Какова цель (Ваших писаний и моих – о людях). ВОСКРЕСИТЬ.

Увидеть самой и дать увидеть другим…

                               М.И. Цветаева - В.Н. Буниной (24 августа 1933)

25 января 2016 года исполняется 100 лет со дня рождения Татьяны Андреевны Ивановой, врача, педагога, директора Одесского медицинского училища №2, депутата Одесского городского Совета депутатов трудящихся. Моей мамы.

Повторяю вслед за Русулом Гамзатовым:

Изрёк пророк:
– Нет бога, кроме бога! –
Я говорю:
– Нет мамы, кроме мамы!.. –
Никто меня не встретит у порога,
Где сходятся тропинки, словно шрамы...

Позвольте же – немного – о тропинках… Или – дорогах?..

«Уведи меня, память, по дорогам годов…»

Мама родилась 25 января 1916 года в крестьянской семье, в уездном городе Буинске Симбирской губернии (ныне – районный центр республики Татарстан, Россия).

В 1934-м году окончила Казанский медицинский техникум, работала фельдшер-акушеркой совхоза им. 1 мая Первомайского района, фельдшер-акушеркой Чирки-Кильдуразовской больницы Буинского района Татарской АССР.

Она вспоминала: в приёмной комиссии техникума не сразу поверили, что маленькая росточком, тоненькая, хрупкая девчушка и впрямь успешно окончила cначала «Буинскую районно-опорную школу первой ступени АТССР» (1924-1928), а затем семь классов школы им. А.В. Луначарского: «Из-под стола едва видать, а туда же – в акушерки!» Но внучка «бабки-повитухи» Марии (Матрёны) Ивановой, принявшей чуть не пол-Буинска, прожившей 105 лет, упорно стремилась к знаниям. К служению людям, детям. К помощи в великом таинстве рождения человека!

В 1935-м году мама поступила в Казанский Государственный медицинский институт. С 1936 года по март 1938 - го совмещала учебу с работой акушеркой (не чураясь и другой работы…) при акушерско-гинекологической клинике проф. Викторина Сергеевича Груздева (1866 – 1938), выдающегося отечественного акушер-гинеколога. С марта 1938-го по март 1940-го – дежурная фельдшерица в сан-части МВД Казани.

Позволю себе вспомнить свои немудрёные строфы:

Она в лаптишках из дому – познать,
Как деток принимать, людей спасать.
Тридцатые. От голода тонка
Латынь выводит девичья рука.

Но мамушке и тятеньке опять
Посылочка пришла, и пишут: «Мать,
Как кошка, облизала всё подряд –
От Танечки!» «А сам-то – больно рад!
Но за тебя душа, чай, как болит!
Здорова ль, как ученье? Всё не спит
Гуторит: "Вешним солнышком вот-вот
Земельку Бог согреет, всё взойдет,
И сыты будем, мать! Ништо, держись!
И Танечке поможем. Эх-ма, жисть!.."»

Голодный обморок. На лекции – стыдней...
Но Груздев строго: «Ели? Сколько дней
Тому назад? Не лгите! Вот записка,
Работать будете. Там кормят. Это – близко...»

О сколько ж ты полов тогда измыла!
Откуда в маленькой такая сила?
Любовь и вера? Ты, добром лучась,
Всех оделяла и жила, смеясь:
«Какой там черный день? Он – позади!..»

– Не заплатила докторам? Уйди! –
Семидесятых приговор. «Забудь!» –
Не говори. Не смею. Пепел – в грудь.

12 декабря 1992

В 1940-м году выпускница педиатрического факультета Казанского медицинского института была направлена в г. Выборг, только что, в марте, присоединенный к Союзу в результате советско-финской войны 1939-1940 гг.

С августа 1940 года по июль 1941-го мама – врач-педиатр детской консультации и ординатор больницы г. Выборг Карело-Финской ССР. В одном из хранимых мною документов – и о её хирургической работе в г. Куриоки, куда была командирована. И о том, что: «организовала клиническую лабораторию, упорядочила амбулаторную регистрацию»; она – «постоянный врач при райвоенкомате, принимала участие в общественной работе…»

А вот справка от 23 июля 1941 г. об «отпуске по беременности» и «эвакуации из г. Выборга на период военного времени»; удостоверение от 16 июля 1941 года «жене военнослужащего 5-го стр. батальона…», в том, что она «следует от станции Выборг до станции Канаш до окончания военных действий».

Держу в руках эти жёлтые, полуистлевшие листочки и слышу её голос: «…эвакуировали до последней плошки больничку, сутками не спали… О себе я и позабыла: не вспомни папины сослуживцы, не заедь на машине за мною, осталась бы, и, скорее всего, погибла бы с тобою вместе...»

Ехала через Ленинград, там сколько-то задержалась, справляясь об отце, видела К.Е. Ворошилова. Чуть «не застряла в Ленинграде: поезда переполнены, дороги бомбят». Помню, упоминала о двух с лишним неделях пути из Ленинграда.

