Василий ТАЛОВ. Провинциальная актриса
Поэма
1
Этой горькой истории, может,
Лет уж двадцать, иль больше чуть-чуть,
Но меня до сих пор в ней тревожит
Моя родина, люди и суть.
Выражаясь словцом театрала,
Удивляют сюжет и финал,
Словно раньше того не бывало,
И никто о таком не слыхал.
Никому не могло и присниться
В самом адском, болезненном сне,
Что способен Союз развалиться
И скатиться к гражданской войне.
Началось, как обычно, с окраин,
Полыхнуло по меньшинству,
И воскресли вдруг Авель и Каин,
И полезла братва на братву.
Только в очень ужасном подпитии
Да в безумстве, мутящем мозги,
Можно было страну-общежитие,
Как портки разорвать на куски.
Пала в пропасть державность Советов,
Покатилось всё в тартарары,
А взамен расцвели пышным цветом
Демократии сладкой дары:
Безработица, дороговизна,
Недоступность жилья и жульё,
Безусловно, товары, и визы,
Бренды всякие, бады, бельё…
Но за рубль нынче спички не купишь,
И повсюду барыги, торги.
Демократия наша, что кукиш,
И хоть щас в проститутки беги.
На такой вот нестойкой основе,
Тихо делая дома дела,
То ли в Бельцах, то ль в Кишинёве
Скромной жизнью актриса жила.
Утром чай пила бледный, вчерашний,
Ела гречку, бобы и фасоль,
Ненавидела сплетни и шашни
И учила какую-то роль.
Но ролей становилось всё меньше
На волне политических матр,
Где звучали обидные вещи,
Поносившие русский театр.
Будто он да язык наш треклятый
Стал виною всех бед молдаван.
Брань лилась повсеместно и внятно,
Как недавний призыв за соцплан.
Неужели того заслужили
Наши предки и воины-деды,
Что семьёю единою жили,
Выбираясь из общей нужды?
Виноват разве Пушкин и Чехов
В том, что где-то какая-то мразь
С ядовитой ухмылкой и смехом
Загоняет всё русское в грязь?
Лично я ни к Лотяну, ни к Друцэ
Не питаю ни капельки зла,
Чужда мне также ненависть улиц,
Превративших язык мой в козла.
Демонстрации люто кипели,
Но толпу и народ не корю,
И уж если вести параллели,
То и Догу боготворю.
Извините, немного отвлёкся,
Позабыл об актрисе совсем,
А была она среднего роста
Без особых и явных проблем.
Её звали привычно – Ирина.
Внешность броская. Вдумчивый взгляд,
И волнистою лентою длинной
Рассыпался волос водопад.
Сколько было ей лет, я не знаю.
Ведь для женщины возраст, как смерть,
Играет она, не играет…
Лучше лишнего в нём не иметь.
Говорят, «театральная дива»
Про таких, или чаще – «звезда»,
Потому что мила и красива,
Да к тому же ещё молода.
Каждый день у ней новые клипсы,
То кулончик, то кольца для рук,
И завистников – тьма у актрисы,
От соседки до старых подруг.
Из-за этого, примой не стала,
И упрямой не в меру была,
На разврат и загул не клевала,
С негодяем ни в жисть не спала.
Правда, вот, об интимном вопросе
У Ирины в театре шёл спор:
Поматросил её, мол, да бросил
Один признанный мэтр-режиссёр.
«Вот к нему-то сучара и рвётся
Под опеку, под сытенький кров –
Взять билет до Москвы остаётся,
И видала она Кишинёв!..».
Может, так было, может, иначе,
Хоть гадай сейчас, хоть не гадай,
«Но любовь – это та же удача,
И любви себя с гаком отдай».
Выраженье Иринино это
Я не понял, подумал, «больна»,
Когда два наших с ней силуэта
Освещала в окошке луна.
Мы у тамбура ночью стояли,
И забавно, смешно, не всерьёз
О любви и о счастье болтали
Под биение вагонных колёс.
Собеседника ей не хватало
Ни по чувствам, ни по уму,
И актриса тогда рассказала,
Куда едет она и к кому.
2
«Познакомились в Одессе.
Он сказал мне еле слышно,
Что я в жизни интересней,
Чем на глянцевой афише.
