Людмила ВЛАДИМИРОВА. «Что в имени тебе моем?..»

В 1820-м году, 195 лет тому назад, написаны стихи А.С. Пушкина «Нереида» и элегия «Редеет облаков летучая гряда…» Несомненно – по следам летних крымских впечатлений. С 18 августа по 5 сентября 1820 года – Пушкин, с семьей героя Великой Отечественной войны 1812 года генерала Н.Н. Раевского, в Крыму, в Гурзуфе.

Пушкинисты едины во мнении: элегия написана в Каменке – Киевском имении братьев Давыдовых, у которых Пушкин гостил с ноября 1820 г. по февраль 1821 года. Б.В. Томашевский утверждал: «…в начальных стихах описывается гористый берег реки Тясмина» [1:399]. Эта река, там протекающая, – правый приток Днепра. Т.Г. Цявловская заметила, что в рукописи «Нереида» определена как «Эпиграмма во вкусе древних». «Однако за этим заглавием скрываются интимные воспоминания поэта», – считает она. Элегия в одном из автографов названа: «Редеет облаков летучая гряда…», в другом – «Таврическая звезда» [2:574; курсив мой – Л.В.]

Оба произведения впервые напечатаны в «Полярной звезде» за 1824 год. В предпоследнем стихе «Нереиды» «был сделан цензурный пропуск и печаталось одно слово "воздымала"» [1:399]. Очевидно, что была допущена и опечатка: вместо «Над…» – «Как…»

Из писем Пушкина А.А.Бестужеву узнаем, что поэт был раздосадован публикацией, особенно, – элегии. В частности, Пушкин писал: «Конечно я на тебя сердит и готов с твоего позволения браниться хоть до завтра. Ты напечатал именно те стихи, об которых я просил тебя: ты не знаешь до какой степени это мне досадно. Ты пишешь, что без трех последних стихов Элегия не имела бы смысла. Велика важность! а какой же смысл имеет: Как ясной влагою полубогиня грудь – воздымала?..» [3:78]. Разъясняет: «...Посуди сам: мне случилось когда-то быть влюблену без памяти. Я обыкновенно в таком случае пишу элегии <...> Бог тебя простит! но ты острамил меня в нынешней "Звезде" – напечатав три последние стиха моей элегии; черт дернул меня написать еще кстати о "Бахчисарайском фонтане" какие-то чувствительные строчки и припомнить тут же элегическую мою красавицу. Вообрази мое отчаяние, когда увидел их напечатанными. Журнал может попасть в ее руки. Что ж она подумает, видя, с какой охотою беседую об ней с одним из петербургских моих приятелей. Обязана ли она знать, что она мною не названа, что письмо распечатано и напечатано Булгариным – что проклятая Элегия доставлена тебе черт знает кем – и что никто не виноват. Признаюсь, одной мыслию этой женщины дорожу я более, чем мнениями всех журналов на свете и всей нашей публики. Голова у меня закружилась...» [4:94; курсив автора – Л.В.]

Да, действительно, Булгарин напечатал в своих «Литературных листках» (1824, ч. 1, № 4) отрывок из одесского письма Пушкина Бестужеву (8 февраля 1824) «без разрешения Пушкина» [5]. Вспомним эти строки:

«Недостаток плана не моя вина. Я суеверно перекладывал в стихи рассказ молодой женщины.

Aux douces loix des vers je pliais les accents

De sa bouche aimable et naive

(К нежным законам стиха я приноровлял звуки

Ее милых и бесхитростных уст)

Впрочем, я писал его единственно для себя…» [6:82].

Заметим: большинство исследователей считают, что «элегическая моя красавица», то есть, – героиня элегии «Редеет облаков летучая гряда…» и та, что вдохновила на написание «Бахчисарайского фонтана», – одно лицо. Я разделяю это мнение.

«Вот уже полтора века пушкинисты пытаются дознаться, о какой "деве юной" Пушкин писал в финале крымской элегии "Редеет облаков летучая гряда"», – замечает Александр Долинин в одном из недавних, глубоких исследований на эту тему [7].

Перечитаем стихи А.С. Пушкина, в любом издании стоящие рядом, обратив особое внимание на таинственную элегию.

НЕРЕИДА

Среди зеленых волн, лобзающих Тавриду,

На утренней заре я видел Нереиду.

Сокрытый меж дерев, едва я смел дохнуть:

Над ясной влагою полубогиня грудь

Младую, белую как лебедь, воздымала

И пену из власов струею выжимала.

* * *

Редеет облаков летучая гряда;
Звезда печальная, вечерняя звезда,
Твой луч осеребрил увядшие равнины,
И дремлющий залив, и черных скал вершины;
Люблю твой слабый свет в небесной вышине:
Он думы разбудил, уснувшие во мне.
Я помню твой восход, знакомое светило,
Над мирною страной, где все для сердца мило,
Где стройны тополы в долинах вознеслись,
Где дремлет нежный мирт и темный кипарис,
И сладостно шумят полуденные волны.
Там некогда в горах, сердечной думы полный,
Над морем я влачил задумчивую лень,
Когда на хижины сходила ночи тень –
И дева юная во мгле тебя искала
И именем своим подругам называла (выделено мною – Л.В.).

Имя женщины Пушкин действительно не назвал, но «три последние стиха» (строчки) ясно указывают, что имя ее согласуется как-то с именем «печальной, вечерней звезды», «знакомого светила».

Очевидно, что поэт пишет о планете Венера. Венера – «богиня красоты и любви» в римской мифологии, и потому, конечно, любому читателю элегии ясно, что поэт пишет о «деве юной», небезразличной ему. А то, что она Венеру называла «именем своим», могло дать ключ к расшифровке ее имени, что и встревожило поэта.

«Таврическая звезда»

Немало работ пушкинистов, посвященных раскрытию имени героини элегии, она же – вдохновительница «Бахчисарайского фонтана», она же – «утаенная любовь» Пушкина.

Александр Долинин упоминает работы П.И. Бартенева (1861), А.И. Незеленова («начало 1880-х годов»). Первый писал: «…то была святыня души его, которую он строго чтил и берег от чужих взоров, и которая послужила внутреннею основою всех тогдашних созданий его гения. Мы не можем определительно указать на предмет его любви; ясно однако, что встретил он его в Крыму и что любил он без взаимности». Ему, по сути, вторит Незеленов, указывая на «возвышенное, идеально-чистое чувство любви к какому-то неизвестному нам лицу» [7].

Чаще пушкинисты искали «героиню» среди сестер Раевских. Три дочери генерала Н.Н. Раевского, «претендовали» на эту роль: Екатерина (1797-1885), Елена (1803-1852) и Мария (1805-1863).

Видное место занимают работы, в которых исследователи, по следам одной из первых работ по теме П.Е. Щеголева, утверждают его «эффектную легенду, согласно которой мучительным и таинственным предметом любви Пушкина на юге в 1820 и следующих годах» была Мария Раевская. Щеголев отождествил её как с «элегической красавицей», так и с той женщиной, чей рассказ Пушкин якобы переложил в «Бахчисарайском фонтане». Но Марии было всего 15 лет!..

П.П. Каратыгин («начало 1880-х годов») посчитал героиней Елену Раевскую.

Полагая, что «в собственно крымских элегиях эротическое начало отсутствует», и другие связали элегию с образом Елены Раевской.

М.О. Гершензон, П.К. Губер искали «утаенную любовь» Пушкина не среди сестер Раевских, а среди петербургских красавиц. Но все «они остались в меньшинстве», – пишет А. Долинин [7].

Однако и сегодня В.Г. Нагнибеда в интересной работе «Поэзия астрономии и астрономия в поэзии», вспомнив одну из первых работ по теме (В.В. Вересаев, эссе «Таврическая звезда»), замечает: «Естественно считать, что вечерняя звезда – это Венера, – и тогда, по мнению одних, вспоминающих древнегреческий миф о превращении Елены Спартанской в звезду, речь идет о Елене Раевской. Другие считали, что это Мария Раевская, поскольку в католическом мире Венеру часто называли Звездой морей, Небесной Девой, Звездой Марией».

Он же, упомянув работу астронома Н.Н. Кузнецова, заметит, что «и в августе, и в декабре 1820 года Венера была утренней звездой. И единственным ярким светилом, которое в августе восходило вечером и в декабре было "вечерней" звездой на западе, является Юпитер». Но искать «разгадку последнего стиха <…> среди названий Юпитера» – «совсем уж трудно». А потому допускает «крамольную мысль», что «Пушкин использовал в элегии образ вечерней звезды Венеры, не заботясь, была ли это она в действительности. Безусловно, он видел какое-то яркое светило в Гурзуфе и в Каменке (скорее всего, Юпитер), и это и послужило толчком к написанию такого стихотворения. Но не точное название звезды, а необходимость создать в стихотворении "элегическое" настроение, выразить свои любовные чувства – вот что заботило поэта!» [8].

А. Долинин, сторонник «Екатерининской партии», напоминает: «Впервые гипотеза о любви Пушкина к Екатерине Раевской, отразившейся в "Редеет облаков летучая гряда…", "Нереиде" и некоторых других стихотворениях была в осторожной форме высказана киевским исследователем А.М. Лободой в статьях "А.С. Пушкин в Каменке" (1899) и "Пушкин и Раевские" (1908)» [7].

Да, в пушкинистике невольно образовались так называемые «Мариинская партия», и партия «Екатерининская», ведущими представителями последней были М.Л. Гофман и Б.В. Томашевский. Были и версии П.К. Губера (о Н.В. Кочубей), Л.П. Гроссмана (о С.С. Потоцкой-Киселевой), но «ни к Н.В. Кочубей, ни к С.С. Киселевой не может быть отнесена элегия "Редеет облаков летучая гряда"», – уверен А. Долинин [7]. Нельзя не согласиться.

«В 10-е годы XX века, – свидетельствует и современный автор подробного исследования вопроса В.М. Есипов, – разгорелась острая полемика о том, кто был предметом самой сильной и длительной по времени любви поэта: М.О. Гершензон называл в связи с этим кн. М.А. Голицыну (внучку А.В. Суворова), а горячо возражавший ему П.Е. Щеголев – кн. М.Н. Волконскую (урожденную Раевскую). В результате дискуссии, отличавшейся не совсем уместной для данного случая запальчивостью, Гершензон фактически отказался от кандидатуры М.А. Голицыной, но при этом посчитал неопровергнутым свое утверждение о "северной любви" поэта, то есть о том, что такая особенно сильная любовь была пережита Пушкиным не на юге, а в Петербурге, до высылки на юг в 1820 году. Он справедливо указал на то, что его оппонент оставил этот главный вопрос полемики без рассмотрения».