Доехала домой с одним портфелем: «Страшной была бомбежка на станции Бологое, эшелон горел, многие погибли, мы в поле бежали... И молоденький лейтенант погиб, он останавливал меня, заставлял лечь, а не бежать, волнуя поле вымахавшей ржи. Ведь фриц-то из самолета – на бреющем – строчил из пулеметов! По женщинам, детям, раненым – забавлялся мерзавец!.. Но пробежала сотню, другую метров, – удар! Оглушило. Очнулась – тишина, а позади, где был лейтенант, – воронка... Подобрала у разбитых путей мальчика лет трёх, Витюшу, хотела усыновить, был бы у тебя старший брат, защитник... В Горьком заставили сдать в детприемник. Когда из Горького в Казань плыли, было несколько воздушных тревог. На пароходе, переполненном, – раненые, дети, женщины беременные. Начали рожать, в том числе и преждевременно... И я еле доплыла, остановив роды свои: нужна была единственному фельдшеру на пароходе, мальчику совсем, всё просил: "Потерпите, как я без Вас?" Послушалась… Из Казани на попутках, телеге добралась домой, поклонилась родным стенам, отцу с матерью, и пошла в роддом...»

В 1998-м в стихах «Одессе. Исповедь...» я вспоминала:

Сто сорок семь исполнилось, всего лишь...
Для города совсем немного – юность.
У ног прекрасной распласталось море,
Но небо рушилось и дыбилась земля.

А у Свияги, правого, как Кама,
Притока Волги в срубах деревянных
Под Белокаменным Кремлём Казанским
Жил тихий древнерусский городок.

Сюда, от Ленинграда, эшелоном
Последним – через час кольцо сомкнулось –
Под бомбами, в огне, кипенье Волги
Везла еще в себе моя святая...

Вручив портфель истёртый:
В нём – пеленки, да документы,
Поклонившись стенам,
Родителей приняв благословенье,
Пошла: теперь-то можно – дома!

Не пароход от Горького к Казани,
Где детям, раненым и роженицам
Её, врача, необходима помощь,
И где нечеловеческою силой
Остановила, пожалев медбрата…

…О, она всегда старалась никого не обременять собою: «…брать не умела, вот отдавать – другое дело!»

В городке Буинске, малой родине мамы и меня, мама надсадно, сутками работала. И не ради заработка – врачей не хватало!

Была районным педиатром, заведующей детской консультацией. И блокадных детей «отпаивали сывороткой из-под простокваши», гордилась, что «не потеряли ни одного», как случалось в других местах. И роды принимала, детей лечила, женщин. И преподавала на курсах медсестер.

Пройдет 30 лет и, приглашённая в жюри конкурса медицинских сестёр 16-й поликлиники Одессы, она скажет: «Сегодня я выступаю перед вами скорее как больной, диспансерный больной, т.е. постоянно нуждающийся в вашей помощи, помощи ваших добрых рук и её безотказно получающий. Но мой жизненный опыт, дело моей жизни неразрывно связано с вами, с такими же, как вы. Ибо все свои 35 трудовых лет я отдала делу подготовки средних медицинских кадров и почти 5 лет из них мне и моим коллегам приходилось готовить медсестёр для фронтов Великой Отечественной войны, к славному 30-летию окончания которой, 30-летию нашей Великой Победы, сейчас готовится вся наша страна. И очень знаменательно, очень хорошо, что ваш конкурс посвящён этой великой дате…»

Погрешила чуток против истины моя незабвенная… Впрочем, от сестер и впрямь получала помощь безотказно. Чего не скажешь об иных «остепенённых коллегах»…

И умерла она, едва отметив свои 65 лет, 9 февраля 1981 года, в городской клинической больнице №10, строительство которой – для жителей одесских «Черемушек» – она «выбивала», будучи депутатом горсовета, председателем комиссии по здравоохранению и социальному обеспечению.

Она возглавила в 1949-м году только что открытую в Одессе школу медсестер, с июня 1954 года – Одесское Медицинское училище № 2. Вырастила до крупного училища, до июля 1972-го – директор. Неуёмная в своей жажде правды, честности, справедливости, не показного – истинного! – служения, в 56 лет оказалась не нужна. И сама «жить» не умела, и другим не давала…

Болит, болит душа неизбывной болью... И своей, и её – лишенной любимой работы, детища – выпестованного ею училища! «Его люблю и ненавижу! – искрилась она смехом, – И в нём всё счастие своё, и всё несчастье тоже вижу!» Мы с братом в будни могли видеть её лишь рано утром или поздно вечером…

…Вот передо мною твоё заявление, мама. Заявление об увольнении «по собственному желанию». Вынужденное. Понадобилось кой-кому «доходное место»…

Вот – моё письмо в обком партии. Ты не знала о нём, лишь когда пришёл мне вызов на приём, всполошилась. Ничего, преодолела. И заставила-таки слушать себя вертлявого инструктора, всё отвлекавшегося на телефонные звонки и «непредвиденные» визиты коллег.

