Дмитрий НЕЧИПУРЕНКО. На память моим детям, внукам и правнукам.

(в этом фрагменте идет речь о возвращении после службы в Армии - в полку Дальней Бомбардировочной Авиации, дело происходит в 1940 году)

В Ростове-на-Дону жил мой дядя Георгий Шевченко. Он кем-то работал в горвоенкомате и обещал мне помочь устроиться на работу на Россельмаш.

Но мне не повезло, как только я стал на военный учет в военкомате, вскоре мне прислали из военкомата повестку с просьбой явиться по делам военнообязанного. Мой дядя разбирался в этих повестках и разъяснил мне: “это будут тебе предлагать вернуться в армию на сверхсрочную службу”. Он оказался прав.

Принимал меня сам военком. Он вежливо предложил мне сесть на стул и начал расспрашивать, в каких местах я служил, на каких самолетах летал и в какой должности. А когда я ответил на все интересующие его вопросы, как я и ожидал, он обратился ко мне как бы уже официально: “Товарищ старшина, мы пригласили Вас с надеждой, что Вы согласитесь вернуться в армию на сверхсрочную службу на ту же должность, которую Вы занимали, т.е. стрелком-радистом. Эскадрилья, в которой Вы будете служить, находится недалеко от города Новочеркасска”.

“Товарищ военком, - обратился я к нему - на Дальнем Востоке, в авиаполку, в котором я служил, мне предлагали должность среднего командира с повышением моего звания, и это все для того, чтобы я остался служить в армии. Я отказался. То же самое я отвечу и Вам.”

Мой ответ военкому явно не понравился, и он задал мне еще один вопрос - где я буду работать. Я ему ответил, что на Россельмаше. “Хорошо - сказал он, - если передумаете, то приходите к нам”. Я его поблагодарил, и мы с ним распрощались.

Примерно через неделю пришла вторая повестка, только уже другой расцветки. Мой дядя, увидев эту повестку, сказал мне: “Ну что, дорогой племянник, если не желаешь служить в армии, то завтра же уезжай в Николаев, там устроишься работать на военном заводе, и оттуда тебя в армию брать не будут”. С этим предложением я согласился. Дядя сам с моим военным билетом сходил в военкомат, там в нем отметили, что я выбыл из Ростова.

Через сутки я уже был в Николаеве, а еще через трое был принят токарем на судостроительный завод им. А. Марти №198. Квартиру мне предоставил завод по ул. Маломорской, 104.

На четвертые сутки я уже работал на токарном станке.

До призыва в армию я уже имел 5-ти летний стаж работы на различных токарных станках. Поэтому вскоре я начал выполнять и перевыполнять те задания, которые мне давали. Примерно через месяц ко мне подошел мастер Дяченко Степан Иванович и похвалил меня за мою работу. Он сообщил мне, что переводит меня в отдел по изготовлению червячных валов. Потом пояснил мне, что там сейчас работает Коровин, но он через неделю уходит от нас, и что я должен его заменить.

На второй день я уже был на своем новом рабочем месте. Познакомился с Коровиным. Он оказался специалистом высокого класса, рационализатором, имеет на своем счету несколько внедренных рацпредложений. Он отнесся ко мне доброжелательно; работал он на трех станках. Один из них оказался довольно сложным.

Примерно через неделю я уже мог работать самостоятельно. Мы с Коровиным распили по 100 г и расстались хорошими приятелями.

Не помню, сколько прошло времени, как я оказался на Доске Почета, а вскоре мне присвоили звание “Стахановец”. Тогда это звание было в моде и присваивалось только тем, кто не допускал брака в работе и перевыполнял задания, которые давались рабочему. Тогда еще был и такой порядок - если ты “Стахановец”, то ты должен делиться своим опытом с теми, кто менее успешно работает, чем ты.

Как-то подошел ко мне мастер и сообщил, что завтра до начала

рабочего дня он соберет всех рабочих токарного цеха, и я должен буду выступить перед ними и поделиться с ними своим опытом работы.

Я начал было возражать, но он пояснил мне, что это распоряжение начальника цеха и что он сам будет присутствовать на этом собрании. Делать было нечего - пришлось соглашаться.

Помню, я спал плохо, все думал - что я им скажу? Я знал, что на этом собрании будут присутствовать рабочие со стажем 10, 15, а то и больше лет, а я то работаю всего лишь полгода. И эта угнетающая меня мысль не покидала меня.

Ну, что поделаешь! И я набросал небольшой конспект краткого содержания своего выступления и начал зубрить его наизусть.

На работу я явился пораньше. Некоторые рабочие тоже уже начали собираться и усаживаться на длинные дощатые лавки. Мой мастер заметил, что я волнуюсь, и почти шепотом успокаивал меня: “Не волнуйся, как выступишь, так и будет, надо же тебе не только хорошо работать, но и научиться хорошо говорить”.

И так, собрание началось. Радостных лиц я не увидел. Наоборот, некоторые из них показались мне безразличными к моему выступлению. Не помню, сколько прошло времени, 15 или 20 минут, как я закончил рассказывать о своем опыте в моей работе. Мне даже поаплодировали. И кто же? - мой мастер, начальник цеха и еще каких-то три человека. Остальные разошлись и даже не посмотрели в мою сторону.