На него гляжу, краснея,
Точно бедная Ассоль,
Ожидающая Грея
И богатую гастроль.
Он спросил: «Вы кто, актриса?».
Я ответила: «Ну, да».
«Не хотите ли пройтиса
По бульвару, вон туда?».
И меня как будто солнцем
Опалило в тот же час.
Я призналась незнакомцу:
«Да, хочу, но есть нюанс.
У меня спектакль вечерний,
А полтретьего прогон,
И моё предназначенье –
Чтоб удачным вышел он».
А ещё, так, между прочим,
Намекнула про провал.
Незнакомец слушал, молча,
Только изредка кивал.
«Ах, спектакль! Какая жалость!», -
Он воскликнул: «Ерунда!».
И азартная удалость
Промелькнула в нём тогда.
Сердце трепетно забилось,
И всего за полчаса
Я без памяти влюбилась
В его синие глаза,
В его голос, рост и плечи,
Даже в глупенький зачёс…
В общем, тот одесский вечер
Мне сумятицу привнёс.
Кое-как я отыграла,
Словно выплеснула злость,
К сожалению, провала
Избежать не удалось.
Несмотря на то, что рыхло,
Не заметили туфты,
И на мой повторный выход
Подарили мне цветы.
Три гвоздички в упаковке
Меня тронули до слёз –
Их застенчиво и робко
Добрый зритель преподнёс.
Но потом из центра зала
По проходу, напрямик,
Клумба целая шагала –
Я опешила на миг.
Сам седой, как лунь, директор
И его противный зам
Две корзины в стиле ретро
Поднесли к моим ногам.
Сцена – это всё же пытка…
Там в обилии цветов
Я увидела открытку,
В ней буквально – пара слов.
«Восхищён!». (Знак восклицанья),
Жирный, сочный, а за ним,
Вроде как напоминанье –
Подпись краткая: «Вадим».
Кто такой? Я знать не знаю
Ни Вадимов, ни Валер,
Память тщетно напрягаю,
Может, этот кавалер?..
Кто сказал, скорей, из лести
И не более, а лишь,
Что я в жизни интересней,
Чем на оттисках афиш.
Первый раз в мою гримёрку,
Выходя из-за кулис,
Режиссёровы «шестёрки»
Не зашли сказать мне: «Бис!».
В тусклом свете коридорном
Чёрный кот на лавке спал,
А вахтёр сидел с кроссвордом –
Буквы в клеточки вставлял.
Услыхал шаги и живо
Шею вытянул вперёд,
А во сне своём лениво
Продолжал мурлыкать кот.
Кошки точно век от века
На земных просторах всех
Чуют лучше человека
Валерьянку и успех.
Кот дремал, а я с вахтёром,
Где его служебный блок,
Как с заправским режиссёром
Выводила диалог.
Он заметил в третьем акте
У меня не те слова.
Я махнула: «Ах, оставьте…
Нынче кругом голова».
А вахтёр: «Нет, погодите.
У меня для вас сюрприз.
Вот записка вам, возьмите», -
И куда-то смотрит вниз.
«Человек, видать, солидный
Её чинно преподал.
Будь он мне хоть дальне ридный,
Я бы тут не прозябал».
От фразёрства вянут уши,
Ещё слово – будет край.
Знать, у всех вахтёров души
Для кроссвордов, а не тайн.
Ох, вахтёровское племя –
Покалякать лишь бы всласть!
Убивает наше время,
Демонстрируя нам власть.
Взяв, в конце концов, записку
У высокого стола,
Приняла я к сердцу близко
То, что наспех в ней прочла.
Мне писали, чтоб не очень
Я впадала в грусть и сон,
Хоть для них, пожалуй, осень –
Самый выгодный сезон.
Дескать, служба виновата,
Долг. От долга не сбежать.
И просили у театра,
Минут двадцать подождать.
Почерк был, как на открытке,
Мелким, чуточку косым,
И напомнила улитку
Подпись прежняя: «Вадим».
Ну, а дальше, будто в пьесе –
Героиня и герой
Всё же встретились и вместе,
Погуляв, пошли домой.
Спутник мой снимал квартиру
В двух шагах, недалеко,
И спросил: «А можно, Ира,
Угостить вас коньяком?».