Конечно, наивно, но – искренне, всю боль свою изливая, писала я:

«Вчера я смотрела по первой программе телефильм "Гривко". О лошади, сильной и красивой, стройным жеребенком начавшей ходить в упряжке, возить людей. Прошла жизнь, состарился хозяин, состарился и конь. Не воспользовался хозяин советом использовать хорошую шкуру коня, благодарен ему за труд, отпустил на волю, на заслуженный отдых. Но встретил конь знакомый возок и начал вновь по знакомой дороге бежать вслед и рядом, и, словно человек, проситься в узду. И не понял, верно, за что исхлестал его плетью новый, сильный, жестокий хозяин упряжки. Конь… А здесь – человек, моя мама… И не возчик – безграмотный и забитый, а те, кому доверена честь представлять Партию».

Да, этот новоявленный «возчик» был снят со своей должности, но… «Жить – значит работать», – эта мысль Вольтера была для тебя аксиомой. У тебя, большинства твоего поколения, у нас – детей твоих – наследственных трудоголиков, жизнь – в нужной людям работе. В Деле! – не в бизнесе!..

А тогда, в войну, мама, ещё работая и в санэпидстанции (в 1944-1945 гг. пришлось и возглавить её), вместе с коллегами боролась с эпидемиями, сыпным тифом. Рассказывала, как в одной из татарских деревень: «Тулуп в дезкамере ползет, как живой, столько вшей в нём!» Гордилась: «Но сыпняк на фронт не пустили!»

И в мобилизационной комиссии рисковала жизнью: чего стоит только случай с пропавшей, а по весне найденной в заброшенном колодце татарочки, девушки-милиционера! Вернее, оттаявших частей её тела – расчленена! Разоблачившей, вместе с мамой, членовредительство: повадились иные вводить себе шприцами машинноё масло в мышцы – страшные нарывы, карбункулы! И – «Не подлежит призыву». Были подмётные угрожающие письма и маме. Но и конец войны застал «на мобилизации», когда, загнав коня, прискакал в дальнюю деревушку охрипший посыльный: «Татьяна-апа! Сугыш бетте!» («Война кончилась!»)

Вот – ксерокопии документов (оригиналы переданы в Музей КГМУ): справки о том, что «Иванова Татьяна Андреевна действительно работала в Буинской школе медсестёр в 1942/1943 уч. г., в 1944/1945 уч. г. и 1945/1946 уч. г. в качестве преподавателя терапии и акушерства и гинекологии»; в том, что «она действительно работала председателем Врачебно-Трудовой Экспертной комиссии»; акт передачи имущества «бывшим начальником санэпидстанции Ивановой Т.А.»; акт передачи «зав. детской консультацией Ивановой Т.А. имущества, мягкого и жесткого инвентаря…»

Работала, «тянула» отца с матерью, сестру с племянницей, меня. Ждала отца.

В 1998-м году, когда я побывала на родине, мне это повторяли старожилы, подчеркивая: «Она – ЖДАЛА!»

В 1945-м отец был освобожден из фашистского плена, в 1946-м мама уехала с ним, бабушкой и мною в Мурманск. Работала там врачом-терапевтом и начальником отдела кадров Облздравотдела. В 1947-м отец, строитель, выпускник Казанского института коммунального и промышленного строительства (1939 г.), был направлен для восстановления портов в Измаил, потом – в Одессу. В Измаиле мама работала врачом-терапевтом в городской поликлинике, в Одессе – «зав. сектором кадров Облздравотдела», с сентября 1949-го – директор школы медсестёр, затем – ОМУ №2.

6 июня 1945 года решением Президиума Верховного Совета СССР мама была награждена медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.» Награждалась юбилейными медалями: «Участнику трудового фронта».

…Наверное, родимая, твоя судьба могла быть ярче, и – главное – о чём ты мечтала: «Больше пользы бы принесла!» Но – бесценные, неистребимые чувства: ВЕРНОСТЬ, ПРЕДАННОСТЬ! – «помешали»… Увы, далеко не всем они мешали и прежде, и, тем более, – нынче. Так, тебе пришлось ответить отказом М.Д. Ковригиной в Наркомздраве на её приглашение в аппарат в 1947-м. Ведь «послужной список» твой, характеристики – достойны. Но, объяснив ситуацию, ты сказала: «Куда иголка, туда и нитка…» Ковригина понимала: с устройством отца в Москве будут сложности. Ты всегда с большим теплом вспоминала свою встречу, беседу с Марией Дмитриевной, с 1950 года – министром здравоохранения Союза. Многое вас роднило: пассионариев – крестьянских девчонок из глубинки России, настоящих партийцев.

Уникальные в своей полной самоотдаче делу, работе, мои родители были исключительно скромны. В Одессе 18 лет мы впятером жили в двух крохотных, полутемных, сырых комнатушках, перестроенных отцом собственноручно из… мыловаренного цеха с земляным полом. Лишь в ноябре 1965-го получили трехкомнатную «хрущёвку» в пятиэтажке.