Я ушел к своему станку и уже начал переодеваться в рабочую одежду, как вдруг увидел, что ко мне направился рабочий средних лет. Я узнал его - он работал строгальщиком и присутствовал на собрании. Я начал догадываться, что разговор с ним состоится неприятный для меня. В то время мне было 27 лет, а выглядел я еще моложе. “Сынок, - обратился он ко мне, - ты заметил, что аплодировали тебе за то, что ты рассказывал, только начальство, и особенно хлопали тебе нормировщики. Они так и рыщут, как бы нам увеличить норму выработки и тем самым уменьшить зарплату, а у меня трое детей”. Я прервал его речь и заявил, что хорошо его понял и пообещал ему, что на эту тему я больше нигде и никогда не буду выступать. На этом мы с ним разошлись, даже не попрощавшись.

Этот день оказался для меня неудачным и оставил в моей душе неприятные воспоминания. Зато второй день, а это было воскресенье, обрадовал меня приездом самого дорогого моего гостя - моей матери.

Мне было очень жаль, что она приехала на один день, и мне пришлось утром встречать, а вечером уже ее провожать. Помню, как я ее провожал. Это было уже у вагона, я обнял ее, как самого дорогого в моей жизни человека. Я ее очень и очень любил. Поезд уже отошел и набирал скорость, а я продолжал бежать за ним сколько мог и только для того, чтобы как можно дольше видеть в открытом окне вагона милое и доброе лицо моей матери. Не обошлось и без слез - это моя слабость.

Вернулся к вокзалу, подошел к буфету, чтобы купить папирос, и уже направился идти домой, когда вдруг кто-то назвал мое имя. Голос показался мне знакомым. Я оглянулся. Передо мной стояла Галина. От неожиданности я растерялся и выпалил: “Правда, что это ты?” Она ответила: “Правда”, и показала мне левую руку. Немного выше ладони был виден шрам с впадиной, он был оставлен пулей огнестрельного оружия.

Для того чтобы рассказать, с кем я встретился, мне необходимо вернуться к временам пятилетней давности, т.е. к 1935 году.

Тогда я работал токарем в мастерской Березнеговатской МТС. И, как большинство молодежи, свободное от работы время проводил в парке, клубе и танцплощадках.

В один из вечеров ко мне подошел мой знакомый Ваня Ковалев и признался, что девушка, с которой он встречается, хочет со мной познакомиться. Я согласился. После знакомства она повела себя довольно смело. Через некоторое время попросила у меня разрешения примерить себе мою фуражку. А когда примерила, в ней домой и ушла вместе с Ваней. Правда, он успел мне шепнуть: “Я твою фуражку завтра сам тебе принесу”. Я понял, что моя новая знакомая сделала мне намек.

Вечером следующего дня я встретил Галину с ее подругой. Подруга под каким-то предлогом ушла от нас, и мы с Галиной остались вдвоем.

Она мне сообщила, что Ванька, так она его назвала, уехал в командировку на две недели, и что, якобы, он не возражает, если я буду провожать ее домой. Так получилось, что с этого вечера мы с Галиной начали встречаться.

Время мы с ней проводили хорошо, и оно летело быстро. Разговора о ее бывшем ухажере не было. И вдруг она мне сообщила, что “Ванька вернулся из командировки и что у нее с ним состоялся неприятный разговор”. Какой именно, она не пожелала мне сообщить, да я и сам мог догадаться, какой. Мне и самому было неудобно перед ним, после всего, что случилось. Знал, что теперь мне от него добра не ждать.

К тому же мои приятели мне сообщили, что мой соперник на меня очень зол, и что он может со своими дружками организовать мне какую-нибудь неприятность - затеять драку или забросать камнями место моего свидания с Галиной. Меня это насторожило, но из-за этого не пойти на свидание было не по-мужски, тем более, что у меня было чем обороняться. Когда мне исполнилось 16 лет, моя мать подарила мне маленький 6-ти зарядный пистолет. А ей он достался еще в дни революции от белогвардейцев. Тогда они занимали нашу квартиру и при срочном отступлении забыли в ней не только этот пистолет, но и целое ведро разных патронов вместе с боевой гранатой. Моя мать все это собрала в ведро и закопала в землю. Дарила она мне этот подарок по-своему и интересно.

Как-то вечером она меня предупредила, чтобы я никуда не уходил. А когда уже совсем стемнело, позвала меня идти за ней с лопатой. На мой вопрос - куда идти и зачем лопата - она ответила: “будем откапывать тебе подарок”. Ходу было примерно 4-5 минут. За это время чего я только не передумал, но угадать, что же было зарыто в земле, не удалось.

В конце нашей усадьбы на меже с соседями росла роскошная верба. Мать подошла к ней, отмеряла от нее два шага в сторону нашей усадьбы и показала мне, где я должен начать копать землю. Можете представить себе, с какой энергией я начал рыть эту землю. В начале показалась уже прогнившая толь, а потом и крышка эмалированного ведра. А когда я снял крышку, то увидел все то, что я уже упоминал раньше. Хотя в нашей семье не принято было целовать кому-либо руки, но я своей матери от радости поцеловал их несколько раз.

