Ким МАКАРОВ. Доброта и верность
К 100-летию со дня рождения Людмилы Константиновны Татьяничевой
Имя Людмилы Константиновны Татьяничевой хорошо известно и любимо на Южном Урале. Её поэзия дожила до наших дней и по-прежнему волнует и радует читателя своей естественностью, первозданностью поэтического слова, романтикой и праздничностью жизни, глубоким раздумьем о месте рабочего человека в эпоху грандиозных строек советской страны и – в частности, на Южном Урале.
Её лирические стихи продолжают русскую поэтику Пушкина и других наших классиков, и я не буду вдаваться в анализ литературно-художественных её произведений. Моя задача – увидеть Людмилу Константиновну через призму времени, через субъективное восприятие людей, которые – так или иначе – встречались с ней, которые оставили свои воспоминания, как о человеке обычном и творческом; и по выражению одного умного человека: «...побыть в чужом времени и чужой судьбе», добавлю от себя: и в другой стране.
Из воспоминаний Юлии Лазаревой (её мать и Людмила Константиновна работали вместе в военные годы в газете «Магнитогорский рабочий»): «Я помню тётю Люсю очень красивой, с огромными чёрными глазами, с косой вокруг головы. И еще – я знала, что она написала текст песни о Магнитогорске, которую мы пели с превеликой гордостью». А вот как описывает встречу с будущей своей женой Николай Смелянский: «Субботним вечером в редакции проходила встреча с литературным активом Магнитогорска... У самой двери столкнулся с запыхавшейся девушкой, которая на ходу отряхивала со своего фланелевого спортивного костюмчика заледеневшие снежные хлопья.
– Литгруппа здесь собралась? – спросила она.
– Уже заседает, – ответил я. – Нехороший признак – начинать знакомство с опозданием. Люся Татьяничева, так?
– Правильно, Людмила Татьяничева, – улыбнулась она, подавая озябшую руку. – Виновата. А приметам я не верю.
Я подтолкнул её в красный уголок.
– Торопитесь, уже начали.
Николай Иванович (дежурный – авт.) наседал на меня:
– Идём, идём! И поосторожней заглядывай в цыганские очи».
Читатель поймёт, почему я привёл этих два отрывка и строфу из стихотворения «Цыганка»:
Должно быть, спьяну
писарь местный
дал делу добрый оборот.
И с той поры
в глуши безвестной
начался Цыганковых род.
...Сверкнув серьгой,
угасло имя
той дальней бабушки моей...
«...Какая-то неброская, внутренняя величавость в ней присутствовала. Наверное, с годами в облике поэтессы она становилась ощутимее. – Пишет М. Верниковская, подруга и сослуживица по газете с Л. Татьяничевой. – Ни разу я не видела её раздражённой, взвинченной. Она всегда владела собой... вспоминаю её общительной, часто озорной, с лукавой улыбкой...» Да, все знавшие и видевшие её отмечают – Людмила Константиновна была красивой женщиной: стройной, с чуть смуглым лицом, черноокой, то с косой, то с обычной своей причёской, которую мы видим на поздних фотографиях. Хорошо сказал К. Шишов: «...несравненная, обворожительная Людмила Константиновна, царившая среди мужчин подобно Хозяйке Медной горы». Из воспоминаний Т. Зализовской узнаём, что «парижская причёска» не понравилась Людмиле Константиновне. Вот как сама Л.К. говорила по этому поводу: «...На макушке был валик, по бокам – букли, сзади – мелкие локончики ...Мои дамы восхищались, говорили, что я как королева... Забежав в номер, я бросилась в ванную комнату, распустила все нагромождения, опустила голову под душ... Когда пришли мои дамы, они всплеснули руками, но потом расхохотались и сказали: “Так тоже красиво. А главное, такой причёски ни у кого в Париже нет!”»
За добрый нрав (и за талант) Людмилу Константиновну многие любили, она не чуралась дружбы, когда уже была «знаменитостью», жила в Москве, работала в секретариате Союза писателей.
Много подруг юности у неё было на Южном Урале и поэтому так ценны их воспоминания «из первых рук»:
«Когда в последние годы Люся приезжала, – вспоминает Елена Хоринская, – мы обычно собирались вместе или у меня, или у Нины Поповой. Она любила останавливаться в гостиницах, а не у друзей. Может, отчасти потому, что не хотела никого обременять. А может,.. в гостиницах ей хорошо работалось. Мне Людмила Константиновна, милая моя Люся, помогала очень много. Она заботилась обо мне, когда у меня стало плохо со зрением. Договорилась с профессором, позвонила, чтобы я немедленно выезжала, встретила меня, увезла к себе домой, накормила, увезла в больницу... Люся приходила чуть ли не ежедневно, приносила передачи... Она была очень хорошей хозяйкой и трепетно относилась к семье. Всё как-то успевала...»