Не приобрели ни дачи, ни машины, ни путной мебели, одежды и т.п. Помню, как радовалась мама приобретению шубейки из искусственного меха, и шутила: «Глядишь, и не хуже, чем у студенток моих…» Выше всего они ценили честь и достоинство.

А дом наш был всегда открыт бедам и радостям людей, за стол редко когда садились лишь своей семьей. А уж в праздники!.. «Хлебосольные безсребренники», – это о вас, родные.

25 июня 1954 года мама была награждена медалью «За трудовое отличие». Удостоена звания «Отличник здравоохранения» (1967). Избиралась депутатом Городского Совета депутатов трудящихся трёх созывов (1963-1965; 1965-1967; 1967-1969), председателем депутатской комиссии здравоохранения и социального обеспечения.

«Сами знаете…»

«Сами знаете, человеку без документов строго воспрещается существовать», – вспомнился Шариков, его слова профессору Преображенскому, требование выправить ему «документ». Поддержанный Швондером: «Документ – самая важная вещь на свете».

Да и сам Федор Федорович требовал себе, предъявляя условие: «…как угодно, что угодно, когда угодно, но чтобы это была такая бумажка, при наличии которой ни Швондер, ни кто-либо другой не мог бы даже подойти к двери моей квартиры. Окончательная бумажка. Фактическая! Настоящая!! Броня!!!»

Надеюсь, простят меня за этот пассаж, тем паче, что мама была человеком, любящим шутку, умеющим шутить, и, несмотря на многие невзгоды, – весёлым, дарящим радость!

Из Характеристики-рекомендации от 3 сентября 1964 года (за двумя круглыми печатями и четырьма подписями, в том числе – секретаря Центрального РК КПУ!..) для «поездки в Венгрию и Чехословакию в составе медицинских работников г. Одессы», единственной в жизни поездки «за границу»:

«За длительный период работы в училище проявила себя объективным, требовательным, работоспособным руководителем учреждения.

Тов. Иванова Т.А. является опытным воспитателем учащейся молодёжи, знающим преподавателем медицинских дисциплин (микробиологии и организации здравоохранения).

Тов. Иванова Т.А. деятельный участник общественно-политической жизни училища, выполняет поручения парт. организации по руководству Месткомом и Профкомом училища, активно пропагандирует общественно-политические вопросы и научно-естественные знания, выступая перед преподавателями и учащимися с докладами и лекциями.

Является членом Методического совета Методкома Министерства здравоохранения СССР.

Как депутат проводит большую и важную работу, часто выступает перед своими избирателями, последовательно выполняя их наказы.

Требовательна к себе и своим товарищам по службе, пользуется уважением коллектива преподавателей и учащихся, как руководитель, педагог и товарищ.

Тов. Иванова Т.А. предана делу нашей Партии, делу строительства коммунизма».

Простим, мама, и форму (принятые канцеляризмы), и саму необходимость таких характеристик, тем паче, для поездки аж в Венгрию и Чехословакию!.. Но всё в ней – правдиво, хоть и… уныло. Теплее от характеристик Одесского Облздравотдела:

«За время работы тов. Иванова проявила себя инициативным, знающим, способным правильно и быстро решать сложные вопросы, быстро и настойчиво до конца их проводить.

Исключительно требовательна к себе и подчиненным. К служебным обязанностям и заданиям относится строго и добросовестно. Пользуется заслуженным авторитетом...»

В другой: «За время работы проявила себя как добросовестный, внимательный и чуткий работник, знающая хорошо участок своей работы. За этот период изучила потребности в кадрах леч. сети области и города и заполняет необходимыми специалистами по мере надобности». И конечно, – стандартное: «Политически грамотна. Морально устойчива. Делу партии Ленина-Сталина и социалистической родины предана».

А вот из одного твоего выступления  на сессии горисполкома:

«Главное – не в проведении заседания и принятии решения, а в том, чтобы добиться конкретных результатов путем активной организаторской работы, повседневного эффективного контроля исполнения, ответственности депутата перед народом».

Хочу привести и каллиграфически написанный текст одного из Адресов «от коллектива сотрудников Одесского медицинского училища №2 в день рождения 26 января 1971 г.»:

«Годы жизни человеческой подобны стремительным птицам, скользящим в просторах времени.

Кажется всё только началось, но вот уже за плечами целая стая прожитых лет.

Аттестатом достоинства личности является не то, сколько лет прожито, а как они прожиты. И если каждый сознательный год жизни заполнен учебой, трудом, борьбой, стремлением быть полезным обществу, то о таких людях говорят просто, – настоящий человек.

Татьяна Андреевна, своим трудом и энергией Вы заслужили такое доброе признание людей.

Теперь, когда Вы в расцвете трудовой зрелости, во всеоружии профессионального опыта и мастерства, мы, Ваши товарищи по труду, ждём от Вас новых, нужных, полезных дел на прекрасной ниве подготовки и воспитания специалистов советского здравоохранения.

Дорогая Татьяна Андреевна, поздравляем Вас с 55-летием со дня рождения, желаем здоровья, личного счастья и молодой, неиссякаемой энергии в труде на благо нашей Советской Родины.