Вот такая история моего пистолета; с ним я и пошел на свидание с Галиной. Не помню, как получилось, что она его обнаружила у меня и начала просить дать ей “поклацать” им. Сначала я не соглашался, но она настаивала на своем и я, вынув из пистолета патроны, дал ей его, как она говорила “поклацать”. Но случилась беда, я по своей халатности не все патроны вынул - один остался. И когда она начала клацать, раздался выстрел. Понятно, что мы оба изрядно испугались и решили как можно скорее отсюда сбежать. “Но куда?” - спросил я у Галины. “К моей сестре”, - ответила она и пояснила, что сестра живет здесь недалеко.

В доме сестры еще светились окна. Услышав наш стук, она быстро открыла нам дверь. И только при свете я увидел, что у Галины насквозь прострелена левая рука, и что из нее еще продолжает обильно сочиться кровь. У сестры Галины после того, что она увидела, начался сердечный приступ, и все же она еще смогла сказать, где находится йод, бинт и вата. Мы с Галиной вместе занялись ее раненой рукой, залили рану йодом, наложили вату и замотали бинтом. Понятно, что Галина потеряла немало крови и поэтому выглядела заметно бледной. А когда Галиной сестре полегчало, мы все вместе начали решать, что делать дальше. Обращаться к врачам было нежелательно. О таких ранениях они обязаны сообщать в милицию. Вдруг Галина твердо заявила: “Никуда обращаться не нужно, мне как можно скорее нужно уехать в Николаев, там наша родственница работает медсестрой и с моей рукой не будет никаких проблем”. Так и решили.

На следующий день утром мы с Галиной на машине отправились на вокзал к поезду, идущему на Николаев. По пути договорились, что, если с рукой будет все в порядке, то она на имя своей сестры пришлет телеграмму.

Через трое суток такая телеграмма пришла. Понятно, что это меня очень и очень обрадовало, тем более, что я уже получил повестку на службу в армию.

Вот такая невеселая история получилась у нас с Галиной. И теперь, спустя 5 лет мы с ней вновь встретились. Помню, мы где- то присели на лавочку и долго-долго разговаривали - у нас было что рассказать друг другу. Я в ней особых перемен не заметил, она по-прежнему оставалась привлекательной. Напоследок, Галина настойчиво начала приглашать меня к себе в гости и объяснила, как это можно сделать. Ее муж знает мою фамилию и имя, а в лицо никогда не видел. И если я приду к ним в гости под какой-то другой фамилией, то он никогда не догадается, кто я есть такой. Так меня убеждала Галина. Я не соглашался. Знал, что это может кончиться большой неприятностью не в ее пользу, тем более, что жила она с мужем не в ладах - он ее постоянно ревновал.

Галина попросила меня провести ее домой. От трамвая мы отказались и пошли пешком. Ходу было примерно полчаса. За это время она мне рассказала, что замуж вышла неудачно, что ее муж частенько начал “заглядывать в бутылку” и что за это его могут преждевременно уволить из армии. Показала мне и дом, в котором она живет. А когда я уже собрался уходить к себе домой, мне показалось, что Галина чего-то испугалась; она внимательно смотрела мимо меня вдоль тротуара. Я спросил у нее “в чем дело?”. Она ответила: “за нами следом муж идет”. Мне нечего было делать, и я как можно быстрее влился в толпу движущихся людей. Вскоре я уже был дома.

Я все задавал себе вопрос - видел ли он меня или нет? Если видел, то Галине будет нелегко оправдываться перед своим мужем. Он знал, что я служил в авиации, а провожал я Галину в костюме авиатора. Гражданской выходной одежды у меня еще не было. После этой мысли я переключился на свои ежедневные дела.

В это время я больше всего увлекался работой на заводе. Любил ее и шел на нее как на свидание. Свободное от работы время занимался самоподготовкой для поступления в ВУЗ. Рисовал маслом картины. Учился по самоучителям играть на гитаре и баяне, читал литературу (помню, как на войну в 1941 году ушел с книгой Герцена “Былое и думы”).

В общем, дела мои шли хорошо. Только вот за полгода жизни в Николаеве я не встретил ни одного моего земляка. Но мне повезло - когда ко мне в гости приехала моя мать, она передала мне маленькую бумажечку. На ней было написано: “Гаркуша Григорий работает сталеваром в г. Николаеве”. Этого было достаточно, чтобы я мог его разыскать.

Через три дня у меня уже был его домашний адрес. Встреча с ним меня и радовала, и волновала. Ведь мы не виделись уже 10 лет, а жили по соседству в селе Н.Григоровка Березнеговатского района. В то время как раз началось раскулачивание крестьян. Григорий уже знал, что это коснется и его отца, и он заранее ушел из дома. Куда именно, властям выяснить не удалось. И вот сегодня в субботний день я встречусь с ним.

Ходу до его дома, где он жил, примерно 10 минут, за это время чего я только не передумал. Григорий старше меня на три года, женат ли он или холост. Если женат, то какая у него семья. Как он меня встретит и т.д.