«К сожалению, – пишет Есипов, – этот главный вопрос так и остается без ответа. В советском пушкиноведении точка зрения Щеголева утвердилась очень прочно, так как оказалась неожиданно созвучной основной идеологической тенденции новой эпохи в популяризации наследия Пушкина: поэта необходимо было представить многомиллионному читателю безусловным приверженцем декабристских идей, борцом против самодержавия, революционером. В этих условиях версия о любви к легендарной женщине, жене декабриста, добровольно последовавшей за мужем в Сибирь, представлялась особенно притягательной, романтичной и, главное, идеологически оправданной. До последнего времени она приводилась как научно доказанная в большинстве комментированных изданий, использовалась в музейных экспозициях, школьных учебниках и в популярных изданиях о Пушкине» [8; курсив мой – Л.В.].

Ю.Н. Тынянов настаивал на кандидатуре Екатерины Андреевны Карамзиной.

Вынуждена опустить, в целях уменьшения объема статьи, многие «за» и «против» этой гипотезы, отсылая читателя к указанной литературе, к работам Тынянова [9, 10]. Подчеркну лишь согласие с Виктором Есиповым: «да, самое имя ее (Екатерины Андреевны Карамзиной – Л.В.) запретно для Пушкина в этом контексте».

Однако В. Есипов и ряд других исследователей настаивают на том, что имя «Таврической звезды» – Екатерина, подчеркивают решающую роль публикации Б.В.Томашевским в 1949-м году фрагмента письма М.Ф. Орлова жене Екатерине Николаевне (в девичестве Раевской) от 23 июля 1823 года, где говорилось: «Среди кучи дел, одни докучнее других, я вижу твой образ как образ милой подруги и приближаюсь к тебе или воображаю тебя близкой всякий раз, как вижу достопамятную Звезду, которую ты мне указала. Будь уверена, что едва она восходит над горизонтом, я ловлю ее появление с моего балкона» [8].

В. Есипов, признав Е.Н. Раевскую той «"девой юной", называвшей звезду своим именем», пишет: «Но из этого вовсе не следует, что она героиня его "утаенной любви". Во всяком случае, в рассматриваемом стихотворении невозможно найти каких-либо любовных мотивов, обращенных к "деве юной"»; «Нет ничего, что говорило бы о любовном волнении поэта, его отношение к "деве" совершенно бесстрастно». Замечает: «…брак Е.Н. Раевской с М. Ф. Орловым не вызвал у Пушкина заметных переживаний»; вспоминает «фривольный тон» писем Пушкина друзьям (А. Тургеневу от 7 мая 1821 г.; П. Вяземскому, около 7 ноября 1825 г. и др.); пишет: «Никакого следа тайных страданий не содержат и стихи, обращенные к В.Л. Давыдову…» («Меж тем, как генерал Орлов...»).

Спрашивает: «В чем же дело, что смущало Пушкина в заключительных строках элегии? Выскажем предположение, что его могло смущать имя звезды. Оно ведь косвенно (для него самого и для тех, кто находился в те дни, когда он созерцал звезду, рядом с ним) было названо: ЕКАТЕРИНА! То есть было указано на имя, которое он предпочитал навсегда сохранить в тайне. Не исключена и возможность того, что Е.А. Карамзина тоже считала эту звезду своею и что Пушкин знал об этом. Как бы то ни было, Пушкин действительно был искренне взволнован нарушением его воли» [8; курсив мой – Л.В.]

В то же время В. Есипов пишет: «Итак, с одной стороны, имя этой женщины для Пушкина неприкосновенно, он готов навсегда сохранить его в тайне, с другой стороны, он едва сдерживает себя, чтобы не произнести его вслух».

Эту же мысль, замечает Есипов, высказал Ю.М. Лотман «в своей биографии поэта. Он считает, что Пушкин намеренно распространил среди друзей полный текст элегии, а затем "наложил вето на последние три стиха", чтобы привлечь к ним внимание, дать понять, что они содержат "важную для него тайну". При этом, признавая неподдельную искренность тона в письме к Бестужеву, Лотман справедливо отмечает, что на роль "утаенной любви" Пушкина в качестве "наиболее вероятных кандидатур" не подходят ни Мария Николаевна, ни Екатерина Николаевна Раевские. Не видя других "вероятных кандидатур", Лотман делает сомнительный вывод о том, что Пушкин просто "мистифицировал Бестужева, а через него наиболее важный для него круг читателей для того, чтобы окружить свою элегическую поэзию романтической легендой" в духе Байрона» [8].

Однако я, как и В. Есипов, согласна с М.О. Гершензоном: «Пушкин необыкновенно правдив, в самом элементарном смысле этого слова; каждый его личный стих заключает в себе автобиографическое признание совершенно реального свойства, – надо только пристально читать эти стихи и верить Пушкину». И – очень любить его. О чем писала еще в 1999 году [11].

В. Есипов также замечает: «Поучительно, что, как это часто бывает, при неверной общей посылке Лотман допускает и частную ошибку, когда, касаясь "Бахчисарайского фонтана", утверждает: никакого "любовного бреда", якобы выпущенного при публикации, там не содержится".

Известно обратное: во всех прижизненных изданиях поэмы выпускались, начиная со строки "Все думы сердца к ней летят", те десять стихов, которые Пушкин называл "любовным бредом". Поэтому совершенно прав Тынянов, объясняя указанное противоречие между художественными текстами и письмами Пушкина (неприкосновенность имени Е.А. Карамзиной и едва преодолеваемая потребность высказаться) следующим образом: "Это удивительная черта Пушкина: он должен скрывать, таить от всех любовь, имя женщины, а жажда высказаться, назвать ее до такой степени его мучит, что он то и дело проговаривается"».

Обращаю внимание на весьма существенное замечание В. Есипова: «…в письме к Бестужеву Пушкин подчеркнул, что женщина, к которой обращена элегия, и женщина, рассказавшая ему о "фонтане слез", – одно и то же лицо. И это крайне важно. Именно это указание Пушкина и должно быть применено в качестве объективного критерия при оценке достоверности той или иной гипотезы, выдвинутой для решения проблемы "утаенной любви"» [8].

Пушкин писал в известном письме своем из Тавриды: «Я прежде слыхал о странном памятнике влюбленного хана. К** – поэтически описывала мне его, называя la fontaine des larmes…» [12:635].

Да, конечно, можно согласиться, что имя «Екатерина» могло быть преобразовано в простонародное «Катерина». Однако, что-то мешает мне принять эту трансформацию имени в отношении Екатерины Андреевны Карамзиной, как и чуточку покровительственные определения «поэтически», «звуки ее милых и бесхитростных уст». Замечаю и несколько насмешливое в словах «элегическую мою красавицу», и уж, тем паче, в предшествующем сравнении себя, имевшего «быть влюблену без памяти», с иным юнцом…

В то же время, среди знакомых Пушкину женщин была не принимаемая во внимание «профессиональными пушкинистами» как претендент на положение героини элегии «Редеет облаков летучая гряда…», стихов «Нереида» и многих других, связанных с крымским периодом. Правда, одесский исследователь А.С. Говоров еще в 1964 писал о ней [13].

Имя её – Каролина Адамовна Собаньская (1794 - 1885).

«…многие места относятся к одной женщине...»

Вспомним из первого одесского письма А.С. Пушкина брату Льву 25 августа 1823 года: «Здесь Туманский. Он добрый малый, да иногда врет – например, он пишет в Петербург письмо, где говорит, между прочим, обо мне: Пушкин открыл мне немедленно свое сердце и porte-feuille (портфель – Л.В.) – любовь и пр.; дело в том, что я прочел ему отрывки из Бахчисарайского фонтана (новой моей поэмы), сказав, что я не желал бы ее напечатать, потому что многие места относятся к одной женщине, в которую я был очень долго и очень глупо влюблен, и что роль Петрарки мне не по нутру. Туманский принял это за сердечную доверенность...» [14; курсив мой – Л.В.]

Известно, что поэму «Бахчисарайский фонтан» А.С. Пушкин писал в 1821-1823 годах, напечатал в 1824 году.

Вспомним: хан Гирей

...в память горестной Марии
Воздвигнул мраморный фонтан.

В память плененной польской княжны, погубленной любовью Гирея и ревностью Заремы. И –

Младые девы в той стране
Преданье старины узнали,
И мрачный памятник оне
Фонтаном слез именовали. (выделено автором. – Л. В.)

В той, далекой стране, откуда родом польская княжна... Так, может быть, искомая К** – полька?

Р. Белоусов свидетельствует о знании Каролиной Собаньской легенды: одна из Потоцких стала пленницей татарского хана и – «..Пушкин в своей поэме воспользовался преданием семьи Потоцких» [15: 67].

К. Собаньская, в некотором роде, по словам Ф.Ф. Вигеля, – наемная наложница графа Я.О. Витта, сына Софьи Клавоне-Витт-Потоцкой.

Вспомним о келье княжны:

...Там день и ночь горит лампада
Пред ликом девы пресвятой.
...Святыню строгую скрывает
Спасенный чудом уголок.
Так сердце, жертва заблуждений,
Среди порочных упоений
Хранит один святой залог,
Одно божественное чувство...

Заметим: «…сердце, жертва заблуждений, / Cреди порочных упоений…»!

После этих слов два ряда точек свидетельствуют о выпущенных строках, возможно, слишком прямо говорящих о той, в которую поэт «был очень долго и очень глупо влюблен». Вспоминаю определение А.А. Ахматовой Каролины Собаньской – «католическая дэвотка» (святоша) [16:163], но и – неоднократно – «ханжа». Известна ее набожность, мистицизм, экзальтированность, склонность к пророчествам. После поражения польского восстания (1830-1831), запрета жить в Варшаве, несмотря на ее письмо к Бенкендорфу (1832), из заброшенной на Подолии и запорошенной снегом деревеньки Собаньская на ряд лет переселится в Крым, «в колонию женщин-мистиков, а вернее, полупомешанных фанатичек, обосновавшихся в Кореизе» [15:112].

Колония основана автором модного романа «Валерия», «другом Александра I», баронессой Варварой-Юлианой Крюденер (варианты: Крюднер, Криднер; 1764 - 1824). «Правой рукою» её стала уникальная княгиня А.С. Голицына (1779 - 1838). Красавица баронесса Юлия Беркгейм, дочь Крюденер, была Голицыной разлучена с мужем и находилась «в доме княгини в полной ея зависимости и раболепном повиновении» [17:124]. И не она одна…

Подробнее – см.: Л. Владимирова «И горд и наг пришел разврат…» [18].

Каролина Собаньская получит в «колонии» имя Долореса. Впоследствии, оставленная Виттом, выйдет замуж за его адъютанта С.Х. Чирковича, теософа по призванию. После его смерти окажется в Риме – вечном городе, где найдет прибежище у отцов-иезуитов.

Но это будет значительно позднее, Пушкин об этом не узнает. Как и о последующих – Париже, браке с писателем и драматургом Жюлем Лакруа, не подозревавшем о том, что моложе невесты на... 15 лет; Гамбурге, где вместе с Софьей Кисилевой-Потоцкой обоснуют казино – знаменитый на всю Европу игорный дом...