Товарищи по труду».

Но не случайно именно этот, искренний и добрый текст, размыт неудержавшейся слезой…

Вот передо мною – заметка «Наши предложения» за твоей подписью, в газете «Медицинский работник» (9 декабря 1958 г., №98 (1742). Ты писала:

«Чтобы улучшить подготовку средних медицинских работников, следует провести в жизнь ряд мероприятий. Прежде всего надо сказать, что двухгодичный срок обучения фельдшеров и акушерок не оправдывает себя. За это время учащиеся не могут усвоить необходимые теоретические знания и приобрести практические навыки. Лица, окончившие общую среднюю школу, должны обучаться в медицинских училищах три года; при восьмилетнем обучении в средней школе подготовка фельдшеров и акушерок должна длиться четыре года, а на отделениях медицинских сестер общего и детского профиля – три года».

Ты настаивала и на том, что позже назовут профориентацией: «Необходимо также, чтобы в общеобразовательных школах в процессе обучения выявляли склонности школьников…»

Подчеркивала необходимость практической подготовки медицинских кадров:

«Для улучшения практической подготовки специалистов среднего медицинского звена необходимо создавать медицинские училища только на базе крупных больниц. <…> практическое обучение надо строить не только в виде занятий под руководством преподавателя, но и обеспечив студентам самостоятельный труд в отделениях, на рабочих местах». Настаивала на организации вечерних отделений: «При медицинских училищах целесообразно организовать вечерние отделения со сроком обучения четыре года. Здесь смогут учиться сёстры с незаконченным медицинским образованием, люди, работающие на фабриках, заводах, но желающие получить медицинское образование. Последние должны на 3-м курсе перейти на работу в лечебные учреждения».

Кое-что из этих и других твоих предложений внедрено, как мы говорили, иное – увы!..

Волновали тебя и вопросы воспитания молодёжи: «Наша задача состоит в подготовке настоящего гражданина, активного строителя коммунистического общества».

Что же делать, если обманула
Та мечта, как всякая мечта,
И что жизнь безжалостно стегнула
Грубою веревкою кнута?..

А вот – документы с эмблемой Всемирной Организации здравоохранения: EURO-265/2.

Ты была приглашена к участию в «первом совещании такого рода, организуемом Европейским региональным бюро ВОЗ» в Москве 18-27 ноября 1964 года – «Конференции по акушерским службам и обучению акушерок». Среди 13 участников группы А (русский и английский язык дискуссии) и твоё имя, мама: «Dr. Ivanova». Всего (группы А, B, C, D) – 49 участников...

«Или воспоминание самая сильная способность души нашей?..»

«Несомненно», – отвечаю я на вопрос А.С. Пушкина из его письма А.А. Дельвигу. Собственно, вопрос – риторический, а потому, по сути, и не вопрос вовсе. Душа, если она есть, жива воспоминаниями: «…чем нам и жить, душа моя, под старость нашей молодости, как не воспоминаниями?»

Джордж Оруэлл в романе-антиутопии «1984» подчеркнул: прошлое живет в документах и воспоминаниях. Знаем мы и то, что люди живут, пока жива память о них.

Убеждена: многие помнят тебя, мамочка, многие достойные вспоминают по-доброму. Конечно, «Иных уж нет; а те далече, / Как Сади некогда сказал…» (А.С. Пушкин). Да и не собирала я специально отзывов. «Его Величество Случай» одаривал.

…Сергей Александрович Гешелин, доктор медицинских наук, профессор, автор сотен научных работ в области хирургии, анестезиологии, реаниматологии и онкологии; член Европейской ассоциации хирургов-онкологов; Заслуженный деятель науки и техники Украины; академик Академии истории и философии, естествознания и техники; его имя – в списке 100 наиболее заслуженных граждан города, получивший звание «Почётный одессит» (2000 г.), всегда очень тепло отзывался о тебе, мамочка. Ты знала его ещё с 50-х годов, когда он, молодой специалист, отработав после распределения на Донбассе, в Горловской городской больнице, вернулся в свой город, в Первую Городскую (Еврейскую) больницу, где работали, создали одно из отделений основоположники оториноларингологии на юге Украины – его дед и отец.

Тогда училище располагалось на базе Еврейской больницы, и Сергей Александрович снискал глубокое уважение и любовь преподавателей и студентов, читая лекции по хирургии, ведя практические занятия.