Вот и его дом. Он оказался одноэтажным на высоком фундаменте, со ступеньками к коридору. Нажал кнопку звонка. “Кто там?” - услышал я женский голос. Я спросил: “Григорий Семенович здесь живет?”. “Да”- ответил тот же голос. Дверь открылась и белокурая, стройная женщина пригласила меня войти в дом. Услышав разговор в прихожей, к нам вышел сам Григорий. Он стал передо мной и от неожиданности растерялся. Я смотрю на него, а он на меня, а потом как по команде бросились один к одному в объятия. На нас с интересом смотрели его жена и их две дочери.

Потом Григорий обратился к своей жене: “Ира! Накрывай стол, к нам пришел очень дорогой гость - бывший мой сосед из Ново-Григорьевки. Я тебе о нем рассказывал”.

Сперва Григорий познакомил меня со всей своей семьей - женой Ирой, старшей дочкой Аней. Младшая дочь, еще малышка, сама мне представилась. Она подошла ко мне поближе и, протянув мне свою ручонку, сказала: “А меня зовут Жанна, мне уже четыре годика”. Я похвалил ее за это и спросил у нее, кого она больше любит - маму, папу или сестричку. Она ответила: “Я всех люблю - маму, папу и сестричку”. Я из этого заключил, что семья Григория сплоченная и живет дружно. Пока я разговаривал с Жанной, сидевшие за столом уже ожидали меня. Первый тост Григорий поднял за меня, он говорил с похвалой в мой адрес, что он был очень и очень рад моему приходу к нему. Рассказывал, как я, еще будучи подростком, ходил к его отцу учиться кузнечному делу, хвалил меня за мое мастерство, и т.д.

Поднимал и я тост, понятно, в честь Григория. Говорил о своей радости, когда узнал его адрес, и особенно теперь, когда мы все собрались за этим гостеприимным столом всей его семьей. А когда выпили по второй, мы с Григорием с интересом и наперебой начали вспоминать о нашем селе Ново-Григорьевке. Оба знали, что оно еще совсем молодое и является плодом Столыпинской реформы. Его основали крестьяне, приехавшие сюда со всей Херсонской губернии. Там, где они жили раньше, им недоставало пахотной земли. А здесь все было: и целинные земельные угодья, блуквы, и рядом прекрасная река Ингулец.

И еще здесь же и тоже рядом был строительный материал - камень, песок и глина. Строительный лес помогало им доставать государство. Благодаря таким условиям и помощи государства дома (хаты) нашего села росли как грибы на благотворной земле. Люди трудились - как тогда говорили - “денно и нощно”. Вскоре наш новый поселок уже красовался усадьбами с посаженными на них фруктовыми и декоративными деревьями, виноградом и, конечно же, кустами роз и сирени.

Время уже было позднее, малышку и Жанну отослали спать, ушла о нас и Аня. Мне тоже уже нужно было собираться домой, но я ничего не знал о жене Григория - кто она и как они поженились? А когда намекнул об этом, Григорий дернул меня за штанину. Я замолчал и начал собираться домой. Григорий настоял на том, чтобы провести меня. “Я хочу посмотреть, где ты живешь”, - сказал он. Шли мы не спеша, потихоньку. У нас с ним было, о чем поговорить. Григорий рассказал мне о своей жене, что он с ней живет пять лет. До этого у нее был муж П.Сильверберг. Он работал ведущим инженером на судостроительном заводе, где пользовался большим авторитетом. Жили в добротной квартире с маленькой дочерью Аней.

И вот, когда начались повальные репрессии в 1936 году, ее муж не вернулся домой. Понятно, что его жена Ирина Васильевна начала обращаться к своим близким, друзьям и знакомым (а их было немало), но узнать у них о своем муже ничего не смогла. Даже те, которых она считала преданными друзьями, старались избегать встречи с ней.

Григорий на некоторое время замолчал и предложил сесть на лавочку возле какого-то двора. Мы с ним оба закурили. А потом, как бы после отдыха, Григорий продолжил свой нелегкий рассказ. Пояснил мне, почему он так подробно знает о трагедии этой семьи. Потому, сказал он, что эту семью он хорошо знал уже давно. “Сначала я познакомился с мужем Ирины Васильевны на рыбалке. Потом он пригласил меня к себе домой в гости и познакомил меня с женой и дочерью Аннушкой. С этого времени я подружился с этой семьей и относился к ней с большим уважением. И особенно тогда, когда у них случилось такое большое горе. Я готов был оказать им любую посильную помощь. Ирина Васильевна об этом знала и поэтому однажды сказала мне: “Пока я не увижу могилу своего мужа, я не буду верить в то, что его нет в живых. Прошу тебя, Григорий Семенович, найди его могилу и покажи его мне”. Я растерялся и даже не знал, что ей на это ответить. Потом ответил, что это не только трудно, но и опасно. “Я знаю, - ответила она, - а ты попробуй, предложи деньги”, - настаивала она. Я не мог отказать горем убитой женщине.

На второй день, а это было в воскресенье, я пошел на кладбище и шел по нему в ту сторону, где были видны более свежие могилы. Вскоре, немного в стороне, я увидел несколько могил без крестов и без каких-либо надписей. Я был уверен, что это и есть те могилы, которые я ищу. Что делать дальше? - задавал я себе вопрос. Потом я вспомнил, что охранники кладбища должны знать, кто похоронен в этих безымянных могилах.