Я от холода продрогла.
Дрожь по телу расползлась.
Запершило что-то горло,
Хрипловатым становясь.
И Вадим вполне желанно,
Без аллюзии на флирт,
Посоветовал мне ванну,
Мяту, мёд, чеснок и спирт.
Он хирургом оказался,
Благодетелем калек,
И в Одессе собирался
Консультировать коллег,
То ли в части операций
После огнестрельных ран,
То ли швов и ампутаций…
В медицине – я профан.
Ванна тёплая и рюмка
Дорого коньяка,
Меня – хрупкую голубку,
Не подняли в облака.
Опьянев от счастья малость,
Не следя за смыслом фраз,
Я опасливо купалась
В синеве глубоких глаз.
Друг учтивый и степенный
Прогонял как мог тоску,
Говорил, что непременно
Заберёт меня в Москву.
В его доме там, на Брянской,
Мебель, техника, шмотьё…
Походило всё на сказку,
Заманиху и враньё.
Я не верила сначала,
От него напротив сев,
Головой на всё качала,
Думая, что трёп и блеф.
Мало ли какую утку
Можно, сидя на софе,
Обернуть красиво в шутку,
Да притом же подшофе.
Но как истинный мужчина
Мой заветный идеал
Пустозвонно, беспричинно
Слов на ветер не бросал.
Показательно, не так ли,
Что в гастрольный график свой
Я ни разу со спектаклей
Без цветов не шла домой.
После нашей первой ночи
В арендованный отель
Заходила редко очень,
Загуляв мадмуазель.
Тяжело и обречённо
С меня тёк актёрский пот –
За иной букет вручённый
Мне б пришлось работать год.
Я спросила у Вадима,
Не завышена ль цена?
Он ответил одержимо:
«Жизнь, Ирен, всего одна.
Ходим, маемся под Богом…,
Где б бабла перехватить,
И когда его немного,
Глупо, милая, копить.
Деньги – дрянь, а жизнь – мгновенье
Пронесётся, словно звук,
И не будет повторенья
Этих губ и этих рук.
Ничего не будет скоро,
Так, зачем по деньгам выть?..
Собери ты хоть их гору,
Но бессмертье не купить.
Веселись, люби и смейся,
Прошлых дней не вороши,
На успех всегда надейся
И с печалью не дружи».
Он исчез, как появился,
Неожиданно, легко.
Над Одессою клубился
Небольшой осенний смог.
Плыл перрон в окне плацкарта.
Поезд был уже готов
Увезти меня обратно
Вместе с труппой в Кишинёв.
Я ждала, что друг примчится
Как влюблённый верный князь,
Чтобы ни могло случится,
Но, увы, не дождалась.
Его срочная работа,
Или азбучный обман
Мне отбили всю охоту
Продолжать такой роман.
Но вот, знаете, недавно,
Полный чувств любви и сил,
Бередя былую рану,
Друг в театр мне позвонил.
Изливал бедняга душу,
Охладевшую, как лёд,
Уверял – разлука душит,
Счастья нет и фарт не прёт.
Звал к себе. Билет, мол, вышлет.
Умолял в пылу страстей,
В пониманье самом высшем,
Стать женой его скорей.
«Назови любую цену,
Намекни лишь, дай понять,
На какую метишь сцену,
Будешь завтра же играть!
На Таганке ли, в Ленкоме,
Иль тебе милее МХАТ,
Что в Москве, что в Подмосковье
У меня крутой охват».
Мы услышали друг друга.
О спасибо, телефон!
Только странный у хирурга
Кое-где сквозил жаргон.
Речь его задором пышет,
Он напорист, в чём-то нагл…
Даже мой любовник бывший
Благ таких не предлагал.
А, уж, он-то мэтр известный
И со связями старик,
Ну так пусть, мне будет лестней,
Если Вадик не шутник.
Пересилив гордость позже,
В сонме дум своих лихих
Я подумала, а может,
Мне обрадовать двоих?
В череде мгновений пёстрых
Не в мечтах, а наяву,
Как у Чехова в «Трёх сёстрах»
Еду я в Москву! В Москву!».
3
Санитарная зона пестрела.
Проводник суетился, крича,
Чтоб сдавали бельё побыстрее
И сполна расплатились за чай.