Совершенно неоднозначная, фантастическая натура! Великосветская красавица-полька «от знатнейших фамилий», гордая, властная, страстная, свободолюбивая, склонная к авантюризму, презирающая условности; окруженная самыми разными поклонниками. У меня нет сомнений в её причастности к масонству, польскому «освободительному» движению, о чем пришлось неоднократно писать. Умело – до поры! – скрываемой порочности, и – возможно все-таки! – стремления к чистоте?..

Главное подтверждение – письмо Пушкина Собаньской 2 февраля 1830 года, где он напишет: «…ваше собственное существование, такое жестокое и бурное, такое отличное от того, каким оно должно было быть <…> я испытал на себе все ваше могущество. Вам обязан я тем, что познал все, что есть самого судорожного и мучительного в любовном опьянении, и все, что есть в нем самого ошеломляющего. От всего этого у меня осталась лишь слабость выздоравливающего, одна привязанность, очень нежная, очень искренняя – и немного робости, которую я не могу побороть...». И – «Я прекрасно знаю, что вы подумаете <…> – как он неловок – он стыдится прошлого – вот и все. Он заслуживает, чтобы я снова посмеялась над ним». Но – «…вы увянете; эта красота когда-нибудь покатится вниз, как лавина. Ваша душа некоторое время еще продержится среди стольких опавших прелестей – а затем исчезнет, и никогда, быть может, моя душа, ее боязливая рабыня, не встретит ее в беспредельной вечности» [19].

Дополнением – свидетельство Ф.Ф. Вигеля о Собаньской в Одессе 20-х годов – «о недоказанных преступлениях, в которых ее подозревали…», и – «Сколько мерзостей скрывалось под щеголеватыми ее формами!» [20:299]. Слова С.С. Ланда о «ее отвратительном прошлом», с которым уже «в старости Собаньская» пыталась «оборвать нити», продолжая «вести сложную игру, пытаясь снять с себя возможные подозрения», ее как бы раздваивающейся личности [21:137]. Ясный, проницательный взгляд Оноре де Бальзака, отмечавший «двуличие» Собаньской, его слова: «это лицемерная безумица, худшая из всех» [22:169].

Очень интересно письмо Каролины Собаньской баронессе Ю. Беркгейм, приводимое ею в письме Н.Н. Раевскому (середина января 1837):

«Я убеждена, что Бог в своем бесконечном милосердии к каждому из своих детей создал для меня эти узы; это было необходимо для моей натуры, которая не может обходиться без проводника и необходимой поддержки в свободной позиции, независимая как моя, которая не может использовать свою волю, чтобы не навредить себе самой, необходимо, чтобы обеспечить хлеб насущный на старости лет, необходимо, чтобы защититься от мира и от самой себя, необходимо, чтобы также избавиться от привычки счастья и нежности, которые лишают сил мою изнеженную натуру. Мое пребывание возле вас двоих было последней главой моего полного счастья. Будьте благословенны за все те благодеяния, которые Вы оказали в моей жизни. Я молю Бога включить их в Книгу жизни и отплатить Вам бесконечной радостью и добротой. К небу поднимаются мои глаза, чтобы просить полностью вознаградить Вас. Вы, которых Он избрал, чтобы спасти меня, защищать, любить, оказывать помощь мне, столь бедной, немощной, такой одинокой! Сегодня вся серьезность жизни раскрылась передо мной, мой муж (С.Х. Чиркович – Л.В.) порядочный человек, честный человек в полном смысле этого слова, но серьезность его характера и суровость его принципов отражается на всем, что составляет существование; мой муж проследовал со мной в мои сумасшедшие светские годы, и он требует изменения всех моих привычек, чтобы заручиться его уважением. Я должна работать, чтобы заслужить это уважение и я беру на себя тысячи небольших заданий, против которых моя плохая натура сопротивляется, несмотря на то, что мой разум всегда дает согласие. Серьезность моего мужа беспокоит моих близких, но это такой достойный человек, такой убежденный в идее этих заданий, что я уверена в том, что мое счастье зависит только от меня, моего ума, моей покорности воле, которая желает мне только добра» [23; перевод И.В. Хицелиус – преподавателя французского языка факультета РГФ ОНУ им. И.И. Мечникова; с глубокой благодарностью публикуется впервые – Л.В.]

После смерти С.Х. Чирковича К. Собаньская в конце 40-х годов «намеревалась отправиться в Константинополь и совершить паломничество по святым местам в Палестине. Но в связи с революционными событиями в Европе, – пишет Н. Прожогин, – Николай I не поощряет зарубежных поездок своих подданных, и Каролине отказывают в выдаче паспорта» [22:170].

«Петербург душен для поэта…»

Нас приучили думать, что отправленный в южную ссылку поэт случайно встретился в Екатеринославе с семьей генерала Н.Н. Раевского, едущей на Кавказ, в Крым. Здесь, в Екатеринославе, в «местности Мандрыковка, в доме Краконихи», по Пушкину – «в жидовской хате» [24:17], заболевшего поэта (после купания в Днепре в 20-х числах мая – немудрено!) находит Н.Н. Раевский-младший. По ходатайству генерала Раевского, Инзов отпускает больного Пушкина с ними для лечения.

Но вот письмо А.С. Пушкина П.А. Вяземскому (1-я половина марта 1820 года): «Петербург душен для поэта: я жажду краев чужих; авось полуденный воздух освежит мою душу...» [25: 14-15].

7 мая 1820 года К.Я. Булгаков пишет А.Я. Булгакову в Москву из Петербурга: «Пушкин – поэт, поэтов племянник, вчера уехал в Крым. Скажи об этом дяде-поэту». 15 мая А.Я. Булгаков – К. Я. Булгакову: «Зачем и с кем поехал молодой Пушкин в Крым?» 17 мая Н.М. Карамзин – П.А. Вяземскому в Варшаву: «Пушкин благополучно поехал в Крым месяцев на пять...» [26:201].

Выехав из Петербурга 5 мая «на перекладных, в красной рубашке и опояске, в поярковой шляпе скакал Пушкин по так называемому белорусскому тракту» [27:14]; 14-15 мая был в Киеве, путь  держал, как предписано, в Екатеринослав, а в письмах – свидетельства: едет в Крым.

В Киеве поэт останавливается у Раевских. Не тогда ли окончательно оформился план Пушкина и Н.Н. Раевского-младшего о поездке поэта на Кавказ, в Крым?

В. Белоусов свидетельствует, что «дом Раевских, где остановился поэт, сообщался с губернаторским домом общим садом», а «жизнь светского общества в Киеве протекала в губернаторском доме» [15:89-90]. Дочери «киевского губернского предводителя дворянства графа А.С. Ржевуского» Эвелина и Каролина, по мужу – Собаньская, выделялись «в пестром хороводе местных красавиц...» [15:90-91].

Графиня Каролина Собаньская совсем юной была выдана замуж за 50-летнего подольского помещика Иеронима Собаньского (странный брак – мезальянс?), родила дочь Констанцию (1814 или 1815 г.), с 1816 года жила отдельно. В 1819 году сошлась с Я.О. Виттом, начальником военных поселений в Новороссии. Жила в Одессе, «шокируя чопорное общество открыто афишируемой связью с Виттом» [28:186]. Последний – генерал, граф Ян Осипович Витт (1781-1840) – специалист политического сыска, провокатор, казнокрад, интриган. «Дон-Жуан» красив, «в речах столь умный, но безграмотный человек», и Собаньская «служила секретарем» ему, «писала тайные его доносы» – свидетельствовал Ф.Ф. Вигель [20:391].

Интересно, что 27 октября 1819 года (!) А.С. Пушкин пишет П.Б. Мансурову «игривое» письмо о театре, актрисах, и – вдруг: «Поговори мне о себе – о военных поселеньях. Это все мне нужно – потому, что я люблю тебя – и ненавижу деспотизм» [29; курсив мой – Л.В.]

Могла ли Каролина Собаньская летом 1820 года жить в Крыму и видеться с Пушкиным?

«...переехала в Ореанду»

В журнале «Русский архив», на протяжении ряда лет издававшемся видным деятелем русской культуры, пушкинистом П.И. Бартеневым, в 1913 году были опубликованы «Воспоминания Каролины Карловны Эшлиман», записанные В. Кашкаровым. Воспоминания содержат много небезынтересных сведений, в частности, о нравах, а точнее, безнравственности, «сильных мира того». Их сегодня усиленно «отмывают»...

К.К. Эшлиман, уроженка Швейцарии, внучка некоего Маурера, занимавшего «большую должность» при Наполеоне; дочь архитектора в Берне, что «по объявлению вызвался сопровождать испанского графа Ошандо-де-ла-Банда в Крым, в Кореиз» к княгине А.С. Голицыной.

Вот как описывает Эшлиман знакомство А.С. Голицыной и Каролины Собаньской, указав, что владельцем Верхней Ореанды, в соседстве с Кореизом, был граф Витт:

«Эгот граф Витт увлек красавицу графиню Собаньскую. Она оставила мужа и переехала в Ореанду. Княгиня А.С. Голицына, узнав об этой истории, пришла в сильнейшее негодование:

– При первой же встрече с этой негодницей я плюну ей в морду! – заявляла она моему отцу и другим.

Однако такого скандала не произошло. Увидев графиню Собаньскую, в такой мере была очарована ея необычайно-привлекательной наружностью, что подошла к ней, обняла ее и поцеловала:

– Боже, какая-же вы душечка! – сказала она ей.

С этого момента Анна Сергеевна не переставала благоволить к красавице соседке, и когда охладевший к ней Витт разошелся с Собаньской, <...> княгиня приняла в ней горячее участие и энергично хлопотала за нее» [30:338].

Итак, с 1819 года Каролина Собаньская могла летом проживать в Крыму.

«И пленниц берегов Салгира...»

М.А. Цявловский в «Летописи...» указывает на неоднократные встречи Пушкина и Раевских с некиим Гераковым. Статский советник Гаврила Гераков в 1820 году предпринял путешествие и выпустил «Путевые заметки по многим российским губерниям...» Упоминаний о встречах с Пушкиным я не встретила, если не посчитать, что он Пушкина назвал Арапом: «12 сентября... Я взял тоску с собою, пошел ходить по нешумному городу, встретил Е.М.Б., гуляющую тоже, и позади ее Арап; заметя по разговорам моим, что я не в тарелке своей, предложила свою руку, водила до устали, и сопутствующую прежде тоску заставила скрыться: благодарил душевно» [31:170].

Запись интересна: кто такая Е.М.Б.? Но еще интереснее – от 8 сентября 1820 года, также в Симферополе. Сначала – о встрече с генералом Н.Н. Раевским, графом Ланжероном, их супругами: «учтивостями обоих доволен». Затем: «...чтоб разбить тоску свою был у любезных особ; выходя же из церкви, нельзя было не заметить одну прелестную девицу: по чертам лица и по значительным взорам заключил, что она должна быть гречанка; с нею было несколько дам – кого не спрашивал о ней, отвечали незнанием"» [31:156; курсив мой – Л.В.]