Мне повезло, я быстро нашел нужного мне охранника и задал ему вопрос об этих могилах. Сначала он насторожился, а потом спросил меня, зачем мне это нужно. Вместо ответа я потихоньку шепнул ему на ухо: “ Я вам хорошо заплачу”. Тогда он спросил, как фамилия того человека, могилу которого я ищу. Я назвал - Сильверберг. Он посмотрел в свой блокнот и согласился. И так, сделка состоялась и, наверно, она у него была не первая. Примерно через десять минут я уже был дома, довольный своим успехом.

В тот же день вечером я уже был у Ирины Васильевны. Узнав о моей удаче, она твердо решила в эту же ночь идти на кладбище. В это время у нее в гостях был ее брат Сергей; он поддержал предложение своей сестры и согласился с нами вместе идти на кладбище.

Итак, нас оказалось три человека. Прихватив с собой две лопаты и фонарь, в 11 часов ночи мы уже были у могилы, указанной мне охранником. К работе приступили немедленно. Земля была мягкая. Два, а возможно, три месяца назад образовалась здесь эта могила. Ирина Васильевна стояла рядом с накинутым траурным шарфиком на голове. Я старался не смотреть на нее. Можно было представить себе ее состояние в это время.

Мы с Сергеем трудились без отдыха. Глубина ямы была уже достаточна, чтобы лопатой достать крышку гроба, но крышки не оказалось. Вместо нее показалась мешковина. Теперь мы начали разгребать землю руками. Ирина Васильевна, не отрывая глаз, смотрела, что и как мы делаем. А когда увидела, что мы начали работать руками, тихим и неузнаваемым голосом промолвила: “Я хочу сама посмотреть его лицо”.

Могилу мы вскрывали со спусками вниз, и с нашей помощью она опустилась к покойному, увидев его лицо, и твердо заявила - “это не он”. Потом обратилась к Сергею с просьбой - посмотреть у него золотую коронку на переднем зубе. Он посмотрел, но там, где она должна была быть, не оказалось ни коронки, ни даже зуба. После этих слов Григорий как будто онемел, потом торопливо достал папиросу и опять закурил. Какое-то время мы оба молчали. Первым заговорил Григорий. Он признался мне, что ему очень тяжело рассказывать о том, что происходило с Ириной Васильевной, особенно когда она сама убедилась, что это был ее муж Павлик, так она его называла. Домой мы с Сергеем вели ее под руки. Небо посветлело, наступало утро следующего дня.

Думал, что до начала моего рабочего дня я еще усну, но так и не уснул. Мысль о трагедии этой семьи не покидала меня. Григорий замолчал, и мы оба опять закурили. Потом, он как бы предугадывая мой вопрос к нему, сам на него и ответил. “О том, как я сошелся с Ириной Васильевной, я расскажу позже, другим разом”- сказал он. Потом Григорий посмотрел мое местожительство, оно ему понравилось. Записал адрес - Маломорская,104, кв.10, и мы с ним разошлись. С этого времени я неразрывно дружил с этой замечательной и дорогой для меня семьей.

После рассказа Григория я все чаще и чаще начал задумываться насчет репрессий того времени. Мне пришлось быть свидетелем, когда они были в армии, но то же самое, если не больше, творилось и в гражданке. Мой дядя Иван-младший брат моей матери был крестьянином, имел трехклассное образование. Во время октябрьской революции воевал на стороне советской власти. А когда началась коллективизация, он отказался вступать в колхоз, и его за это раскулачили, имущество конфисковали. И он так же, как и Григорий сбежал в г. Николаев. Устроился на работу, но его и там нашли. Судили и отправили в лагеря строгого режима без права переписки. Не знаю, было ли в то время еще подобное узурпаторское государство, которое своих осужденных лишало права на переписку.

Меня удивляет еще и то, что интересоваться судьбами осужденных было опасно и даже рискованно, особенно их родственникам. Так, младшая сестра того же дяди Ивана - тетя Анна решила хоть что-нибудь узнать о своем брате. Она была членом колхоза, жила бедно и как-то сказала -“мне терять нечего”. И куда она только ни обращалась, никакого ответа не получала. И только спустя двадцать лет, пришел ответ. Оказывается, что уже прошло 15 лет, как его нет в живых. И, главное, сообщалось, что брат тети Анюты, Иван Аксентьевич Шевченко реабилитирован посмертно. Вот такая трагическая история моего дяди Ивана.

А сколько было таких историй - миллион или больше, сейчас наверно уже никто не скажет.

