Алла БЕЛЬЧЕНКО. Лицо.
Есть в нынешней отеческой словесности любопытное явление - стали поэты былины и сказки слагать. Чудно это, как если бы явилась среди нынешних модниц дева в кокошнике и сарафане расшитом - явилась не как ряженная, а взаправду, всерьез. Время-то сейчас лихое, суетное, уместна более краткость, незатейливость… ан нет! Радуют душу сказания, приятно неспешное чтение, глаз не отвести, словно то бусины игривые в старинном уборе. Видно накопилась усталость. Куда не повернись технократия, рыночные отношения, конкуренция, безликость, шоубизнес, реклама, хотите стать миллионером?.. я купил себе клевую тачку… воздуха не хватает! Не хватает простых добрых отношений - искренней слабости, и искренней силы. Не хватает чего-то очень важного, что исчезло, истекло со временем, стало романтикой, прелестной сказкой. Ни в первый и не в последний раз оглядываемся назад. В былом черпаем вдохновение и потому дышим настоящим.
Густо замешаны старозаветные времена в поэмах Андрея Кулика. Его небылицы и были будто знакомы - все те же персонажи и те же
“…страсти, и слова… слова, прекрасные как мир, слова затертые до дыр…”,
вот и Книга учит: “Нет ничего нового под солнцем”, только устроен видно так человек, что не перестает разглядывать мир, радуясь своей внимательности и удивляясь изменчивости и постоянству его. Каждый видит что-то свое. Взгляд одного направлен на общее, другого - на частное, третий увлечен современностью, четвертый предсказывает будущее, в данном же случаи интерес сосредоточен на прошлом. Но все-таки не достаточно просто определить интенции художника. Во-первых, угол зрения у каждого свой, а во-вторых, задачи разные. Можно, например, “эксплуатировать” историю как антураж или упражнение для ума, что весьма популярно сейчас, но у Андрея Кулика мотивы иные. Природа его творчества - видения, некая одержимость, когда сознание воспаляется, и тебя на бешенной скорости начинает поглощать время, потом
“остановка в тоннеле памяти”
откуда-то возникают живые
“картины тех далеких дней”.
Поэт фиксирует то, что видит во время своих ментальных путешествий. Но для него мало быть просто свидетелем, он хочет понять, объяснить себе это невероятное присутствие. В “Смехе юродивой”, однако, он интерпретирует восприятие образов не зрением, а слухом:
“…этот голос моими генами на скрижалях памяти высечен”
…внутренний голос, но будто не свой, голос предка, небытия, и стынет кровь, и срываешься на крик:
“…не мое ты - ЧУЖОЕ прошлое!”,
а ведь есть еще и свое. И эти два прошлых сплелись своими призрачными корнями, высасывая из тленья соки неизменному сейчас. Все перепуталось, переплелось, проросло друг в друга, стало одним, невероятным, подозрительным в сумерках сознания, очевидным в минуты ясности… странный!… странный мир куликовской поэзии.
Типичной для творчества поэта является мистификация “Трактир грез”. Здесь перепутанность времени, неожиданные перевоплощения, возвраты в неустойчивую реальность доведены до крайней степени концентрации. Завязка подобна “Ночлегу в пути” Бернса. Автор убирает дистанцию между собой и своим персонажем, растворяется в нем, переносится в его реальность, где он путник в поисках ночлега. Трактир. Дверь открывает старик. Один шаг, и герой оказывается в пространстве грез, т. е. действие переходит в следующую реальности. Чуть позже он погружается в более глубокое сновидение - опять другая реальность. “Просыпается” и оказывается в прежних грезах, но за ним тянутся остатки только что покинутого сна. Кажется, метаморфозы на этом могут логически завершиться, но вся изюминка в том, что происходит очередное перевоплощение и герой становится тем самым стариком, открывшим когда-то самому себе - себе молодому - дверь. Идея ясна - единовременно существующие потоки сознания, их соприкосновение, перетекание. Или, можно сказать несколько иначе - сложное, не линейное движение внутреннего мира, или даже множественность миров. Знаем ли мы себя? Попытка фиксировать видения, уловить их нестабильность, задача не из простых. Это экзистенциональные методики, безусловно, привлекательные, но пока еще мало разработанные даже в прозе, не то что в поэзии. Хотя, казалось бы, именно стихотворная форма изложения дает неограниченные возможности для подобных экспериментов. Поэзия сама иррациональна по своей природе, и то, что делает Андрей Кулик в этом направлении, несомненно, интересно.