И сегодня Сергей Александрович, твой «Сереженька», мама, – да простит меня Сергей Александрович, ты, любя и гордясь, так звала – повторяет: «Я с глубоким уважением и благодарностью вспоминаю Татьяну Андреевну. Человек высокого профессионализма, прекрасный человек…»

Помню: в конце 80-х, в очереди в рыбном ряду на Привозе, женщина средних лет всё присматривается ко мне, наконец спрашивает, не твоя ли я дочь. «Да», – признаюсь. Надо было видеть, слышать её: эмоции захлёстывали! «Она была необыкновенным человеком!» – твердила. И рассказала, как за какую-то провинность её, начинающего педагога, вызвали к директору. Перетрусила нешуточно: прослышана о строгости. И впрямь получила серьезный нагоняй, но –  «по делу». И сдержанно, уважительно, хотя и с обещанием «расстаться» при повторении. Вдруг – телефонный звонок: из райкома партии интересуются ею. Это секретарь знаками, шёпотом известила. «Как же потрясена я была, – вспоминала собеседница, – услышав положительную характеристику мне – ровным, спокойным голосом! С обещанием разобраться. Она была чудный, чудесный человек!.. Честнейший! Подхалимажа и пр. не терпела, но уважала, любила людей! Ругала наедине, хвалила прилюдно. Строгая, но справедливая, и нередко, как мы понимали, "принимала огонь на себя"…»

Не помню, к сожалению, имени собеседницы, может быть, она вспомнит? Но разве она одна так отзывалась о тебе, мама?! Провожали тебя в последний путь более сотни людей – в основном – педагоги, сотрудники, бывшие студенты.

Вспоминает выпускница 1962 года, медицинская сестра со стажем работы 53 года, из них – почти 50 – на одном месте: медицинской сестрой стоматологического кабинета железнодорожной поликлиники, Зоя Васильевна Тимошенко (Броваренко): «Татьяна Андреевна была по-настоящему предана своей работе. Мы, студенты, всегда удивлялись, как эта хрупкая, маленькая женщина выносит такие нагрузки! Это ж сколько сил надо: руководить педагогическим коллективом – такие разные люди в нём, не маленьком! Готовить и  читать лекции студентам, проводить практические занятия, уделять всем, всему внимание, интересоваться здоровьем, бытом студентов, помогать тем, кто нуждается в её поддержке. Да, она была строгим преподавателем, директором, мы побаивались её – не секрет, но и уважали, и любили. Потому что она была справедлива, отдавала, не скупясь, нам своё время, силы и знания. Она учила нас быть в жизни честными людьми, добросовестно выполнять свои обязанности, с вниманием и любовью относиться к больным. Жалеть и прощать их, пусть и не всегда терпеливых. Им же – больно! Терпение, тепло души незабываемой Татьяны Андреевны помогало мне в работе и в жизни…»

В 1958-м году окончила ОМУ №2 Дина Александровна Величко (Кагаова). Получила распределение на фельдшерско-акушерский пункт села Донская Балка, обслуживавший 5 сёл. «Дети, прививки, роды на дому, а всего-то мне – 18 с половиной лет! Заведовала пунктом, но "подвёл" очаговый туберкулез… В Одессе работала сначала в инфекционнной больнице, затем лаборантом в бакинституте. 45 лет проработала в железнодорожной больнице, старшей, а потом – главной медицинской сестрой. Ответственность – немалая… Но, похоже, справлялась. Учителя у нас были прекрасные. А уж Татьяна Андреевна!..»

Дина Александровна вспоминает: «Я росла в г. Ново-Украинка Кировоградской области, у бабушки. Там окончила десятилетку и в 1956-м приехала в Одессу, поступила в училище. В Одессе жила моя мама с отчимом, отец погиб на фронте. Отчим был болен туберкулезом – в открытой форме. И болезнь, и связанный с нею характер, делали очень трудной – да что там! – невозможной совместную жизнь в одной комнате коммунальной квартиры. Я бы, наверное, как ни обидно было, бросила училище. Но Татьяна Андреевна, узнав обстоятельства, предоставила мне место в общежитии, хотя и не положено было: у матери – жилплощадь в Одессе.

«Формально – правильно, а по существу – издевательство», – нередко, увы, в жизни пришлось наблюдать такое. Татьяна Андреевна отвергала формализм, не допускала издевательств. Она была внимательна, заботлива по-матерински. Быт студентов, условия жизни в общежитии, организация досуга волновали её не меньше, чем обеспечение учебного процесса…»

Вспоминает и Виталий Семенович Колобышко, также окончивший училище в 1958-м году: «Как-то подзагуляли мы – 13 ребят нашей комнаты в общежитии. И – проспали, не пошли на занятия, решили устроить себе день отдыха. Но не тут-то было! Не успели опомниться: сама директор на пороге! Худенькая, маленькая, но – решительная! И – "Подъём, хлопцы!" Выстроила и – "Шагом арш!" Так строем и пошли… Нет, она не была вредной, злобы – ни капельки! И права: "Вам же служить ещё, ребята!" Меня, например, тотчас по окончании училища призвали на флот, служил фельдшером на эсминце в Севастополе. Около 20 лет работал на скорой помощи. В 1968-м окончил Одесский медин, плавал судовым врачом, работал в санаториях, профилакториях. Одно время и преподавал в родном училище, физиотерапию. Сегодня работаю семейным врачом в поликлинике с. Большая Долина. Училище, преподавателей, Татьяну Андреевну вспоминаю с теплом и благодарностью, жалею, что куда-то задевалась «виньетка» – фотография выпуска…»

Татьяна Григорьевна Черноморченко (Смирнова), волнуясь и радуясь, рассказала о своем пути, роли в её жизни тебя, мамочка: «С раннего детства я мечтала быть врачом. Может быть, потому, что моя мама погибла от осколка снаряда, которыми фашисты обстреливали Одессу в 1941-м году. В этом году исполняется 60 лет моего поступления в Одесское медучилище №2 и 50 лет – окончания Одесского медицинского института, куда я была направлена в числе 5% выпускников училища, с отличем его закончивших. 3 года я училась на вечернем отделении института, работая акушеркой в поликлинике, последние годы – на дневном. Многие годы работала невропатологом в поликлинике, психотерапевтом в отделении реабилитации больных, перенесших инфаркт миокарда, санатория «Россия».