Не связаны ли как-то эта церковь «любезных особ» и – «крымская колония женщин-мистиков, а вернее, полупомешенных фанатичек»? И не Собаньскую ли видел Гераков, отметив по-своему ее «огненные глаза», о которых писали современники, на что неоднократно обращает внимание А. Ахматова? Он даже тут же записал свои стихи, оправдываясь, «что в мои немолодые  лета пустяки меня занимают», но:

Я люблю в природе милое,
Восхищаюсь взором кротости... [31:156].

«Греческий профиль» Собаньской отмечали многие. В частности, Л. Краваль, подчеркивая «греческий профиль» Собаньской, пишет: «...изображение Заремы в иллюстрации Г. Гагарина оказалось тождественным облику Собаньской в пушкинских рукописях» [32:175].

Затем Гераков «...пошел через Салгир, прямо к химику Дессеру» – «Н.Н. Раевский приставлен в сем доме...» М.А. Цявловский в «Летописи...» указывает, что 8 сентября Пушкин был в Симферополе с Раевскими.

О Салгире – реке, пересекающей весь Крымский полуостров, Пушкин вспоминает неоднократно. В строфе LVII Первой главы «Евгения Онегина»:

...Так я, беспечен, воспевал
И деву гор, мой идеал,
И пленниц берегов Салгира...

Чьих – а может быть, чего? – пленниц?

И – что за «девы осиротелые»? В эпилоге «Кавказского пленника»:

…Ее пленял наряд суровый,
Племен, возросших на войне,
И часто в сей одежде новой
Волшебница являлась мне;
Вокруг аулов опустелых
Одна бродила по скалам,
И к песням дев осиротелых
Она прислушивалась там...

Вспоминаю из стихов, обращенных к Музе:

…Как часто по скалам Кавказа
Она Ленорой, при луне,
Со мной скакала на коне!
Как часто по брегам Тавриды
Она меня во мгле ночной
Водила слушать шум морской,
Немолчный шепот Нереиды... (IV строфа 8-й главы «Евгения Онегина»)

Я далека от мысли видеть в Музе поэта (хотя бы и написанной с заглавной буквы!) конкретное, одно лицо. Но – «Ленора» (вспомним имя, данное Пушкиным К. Собаньской, – «Элленора»), «Нереида», «волшебница»... Но – женская «колония» и особенности княгини А.С. Голицыной?..

Вспоминаю и из опущенной строфы стиха «Кто видел край, где роскошью природы...» –

Приду ли вновь, поклонник муз и мира,
Забыв молву и жизни суеты,
На берегах веселого Салгира
Воспоминать души моей мечты?..

А.С. Говоров считал, что Пушкин познакомился с Собаньской в 1820 году в Гурзуфе [13:2]. С нею связывал более 30 произведений. Писал, что она – «амазонка, спутница верховых поездок по окрестностям Гурзуфа» [13:19].

И так ли уж непозволительна мысль, что «дева гор», и, одновременно, – «пленница берегов Салгира» – Каролина Собаньская?.. «Милый демон»…

«…меня прельщает и оживляет одна лишь мысль…»

В письме Каролине Собаньской от 2 февраля 1830 года А.С. Пушкин писал:

«Среди моих мрачных сожалений меня прельщает и оживляет одна лишь мысль о том, что когда-нибудь у меня будет клочок земли в Крыму. Там смогу я совершать паломничества, бродить вокруг вашего дома, встречать вас, мельком вас видеть...» [33: 808]. Случайных слов у Пушкина нет. Слово «паломничество» – «путешествие на поклонение "святым местам"» – наводит на мысль о каком-то конфессиональном заведении.

В 1933 году Т.Г. Зенгер (Цявловская) читает название местности: «В Крыму», в 1935-м – ставит знак вопроса. В примечании, в публикации 1933 года пишет: «По слову Crimee (Крым) Пушкиным написано другое слово <...> По-видимому, здесь стоит название какого-нибудь крымского поселка или имения. Если удастся прочесть это название имения, то может продвинуться и вопрос о том, кто была его обитательница». Считает, что первая буква названия  – «М» [34:215].

М. Яшин писал о «греческом селении в Крыму Массандре», о том, что «свыше восьмисот десятин земли с лесами, виноградниками и роскошным субтропическим парком» в Массандре князь Г.А. Потемкин-Таврический подарил Софье Витт, впоследствии Потоцкой, матери Я.О. Витта [35:121]. У самого Витта имение – в Верхней Ореанде.

И – ещё: во втором письме 2 февраля 1830 года А.С. Пушкина к К. Собаньской есть такие строки: «А вы между тем по-прежнему прекрасны, так же, как и в день переправы или же на крестинах, когда ваши пальцы коснулись моего лба...» [19: 809; курсив мой – Л.В.]

О крестинах сына Воронцовых Семена 11 ноября 1823 года писал М. Яшин [35:113]. Что касается «переправы», то у Т.Г. Зенгер (Цявловской) переведено французское слово «traversee» как «поездка морем». В «Летописи...» М.А. Цявловского «прогулка по морю» с К. Собаньской датируется очень широко: «1823 июль 3 - 1824 июль 30» [26:393], то есть всем одесским периодом. Воспользовалась французско-русским и русско-французским словарями под редакцией В.В. и Н.П. Потоцких (1970, 1975 гг.). Слово «traversee» определено: «переезд, переправа»; «море» – «mer»; «морем» – «pas mer»; «путешествие морем» – «voyage en mer (или suz mer)».

Итак, «переправа». «Летопись...» Цявловского указывает только одну переправу за интересующий нас период жизни А.С. Пушкина: 2 июня 1820 года из Старочеркасска, переправа через Дон, на тракт Новочеркасск – Ставрополь. То есть, по дороге на Кавказ, в Крым...

«Забудь мучительный предмет...»

С.М. Бонди в примечаниях к «Бахчисарайскому фонтану» писал: «Большой лирический эпилог, говорящий о страданиях неразделенной любви самого поэта, Пушкин сократил для печати, выпустив любовный бред, по его выражению, так как, видимо, опасался догадок и сплетен о его личной жизни и чувствах». Но – «Несколько из этих выброшенных Пушкиным стихов сохранились в рукописи. Они введены в текст поэмы» [36:504].

Перечитаем эти строки:

...Я помню столь же милый взгляд
И красоту еще земную,
Все думы сердца к ней летят,
Об ней в изгнании тоскую...
Безумец! Полно! Перестань,
Не оживляй тоски напрасной,
Мятежным снам любви несчастной
Заплачена тобою дань –
Опомнись; долго ль узник томный,
Тебе оковы лобызать
И в свете лирою нескромной
Свое безумство разглашать?..

В Рабочих тетрадях А. С. Пушкина (т. III, ПД 832) на обороте 28 листа читаю:

«Мечтатель! Полно! Перестань...»; дважды повторенное и вычеркнутое: «Тебя никто не понимает», во второй раз смягченное: «Два сердца в мире, может быть...», другие варианты строк. На листе 29-м: «Забудь мучительный предмет / Любви отверженной и вечной». И снова: «Забудь мучительный предмет / Постыдных слез...»

Здесь же, на этих 2-х листах, – два варианта изображения одной женщины [37; рис. 1 и 2]. Сравните один из них (рис. 3) с атрибутированным изображением Каролины Собаньской в Рабочей тетради одесского периода, между строк 2-й главы Евгения Онегина (рис. 4, 5).

Рисунок 6 – совмещение компьютерным методом Владимира Владимирова.

Рис. 1.

Рис. 2.

Рис. 3.

Рис. 4.

Рис.5.

Рис. 6.

У меня сомнений нет: на листе со строками «любовного бреда» изображена К. Собаньская.

Но особенно интересно, что на листе 30-м – черновик письма к неизвестной (июнь-июль 1823 г., из Кишинева в Одессу). Привожу его полностью:

«Не из дерзости пишу я вам, но я имел слабость признаться вам в смешной страсти и хочу объясниться откровенно. Не притворяйтесь, это было бы недостойно вас – кокетство было бы жестокостью, легкомысленной и, главное, совершенно бесполезной, – вашему гневу я также поверил бы не более – чем могу я вас оскорбить; я вас люблю с таким порывом нежности, с такой скромностью – даже ваша гордость не может быть задета. Будь у меня какие-либо надежды, я не стал бы ждать кануна вашего отъезда, чтобы открыть свои чувства. Припишите мое признание лишь восторженному состоянию, с которым я не мог более совладать, которое дошло до изнеможения. Я не прошу ни о чем, я сам не знаю, чего хочу, – тем не менее я вас...» [38].

Т.Г. Зенгер (Цявловская) в 1933 году объединила это письмо с двумя, написанными в 1830 году, – свидетелями неразделенной любви, принесшей поэту много страданий. Впоследствии, в 1935 году, не будет настаивать, что письмо 1823 года – к Каролине Собаньской.

Сегодня в фундаментальном издании Рабочих тетрадей А.С. Пушкина письмо датировано июнем... 1824 года и – «возможно, к Е.К. Воронцовой... (по данным Т.Г. Цявловской)» [39].

Вот уж действительно вспомнишь М.О. Гершензона и его едкое: «До каких натяжек доходит изобретательность биографов!». И о другой расшифровке Цявловских: «Почему "письмо от..." означает письмо именно от Воронцовой, это остается тайной веры...» [40:193].

Мне думается, что письмо к неизвестной, находящееся в кишиневской тетради так недалеко от изображений Собаньской, – к ней. И Т.Г. Зенгер была права, объединив все три письма в 1933 году [34].

Позволю предположить, что при написании «Бахчисарайского фонтана» Каролина Собаньская владела его чувствами, помыслами. Мечтами о нежной Марии (было, очевидно, и это в ней!) и пониманием: «для страсти рождена» – Зарема:

...Чью тень, о други, видел я?
Скажите мне, чей образ нежный
Тогда преследовал меня,
Неотразимый, неизбежный?
Марии ль чистая душа
Являлась мне, или Зарема
Носилась, ревностью дыша,
Средь опустелого гарема?..

Та же мечта о соединении лучших начал обеих – в строчках изумительного «Фонтану Бахчисарайского дворца»:

...Или Мария и Зарема
Одни счастливые мечты?
Иль только сон воображенья
В пустынной мгле нарисовал
Свои минутные виденья,
Души неясный идеал?

Он прояснится постепенно, этот идеал, в образе Татьяны Лариной. Но это – особый разговор...

В окончательный текст поэмы «Бахчисарайский фонтан» не вошло посвящение Н.Н. Раевскому-младшему, где:

...Давно, когда мне в первый раз
Поведали сие преданье,
Мне стало грустно...