Интересный взгляд журналиста М. Фонотова на творческую судьбу Л.К. Татьяничевой в очерке «Невидимая трагедия»:
«Людмила Татьяничева... Женщина. Не только имя, но и фамилия – женская. А поэзию ее называют мужественной. Василий Фёдоров был доволен тем, что она «смело вторгается, казалось бы, в сферу мужской поэзии». А Сергей Васильев находил в ней «мужественную женственность». Теперь-то всё объяснилось: поэтическая судьба Людмилы Константиновны была трагичной». Далее М. Фонотов перечисляет более десяти книг, изданных с 1945 по 1985 г. и спрашивает: «Кто ещё так густо печатался?» И еще: «Кажется, не было у Татьяничевой юбилея без наград. Ордена. Медали. Лауреат».
Упомянув о Постановлении ЦК ВКП(б), М. Фонотов далее пишет: «Какой же из неё «трагик»? Внешне как будто никакой. Было много стихов. О России. Об Урале... А ещё – о работе. О войне. О заводах, о металлургии. О временах года. А о любви?» И отвечает словами самой поэтессы: «Сердцу не прикажешь. Не пишется на эту злосчастную тему...»
Любовь – чувство субъективное и стоит ли творчество поэта оценивать количеством стихов на эту тему... Трагичность, видимо, заключалась в том, что после сорок шестого года Людмила Константиновна, как говорят, наступила на горло своей песне... И только к концу жизни полностью раскрепостила свою душу.
Много воспоминаний о нашей «уральской рябине», но тронул больше всего рассказ Юлии Лазаревой:
«Где-то в начале лета (1985 г. – авт.) к нам в писательскую организацию пришла женщина. Она явно робела. Скромно одета...
– Я хочу, чтобы вы рассказали мне, – начала она, волнуясь, – всё, что вы знаете о Татьяничевой. Я приехала с Кавказа. Зовут меня Раиса Васильевна Рыжова. Татьяничева спасла мне жизнь. И я хочу знать о ней как можно больше...»
Из дальнейшего жизненного повествования Раисы Васильевны выяснилось, что однажды в горах она попала в аварию, и с тех пор на много лет была прикована к постели. Потекли трудные годы, ушёл муж, забрав сына, только друзья и врачи всячески помогали ей, приносили книги. И вот однажды Раиса Васильевна прочитала в отрывном календаре стихи:
Гордым легче,
Гордые не плачут
ни от ран,
ни от душевной боли.
На чужих дорогах не маячат.
О любви, как нищие, не молят.
Широко раскрылены их плечи.
Не гнетёт их зависти короста...
Это правда –
гордым в жизни легче.
Только гордым сделаться
Не просто.
«Это она обо мне написала, – рассказывала Раиса Васильевна. – Я гордый человек. Как за спасательный канат ухватилась за это стихотворение. Сказала друзьям, чтобы принесли мне все книги Татьяничевой, какие удастся найти... Я читала, и мне казалось, что её стихи как бальзам вливаются в меня. Я поверила, что встану и буду ходить. Так и случилось...
Когда я узнала о её смерти, дала себе слово, что всю свою жизнь буду рассказывать о ней, дарить людям её стихи...»
Далее строки Юлии Лазаревой: «Раиса Васильевна была в Москве на могиле Татьяничевой, положила цветы и решила, что здесь обязательно должна расти рябина...»
А это уже снова Р. Рыжова: «Вот я и поехала в Челябинск. Пришла в лесхоз. Мне выкопали саженец. Я увезла и посадила. Хорошо прижилась рябинка. То-то бы Людмиле Константиновне радостно было...»
Закончу этот очерк словами нашего замечательного поэта Валентина Сорокина: «Обременённая уже в Москве заботами секретаря Союза писателей РСФСР, она всегда находила минуту-другую для земляков-уральцев. Её доброта широко распространялась и на нас – только вступающих в литературу молодых уральцев – Вячеслава Богданова, Владилена Машковцева, Александра Куницына, Валерия Тряпшу, Геннадия Суздалева, Зою Прокофьеву, Рустама Валеева, Анатолия Головина и других.
Хочется сказать искренние слова благодарности Людмиле Константиновне за всё: за прекрасные стихи, за большой и мудрый талант, за высокий полёт её русской души».