В общем, на работу я пошел с плохим настроением. Это заметил и мой мастер и предложил мне взять отгул. Я отказался, а после и пожалел, но уже было поздно. Работа на станке не ладилась, и я по своей неосмотрительности, резцом токарного станка ранил правую руку между пальцами - большим и указательным. Пошла кровь. Я зажал рану и побежал в медпункт. Там все сделали по всем правилам медицины. И когда уже забинтовали руку, дежурный врач предложила мне взять больничный лист, но я опять отказался. “Молодой человек - обратилась она ко мне, - вот зря вы отказываетесь. У вас серьезное ранение, может случиться заражение крови” - сказала она. Но я ее не послушал. В медпункт больше не обращался и занялся самолечением. Прошло какое-то время, и на месте ранения остался небольшой шрамчик. Я уже радовался, что все так благополучно обошлось. Но не тут-то было! Не помню, сколько прошло времени, как на месте травмы показалось какое-то непонятное темное пятно, а затем появилась и болезненная опухлость руки. Меня это напугало, и я, не теряя времени, обратился в медпункт. Оттуда, на “скорой” меня отправили в больницу. После регистрации медсестра сводила меня в баню, затем, та же сестра одела меня в больничный халат и отвела на прием к врачу. В его кабинете уже собралось четыре врача, и, как я понял, они уже знали о моей руке и теперь будут решать, что с ней делать.

После осмотра моей руки главврач спросил, есть ли у меня вблизи родственники - мать, отец или еще кто-нибудь. Я ответил, что здесь у меня никого нет. “Молодой человек - продолжал он - у вас очень серьезное заболевание - флегмона правой руки - предлокоть и предплечье. Мы будем стараться спасти вам вашу руку - продолжал он - но на эту операцию необходимо согласие кого-нибудь из ваших родственников. Но так как у вас их здесь нет, то придется вам самому подписать это согласие”. Подписывать мне пришлось левой рукой, правая уже совсем не сгибалась и распухла до самого плеча. Главврач сообщил мне, что операцию будут делать утром следующего дня, и что ее будет делать врач Голубниченко Иван Иванович, и он показал на него рукой. Мы с ним встретились глазами. Не знаю, почему, но он мне уже понравился. Немолодой, с приятным лицом.

В палате, в которую меня поместили, было семь человек. Тяжело больных не было, все выздоравливающие. Я с ними поздоровался, они мне дружно ответили. Медсестра уложила меня в кровать, дала мне какую-то обезболивающую пилюлю и ушла от нас. Начали знакомиться - кто откуда. Любитель побеседовать оказался Крылов. Он без одной ноги, ему ее отрезало колесом трамвая. Я у него спросил, знает ли он врача Голубниченко. “А как же - ответил он, - это же прославленный врач не только нашего города, но и всей нашей области, о нем пишут и в газетах. Если он будет тебя оперировать, то тебе крепко повезло”- с уверенностью сказал эти слова. Уже начало вечереть. После ужина в палате начались различные игры - кто в шахматы, кто в шашки, играли и в карты, только не в очко. Я не играл ни в какие игры - к ночи у меня начала обостряться боль руки. И вдруг в это время я ощутил какие-то непонятные толчки снизу в сетку моей кровати. Я насторожился и уселся на кровать, не опуская ног на пол. Толчки снизу продолжались.

Вдруг из-под кровати вылез ростом чуть меньше аршина чертенок, в белом халатике. У него маленькие рожки и большой красноватый язык. Он этим языком начал меня дразнить. Пока я думал, что мне делать и как себя вести, появились два таких же бесенка и тот из них, который побольше, вижу, готовится прыгнуть на меня, и прыгнул, да так, что я не успел опомниться, как он уже оседлал меня, т.е. моя шея оказалась между его мохнатых ног. Я попытался освободиться от него, но у меня ничего не вышло - он еще сильнее вцепился в меня. Тогда я решил кого-нибудь позвать на помощь. Около меня еще не ложились спать еще два человека, они играли в шахматы. Я обратился к ним: “Ребята, вы видите, кто на мне сидит?”. Они с удивлением посмотрели на меня и, наверное, решили, что со мной что-то неладное творится и один из них громко позвал дежурную медсестру. Интересно, как только она появилась на пороге, мой “всадник” заерзал и начал сползать с меня. Теперь уже я, увидев сестру, осмелел и решил придержать его за ноги, прижав их крепко к себе руками. И все же он вырвался как раз в то время, когда ко мне уже подошла сестра. Он куда-то исчез. Не стало и тех чертей, которые дразнили меня языками. Я не поверил, что их уже нет и посмотрел под кровать, но их и там не оказалось. “Больной,- обратилась ко мне сестра, - что вы там ищите?” “А разве вы никого не видели?” - спросил я у нее. “А что я должна была увидеть?” - опять спросила она. Я промолчал и начал понимать, что никаких чертей возле меня не было, только никак не мог понять, если не черт, то кто же тогда меня так больно дергал за волосы на моей голове. Пока я так рассуждал, сестра, ткнув мне под мышку градусник, спросила, на что я жалуюсь. Я ответил - “болит рука”. Она мне принесла две пилюли и объяснила - одна пилюля от боли, а вторая - для того, чтобы я скорее уснул. Потом, посмотрев градусник, сообщила мне, что температура у меня нормальная. Потом я уснул, успев подумать о галлюцинации, я о ней уже давно слышал. Все о ней рассказывают по-разному, но случается она только у людей с повышенной температурой, т.е. в горячке. Но у меня-то она была нормальная.

Я хорошо спал, и проснулся, когда некоторые больные уже возвращались из перевязочной.

Возвратился и Крылов на костылях, увидев меня, что я уже тоже проснулся, обратился ко мне с тоном все знающего человека “там, в операционной уже точат ножи, готовятся делать тебе очень трудную операцию”. Я спросил, видел ли он Иван Ивановича. Он ответил, что видел, и добавил, что за мной скоро придут.