Невольно вспоминается посвящение ему же «Кавказского пленника» (1820-1821, напечатана поэма в 1822 году). И строки:

...Когда любви тяжелый сон
Меня терзали и мертвили…,

упоминание о противоречиях страстей, о возможности услышать в поэме «тайный глас души моей»…

В письме брату, уже из Кишинева, 24 сентября 1820 года Пушкин напишет о «важных услугах, для меня вечно незабвенных» Н.Н. Раевского-младшего [24:17].

Позволю себе пока ещё только заметить: давно привлек мое внимание в Рабочих тетрадях Поэта лист 12 (об.), т. III, ПД 832. Здесь – текст: «Страсти мои утихают, тишина цар<ит> в душе моей – ненависть, раскаяние, все исчезает – любовь одушевл…» И – черновые записи стихов, впоследствии составивших «Тавриду»:

…За нею по наклону гор
Я шел дорогой неизвестной,
И примечал мой робкий взор
Следы ноги ее прелестной —
Зачем не смел ее следов
Коснуться жаркими устами,
Кропя их жгучими слезами...

Нет, никогда средь бурных дней
Мятежной юности моей
Я не желал с таким волненьем
Лобзать уста младых цирцей
И перси, полные томленьем...

Вспомним и следующие строки:

Один, один остался я.
Пиры, любовницы, друзья
Исчезли с легкими мечтами,
Померкла молодость моя
С ее неверными дарами.
Так свечи, в долгу ночь горев
Для резвых юношей и дев,
В конце безумных пирований
Бледнеют пред лучами дня.

Последних строк на указанном листе нет. Но зато все строки обрамляет перечень дат – перечислены годы: от 1811-го до 1823-го. А внизу – и «1830» и «31», перечеркнутые…

В центре – большей величины: «1814» и, возможно, позднее дописанное: «16 avg.» (рис. 7).

Ограничусь, это – предмет отдельной работы.

Рис. 7.

…Чем больше вчитываюсь в пушкинские строки, вглядываюсь в листы рукописей, тем неотступнее «крамольная» мысль: а вдруг и «крымская любовь», и раньше, – «северная любовь», и скрытая за аббревиатурой NN в шутливом Дон-Жуанском списке («Неназываемая»!) – одно лицо. «Тайный глас души моей...»

Душа-то – цельная, чистая, высокая. И «душевной бури след ужасный» тянется, возможно, не с февраля 1821 года, когда, по мнению пушкинистов, на контрактовой встрече в Киеве Пушкин познакомился с Собаньской. Роковая встреча произошла раньше…

Наверное, – очевидно: для того, чтобы называть звезду своим именем необходимо совпадение их значений. Предлагаю экскурс в область космонимии и антропонимии, что может помочь выяснению истины.

«Есть имена, как душные цветы…»

Вспомнились строки Марины Цветаевой:

Есть имена, как душные цветы,
и взгляды есть, как пляшущее пламя...

Большинство исследователей считают, что «вечерняя звезда» элегии «Редеет облаков летучая гряда…» все-таки – Венера. Как часто и в каком контексте использовал Поэт это имя?

Ю.А. Карпенко свидетельствует, что «А.С. Пушкин 23 раза употребил в своих произведениях слово Венера», обозначая «богиню любви», «а о планете Венера упомянул лишь однажды» [41].

Дополню, что поэт широко использовал и прозвания Венеры (Афродиты), в частности, – Кифера, Цитера (Цитерея), Киприда, «пафосская царица».

Так, в стихах: Послание Лиде, Шишкову, К Каверину, Фавн и Пастушка, Вольность, «Когда сожмешь ты снова руку…», Ода его сият. гр. Дм. Ив. Хвостову, «Есть роза дивная...», «В кругу семей, в пирах счастливых…», он упоминает имена: Цитера, Цитерея, Кифера. В стихах: Монах, Рассудок и любовь, Лаиса Венере, посвящая ей свое зеркало, О. Массон («Ольга,. крестница Киприды…», Тень Фонвизина, К Щербинину, Всеволжскому, Платонизм, «Я видел Азии бесплодные пределы…», Юрьеву, Из письма к Я.Н. Толстому, Давыдову, Клеопатра – упоминается Киприда. «Пафосская царица» прозвучит в стихах Кривцову. Особо отмечаю Отрывок («Не розу пафосскую…»)

Говоря о названиях Венеры, Ю.А. Карпенко упоминает, что М.Э. Рут собрала 18 только русских названий Венеры! Естественно, их очень много и у других народов [42]. Среди наиболее известных – греческие: «Эсперос» («Геспер» – «вечер»), «Фосфорос» («несущий свет»), «Эосфорос» («Эосфор» – «несущий утро»), «Афродита» (Платон, Аристотель) [43]; римские: «Венера», «Веспер» (лат. «вечер», «вечерняя звезда»), «Люцифер» (лат. «несущий свет») и «утренняя звезда»; «сатаной Люцифер стал значительно позже, уже в мифах христианской религии», – пишет Ю. Карпенко [44].

Вспоминается Афанасий Фет:

Долго еще прогорит Веспера скромная лампа.
Но уже светит с небес девы изменчивый лик...

Под «ликом девы» Фет разумеет Луну.

А у А.С.Пушкина в «Евгении Онегине» «Веспер» оказался утренней звездой:

Уже редеют ночи тени
И встречен Веспер петухом... (Глава 6, ст. ХХIV)

Имя «Веспер» прозвучит и в стихах Пушкина «Близ мест, где царствует Венеция златая…», «Ночь тиха; в небесном поле…»

Среди русских наименований Венеры Ю. Карпенко упоминает: «Утренняя заря, Утренняя звезда, Утреница, Утренняя зарница или просто Зарница, Заряница, Зарянка, Зорница», Денница, а также: «Вечерняя заря, Вечерняя звезда, Вечерница, Вечерняя зарница». Аналогичные названия есть и у других славянских народов.

Стоит вспомнить, что «денница» – «слово, употребительное в поэтическом языке Пушкина 10-х (например, в стихотворении "Кольна") и 20-х годов (например, в вариантах гл. 3 "Евгения Онегина": "Проснулся он денницы ране", ср. в гл. 6, XIII "Евгения Онегина": "Блеснет заутра луч денницы... ")» [45]. И – огорчение Пушкина стихами Рылеева в его думе «Богдан Хмельницкий»:

Средь мрачной и сырой темницы,
Куда лишь в полдень проникал
Скользя по сводам луч денницы.

Об этом – в письмах брату Льву: «Милый мой, у вас пишут, что луч денницы проникал в полдень в темницу Хмельницкого. Это не Хвостов написал – вот что меня огорчило…» [46]. И снова – о «полудневной деннице Рылеева» и его же «гербе российском на вратах византийских»: «(во время Олега герба русского не было, а двуглавый орел есть герб византийский и значит разделение Империи на Западную и Восточную – у нас же он ничего не значит). Поверишь ли, мой милый, что нельзя прочесть ни одной статьи ваших журналов, чтоб не найти с десяток этих bevues, поговори об этом с нашими…» [47].

Внимание А.С. Пушкина к альманаху «Денница» М.А. Максимовича (1804-1873), русского и украинского учёного, в первом выпуске которого (1830, 9 января) Пушкин опубликовал начало «Бориса Годунова»; откликнулся одноименной статьей в «Литературной газете» (1830, 5 февраля) на обозрение И.В. Киреевского в «Деннице» – самостоятельная тема. Отмечу лишь, что Поэт опустил в окончательном варианте строки: «Самая зрелая изо всех моих стихотворных повестей та, в которой все почти оригинально (а мы из этого только и бьемся, хоть это еще не главное), "Полтава", которую Жуковский, Гнедич, Дельвиг, Вяземский предпочитают всему, что я до сих пор ни написал, "Полтава" не имела успеха»… [48].

Вернусь к работе Ю. Карпенко. Он вспоминает «и сказочно прекрасную дочь Месяца и сестру Солнца из русского фольклора», которую «добывал хитроумный Иванушка из "Конька-Горбунка", – планету Венеру!» И – «красавицу из пушкинской сказки, у которой "во лбу звезда горит"» [49]. Среди «звериных» названий он вспомнит русскую «Волчью звезду», польские «волчья звезда», «заячья звезда», «воловья звезда». И – название «Чигирь-звезда» – «сирским (т.е. сирийским) языкомъ» из «Сказания царя Соломона», «встречающееся в нескольких старых памятниках и найденное В.И. Далем в устной речи», – от арабского названия Венеры – «Зухра» («блестящая») [50].

Вспомним культ богини Венеры Древнего Рима. Имя ее – «первоначально персонификация абстрактного понятия "милость богов" (venia)» [51; курсив мой – Л.В.]

Разумеется, она «богиня красоты и любви», а еще – «прародительница», пожертвовавшая «свои волосы для канатов во время войны с галлами)» [52]. Просматривается государственно-правовое начало Римской империи. Но «у писателей Венера – прежде всего богиня любовной страсти, мать Амура. <…> В астрологии большую роль играла планета, названная именем Венеры, определявшаяся как "милостивое ночное светило, мужчина или женщина"» [53].

Известно, что римский культ Венеры сменил культ древнегреческой богини любви и красоты Афродиты.

Этимология имени Афродита не ясна. По одной из версий, – «пенорожденная». «В Гомеровском гимне богиня появляется из воздушной морской пены вблизи Кипра (отсюда Афродита – Киприда, "кипророжденная"» [54].

Афродите древние приписывали «космические функции мощной, пронизывающей весь мир любви», она – «богиня плодородия, вечной весны и жизни»: «Земля, море и горы объяты силой Афродиты», «дарующей земле изобилие»; она же – «вершинная» («богиня гор»), «спутница и добрая помощница в плавании» («богиня моря»). Считалась также богиней браков и родов.

Но одновременно, обращает внимание, что «служение Афродите часто носило чувственный характер (Афродита считалась даже богиней гетер, сама именовалась гетерой и блудницей), постепенно архаическая богиня с ее стихийной сексуальностью и плодовитостью превратилась в кокетливую и игривую» [55].

«Афродита с наслаждением внушает любовные чувства людям и сама влюбляется, изменяя хромоногому супругу». По Гесиоду, для нее характерны «сладкая нега любви, смех, улыбки, обманы, "пьянящая радость объятий"». Гомер свидетельствует, что «появление классической Афродиты все еще внушает ужас», но «она постоянно именуется "золотая", "прекрасновенчанная, "сладкоумильная", "прекрасноокая"» [56].

В гимне Афродите поэтессы Сапфо «богиня именуется "пестротронной" и "плетущей козни"». Поэтесса замечает, что, «Помогая любящим, Афродита преследует тех, кто отвергает любовь» [57; курсив мой – Л.В.]

Среди многих храмов Афродиты был и храм на острове Крит, в городе Пафос (отсюда: Афродита – Пафосская богиня), он имел общегреческое значение.