Поезд двигался по Подмосковью,
Где весна начинала разбег,
Удивляя попутчиков новью,
Как своим завершением век.
Я газету листал. Мне хотелось
В ней найти, ну хотя б пару строк,
Что-нибудь не про секс, не про тело,
Не про пирсинг в язык и пупок.
Взял другую – интеллектуальней,
Не поверил родимым глазам…
Никогда ничего завиральней
Не читал ни с друзьями, ни сам.
Там писали про банк и проценты,
Через год гарантируя рай,
Где рубли превращаются в центы,
В тыщи долларов – только давай.
А вторую статью я не понял,
Не осилил бы без словаря,
Да в купе тесноватом, спросонья
Стал вникать в неё, видимо, зря.
Впрочем, там же открыл с удивленьем,
Для себя, что такое «вварант»,
И в каком-то стихотворенье
Срифмовал его с «грант» и «гарант».
В слово «альпери» трудно врубался,
Как студент-недоучка, простак,
В нём значительный смысл заключался
Курса равенства ценных бумаг.
Мне приятно само толкованье.
Корень «равн» не сравнится с «обман».
Я за равенство и процветанье
Граждан всех независимых стран:
Белорусов, казахов, литовцев,
Украинцев, грузин, молдаван…,
Только ложь пусть оттуда не льётся,
Что Россия – тюрьма и капкан.
Я в мудрёных словах разбирался:
«Клиринг», «лизинг», «офферта», «гудвилл»,
О дурном размышлять не старался,
Когда поезд к Москве подходил.
Оставалось минут восемнадцать
До того, как развилка путей
Разведёт меня, чтобы расстаться,
С интересной знакомкой своей.
Ира, помнится, с видом блаженным
Подошла разговор завести:
«Вы поможете мне тяжеленный
Чемодан до дверей донести?
А, уж, там, на платформе, нас встретят.
Обещался одесский мой Грей…».
Ничего нет надёжней на свете
Обещаний надёжных людей.
Я сказал: «Помогу, ну конечно…».
И держа утешительный тон,
На газетном обрывке неспешно
Накарябал ей свой телефон.
«Независимо солнце ли, тучи,
Или жизнь обернёт мою дым,
Я найду вас, приятный попутчик,
Позвоню, и мы договорим».
Завереньям актрисы не верю,
Но и вида не подаю,
С чемоданом корячусь до двери
И Вадима её узнаю.
Он, действительно, был парень рослый,
В нём мне бросилась сходу деталь –
Руки крепкие, что твои вёсла,
И в глазах васильковая даль.
Обменявшись приветствием кратким,
Я оставил влюблённых одних,
Ну а сам на метро до Полянки
Поспешил на родные огни.
Моего ожидали прибытья
Брат с сестрой да овчарка Барон,
И события, события, события –
Самый яркий и жизненный фон.
4
Включил телевизор, настроил, смотрю –
Российский премьер раздаёт интервью.
Речист, обтекаем, как розовый шар,
И непроницаем заумный Гайдар.
Ведь это же надо, туды твою мать!..
Сказать, чтобы так ничего не сказать.
Одно словоблудье да чмоканье губ,
Как будто меж ними волшебная глубь.
Туман, непонятки – и вот весь ответ,
А ведь претендует, поди, на респект.
Корреспондент: Вот, вы утверждаете, – прошлое жуть…
Гайдар: Отнюдь.
Корреспондент: Заводы, машины, дороги, дома…
Гайдар: Весьма.
Корреспондент: Поэтому и беспорядок в стране?
Гайдар: Вполне.
Корреспондент: Но рыба известно, гниёт с головы…
Гайдар: Увы.
Корреспондент: Так вам как премьеру теперь не до сна?
Гайдар: Весьма.
Корреспондент: И коммунисты опять не правы?
Гайдар: Увы.
Корреспондент: Не видите вы и угрозы извне?
Гайдар: Вполне.
Корреспондент: А, вдруг, у России и правда свой путь?
Гайдар: Отнюдь.
Премьер либо враг, либо шут, либо плут,
Пойди, разберись без «гайдаровки» тут.
Дешёвая водка во все времена
Понять помогала, чем дышит страна.
Была бы пол-литра – мы дружно втроём
Её дербалызнем и громко споём.
