Павел ЛАВРЁНОВ. Что я увидел на выставке Серова

Пойти на Валентина Александровича Серова довелось 30 декабря, перед Новым, в каком-то смысле юбилейным 2016 годом. В предпраздничный день очереди к выставочному павильону не было, и после минутной задержки на покупку билета и гардероб я резво взбежал на второй этаж, откуда начинался осмотр экспозиции. Обычно при посещении выставок требуется некоторое время, чтобы умерить в себе торопливость, внутренне успокоиться, а тут устроители останавливали тебя от дверей, на пороге, вывесив на первый план главную, плавающую в белом свете, солнечную картину «Девочка с персиками». И не ошиблись – картина забрала внимание сразу. Всматриваешься в хрестоматийный портрет, отходишь, подходишь, раздумываешь и вдруг, вопреки распространённому, общепринятому прочтению, отгадываешь новую её суть. Сперва ещё сомневаешься, перепроверяешь впечатление, потом утверждаешься: да, именно так, в девочке Серов запечатлел скорое, ещё неосознанное, но уже временами томящее её предчувствие переходного состояния от ангела к женщине. До той будущей девушки, женщины ей ещё далеко, но она как будто что-то уже понимает в себе, догадывается, потом забывает об этом и продолжает жить в полудетском мире, полном невинных вещей.

После «Девочки с персиками» много легче воспринялись портреты именитых наших промышленников, фигур достойных, основательных, монументальных — Абрикосова, Морозова. И, быть может, удалось бы что-нибудь большее понять в них, нежели знакомое всем объяснение, но, глядя на их прочные фигуры и матёрые лица, начинает глодать тревожный вопрос: «Почему, почему вы не удержали страну? Почему потеряли Россию?» Из предубеждения или чего ещё, а портрет Абрикосова ничего не «сказал», и Морозов в его телесной силе мгновеньями казался карикатурно-комичен. Этот возникший невесть откуда треклятый вопрос прочно засел в мозгах, мешал наслаждаться искусством.

В попытке вытравить его, отступил к царям. И поясной портрет Александра Третьего не подвёл, за его богатырской силой угадывалась лихая удаль, укрощённая волей, взнузданная умом. Светлые тона, чёткий абрис, здоровая жизнь. И ещё тем он был интересен, что в Крыму довелось мне увидеть необычайный храм Воскресения Христова, поставленный на краю пропасти в благодарность за спасение царя и его семьи при крушении поезда 17 октября 1888 года. «Построена церковь по проекту академика Н.М. Чагина, по заказу Александра Григорьевича Кузнецова. …Смотреть с перевала — бело-золотая церковка с чернёными куполами плывёт в сине-голубых морских далях. Смотреть снизу — парит в небесах. Небесное и земное слиты», — так я писал о ней в очерке «Байдарские ворота», опубликованном в цикле под общим названием «Крым сегодня». Пронял, впечатлил портрет Александра Третьего, не хотелось от него отходить, в нём живёт природная сила.

Рядом Николай Второй, и он подан совсем иначе: мягкость, почти кроткий взгляд, душевная затаённость. Качества во многом переданы через мягкие складки военного френча, что уже само по себе — «военный» и «мягкий» — вступает в конфликт и, следовательно, характеризует внутреннее состояние Царя, человека. Рядом с Николаем Вторым избавиться от своего навязчивого вопроса не удалось, он приобрёл щемящую, трагедийную нотку. И портрет князя Юсупова кое-что объяснил, в его изысканности, нездоровой утончённости вырождение изображено так ясно, что уже не оспоришь: им перед «веком железным» не устоять. История поставлена на ребро. Перейдена последняя грань. Близок Шестнадцатый.