Афродита – мать Эрота и Антэрота; Деймоса («страх») и Фобоса («ужас»); Гармонии; Гермафродита и троянского героя Энея. Появляется «всегда в окружении роз, миртов, анемонов, фиалок, нарциссов, лилий и в сопровождении харит и нимф» [58].

Хариты – «в греческой мифологии благодетельные богини, воплощающие доброе, радостное и вечно юное начало жизни». От греческого «charis» – «милость», «доброта» [59]. А еще – «благосклонность», «признательность», «дар», наконец, – «любовь». Лев Успенский, определяя русское имя «Любовь», вспоминает греческое «Харис (Любовь)» [60: 618].

«Неслыханно тебе, Киприда, я служу…»

Я попробовала сопоставить с именами Венеры (Афродиты) имена Каролины-Розалии-Теклы Собаньской, которой адресованы стихи Пушкина «Что в имени тебе моем?..», их первая строчка вынесена в заглавие этих заметок. И вот что получилось.

Каролина – «мужественная», так определяет «Именник» (худ. Константин Комардин). Возможно также, первый корень – от «charis», имя «Лина» переводится как «скорбная песнь». Тогда, может быть, – «скорбная песнь любви», или «скорбь любви»? Многие «именники» указывают, к сожалению, – «заимствованное», и только...

Интересно, что Р. Белоусов свидетельствует о Собаньской: «близкие называли ее Лолиной или Лоли» [15:58]. Вспомнив имя, принятое К. Собаньской в «колонии», – Долореса, замечаем: «Долорес (исп. Dolores, от dolor – боль, скорбь) – распространённые в испаноязычных странах женское имя, а также топоним, в честь Девы Марии Скорбящей. Уменьшительные формы имени: Долли, Лолита» [61].

Розалия (Роза). «Более полный набор символических значений Розы, – упоминают «Мифы народов мира», – включает красоту, совершенство, изящество, радость, любовь, удовольствие, хвалу, славу, пышность, блаженство, аромат, пламенность, гордость, мудрость, молитву, медитацию, тайну, таинство, тишину. Роза может выступать как символ солнца, звезды, богини любви и красоты (в Древнем Риме связана прежде всего с Венерой, по ряду версий она произошла от слез Венеры), женщины (преимущественно – красавицы). <…> У арабов Роза, напротив, мужской символ, в еврейской каббале Роза – образ единства. <...> В христианстве Роза обретает особую символическую емкость: милосердие, любовь, мученичество, победа. В средневековом христианском искусстве Роза символизирует небесное блаженство... <...> После Данте Роза все чаще символизирует духовное избранничество, высокое этическое совершенство, творческий порыв (в итальянском гуманистическом неоплатонизме, философских утопиях розенкрейцеров и масонов и т.д.) Роза, как символ земной чувствительной страсти, чрезвычайно популярна в средневековой куртуазной литературе, новоевропейской любовной лирике, эротической аллегорике 16-18 вв.» [62; курсив мой – Л.В.] Этот образ широко использовали поэты-романтики, символисты, поэты-розенкрейцеры и др.

Лев Успенский свидетельствует, что в стихах А.С. Пушкина слово «роза» встречается около пятидесяти раз. Причем, в лицейских стихах «речь идет исключительно о легендарных, мифических, божественных розах античной древности», и – «В них нет ничего живого». Но, «после поездки в Крым и на Кавказ, их сменяют пышные розы Востока: соловьи поют в их листве льстивые песни... <…> Эта "роза Шираза" тоже не цветок; это символ любви, символ сказочной жизни юга».

В дальнейшем, считает Успенский, «Поэт отказался от классических и романтических нарядов, от "высокопарных мечтаний своей весны". Он полюбил "иные картины": "песчаный косогор, перед избушкой две рябины, калитку, сломанный забор..."»

Розы теперь упоминаются «с веселой издевкой», когда поэт говорит о рифме к слову «морозы». Или – «Вот он описывает старуху на балу: "Здесь были дамы пожилые в чепцах и в розах, с виду злые…" Вот, наконец, упоминает он об удивительной "зеленой розе": она нигде не растет; её вышивает на подушке цветным шелком одна из манерных пушкинских героинь…» [63].

Я не могу не вспомнить стихи 1827 года «Соловей и Роза», где, рассказав о «розе милой», равнодушной к пенью «восточного соловья», поэт скажет:

...Не так ли ты поешь для хладной красоты?
Опомнись, о поэт, к чему стремишься ты?
Она не слушает, не чувствует поэта;
Глядишь – она цветет; взываешь – нет ответа.

Но – тут же:

Есть роза дивная: она
Пред изумленною Киферой
Цветет румяна и пышна,
Благословенная Венерой.
Вотще Киферу и Пафос
Мертвит дыхание мороза –
Блестит между минутных роз
Неувядаемая роза...

Можно вспомнить стихи 1824 года «О дева-роза, я в оковах; / Но не стыжусь твоих оков...»; 1825-го «Лишь розы увядают...» и его французский вариант «Quand au front du convive...», расположенные в рабочей тетради поэта (т.IV, ПД 835) в непосредственной близости от стихов «Твое соседство нам опасно...» и «Сожженного письма» (л. 51), женского профиля (л. 56 об.), по нашему мнению, – изображению Каролины Собаньской [64]; 1826-го – о «Соперницах запретной розы» (К.А. Тимашевой, выделено автором – Л.В.); об «Отрывке» 1830-го, где поэт вспоминает «розу пафосскую, / Росой оживленную»...

Третье имя Собаньской – Текла, что в переводе с греческого означает «Божья слава, совершение»: «theos» – «бог» и «kleos» – «слава» [65, 66]. Близко по значению к понятию «Милость богов» (Венера), не правда ли?..

Надо сказать, что по дореволюционной орфографии имя писалось через «фиту», восходящую к греческой «тэте», читаемой в западноевропейской традиции как «Т». Русское прочтение греческой «тэты» базировалось на византийской, восточной традиции и читалось как «Ф»,

отсюда соотношение имен Текла и Фёкла. Первое считалось«изысканно-звучным именем», второе – «простонародно-грубым». Лев Успенский напоминает о стихах Александра Блока «Над озером», где «поэт, пленившись встреченной незнакомкой, "ей мысленно приискивает" красивейшее имя – Текла или Аделина, а разочаровавшись в ней, презрительно кричит: "Эй, Фёкла, Фёкла!"» [60:626].

В своих работах я уже вспоминала о незамечаемых: 1) обязательном многоточии и – 2) сноске под №13 в XXIV cтрофе Главы второй «Евгения Онегина», после строк:

Ее сестра звалась Татьяна... –

О пушкинском Примечании: «Сладкозвучнейшие греческие имена, каковы например, Агафон, Филат, Федора, Фекла и проч., употребляются у нас только между простолюдинами» [67].

Об этом же имени Собаньской, очевидно, привычном в одесский период, упоминает современник, видный одесский ученый, педагог Николай Никифорович Мурзакевич. С очаровательным сарказмом характеризуя графа Я.О. Витта, начальника военных поселений, агента Бенкендорфа: «Всегда уклончивый (начиная с аустерлицкого сражения), вежливый и любезный со всеми, этот властолюбец старался все одесское общество привлечь к себе, в чем, при содействии временной "дамы своего сердца" Теклы Собаньской, урожденной графини Ржевусской, вполне успел» [68].

Повторю также: в «Неизданных заметках…» Анна Ахматова прямо назовет Каролину Собаньскую «одесской Клеопатрой» [69:190]. А имя «Клеопатра» – «слава отца» также содержит в себе греческое «kleos» – «слава»; «pater», родит. п. «patros» – «отец».

Текущая глава поименована строкою из пушкинских стихов «Клеопатра», монолога героини…

Стоит упомянуть, что «понятие "славы божьей", т.е. самобнаружения, самораскрытия сокровенного бога», занимает большое место в иудаизме, в каббале. О возможности для смертного получить власть над богом через «овладение» его именем, раскрытие его. Поэтому «магические действия с именем бога запрещены еще в ветхозаветной книге Исхода (20:7), но они расцвели пышным цветом на исходе античности и не переставали стоять в центре народных поверий в средние века и позднее» [70]. «Послебиблейская стадия» иудаизма (Талмуд), персонифицирует «славу» в ангелах, детализируя учение об ангелах, их именах, «отчасти используемых в магических целях, например на амулетах...» [71].

Пушкинский перстень-талисман, «заветная печать», как и стихи «В пешере тайной, в день гоненья…», «Талисман» и др. – самостоятельная тема.

Известно, что повсеместно, в том числе и на Руси, опасаясь магических, вредоносных действий для носителей имен, их нередко меняли на другие. Вот и Собаньская неоднократно меняла свои имена. Так, в книгах актов гражданского состояния при регистрации ее брака с Ж. Лакруа она названа «Люси Каролина графиня Ржевуская», при регистрации её смерти 16 июля 1885 года – «Урсула Люси Каролина» [22:170, 172].

В свете всего того, что мы знаем о К. Собаньской, в связи со всем вышесказанным, осмеливаюсь предположить, что «элегической красавицей» могла быть Каролина Собаньская. Любым из трех своих имен она имела основание называть «печальную, вечернюю звезду».

Имена дочерей генерала Н.Н. Раевского: Екатерина – гр. «непорочная»; Елена – догреч. «избранная, светлая, пламенная»; Мария – евр. «горькая» дают гораздо меньше оснований предполагать в них ту, что «именем своим» могла называть планету Венеру.

«Он думы разбудил, уснувшие во мне…»

10 ноября 1836 года А.С. Пушкин напишет поэту-переводчику с русского на французский язык, музыканту Н.Б. Голицыну (1794-1866) в Артек из Петербурга: «Как я завидую вашему прекрасному крымскому климату: письмо ваше возбудило во мне множество воспоминаний всякого рода. Там колыбель моего «Онегина», и вы, конечно, узнали некоторых лиц» [72; курсив мой – Л.В.]

Увы, нам их узнать трудно. Недаром так много гипотез о предмете «крымской любви» поэта. Но – возможно. И мне видится главным препятствием к истине то, что боялись «запятнать» образ поэта, как будто это возможно сделать!

Существенно, что это письмо Голицыну Пушкин начинает так: «Тысячу раз благодарю вас, милый князь, за ваш несравненный перевод моего стихотворения, направленного против недругов нашей страны. Я видел уже три перевода, из которых один сделан высокопоставленным лицом из числа моих друзей, но ни один не стоит вашего. Отчего вы не перевели этой пьесы в свое время, – я бы послал ее во Францию, чтобы щелкнуть по носу всех крикунов из Палаты депутатов» [72; курсив автора – Л.В.]

Речь – о переводе на французский стихов «Клеветникам России» (1831). А курсивом – с иронией, о переводе С.С. Уварова, министра народного просвещения (1833 - 1849), президента Академии наук.

Из письма также узнаем, что Н.Б. Голицын, находившийся тогда в Артеке, на даче у сестры Т.Б. Потемкиной, собирается переводить поэму Пушкина: «Вы обещаете перевод в стихах моего ("Бахчисарайского фонтана"). Уверен, что он вам удастся…» [72].