И звонкая песня рванёт из груди:
«Гайдар шагает впереди! Гайдар шагает впереди!».
Но протрезвев, мы опять не поймём,
Куда же со старою песней идём?
В прежнее стойло, болото, застой?
Да нет же – с пол-литрою снова за стол.
Уверен, не бросит народ горько пить,
Покуда его будут за нос водить.
5
Перепутала водка все мысли
В сумасшествии нового дня,
И забыл я о милой актрисе,
Но она не забыла меня.
Позвонила, спросила: «Узнали?
Вот, уж, минуло месяцев пять,
Как я вам на весеннем вокзале,
Не успела спасибо сказать».
Я тогда удивился, ей богу:
«Да за что?». И не вспомнил, болван.
«Вы мне скрасили грусть и дорогу
И тащили большой чемодан».
Ира долго ещё говорила
Про работу, про пьесы, контракт…
И любезно потом пригласила
На модерный премьерный спектакль.
Друг Вадим по-мужски, образцово,
Без особых усилий и трат
В результате сдержал своё слово
И устроил актрису в театр.
Да не только устроил, а даже,
Ей тотчас предоставили роль,
Не в Ленкоме пусть, не в Эрмитаже,
Но в столичном театре, позволь.
Рассуждаю о нём произвольно,
Знаю, именем очень богат,
Не ручаюсь, однако, что Гоголь
Постановкам его был бы рад.
«Там вдали, за бугром…» – разве пьеса?», -
Вопрошал чуть брезгливо мой брат. -
Просто автор скандально известный,
Да часть реплик – изысканный мат».
И я тоже отнёсся критично,
Когда брань площадная, как грязь,
Свободно, легко, поэтично
В уши зрителям вдруг полилась.
Я у Иры спросил: «Неужели
Кич и пошлость сегодняшних дней
Приведут человека к сверхцели,
Чтоб счастливей он был и мудрей?».
«Вы не видите разницы, верно?
Тут не классики тренд – авангард,
Острый, умный, весьма современный…
Нас хвалил даже сам Эдуард».
Мне внушить она страстно пыталась,
Что Лимонов как автор хорош,
Испытавший печаль и усталость
И пропавший едва не за грош.
Вдаль вели его злые дороги,
Дух мятежный, письменника прыть,
И ему удалось из немногих
Ложный мир сквозь себя пропустить.
«Я признаюсь вам в большем, хотите?..
«Там вдали, за бугром…» – мой спектакль
И судьба, где сплетаются нити,
Что со мной будет именно так.
Окажусь далеко я от дома,
На холодной, чужой стороне.
Дайте слово, мой добрый знакомый,
Что поставите свечку по мне».
Не люблю, когда женщина корчит
Из себя, блин, неведомо что,
Непонятно, чего она хочет,
Словно кошка, виляя хвостом?
Объясненье одно – ну актриса!
Почему бы не поиграть?
И в игре этой бескомпромиссной
Кроме сцены ещё поблистать.
С ней светло и красиво, как с люстрой,
Не заметны ни тени, ни тьма,
Но одним доверясь лишь чувствам,
Можно запросто спрыгнуть с ума.
Я заметил в ней некую странность,
А точнее всего, диссонанс,
То Ирину тетёшкала радость,
То впадала она в декаданс.
В психологии я не копался,
Были, к счастью, дела поважней
И довольно надолго расстался
С презанятной знакомкой своей.
6
По городам и весям на радужной волне
Ваучеризация катилась по стране.
Эй, граждане российские, на Запад все равняйсь!
Делами заправляет какой-то там Чубайс!
Всем выдадут билетик на десять тыщ рублей,
Чтоб жили побогаче и ели посытней,
Чтоб перед каждым домом у вас и у друзей
Стояло бы по «Волге» и паре «Жигулей».
Акционером станете – получите процент,
Участвовать пойдёте в образовании цен,
От вас уже во многом, не в этом, так в другом,
Судьба зависеть будет невиданных реформ.
И выдали мне ваучер на десять тыщ рублей,
Но с ним не стало легче, приятней и теплей.
Он номинально таял, как будто снег весной,
В итоге поравнявшись с дешёвой колбасой.