Не желая травить себя бесполезными мыслями, я отошёл к Горькому, поднявшему во внутренней молитве руку к груди. Незавершённость ли портрета, или обильная в нём чернота – а ничего, как и Абрикосов, Горький мне не сказал. Всё же, наверное, неспроста Серов бросил его дописывать. Мода! Мода на народность, слезливое отношение интеллигенции к страдающему народу — вот что ещё увиделось в картинах Серова. Писал портреты за деньги, «на жизнь», памятуя при этом о захвативших страну либерально-благостных убеждениях. По-моему, здесь именно тот случай, когда талант вошёл в противоречие с чужеродными взглядами. Может, оттого Абрикосов оказался «немым», что убеждения портретиста помешали увидеть предпринимателя деятельным, и, напротив, природа художественного таланта воспротивилась чрезмерному восхвалению Горького, и он не справился с придуманным замыслом, бросил работу, ухватился за мелкую обиду, не стал портрет завершать.

Напрасно, как мне кажется, пробовал писать и в несвойственной ему манере: «Похищение Европы» дышит талантом, но не трогает, не впечатляет.

Удивил портрет Лескова! Доброжелательный, светлый, домашний сказитель – глядя в его лицо, «Левшу» захотелось перечитать. И ещё одно открылось в картинах: Серов прекрасно разбирается в людях. Исчерпывающе понимает характеры. Непрост как человек. Обнажил в портретах людские души и в них свою натуру запечатлел.

Далеко не всякого художника прочтёшь по картинам. Очевидно, тяга разбирать характеры задержала его в портретистах, а некоторые пейзажи, на мой взгляд, более чем убедительны. Будь у него побольше жизненного времени, мы наверняка увидели бы полотна природы, не уступающие по выразительности прославленным мастерам. И ещё удалось рассмотреть в картинах Серова, насколько он был счастлив в семье, и как она обеспечивала ему душевный покой, наполняла работу смыслом. Ангелы-дети опять — его дети, в них теперь читается драматизм будущих судеб.

Зал документов и фотографий тоже произвёл впечатление и, в общем-то, поддержал прежние мысли. А этаж нижний, последний удивил по-настоящему. Серова — театрального оформителя плохо себе представлял, но и здесь проявлена бесспорная точность замысла, понимание природы балета и балерин, воплощаемых ими образов.

Ну всё, можно домой уходить, но вот незадача, расставаться с галерей не хочется! Несколько сомневаясь, следует ли ещё впечатления подгружать, поговорил со смотрительницами, спросил совета по поводу соседних залов, напичканных современным искусством. Женщины отсоветовали ходить, так и сказали: «Смотреть не на что!» Не желая отрывать себя от Прекрасного, решил всё-таки на искусство ХХ века взглянуть. Попытка в первых залах чего-нибудь рассмотреть и понять не увенчалась успехом. В совершенно пустых залах встретилась одна японка, исписывающая блокнот, мормонка из Штатов, и пара наших смешливых девчат, покатившихся со смеху, когда я попросил их объяснить значение какой-то картины. Постепенно мой шаг убыстрялся, мне казалось, что с каждым залом современное искусство становится агрессивней. Наконец, не выдержав, почти побежал. Пятьдесят с лишком залов! Запутавшись в нумерации, кинулся к хранительницам искусств. Подозреваю, в тот момент я походил на Евгения, бегущего от громыхающего медью Петра, потому что женщины сначала посмеялись надо мной и только потом показали выход, смеялись вслед, пока в коридор не выскочил. После современного искусства внутри всё перепуталось. Поразмыслив, решил вернуться к Серову, восстановить порушенный мир. Величественная Ермолова! На портретах человеческие живые лица! Чуть ли не родные Абрикосов с Морозовым! Мятущийся Горький. Убиенный страдалец-Царь. Замершая в вечном мгновенье милая девочка с персиками, «Девушка, освещённая солнцем». Боже!

Выставку я покидал с лёгким сердцем. И если теперь спросить меня, в чём ценность картин Серова, отвечу определённо: художник умеет с непростым нашим прошлым мирить.

 

31 января 2016 года

На илл.: Портрет М. Н. Акимовой. 1908

Project: 
Год выпуска: 
2016
Выпуск: 
1