В стихотворении “Бред” снова происходит провал в иную реальность, иное время, с той небольшой разницей, что в какое-то мгновение улавливается переход:
“…Тихо плыву в бессознательность…”.
Несколько иначе разворачивается духовное пространство в другом стихотворении. Называется оно “Крылья”. Здесь нет внутреннего разделения на существующее и воображаемое:
“В шкафу, как костюм обычный крылья мои хранятся”, но есть отстраненность от внешнего обусловленного мира, который по сравнению с пластичным миром души выглядит плоско и бесцветно:
“…мир, что вокруг - опостылел”.
От того и эти постоянные путешествия в прошлое, путешествия в сказку.
“Русалочка” также как и прочие произведения представляет собой сложную проекцию времен, культур и мифологий. Основа славянская, но ассоциации поэта расходятся во всех направлениях. В результате возникают забавные пассажи, придающие повествованию особый колорит. Так боярская шуба уживается с бритвой “жилет”, губная помада с тоской по целомудренности, а Перун ничего не имеет против Купидона. Эклектика? Да! Но это реальность поэта, его царство, его власть, его улыбка.
“Возможно в этом мире все.
Возможно!”,
таинственно произносит поэт. Он смещает понятия, смущает читателя, провоцирует его высказать мнения, даже осудить, тут же соглашается с ним и снова разрушает границы. При всем при этом эмоциональные диссонансы уравновешиваются целостными изящно выполненными картинами охоты, праздника Ивана Купалы, раннего утра, леса, психологически точными портретами героев и внимательными наблюдениями за жизнью. Вот несколько таких фрагментов:
горе
“Он шел, пути не разбирая,
Он шел, не зная, что идет.
Ежесекундно умирая,
Он удивлялся что живет”;
портрет Баы-Яги
“Вот нос из двери показался,
Понюхал воздух - заругался”;
раннее утро
“……………………………………
Туман струится по земле…
Щеки коснется робкий луч,
Лес насторожен и дремуч,
Склонились травы, спят кусты…
Еще чуть-чуть - заснешь и ты…
Но тут возней нелепой ссоры
По царству сна пройдется свора,
Рога трубят, шум, крики, гам!
Подъем и травам и кустам!”;
охота
“Зверь лютый поднят из берлоги,
Скулят борзые по тревоге…
Рассворили, пустили стаю…
Идут по верху - слышишь, лают,
Загнали? Запах пота, крови…
Один… другой… так целый день.
Что слаще может быть погони?
Лишь по жаре густая тень!”.
Все обилие привычного и эксцентричного, серьезного и шутейного, небрежного и тщательного прочно схвачено в композицию, которая также, как и в “Трактире грез”, и в поэме “Любовь” имеет ретроспективу. И тут нелишнем будет сказать, что Андрей Кулик профессионал “обратного времени”. Поэт любит разрывать действие, сшивая его, украшая перипетиями, усложняя дополнительными сюжетными складками. Он работает с полотном повествования как модный портной с тканью, раскраивая ее плоскость в замысловатые лоскуты и удивляя ясностью очертаний в итоге.
За стройной композицией стоит многообразие тем. Это тема предназначения - позиция поэта в отношении своей одаренности:
“Богатство, Власть, земная Слава…
Быть может гусли на булаву
В руках умелых поменять,
Да стой булавой погулять
По городам и малым весям…
Куда поди как интересно…
………………………………………
Твой дар тебе отпущен свыше.