За килограмм, конечно, не за фургон же всё ж,
Который за полгода семьёю не сожрёшь,
И я не знал, что делать мне с ваучером тем,
И где искать решенья финансовых проблем.
Облезла в кухне краска, а в ванной капал кран,
Да утюгом нечаянно сестра прожгла диван,
До дыр в гостиной стёрся коричневый палас,
И был слегка надколот дружище-унитаз.
За что сперва мне взяться? Гадал, с чего начать?
Или покрасить кухню, иль краны поменять?
Да и диван с паласом – на свалку заодно…,
Но не хватало денег на что-нибудь одно.
В метаньях долгих, аховых, в плену альтернатив
Поехал в сантехнический кооператив,
На ваучер там выменял чудесный унитаз –
Предмет необходимейший для каждого из нас.
И вот он – светлый памятник, считай уж, двадцать лет,
Прекрасно декорирует мой скромный туалет.
Жаль задница лишь чувствует, дела свои творя,
Что ваучер Чубайсовый был не потрачен зря.
7
Неспокойное, буйное время
Девяностых – безжалостный знак,
Когда в осень сады, пламенея,
Знали стрелки бандитских ватаг.
Шла война за дороги, за рынки,
Магазины, вокзалы, кафе…
По Рублёвке шла, Киевке, Минке
За лаве, за лаве, за лаве!..
Шла незримо за частные банки,
За заводы, за фабрики, сбыт
Наркотиков на Ярославке,
Шла за золото, землю, гранит.
Смельчаков сколько крепких и сбитых,
Проходивших тогда по братве,
Полегло в той войне неизжитой
За лаве, за лаве, за лаве.
Не за Родину гибли, а сдуру,
Очутившись на самом краю,
Но не с танками, не с амбразурой,
Не с фашистом в неравном бою.
Под холодный гранит они пали,
Что на кладбищах ныне блестит.
Все надгробья им упаковали,
Он один их останки хранит.
Не случайно я вспомнил об этом,
Обнаружив дневник свой – тетрадь,
Где стояло число и помета,
Когда Ира звонила опять.
Её голос, охрипший немного,
Очень трепетно, как никогда,
Произнёс: «Я звоню вам из морга.
Тут с Вадимом случилась беда.
Я хотела бы встретиться с вами,
Я в бессилии, шоке, одна…».
И на всхлипе, причмокнув губами,
Разрыдалась: «Мне помощь нужна».
Я приехал. Мы встретились в парке.
И, присев на скамью, тяжело
Ира в страхе, тревоге, запарке
Рассказала, что произошло.
8
«Он со мной простился в спальне,
Как всегда, поцеловав,
Обнял сильно, нереально,
Будто алчущий удав,
Запер дверь и тихо вышел.
Ну а я, включив романс:
«Свежим ветром утро дышит…»,
Принялась за гранпасьянс.
Телик мучила напрасно,
Там сейчас любой канал
Ежедневно, ежечасно
Гонит мыльный сериал.
У меня был день свободный,
Но безмерная тоска,
То ль к беде, то ль к непогоде
Жилку дёргала виска.
Накануне, только-только,
Я узнала, что мой друг
Обманул меня жестоко –
Был он вовсе не хирург.
Нет, верней хирург по кличке,
Их братва так говорит,
А по жизни и привычкам –
Дерзкий, опытный бандит.
Две квартиры, две машины,
Дача, катер на реке,
Дорогущие картины –
Три Коровина и Ге,
Бриллианты и сапфиры,
Жемчуг, золото, хрусталь…
Говорил: «Твоё всё, Ира»,
Негодяй, мошенник, враль.
Принесёт, бывало, деньги,
Точно щедрый казначей,
Гонорар, мол, вот, за тренинг
На симпозиуме врачей.
Или скажет: «День был трудный,
Напряжённый, запарной.
К счастью, обошлось без трупа
В операции одной».
Ну, а я – лохушка, дура
Ему верила во всём.
В голове – театр, культура…
И мы счастливы вдвоём.
Мой Вадим, красив, всесилен,
Всё исполнит тот же час
Без особенных усилий –
Блеск! Фортуна! Высший класс!
Я ведь не подозревала,
До чего коварна гнусь,
Что благодаря скандалу
В труппу новую вольюсь.