Прежде всего потрясает дата этого спокойного, уважительного пушкинского письма! Ведь 2 ноября 1836 года Н.Н. Пушкина была иезуитски «подставлена», выражаясь сегодняшним «сленгом», – приглашена Идалией Полетикой к ней, но застала не хозяйку, а «одного Дантеса»! «Третьего ноября, – свидетельствует В.В. Кунин, – кем-то был сочинен, размножен и разослан друзьям Пушкина анонимный пасквиль. Четвертого ноября поэту передали это письмо, замаравшее честь его жены и нанесшее ему оскорбление» [73:306; курсив автора – Л.В.] Вечером 4 ноября – «Пушкин по городской почте послал Дантесу вызов на дуэль. Так начался последний акт драмы 1836-1837 гг., которая привела к гибели поэта» [73:311].

6 ноября Пушкин пишет письмо Е.Ф. Канкрину, министру финансов России в 1823 - 1844 годах, упоминая о своем долге казне, большая часть которого должна быть уплачена «в течение пяти лет», говорит, что желает «уплатить мой долг сполна и немедленно» [74].

«Видимо, усмотрев в пасквиле намек на ухаживания и сальности императора, – пишет Кунин, – он хочет во что бы то ни стало избавиться от казенной денежной зависимости». Да, Поэт жертвует «последним, что имеет – своей частью Болдина. Прими Канкрин это предложение, и путы были бы отчасти разорваны. Но Канкрин отказывает» [73:326].

И далее – крайне «беспокойная неделя»! С участием В.А. Жуковского, перепиской с ним, вынужденным сватовством Дантеса к свояченице Пушкина – Е.Н. Гончаровой, пересудами, слухами, сплетнями, насмешками невежд «из высшего света». И – это письмо!

Не могу избавиться от мысли: не случайны его составляющие.

Здесь и – удовлетворение от достойного перевода стихов «Клеветникам России», написанных в августе 1831 года как ответ на «выступление некоторых депутатов во французском парламенте с призывом вооружённого вмешательства в военные действия на стороне польских повстанцев против русской армии» [75]. Опубликованных в Петербурге в сентябре 1831 года вместе с «Бородинской годовщиной» и «Старой песней на новый лад» В.А. Жуковского в брошюре «На взятие Варшавы». Вызвавших неоднозначную реакцию даже близких Пушкину литераторов, а, тем более, – Адама Мицкевича. Последний «опубликовал стихотворение "Русским друзьям" (в ином переводе – "Друзьям-москалям"), в котором обвинил (не названного по имени) Пушкина в предательстве прежних, общих для них, свободолюбивых идеалов:

А кто поруган злей? Кого из вас горчайший
Из жребиев постиг, карая неуклонно
И срамом орденов, и лаской высочайшей,
И сластью у крыльца царёва бить поклоны?

А может, кто триумф жестокости монаршей
В холопском рвении восславить ныне тщится?
Иль топчет польский край, умывшись кровью нашей,
И, будто похвалой, проклятьями кичится?

(Перевод А. Якобсона)» [75].

К сожалению, ответ Пушкина Мицкевичу – отрывок «Он между нами жил...» – не был опубликован при жизни Пушкина.

Снова вспоминаю слова А.А. Ахматовой: «Пушкин всякий раз занимался Мицкевичем, когда это было связано с Каролиной» [76:197]. Но – главное в этом плане сказал о Пушкине В.А. Жуковский в письме к Бенкендорфу: «Он был самый жаркий враг революции польской и в этом отношении, как русский, был почти фанатиком». Упрекая Главного начальника III отделения Собственной Е.И.В. канцелярии (1826 - 1844), скажет: «…Вы принуждены насчет других верить именно тем, кои недостойны вашей веры, то есть доносчикам, которые нашу честь и наше спокойствие продают за деньги или за кредит, или светским болтунам, которые неподкупною <следующее слово неразборчиво>, иногда одним словом, брошенным на ветер, убивают доброе имя. Как бы то ни было, но мнения политические Пушкина были в совершенной противоположности с системой буйных демагогов. И они были таковы уже прежде 1830 года» [77:503; курсив мой – Л.В.]

Замечу: Голицын опубликовал свой перевод этих актуальных и сегодня, гениальных стихов нашего Поэта только в 1839 году.

В письме Пушкина к нему и – благодарность за намерение адресата перевести на французский и «Бахчисарайский фонтан» – не что-либо иное! И – воспоминание о Крыме, «некоторые лица», «Евгений Онегин»…

Кстати, в 2015-м году исполнилось 190 лет первой публикации Первой главы «Евгения Онегина» (18 февраля 1825), почти целиком написанной в Одессе (9 мая 1823, Кишинев – 22 октября 1823, Одесса). Интересно, что, опровергая мнение К. Рылеева о сатиричности главы, Пушкин писал Бестужеву: «Где у меня сатира! о ней и помину нет в "Евгении Онегине". У меня бы затрещала набережная, если б я коснулся сатиры» [78:131; курсив автора – Л.В.]

Да, похоже, Голицын, прислав свой перевод «Клеветникам России», – «думы разбудил, уснувшие во мне»...

…Прочитаем выпущенные из четвертой главы «Евгения Онегина» четыре строфы. В третьей – строки:

…Но есть одна меж их толпою...
Я долго был пленен одною –
Но был ли я любим, и кем,
И где, и долго ли?.. зачем
Вам это знать? не в этом дело!
Что было, то прошло, то вздор;
А дело в том, что с этих пор
Во мне уж сердце охладело,
Закрылось для любви оно,
И все в нем пусто и темно.

А выше:

...Она сияла совершенством.
Пред ней я таял в тишине:
Ее любовь казалась мне
Недосягаемым блаженством.
Жить, умереть у милых ног –
Иного я желать не мог.

То вдруг ее я ненавидел,
И трепетал, и слезы лил,
С тоской и ужасом в ней видел
Созданье злобных, тайных сил;
Ее пронзительные взоры,
Улыбка, голос, разговоры –
Все было в ней отравлено,
Изменой злой напоено,
Все в ней алкало слез и стона,
Питалось кровию моей...

Думаю, и эти строки вызваны к жизни Каролиной Собаньской.

Возвращаясь к началу заметок, хочу сказать и о своем несогласии с «сомнительным выводом» Ю.М. Лотмана о мистификации Бестужева Пушкиным, навязыванием ему «духа Байрона». Но желание Пушкина привлечь внимание друзей к последним строкам элегии «Редеет облаков летучая гряда…» не исключаю. Вопрос лишь – для чего? Был ли услышан? Услышан ли сегодня А.С. Пушкин – наше «пророчество и указание»?.. [79:442].

Вместо заключения…

Н.П. Прожогин писал: «…накал его (Пушкина) увлечения красавицей-полячкой представляется сильно преувеличенным»; «И все же теперь нужно было бы обладать слишком буйной фантазией, чтобы представить себе Пушкина повергнутым в отчаяние разлукой с проблематичной возлюбленной в лице Собаньской…» Но вспомнив стихи «Что в имени тебе моем?..», завершает: «Предвижу встречный вопрос: если Пушкин не был, как полагали Цявловская и Ахматова, "по-настоящему" влюблен в Каролину Собаньскую, откуда такая поэтическая проникновенность его стихотворного послания к ней? Но ведь оно вышло из-под пера Пушкина! <…> Для создания поэтического шедевра Пушкину иной раз было достаточно воспоминания о том, как звучал голос нежный. Или о том, как когда-то к его лбу прикоснулись прохладные женские пальцы» [80: 294-295].

Убедительно сказано, всецело согласна. Но и не оставляет мысль, что неправ М.А. Цявловский, говоря: «Ни Пушкин, ни Мицкевич не подозревали, перед какой женщиной они преклонялись» [26:171].

«Первый признак умного человека – с первого взгляду знать с кем имеешь дело…», – писал Александр Сергеевич А.А. Бестужеву [81:122]. И многое позволяет думать, что Пушкин и подозревал, даже совсем юным, в свои двадцать лет, и уж, тем паче, – окончательно прозрел в… Одессе. И – не случайно они сотворили ему позорный для города, кощунственный «памятный знак» – «Тень Пушкина», вот уже почти два года попираемый ногами невежественных, неблагодарных «потомков»?..

В апреле 2002 года я закончила свою статью «И горд и наг пришел Разврат...» строками

последней страницы «Евгения Онегина». Повторюсь:

«...Узлы к узлам......................
И постепенно сетью тайной
Россия....................................
Наш царь дремал...................
.................................................

Нужен ли полный текст?.. "О русский глупый наш народ!" (А. Пушкин), доколе будем дремать?»

Людмила Владимирова, к.м.н., член Союза писателей России (Одесса)

апрель 2002, август-сентябрь 2015, Одесса.

Литература и примечания:

1. Томашевский Б.В. Примечания. // А.С. Пушкин. Полное собрание сочинений в десяти томах. – М.: Издательство Академии наук СССР, 1963. – Т. 2. – C. 397-445.

2. Цявловская Т.Г. Примечания к стихотворениям Пушкина 1813-1822 гг. // А.С. Пушкин. Собрание сочинений в десяти томах – М.: Гос.издат худ. лит-ры, 1959. – Т. 1, – С. 554-630.

3. Пушкин А.С. – А.А. Бестужеву, 12 января 1824 г. Из Одессы в Петербург. // А.С. Пушкин. Полное собрание сочинений в десяти томах. – М.: «Наука», 1966. –Т. 10. – C. 78-79.

4. Пушкин А.С. – А.А. Бестужеву, 29 июня 1824 г. Из Одессы в Москву // А.С. Пушкин. Полное собрание сочинений в десяти томах. – М.: «Наука», 1966. –Т. 10. – C. 94-95.

5. Переписка с А. А. Бестужевым // http://az.lib.ru/p/pushkin_a_s/text_1825_perepiska_s_marlinskim.shtml

6. Пушкин А.С. – А.А. Бестужеву, 8 февраля 1824 г. Из Одессы в Петербург. // А.С. Пушкин. Полное собрание сочинений в десяти томах. – М.: «Наука», 1966. –Т. 10. – C. 81-82.

7. Долинин А. Еще раз о загадке Таврической звезды. // http://lib.pushkinskijdom.ru/LinkClick.aspx?fileticket=MceWt9J28hw%3D&tabid=10358

8. Есипов В.М. Миф об «утаенной любви» «Скажите мне, чей образ нежный…» (Е.А. Карамзина) / Пушкин в зеркале мифов. – М.: «Языки славянской культуры», 2006. – 560 с. // http://www.e-reading.club/bookreader.php/136137/Pushkin_v_zerkale_mifov.pdf

9. Тынянов Ю.Н. Безыменная любовь // Пушкин и его современники. – М.: «Наука», 1969. – С. 209-232.