И правда - пришла медсестра. Вначале она привела меня к умывальнику, помогла мне умыться, а потом мы вместе с ней оказались в операционной. Там нас уже ожидало четыре человека - Иван Иванович и три женщины. Все они уже были в марлевых повязках на лице.

Мне помогли взобраться на операционный стол и крепко привязали к нему мои ноги и левую руку. Иван Иванович спросил, как меня зовут, я ответил -Дмитрий. “Хорошо, значит - Митенька”, - сказал он. Потом спросил, как я себя чувствую и боюсь ли операции. Я ему ответил - чувствую себя хорошо, а операции не боюсь. “Молодец” - сказал он.

В тот же час медсестра, накрыв мое лицо сложенной марлей, начала давать мне наркоз и все время повторяла - “Дышите глубже”. Я старательно выполнял ее советы. Не помню, сколько прошло времени, как мне начало казаться, что я куда-то проваливаюсь, боль в руке совсем прекратилась. Но я еще был в полном сознании и задавал себе вопрос - когда же начнется операция? Вдруг услышал, что врач тихо сказал -“он уже опьянел”. После этих слов операция началась. Я не видел, что и как они там делали, но понимал, что руку мою уже режут и не в одном месте. Никакой боли я не ощущал, но опять задал себе вопрос - неужели мне сделают операцию при полном моем сознании? Как только я так подумал, как вдруг все мое тело почему-то передернулось и операция прекратилась. Иван Иванович кому-то тихо сказал: “А ну-ка проверь его”. Смысл этих слов я понял только тогда, когда сестра многослойной марлей прикрыла мои пути дыхания, т.е. зажала мне рот и нос. Дышать было нечем, и, наверно, сработал инстинкт самозащиты, и я не по своей сознательной воле, со всего размаха резаной рукой ударил ее не то по шее, не то прямо по лицу. От неожиданности она громко закричала, затем, обозвав меня сумасшедшим, быстро удалилась из помещения. Возле стола остался один Иван Иванович, остальные отошли от меня подальше. Думал, что после такого моего поступка, Иван Иванович рассердится на меня, но этого не случилось. Наоборот, он вежливо обратился ко мне - “Митенька! Что же ты наделал? Ты же сам себя погубишь”. Выслушав его замечания и советы, я послушно приготовился принимать второй раз наркоз. Мне его начала давать уже другая медсестра, и опять я услышал те же слова-“дышите глубже” и т.д. Помню, что я насчитал до 15-ти. Дальше я уже ничего не помню. Интересно, как только я начал просыпаться от наркоза, я услышал еще во сне, как кто-то громко кричал и ругался. Я спросил у Ивана Ивановича, кто это так ругался. “Да, было такое - это ты, Митенька, так меня благодарил за то, что я спасаю твою руку” - сказал он. Я не знал, что ему ответить, к тому же он был очень занят - заканчивал бинтовать мою руку. Вижу, уже и каталку подкатили к моему столу. Я спросил, указывая пальцем на нее - а это зачем? Медсестра мне ответила: “А как же мы сейчас вас отвезем в вашу палату?” Я наотрез отказался от этого вида транспорта, но две сестры настаивали на своем. Вмешался Иван Иванович - “Проводите его в палату без каталки”, - сказал он.

В палате, когда я уже ложился в свою постель, сестра зачем-то торопливо убрала мою подушку, я принял это за обиду, и потребовал, чтобы она вернула подушку на место. Но сестра настаивала на своем и пояснила мне, что последствия наркоза скорее проходят без подушки, т.е. моя голова должна находиться как можно ниже. Так она мне объяснила. Я с ней согласился. Мне хотелось поскорее уснуть, чтобы как-то уйти от этого плохого моего состояния, но никак не мог уснуть. В голову лезли всякие мысли - плохие и хорошие.

Кончено, я был очень рад, что операция, слава богу, прошла благополучно. Только вот вел я себя очень плохо. И правда могут подумать, что я “ненормальный” или “самошечий”, как это назвала меня эта медсестра.

Спал я неважно, видел кошмарные сны. Обратил внимание на руку. До операции она была тяжелой и висела как колода, теперь заметно потоньшала и полегчала.

Не помню, через два или три дня медсестра повела меня на перевязку. Там меня уже ждал Иван Иванович. Увидев меня, он радостно воскликнул: “Митенька! Как твоя рука, как твое настроение?” Я ему ответил, что рука немножко беспокоит, а настроение хорошее. Он моим ответом остался доволен, и сообщил мне, что сейчас будет смотреть мою руку. Ко мне подошла солидная медсестра. “Молодой человек, - обратилась она ко мне - вам не следует смотреть перевязку вашей руки”. И, не ожидая моей реакции, повернула мою голову в сторону и крепко прижала ее к себе. Я понимал, что она так сделала для того, чтобы я не смог смотреть свою разбинтованную руку. Я ей ни слова не сказал, но как только ощутил, что бинта на руке уже нет, я резким движением головы вырвался из ее этих цепких объятий, и, несмотря на возражения, начал смотреть на свою разбинтованную руку.

