичностью радость бытия… Природного. На природе. В природе. И все-таки в душе.

 Лидия Сычева – главный редактор Интернет-журнала «МОЛОКО», который считается консервативным. И вообще – она общественный деятель и публицистка, антилиберальная до… самоотрицания. Потому что художник не бывает консерватором, он может следовать традиции или отвергать ее, но консерватором, то есть догматиком, может быть только публицист или политик. Правда, если политик – личность – все и здесь сложнее. Один мой знакомый акварелист как-то сказал, что лучшим и советским и постсоветским и постпост градоначальником города Томска для художников он считает консерватора Е. Лигачева – тот обеспечил всех, даже еще не членов творческого союза, персональными мастерскими… Однако, он же одобрил кандидатуру первого российского президента. Такие вот психологические коллизии.

 А если писатель настоящий, то он всегда ШИРЕ своей идеологической платформы и личных рациональных построений – и потому в рассказах Лилии Сычевой (а она –  настоящая) с одинаковой глубиной симпатии и сочувствия показаны и умная, добрая деревенская бабушка Маня («Письмо президенту») и одаренная музыкально девочка Ульяна («В начале жизни») и журналист Канавкин-Фогельсон, легкомысленный, конъюнктурный, данный с легкой иронией, но сострадательно к его затаенной боли, («Ненаписанное интервью»), и художник Молчанов (в несколько казаковском рассказе « Святые ключи»), и погубивший психологически своей нелюбовью жену – Павел («Перед исповедью»). Но, главное, почему художник подлинный не может быть идеологически догматичен – это то, доступное ему, «чувство иных, невидимых глазу миров», которое дано талантливой крестьянской девочке Ульяне в рассказе «В начале жизни», последнем в книге Лидии Сычевой «Три власти». Рассказ о девочке, потом девушке где-то рождения середины 60-х прошлого века – и название в том же стиле. Так и видишь обложку советской книги (это я без критики), похожую на обложку романа Зои Прокопьевой. Но сам рассказ о тонких движениях тонкой души –  чуть бунинский по «томлению плоти», по нюансировке чувства ожидания любви, но по основному звучанию почвеннический в хорошем смысле –  потому что писательнице видится, «простая, яркая деревенская обыденность, по своему мощная и цельная» как истинная жизнь, настоящая, «не отравленная» чужим думаньем, верная основам бытия. И живущие сельским трудом, в других рассказах писательницы то сирые, то убогие, то пьющие (в общем, это, по написанию, в рассказах видимо, начала 90-х) здесь описаны как прародители, держатели жизни, которая и есть правильное бытие. (Вспомните друга Льва Толстого по переписке народного философа Бондарева и его «Труд и тунеядство, или торжество земледельца». http://festival.1september.ru/articles/582263/)

 Рассказ «В начале жизни» хороший, верный стилистике лучшей советской прозы –  от Солоухина и опять же до Юрия Казакова. Но Лидия Сычева – женщина и потому, наверное, самым ценным в ее книге мне представляются те рассказы, в которых своеобразно и по-народному чисто и мудро представлен именно женский взгляд. А самыми слабыми те, в которых задействованы «политические идеи» разного масштаба и попытка повторить некоторые картины романа «Санкья». Рассказ «Три власти», как мне представляется, именно их серии слабых.

Возможно, название книги и рассказа для Лидии Сычевой символично:

–  власть прошлого и ушедших близких людей; власть родной земли;

–  власть любви, чувственной и зеркальной взаимный творческий интеграл;

–  власть самого творчества.

С тягой к родной земле, с ее силой связана у Лидии Сычевой ее основная тема.

Итак, о женском.

Нет, извините, сначала для контраста с предыдущим высказыванием –  еще об одной просто сильной (не женской и не социально-ролевой), а именно художественной стороне писательского стиля Лидии Сычевой: она хорошо делает пейзаж. Повторяю. верная лучшим традициям русской и советской классики, писательница работает в традиционной манере (на границе сознания автора и читателя промелькнут и Лев Толстой, и Пришвин, и Солоухин…), но некое своеобразие манеры, порой минималистки-северной, порой чуть отдающей южнорусской интонацией, все-таки обнаружится: и в выборе деталей, и в построении фразы: «Вот соседской забор, поросший кудрявым хмелем, дальше – чужая летняя баня, еще дальше –  темные деревья –  где-где крыша мелькнет, а выше всех –  меловая гора, поросшая лесом. До дождя лес расписным был –  с коричневинкой, рыжинкой, желтинкой, а сейчас –  весь темно-зеленый, будто на гору с неба добавили краски. Ну, не чудеса ли? И еще –  вчерашняя луна –  золотая краюшка хлеба на серебряном блюде-облаке. И пониже звезда –  одна-разъединственная, яркая». («Високосное небо»)

 Так вот –  о женском.

 А значит, о любви.

 Это вечное чувство для Лидии Сычевой – основа жизни, ее смысл, ее стержень. Если человек живет в семье без любви –  это сказывается на его детях. «А характер у них – слабый, мягкий. (…) Может, потому так вышло, что сердцем она не в семье была?» («Очарована, околдована».) Если ребенка не хотят, думают прервать развитие жизни, ребенок рождается крайне стеснительным, слишком тонко реагирует на любой эмоциональный диссонанс, а связь его с «плотным миром» слабее, чем у детей желанных: «Словно напуганная еще в лоне матери возможностью уничижения, Ульяна внешне росла очень тихой, стеснительной и не любила лезть на глаза», но именно ей было дано «чувство иных, невидимых глазу миров» («В начале жизни»). А не-любовь мужа к жене и  наоборот, с точки зрения писательницы, способна психологически убить и подкосить физически, те же, кто насильно разбивают чужую любовь и сами никогда не бывают счастливы («Очарована, околдована»). Любовь для Лидии Сычевой – тот спасательный круг, который не дает поглотить душу унынием и безверием.

 Но есть и еще один спасательный круг – это вдохновение творческое, которое, если иссякает, художник попадает в капкан депрессии: «…будто изнутри разматывается неведомая нить, одно неосторожное движение – и можно распрощаться с замыслом – нитка (…) истончилась, порвалась. «Катушка» внутри Молчанова давно уж вращалась впустую (…), нить не рождалась, не шла» («Святые ключи»). Показательна эта нить Парок – творчество есть архетипная потребность духа, земное призвание человека, созданного Богом-Творцом по своему образу и подобию – то есть органическое нормальное свойство человека (как раз НЕ-творческое, –  бездуховно и ненормально). И, если наступает такой «обрыв нити», художник, по мнению Сычевой, или умирает (Дегтев) или заболевает (Ольга Брянцева), а если все-таки выздоравливает душевно, то потому, что внезапно обретает веру в творчество и вдохновение, найдя «Святые ключи» –  мифологически они от Кастальского ключа, но душевно, глубинно для Лидии Сычевой – всегда –  от родной земли. Такой родник находит герой ее рассказов художник Молчанов. «Вода была холодная, сдержанно-стального вкуса, но очень сильная, живая. Он смочил водой глаза, уши, шею. Закрыл глаза. В воображении легко возник, зачался, замерцал родник».

И мне вспомнились « Три ключа» А.С. Пушкина:

В степи мирской, печальной и безбрежной,

Таинственно пробились три ключа:

Ключ юности, ключ быстрый и мятежный,

Кипит, бежит, сверкая и журча.

Кастальский ключ волною вдохновенья

В степи мирской изгнанников поит.

Последний ключ — холодный ключ забвенья,

Он слаще всех жар сердца утолит.

Власть этих трех ключей вечна.