Татьяна Андреевна была удивительным, замечательным человеком! Характера – твёрдого, неуклонного. Она быстро и рационально решала все проблемы – а их возникало немало! Пользовалась всеобщей любовью и уважением. Внимательный, чуткий человек, она умела сопереживать людям, помогать им. Это касалось и педагогов, и учащихся. Мы говорили, что у неё "сердце расширено", оно вмещало все их трудности и проблемы. Учащиеся могли зайти к ней в кабинет, рассказать всё, пожаловаться, поплакать – она была для всех мамой.

Мне предрекала преподавательскую работу: "очень нелёгкую, не всегда благодарную – сразу результат невидим, но очень нужную". И я не только лечила, но и учила, по мере возможности, и больных, и медперсонал. С ним вела занятия по деонтологии.

По благословению архимандрита Тихона (Бондаренко) проводила миссионерскую работу. Многие больные, сёстры и врачи относились с интересом, свидетельствовали, что занятия, беседы, предлагаемая литература помогли им и в работе, и в межличностных отношениях, в налаживании семейных дел, общения. И всегда, особенно при переутомлении, я чувствовала рядом Татьяну Андреевну: её пример самозабвенного труда, доброты, её знания, чувство юмора – тоненькой, маленькой и такой большой Женщины, Матери поддерживали. Она была очень дорога мне…»

...Сегодня, «погуляв» в интернете, к сожалению не нашла очерков истории ОМУ №2, в отличие от ОМУ №3. Знаю, что в 1997 году, «путём объединения 1-го, 2-го и 3-го медицинских училищ г. Одессы образовано Одесское базовое медицинское училище.(Постановление от 29 мая 1997 г. N526, Киев)». Что «Одесское областное базовое медицинское училище – высшее учебное заведение I-II уровней аккредитации». Как бы ты порадовалась, мама!

В трёх полуподвальных комнатушках, тремя группами учащихся и несколькими педагогами на территории областной больницы на Слободке начинала жизнь твоя Одесская школа медицинских сестёр. Потом – на территории Еврейской больницы, на ул. Южной вырастало на Молдаванке училище. И, наконец, – в особняке графа Маразли на ул. Пушкинской!

Помню: везла тебя мимо здания в больницу, и ты сказала: «Меня не будет, а оно – будет!»

Да, оно есть. Жаль только, что не все отклики в интернете о нём, «постсоветском», – добрые. Но вот один хочу привести. Алла О., закончившая училище в 1965 году, пишет, что ею в училище «…"гордились" за первенство в обучении (до сих пор помню лицо б-го, кот-му я первая из всех сделала в.венное вливание – в Еврейской б-це). А дневники по мед. практике – долго висели на д. Почета!! Знания отличные давали и было легче учиться дальше и ...докатиться …до профессора – это "борьба" уже шла в др. стране! Нужно только захотеть иметь знания и их добывать – годами в библ-ке – все праздники и вых-е. Не забывая про семью...Только где и как искать сокурсников? Допоможить!!!!» (http://www.osvita.com.ua/colleges/1071/)

Интересно было бы познакомиться с Аллой О., она, похоже, «докатилась до профессора»…

«Сто часов счастья... Разве этого мало?..»

…Коричневая, клеёнчатая, обычная общая тетрадь, стоимостью 40 копеек… Я и не подозревала о её существовании. А в ней – стихи и проза, строки песен. И собственные дневниковые записи конца семидесятых. Знаю, что ты, моя бесценная, перебирая свои бумаги, уничтожила многое. Как же я благодарна тебе, что Тетрадь сохранила! И вот уже 35 лет я храню её, перечитываю, плачу и каюсь…

Тетрадь разделена на две части. В первой – стихи, проза, немногие дневниковые записи. Во второй, так и названной, – «Рецепты кухни». В основном – тортов, печенья, пирогов. И каких! – пальчики оближешь! Об одном печенье, зовущемся «чик-чак», или «медовик», ты говорила: «Оно получается лишь у тех, кто себя любит меньше, чем тех, для кого готовит». У тебя это трудоемкое печенье получалось всегда...