Я ожидал, что же скажет Иван Иванович на мой поступок. Но он оказался на моей стороне - “не мешайте ему, пусть посмотрит” - так сказал он медсестре. Описывать, какой я увидел свою руку, тяжело. Недаром же мне разрешили ее осмотреть, но главное то, что с этого дня моя рука быстро пошла на поправку. Правда, примерно еще пять лет она у меня полностью не разгибалась и, понятно, на всю мою жизнь остались на руке четыре хорошо заметных шрама. Примерно через две недели я уже вышел на работу.

Мой мастер на заводе Дяченко Степан Иванович встретил меня с большой радостью. Он попросил меня, чтобы я, как можно скорее, вышел на работу, да я и сам уже соскучился за заводом.

Все наладилось, и все было хорошо, но мне опять не повезло. Не помню, сколько прошло времени, как у меня случилась большая беда, возможно, даже большая, чем с рукой. В то время я жил по ул. Лескова,40, в квартире нас жило три человека - я и два морячка - Василий и Николай.

В один прекрасный летний день, а это было в июне 40-го года, они пригласили меня искупаться в Буге, и повели меня не на пляж, а на свое излюбленное место, там и людей меньше, и глубина большая - есть куда прыгать -так они говорили.

Это место и мне понравилось, крутой скалистый берег и чистая вода. Договорились, что тот, кто достанет дно среди нас, будет считаться лучшим ныряльщиком. Понятно, что он должен показать в руке то, что достал на дне. Первыми оба разом прыгнули в воду Василий и Николай. Я засек время. Не помню, сколько прошло времени, две или больше минуты, как они почти разом вынырнули из воды и показали свои пустые руки. Пришла моя очередь. Я рос возле речки Ингулки и хорошо умел плавать и нырять, и был уверен, что дно я быстро достану. Прыгнул я удачно и изо всех сил своих старался как можно скорее достать дно реки. И достал.. да так, что чуть было не лишил себя жизни. Помню только, что на большой своей скорости я сильно ударился головой во что-то твердое. Дальше я мало что помню. Я начал приходить в себя тогда, когда мои приятели уже вытаскивали меня из воды под руки. И не теряя времени, они решили как можно скорее проводить меня в больницу. Расстояние до нее было примерно 150-200 метров. Но я и сам уже хорошо окреп и в их помощи не нуждался. Представьте себе быстро бегущего по тротуару человека, босиком в одних плавках, окровавленного от головы до ног, да еще среди людей, идущих на пляж. Все они смотрели на меня с большим удивлением и уступали мне дорогу, как пожарной машине. Что-то шумели, кричали мне в след, но мне было не до них. Я знал, что потерял немало крови, и боялся, что не успею добежать до больницы, но все обошлось благополучно. А когда больница оказалась уже совсем близко, кто-то мне вслед громко дважды прокричал, - “четырнадцатый кабинет, четырнадцатый кабинет”. Спасибо ему, он помог мне быстро найти этот кабинет, и я в него ворвался, как говорят - без стука. За столом сидели две женщины в белых халатах. Трудно гадать, что они подумали обо мне, когда увидели меня в таком виде, в котором я прибежал к ним, да еще напуганным своим состоянием и усталым от бега. Помню, я с трудом вымолвил четыре слова - “помогите мне, мне плохо”. И пошатываясь на ногах без приглашения сел на стул. Мне показалось, что от увиденного они обе вначале растерялись, а потом, как по команде, ринулись смотреть мою рану. Откуда-то появился еще один человек, мужчина, неверное, врач. Он начал командовать, что и как надо делать. Как только течь крови была приостановлена, вокруг моей раны заработали ножницы. Кто-то из сестер, наверное, для проверки моей сообразительности, задала мне вопрос - жалко ли мне своих волос? Я ей ответил, что жизнь для меня дороже всего.

Я сидел так, что мне было хорошо видно, кто входит или выходит из кабинета. Заметно, что в кабинет заходили не только по служебным делам, но заходили и те, кто хотел посмотреть человека, так быстро бежавшего в больницу да еще в таком виде.

Вдруг в то время, когда мне уже заканчивали ставить скрепки на мою рану, на пороге появился мой спаситель, добрый и милый человек, Иван Иванович. От радости я готов был целовать ему обе руки. Узнал и он меня, наверное, по шрамам на руке. “Митенька! - громко обратился он ко мне, - куда же это ты прыгал?” Я еще не успел ему ответить, как он уже начал осматривать мою рану на голове. Потом распорядился “скрепки снять, заменить нитками”. У него спросили, давать ли мне обезболивающий укол. Он ответил: “Не надо, я его знаю, он терпеливый и выдержит без укола”. А когда начали зашивать рану нитками, оказалось, что это намного больнее, чем когда ставили скобки, зато теперь кровь совсем перестала сочиться.

Я спросил у Ивана Ивановича, опасна ли рана для моей жизни? Он ответил: “ Да, еще бы чуть-чуть и ты бы к нам уже не прибежал”. Примерно через полчаса я с забинтованной головой, обмытый, шел домой. Рядом со мной шли Василий и Николай. Они мне подробно наперебой рассказали, как им удалось вовремя вытащить меня из воды.