Не смей же им пренебрегать!”;
тема возраста, затронутая все в тех же “Грезах” и расширенная в “Русалочке” - в своем роде иллюстрация психологии старости, подслушанные мысли, а может быть предчувствие:
“Нет, возраст делу не помеха -
В чуб седина, а бес в ребро…
И начинается потеха,
И понеслось.
Лишь появляется брюшко,
Плешь только-только засияет -
Нечистый к делу приступает.
Прощай семья, прощай покой,
Иной одной ногой в могиле,
А все же тянется рукой,
По-прежнему любвеобилен,
Последней раз любви глотнуть,
А там что будет, то и будь.
А коли не было семьи,
Так жди безумья и беды.
………………………………….
Старик тот час преобразился,
Опомнился, засуетился,
С порток стряхнул мучную пыль,
Рукою волосы огладил.
Нет, я клянусь вам, это быль!..
Грудь колесом, как на параде”;
это важная, востребованная сегодня как никогда, тема патриотизма и национального характера:
“Вино чужое пили мало,
Не доверяли - вдруг отрава!
……………………………………
Как вечный праздник ни хорош,
Да сердцу русскому привычней
Вонь грубой выделки рогож.
……………………………………
Безумна русская душа.
Коль одолеет нас кручина,
Мы все пропьемся до гроша,
Иль полыхнем сухой лучиной,
Рванув рубаху до пупа -
Была бы, главное, причина”;
это тема благородства и подлости - привлекательная, разумеется, для всех; и, конечно же, как в любой сказки, тема любви. Наивность сказительной формы подчеркивает изощренность отношений между современными мужчиной и женщиной с их рефлексиями, противоречивым поведением и запутанными связями. На смену классическому любовному треугольнику приходит авангардная конструкция из пяти персонажей разного возраста и социального положения. При чем поэт легко справляется с их капризами, по мере необходимости удаляя со сцены отыгравших свою роль и устраивая в итоге грандиозный happy end. А что делать - сказка?!
Совершенно по-другому тема чувства заявлена в поэме “Любовь”. Здесь нет преодоления неблагоприятных обстоятельств, авантюры, психологических зарисовок - всех этих подробных описаний, есть только схема трагических отношений, моральный барьер, и вывод - у любви одна душа на двоих. Причем вывод этот подан опосредованно, читатель сам приходит к нему:
“…Я стану камнем. Ты уйдешь
Искать меня в веках.
Вернешься вновь, когда любовь
Твой пересилит страх.
Тогда я снова оживу…
Но камнем станешь ты…”
Нельзя не обратить внимание на азиатскую музыкальность стиха. Она не случайна, следует из сюжета - истории любви русской княжны и хана Золотой Орды. Тем же обстоятельством продиктован и вид поэтической речи - типичный для Востока - рассказ от первого лица. Это сложный монолог, где озвучены голоса других.
Вот такой любопытный в своем многообразии поэт. Рассказывать о творчестве Андрея Кулика можно еще долго - есть что прокомментировать, о чем подумать, может быть даже поспорить… есть за что и поругать, не без этого. И все же, любые попытки исправить или похвалить, по сути своей, останутся всегда внешним вторжением в чужую империю духа с ее обычаями, экзотикой, отсталостью или процветанием, империю, где ты будешь только иностранцем, где заметишь только то, что замечают иностранцы, и мало что поймешь, да и поймешь по-своему. Чужая душа недоступна посторонним. Можно лишь провести рукой по глади ее хрупкого стекла и увидеть отражение, абрис лица, порадоваться, если видимое тебе по вкусу, или огорчиться, если оно ничтожно. То, что увидела, я кажется немного знакомым, даже близким, чем-то похожим на меня, но исполненным индивидуальности. И эта, куликовская, индивидуальность есть ни что иное, как совокупность ярких образов, наблюдательности, точных формулировок, сложной, с большой выдумкой сделанной, композиции и отпущенной на волю интуицией. В общем-то, все это и отличает художника от ремесленника, механически повторяющего идеи и методы предшественников, слишком привязанного к известному, и потому тривиального, ремесленника, который может быть и слышит себя, но прислушивается к другим.
А если себе не изменять?
Июнь, 2002 г.