10. Тынянов Ю.Н. Пушкин. – М.: «Художественная литература», 1987. – С. 463-497; 526-528; 531;537-539.

11. Владимирова Л.Б. Я помню столь же милый взгляд... // «Слово», 20 августа 1999 года, № 34.

12. Пушкин А.С. Отрывок из письма к Д. . // А.С. Пушкин. Полное собрание сочинений в десяти томах. – М.: «Наука», 1964. –Т. 6. – C. 633-636.

13. Говоров А.С. Пушкин и Каролина Собаньская в Крыму, в Одессе и в Петербурге. 1964. / Машинопись. Пушкинский Дом РАН, Санкт-Петербург. Регистрационный номер 97, 3/75. 48 стр.

14. Пушкин А.С. – Л.C. Пушкину, 25 августа 1823 г. Из Одессы в Михайловское. // А.С. Пушкин. Полное собрание сочинений в десяти томах. – М.: «Наука», 1966. –Т. 10. – C. 64.

15. Белоусов Р. Демоница. // Хвала каменам. – М.: «Советская Россия», 1982, – С. 45-114.

16. Ахматова А.А. «Каменный гость» Пушкина. Дополнения 1958-1959 годов и заметки для новой редакции. // О Пушкине. – Л.: Советский писатель, 1977. – C. 161-171.

17. Из воспоминаний баронессы М.А. Боде. // Русский архив. 1882. – II. – С. 123-129.

18. Владимирова Л.Б. «И горд и наг пришел разврат…» // Российский писатель. – М., 2002. – 11(38), 12(39). – С. 6-7.

19. Пушкин А.С. – К.А. Собаньской, 2 февраля 1830 г. В Петербурге. №297 // А.С. Пушкин. . Полное собрание сочинений в десяти томах. – М.: «Наука», 1966. –Т. 10. – C. 270-271 (фр.); 808-809 (рус.)

20. Вигель Ф.Ф. Записки. – Т. II. – М.: «Круг», 1928.

21. Ланда С.С. Мицкевич накануне восстания декабристов. // Литература славянских народо. Из истории литератур Польши и Чехословакии. 1959, вып. 4. Изд-во АН СССР. C. 91-185.

22. Прожогин Н. Каролина Собаньская в письмах маршала Мармона и Бальзака. // Временник Пушкинской Комиссии. 1996. – C. 165-172.

23. Архив Раевских. В 5 т. – Т. 2. – СПб., 1909. – С. 316 – 317 (фр.)

24. Пушкин А.С. – Л.C. Пушкину, 24 сентября 1820 г. Из Кишинева в Петербург. // А.С. Пушкин. Полное собрание сочинений в десяти томах. – М.: «Наука», 1966. –Т. 10. – C. 17-20.

25. Сочинения Пушкина. Переписка. Изд-во Императорской Академии наук, под ред. и с примечаниями В.И. Саитова. – Т. 1, 1906.

26. Цявловский М.А. Летопись жизни и творчества А.С. Пушкина. – М.: Изд-во АН СССР, 1951. – Т. 1.

27. Бартенев П.И. Пушкин в Южной России. – М., 1914.

28. «Рукою Пушкина». Несобранные и неопубликованные тексты. Труды Пушкинской комиссии Института русской литературы (Пушкинского Дома) АН СССР. – М.-Л.: «Аcademia». 1935.

29. Пушкин А.С. – П.Б. Мансурову, 27 октября 1819 г. Из Петербурга в Новгород. // А.С. Пушкин. Полное собрание сочинений в десяти томах. – М.: «Наука», 1966. –Т. 10. – C. 14.

30. Воспоминания Каролины Карловны Эшлиман. // Русский архив, 1913. – 1. – С. 327-359.

31. Путевые заметки по многим российским губерниям 1820 года статского советника Гавриила Геракова. – Петроград: В типографии Императорского Воспитательного Дома, 1820.

32. Краваль Л. «Милый Демон». // Волга, 1991. – 6. – С. 174-180.

33. Пушкин А.С. – К.А. Собаньской, 2 февраля 1830 г. В Петербурге. №296 // А.С. Пушкин. . Полное собрание сочинений в десяти томах. – М.: «Наука», 1966. –Т. 10. – C. 270 (фр.); 807-808 (рус.)

34. Зенгер Т.Г. Три письма к неизвестной. // «Звенья». – М.-Л.: «Асаdemia», 1933. – Т. 2. – С.200-221.

35. Яшин М. «Итак, я жил тогда в Одессе...» // Нева, 1977. – 2. – С. 100-143.

36. Бонди С.М. Примечания к Бахчисарайскому фонтану// А.С. Пушкин. Собрание сочинений в десяти томах. – М.: Гос. издат. худ. лит-ры, 1960. –Т. 3. – С. 503-505.

37. Пушкин А.С. Рабочие тетради. – СПб.- Лондон, 1995. – Т. III, ПД 832. – Л. 28-29.

38. Пушкин А.С. – Неизвестной. Июнь-июль 1823 г. Кишинев – Одесса (Черновое) // А.С. Пушкин. Полное собрание сочинений в десяти томах. – М.: «Наука», 1966. –Т. 10. – C. 62-63 (фр.); 766 (рус.)

39. Пушкин А.С. Рабочие тетради. – СПб.- Лондон, 1995. – Т. I, – С. 84.

40. Гершензон М.О. Пушкин и гр. Е.К. Воронцова // М.О. Гершензон. Мудрость Пушкина. – М.: Т-во «Книгоиздательство писателей в Москве», 1919. – С. 185-206.

41. Карпенко Ю.А. Название звездного неба. – М.: «Наука», 1981, – С. 4.

42. Там же. – С. 9.

43. Там же. – С. 75-77.

44. Там же. – С. 78.

45. Виноградов В.В. Пушкин и русский литературный язык XIX века // Пушкин родоначальник новой русской литературы: Сб. научно-исслед. работ. – М.-Л., 1941, – С. 552.

46. Пушкин А.С. – Л.С. Пушкину. 4 сентября 1822 г. Из Кишинева в Петербург // А.С. Пушкин. Полное собрание сочинений в десяти томах. – М.: «Наука», 1966. –Т. 10. – C. 44.

47. Пушкин А.С. – Л.С. Пушкину. 10 января 1823 г. Из Кишинева в Петербург // А.С. Пушкин. Полное собрание сочинений в десяти томах. – М.: «Наука», 1966. –Т. 10. – C. 52.

48. Томашевский Б.В. Примечания. // А.С. Пушкин. ПСС, 1978. –Т. 7. – C. 483; http://feb-web.ru/feb/pushkin/texts/push10/v07/d07-453.htm

49. Карпенко Ю.А. Название звездного неба. – М.: «Наука», 1981. – С. 79-80.

50. Там же. – С. 80.

51. Венера. // Мифы народов мира. Энциклопедия. – М.: Российская энциклопедия, 1994. – Т. 1. – С. 229.

52. Там же. – С. 231.

53. Там же. – С. 231-232.

54. Афродита // Мифы народов мира. Энциклопедия. – М.: Российская энциклопедия, 1994. – Т. 1. – С. 133.

55. Там же. – С. 132-133.

56. Там же. – С. 133.

57. Там же. – С. 134-135.

58. Там же. – С. 132.

59. Хариты // Мифы народов мира. Энциклопедия. – М.: Российская энциклопедия, 1994. – Т. 2. – С. 583.

60. Успенский Л.В. Список русских календарных имен. / Ты и твое имя. // Слово о словах. – Л.: Лениздат, 1962.

61. https://ru.wikipedia.org/wiki/Долорес

62. Роза // Мифы народов мира. Энциклопедия. – М.: Российская энциклопедия, 1994. – Т. 2. – С. 386-387.

63. Успенский Л.В. Не совсем обычные словари. / Ты и твое имя. // Слово о словах. – Л.: Лениздат, 1962. – С. 214-215.

64. Владимирова Л. «Лета к суровой прозе клонят…» // http://www.rospisatel.ru/vladimirova-pushkin178.htm

65. Справочник личных имен народов РСФСР. – М.: «Русский язык», 1979. – С. 527.

66. Петровский Н.А. Словарь русских личных имен. – М.: «Русский язык», 1980. – С. 215.

67. Пушкин А.С. Примечания к Евгению Онегину. // А.С. Пушкин. Евгений Онегин. Собрание сочинений. – М.: Гос.издат. художественной литературы, 1960. – Т. 4. – С. 180.

68. Мурзакевич Н.Н. Автобиография. Примечания и биографический очерк кн. В.Д. Дабижа. – СПб, 1886. – С. 69-70.

69. Неизданные заметки А. Ахматовой о Пушкине // Вопросы литературы, 1970, 1. – С. 187-195.

70. Иудаистическая мифология. // Мифы народов мира. Энциклопедия. – М.: Российская энциклопедия, 1994. – Т. 1. – С. 589.

71. Там же. – С. 590.

72. Пушкин А.С. – Н.Б. Голицину, 10 ноября 1836 г. Из Петербурга в Артек. №745 // А.С. Пушкин. . Полное собрание сочинений в десяти томах. – М.: «Наука», 1966. –Т. 10. – C. 601-602 (фр.); 877 (рус.)

73. Кунин В.В. Глава пятая. 4 ноября 1836 – 10 января 1837. // Последний год жизни Пушкина. – М.: «Правда», 1989. – С. 306-407.

74. Пушкин А.С. – Е.Ф. Канкрину, 6 ноября 1836 г. В Петербурге. №744 // А.С. Пушкин. . Полное собрание сочинений в десяти томах. – М.: «Наука», 1966. –Т. 10. – C. 600-601.

75. https://ru.wikipedia.org/wiki/Клеветникам_России

76. Ахматова А.А. Две новые повести Пушкина // А. Ахматова. О Пушкине. – Л.: Советский писатель, 1977. – С. 192-206.

77. Жуковский В.А. – А.Х. Бенкендорфу, Февраль – март 1837 г. Петербург. // В.А. Жуковский. Избранное. – М.: «Правда», 1986. – С. 495- 509.

78. Пушкин А.С. – А.А. Бестужеву, 24 марта 1825 г. Из Михайловского в Петербург. // А.С. Пушкин. Полное собрание сочинений в десяти томах. – М.: «Наука», 1966. –Т. 10. – C. 131-132.

79. Достоевский Ф.М. Пушкин. Очерк. Произнесено 8 июня в заседании Общества любителей российской словесности. // Ф.М. Достоевский. Собрание сочинений в десяти томах. – М.: Гос.издат худ. лит-ры, 1958. – Т. 10. – С. 442-459.

80. Прожогин Н.П. «Что в имени тебе моем?..» Не только о дате. // Вопросы литературы, 2001, 6. – С. 281-295.

81. Пушкин А.С. – А.А. Бестужеву, Конец января 1825 г. Из Михайловского в Петербург. // А.С. Пушкин. Полное собрание сочинений в десяти томах. – М.: «Наука», 1966. –Т. 10. – C. 121-122.