Был отказ сперва небрежный:
«Много здесь актрис, как ты…»,
А потом в столе главрежа
Наркоту нашли менты.
Кто её туда подкинул,
Я ума не приложу,
Но проблем возникла кипа,
В том числе по шантажу.
Но в ментуре всё замяли.
У Вадима там майор…
И меня в театр взяли,
А главрежа под надзор.
И теперь, вот, нет Вадима.
Он с лихвой махнул за край,
Удалой, неповторимый,
Мой любимый негодяй.
С ним надежды утонули.
Мёртв герой. Кровав финал.
Не прошли навылет пули –
Снайпер промаха не дал.
Нынче мне одна утеха –
Слёзы, слёзы без конца…
За год, как в Москву приехать,
Схоронила я отца.
А до этого и маме
Похоронный марш сыграл.
Должно жизненной программе,
Бог её к себе прибрал.
Но лежат они не вместе.
Мама – в Бельцах, а отец –
В Кишинёве в новом месте,
На Дойне его «венец».
Он любил так выражаться,
Говоря о чём-нибудь,
Что должно было кончаться:
Дело, жизнь, любовь иль путь.
Я прошу, не откажите,
Приезжая в Кишинёв,
И могилку разыщите
Под табличкою «Царёв».
Не сумела, очень жалко,
Я дочерний долг отдать –
Посадить весной фиалки
И ограду заказать.
Буду там, когда? Не знаю.
Через год, а может, два,
Я Россию покидаю –
Уезжаю в США.
Здесь мечты мои угасли,
И вокруг сплошные рвы,
И угрозы всё ужасней
От озлобленной братвы.
Не волнуйтесь, я в Чикаго
Улетаю не одна,
Есть такой же бедолага,
Чья судьба предрешена.
Он Вадиму был напарник,
Воровской не чтил закон,
И мне кажется, что парень
Тоже не заговорён.
По профессии он химик,
Ненавидит спорт и труд,
По натуре – чистый лирик,
Вадик звал его «Сосуд».
Бог судья мне, и я каюсь
В тайнах собственной души,
Что кому-нибудь понравлюсь
Там, над пропастью во ржи».
9
Мы с Ириной расстались печально.
Парк померк перед сильной грозой,
И актриса взглянула отчаянно,
И небрежно махнула рукой.
С той поры больше Иру не видел,
Просто изредка, так, вспоминал
На концерте, в театре ли сидя,
Когда в зале программку читал.
Память смутно тревожила сцены,
Где она говорила о том,
Как паскудно и как беспросветно
Её время бежит за бугром.
Эмигрантская доля такая,
Враз лишившись родимых корней,
Неизвестно на что уповая,
Горевать по судьбине своей.
А ещё, не сидеть сложа руки,
И не ждать ни даров, ни наград,
Не коснеть ни в тоске, ни в разлуке,
Или вскоре вернуться назад.
Но Царёва не возвращалась.
От неё телефонная трель
В моём доме не раздавалась –
Не звонила мадмуазель.
Я искал её в Скайпе, в Контакте,
В Одноклассниках, через Фейсбук,
Но в неведении полном, представьте,
Пребывал поисковый мой круг.
А недавно при подготовке
Съезда деятелей северных стран
Вышла дальняя командировка
Мне на озеро Мичиган.
После суетного конгресса,
Разных споров, дискуссий, пати
Я решил твёрдо перед отъездом
Всё же Иру в Чикаго найти.
Брёл, гуляя по зимней дорожке,
Посетив городской дом-музей,
И с восторгом глядел на окошки,
Где родился Хемингуэй.
Будто в них отражались глубины
И единственный смысл бытия:
Ради истины, – не писанины,
Жить писателю день ото дня.
Зависть, зависть опять, стерва, гложет,
Подползёт, проскользнёт, а затем,
Ты смущённо вздыхаешь: «А что же…
Это я не пишу так, как Хем?».
Парень, вроде, способный, писучий.
У тебя уже девять томов,
И на всякий издательский случай
В кабинете десятый готов.
Но никто не даёт, не вручает
Почему-то высоких наград,
И лишь только душа твоя знает,
Что ты тоже лауреат.
И, добавив душе фимиаму,
Предвкушая удачу и фарт,
Я пошёл на большую рекламу,
Там написано было: «THEATR».
