Олег ЛАЗАРЕВ. Рассвет

Рассказ

Бог есть свет, и нет в Нем никакой тьмы.

1 Ин. 1:5

I

На удивление жаркий августовский день клонился к вечеру. Небольшие часики на старом расписном комоде поспешно отсчитывали убегающие в вечность секунды. В комнате находилось двое людей в черном – один, сухощавый, высокого роста, задумчиво расхаживал по устилающим пол тканым половикам, другой же, присев на краешке кресла, взволнованно теребил истертые четки.

− Потом, Владыка, приехала с Москвы съемочная группа, молодой режиссер, родители его в Ануфриево, где храм наш стоит, выросли. Кадр ему нужно было заснять как храм рушится…

Владыка на секунду остановился, внимательно поглядел на опустившего взор отца Игнатия, и снова продолжил движение.

− Аппаратуру поставили. Дубль первый… и с шумом вросла колокольня, прихватив половину храма, в землю. Говорят, мать его долго плакала перед тем, просила не трогать храм, куда она девочкой молиться ходила, но… Бог судья, в общем.

− Как режиссера-то звали? – мрачно поинтересовался Владыка.

− Отчего ж звали?.. Здравствует и поныне. Мальцев Александр Павлович. Слыхали, наверное.

− Кто ж не слыхал?.. Вот что тебе скажу, отец Игнатий, − Владыка вновь остановился, и священник, наскоро поправив подрясник, поднялся с кресла, − ступай с миром, не отчаивайся – все верно ты делаешь. Не в силе Бог, а в правде. Нравится мне твоя ревность…

− Во славу Божию, Владыка, − сложив руки, смиренно склонил голову отец Игнатий, которой через мгновение мягко коснулась десница архиерея.

Вернувшись к себе в избенку, священник сперва растопил печь, и, затеплив лампаду, под приятный треск бревен опустился на колени пред старинной монастырской иконой Божией Матери. Из ветхого заляпанного окна виднелся полуразрушенный каменный храм…

II

Тем временем в доме напротив за уставленным сельскими яствами и бутылками с водкой столом шел оживленный разговор.

− Эх, хороша жизнь здесь, Саня! Каждый день закаты разные… Широта, природа, свобода… Оставайся здесь, а? Ну ее, Москву эту!! – широко расставив ноги, призывал пузатый мужик с жирной родинкой на щеке.

− Не-не… − улыбнувшись, покачал пальцем изрядно выпивший господин в пиджаке. – Работа – святое. Как говорят, друзья – хорошо, а работа – лучше. Не так ли, мужики? – и залился нервным смехом.

− Тебе ли, Палыч, о святом говорить, − прервал его третий собеседник с кривым носом. – Так жмахнул здесь, что у бабы моей до сих пор по утрам коленки дрожат. Будто вчера было все помню.

− Хе! – икнул господин. – Для вас, дураков, старался. Фильм загляденье вышел. Мама все говорила перед смертью, что за меня молиться будет. Ха-ха! Молиться… Нет Бога, и все!!

− Браво, браво, Палыч! – увесисто хлопая, с почтением прогундосил кривоносый мужик. – Ты б попа, дурня местного, видел… Знаешь, что вытворяет? Расскажи, Степаныч, − и, откупорив зубами пробку, принялся с нескрываемым наслаждением разливать огненную воду по граненым стаканам.

− Что рассказывать? Как бес черный ходит каждое утро в развалины, поет там чего-то. Спрашиваю: чего поешь там? Говорит, летаргию совершаю… С ума спятил, бедняжка. Сам себе службы справляет. Всем до фени все эти летаргии его.

Трое друзей за столом, дружно опрокинув стаканы, не по-человечески засмеялись.

− Слышь, Палыч, еще что… − подталкивая рукой под локоть, поспешно заговорил кривоносый мужик. – Студенты какие-то тут приезжали на днях. Траву косили, завалы таскали… Спали в палатках.

− Откуда? – глядя помутневшими глазами, вопросил господин в пиджаке.

− Откуда, Степаныч?

− А я почем знаю? Из Питера вроде прикатили. Русский Север восстанавливают. Делать, что ль, им нечего? На них как на инопланетян все село глядело. Неделю, наверное, проторчали…

− Уж да… Умом Россию не понять, − медленно протянул господин. – Пойду я глоток воздуха сделаю, на небо погляжу… − и поднялся из-за стола.

− Чего т тебя, Саня, на романтику развезло, − оскалился пузатый мужик. – Добро́, ступай давай.

Господин, пошатываясь, вышел на улицу. В высоте на темном своде часто рассыпались яркие звезды. Белый рог месяца величественно сиял таинственным светом.

− Красота… − закинув голову, пробормотал господин.

Пройдя вдоль плетня, он попытался поглядеть вдаль. Однако могучие ели, некогда устилающие горизонт, к необычайному удивлению господина теперь высились прямо за домом. Он попятился, и, запнувшись, упал на траву. Но что это?.. Господин с опаской поднял глаза.

Вместо макушек ели, словно храмы, венчали стройные главки, отражающие лунный свет своей позолотой. Страх объял господина, и, ударив себя по лбу в надежде избавиться от видения, он попятился назад и уперся спиной в плетень.

Это был сон… Сердце господина в мокром от росы пиджаке часто стучало. Он вздохнул с облегчением и, вздрагивая от холода, медленно поднялся с земли и направился к дому.

− Пить надо меньше… − угрюмо подытожил господин. – Что за чорт?! – воскликнул он, подходя к крыльцу. – Ступеней Степаныч понастроил, я и не заметил даже… И дверь, лешие, заперли… Эге-ей!!. Открывай Степаныч!..

Господин принялся неистово грохать в старые металлические ворота.

− Степаныч!..

Из дома напротив вышел Степаныч и безмолвно застыл на пороге. Из-за его плеча показалось лицо кривоносого мужика.

Наступало утро, и рассвет багряными лучами обливал статный храм с высокой, устремленной в небеса, колокольней, в ворота которого безудержно стучал человек в мокром пиджаке.

Двери других сельских изб постепенно открывались, из них также выходили люди и с изумлением устремляли взоры на восставшую из руин каменную церковь.

Только один житель не вышел из своего старого дома. Это был отец Игнатий. Он смотрел в окно на алый от восходящего солнца храм и плакал. Плакал от счастья…