Меня встретил у входа мужчина,
И я выдавил вежливо: «Please…»,
Объясняя мотив и причину,
Словно радостный Маленький принц.
В вестибюле прохладном и узком
Он ответил баском озорным:
«Сразу видно, по спичу вы – русский…
Так, по-русски поговорим».
Предложил мне присесть на скамейку,
Что напротив стояла в углу,
Ну а сам, отряхнув телогрейку,
Нервно мял отчего-то полу.
«Эмигрант я из Азербайджана,
И зовут меня Гранд Осипян,
Представитель бакинского клана,
Ныне, значит, чикагских армян.
Эту женщину, Иру Царёву,
Хорошо помню – врезался след.
Её к нам затащил Каган Лёва
И направил в кордебалет.
English знала она неважно,
А всё жаждала главных ролей,
Но вот как-то узнал я однажды,
Что беда приключилася с ней.
Она спуталась с кем-то из наших,
Из «факиров», из «мудрецов»,
Кто сварить без крупы может кашу
И снести без наседки яйцо.
Её friend головастый был химик,
Но как после шепнул мне Каган,
Он делами ворочал плохими
И, по-моему, стал наркоман.
Видно, нюхали вместе, кололись…
Я подробностей тех не люблю,
В общем, вечером в стылую осень,
Ира кинулась с горя в петлю».
Рассказчик замолк, и я тихо,
Покинув у двери скамью,
Шагнул отрешённо на выход,
Сказав армянину: «Thank you».
Вновь побрёл я по снежной дорожке.
Ветер хлопья швырял мне в лицо,
И скребли на душе моей кошки,
И вся жизнь представлялась дрянцом.
Что я сделал во имя спасенья,
Продолжения солнечных дней,
Благодати, любви, вдохновенья
Для несчастной знакомки своей?
Я ответы искал на вопросы,
И пришла мне идея одна:
Ни к чему укорачивать вёсны,
Если жизнь – есть сплошная весна.
Смерть сама к нам заявится в гости,
В избы, хижины, виллы, дворцы…
Её промысел, чтоб на погосте
Замыкался наш жизненный цикл.
Так, чего же косую драконить,
Понапрасну беззубую злить,
Она с жизнью в едином законе,
И не стоит её торопить.
Мне, по правде, хотелось, чтоб Ира
Жизнь-весну приняла бы другой,
Колесила б с театром по миру,
Но всегда возвращалась домой.
Чтоб Россия детей не бросала,
И они не бросали бы мать,
И чтоб двери всех наших вокзалов
Их открыто привыкли встречать.
Чтобы люди не уезжали,
Разве что по делам или в тур,
Лучшей доли б вдали не искали,
Проходя миллион процедур
На грин-карты заморского свойства,
Всяких там ВээМЖэ, ПээМЖэ,
Чтоб отчаяние и беспокойство
Не лежало у них на душе.
Чтобы жизнь не текла как попало
На дорогах кривых и лихих,
Чтобы общей заботою стало –
Сбереженье богачеств людских.
Я мечтаю о светлой России,
Но без ретуши и без прикрас,
Не согбенной, не сгорбленной, сильной
И сияющей, словно алмаз!
Было холодно. Снег не кончался,
И напористый ветреный вал
То спадал, то опять поднимался –
Жёг лицо и с дороги сбивал.
Уж, не помню, как я очутился
У церковных ворот и вошёл.
Семисвечник вдали золотился.
Пахло ладаном и черемшой.
Ладан – ясно. Душок-то лука
Тут откуда средь ликов святых?
Запах – это ж явление духа
На просторах мирской суеты.
Перемешено всё здесь коктейльно,
Даже молится кто-то, жуя,
Потому что в башках, видно, зелень,
Потому что в Америке я.
В самой сладкой на свете державе
Греюсь в церкви, пройдя за притвор,
И судить никого мне не в праве,
А тем более шить приговор.
Только время ответить приспело,
Почему сгусток чувств оголя,
Добрых, честных, талантливых, смелых
Ожидает частенько петля?
Мне от этого больно и страшно,
Но в унынье впадать не хочу,
В упокой всех безвременно падших
Я актрисе поставил свечу.
Эр-Рияд, октябрь-ноябрь 2015 г.