Среди стихов современников – неоднократно – разные редакции стихов Вероники Тушновой «Сто часов счастья». Пусть войдут они, целиком, в мой очерк:

* * *

Сто часов счастья... Разве этого мало?
Я его, как песок золотой, намывала,
собирала любовно, неутомимо,
по крупице, по капле, по искре, по блёстке,
создавала его из тумана и дыма,
принимала в подарок от каждой звезды и берёзки…

Сколько дней проводила за счастьем в погоне
на продрогшем перроне,
в гремящем вагоне,
в час отлёта его настигала
на аэродроме,
обнимала его, согревала
в нетопленном доме.

Ворожила над ним, колдовала...
Случалось, бывало,
что из горького горя я счастье своё добывала.

Это зря говорится,
что надо счастливой родиться.
Нужно только, чтоб сердце
не стыдилось над счастьем трудиться,
чтобы не было сердце лениво, спесиво,
чтоб за малую малость оно говорило «спасибо».

Сто часов счастья,
чистейшего, без обмана...
Сто часов счастья!
Разве этого мало?

А открывается Тетрадь стихами Виктора Бокова:

Ты – мой непотухающий костер,
Моя печаль, мое большое счастье,
Мои луга, мой клевер, мой простор,
Моя полынь, мой мед, мое причастье!

Следом идут другие стихи В. Бокова («Ты сегодня такая усталая…», «И я когда-то рухну, как и все…» с поправкой в последней строчке «…для дочери, для сына и для внуков»; и ещё, и ещё…) Признаюсь себе: как Некрасова – в детстве, мама – после своего Ухода! – открывает мне поэта. Да, грустного, но такого родного! С новым, глубоким чувством напеваю «Оренбургский пуховый платок». И очень больно от строк:

Берегите людей!
Берегите, пока они живы!

Читаю стихи А. Ахматовой «Как же это мы не потерялись…», с припиской: «Переживая вместе». В. Соколова («О, надо мечтать, независимо / От возраста или здоровья…»), В. Богатырёва («Раскрой эту книгу, прочти моё сердце…»), Л. Щипахиной (Ждать! – «Весной ждать снега…»; Мужчинам – «В мороз, и в гололёд, и в слякоть…»), Станки Пенчевой (Грустно – «И нет письма снова…» и др.), Е. Винокурова («Вот пришло моё довольство малым…»), других. Прекрасный рассказ Виктора Астафьева «Падение листа»…

Рассказ впервые опубликован в журнале «Новый мир» № 10/1978 г. Перенесён мамой в тетрадь 20. 10. 78 года… Вот записанный отрывок:

«Падает лист. Маленький, бледный. Наступает еще одна печальная осень, всегда пробуждающая потребность в самоочищении.

Скорбь уходящего лета напоминает нам о наших незаметно улетающих днях; как бы охолодит душу, замедлит ток крови, все вокруг обретет другой, более глубокий смысл и нам захочется остановиться, побыть наедине с собою. Но и это робкое желание невыполнимо. Нам некогда остановиться. Мы мчится, бежим, рвём, копаем, хватаем, говорим пустые слова, много, очень много самоутешительных слов.

Послушать бы, подумать, проникнуться светлой грустью бледного листа – предвестника осени, еще одной осени, еще одного, кем-то означенного круга жизни, который совершаем мы вместе с нашей землею, с этими лесами, и когда-то закончим свой век падением, скорей всего не медленным, не торжественным, а обыденным, обидно простым.

И возникает одна и та же неотвязная мысль – "пока падал лист, пока он достиг земли, лег на нее, сколько же родилось и умерло на земле людей? Сколько произошло радостей, любви, горя, бед? Сколько пролилось слёз и крови? Сколько свершилось предательств? Как постичь всё это? Как воссоединить простоту и величие смысла жизни со страшной явью бытия?"

Я разжал ладонь. Лист еще жил, слабо дыша воедино сплетёнными жилками, однако не впитывал света и тепло солнца не проникало в глубь его.

Я прижимаю мягкий, выветренный лист к губам. Мне грустно, очень грустно, и хочется куда-то улететь или уехать, крикнув что-то прощальное вслед улетающему одиноким листом ещё одному году моей жизни. Я словно-бы чувствую, ощутимо чувствую крылья, хочу взмахнуть ими, подняться над землёй. Но пересохли, сломались и отмерли мои крылья. Никуда не улететь. Остаётся лишь томиться непонятной человеческой тоской и содрогаться от внезапности мысли о тайне нашей жизни.

Страшась этой тайны, мы все таки упорно стремимся её отгадать и улететь, непременно улететь куда-то. Может быть туда, откуда мы когда-то слетели живым листом на маленькую зелёную планету.

Кто скажет нам об этом? Кто утешит и успокоит нас, мятущихся, тревожных, слитно со всей человеческой тайгой шумящих под мирскими ветрами и в назначенный час, по велению того, что зовётся судьбою, одиноко и тихо опадающих на землю?»

Сердце упорно добывало минуты счастья: дневниковая запись от 11 ноября 1979 года:

«Вот и ещё одна печальная осень…

Как хорошо было идти по шуршащим листьям в парке Ленина. И только зеленые и голубые сосны да ели, всё багряно-жёлтое. Тишина...»

От 11 апреля 1980 года:

«Всё спрашиваю себя – кому нужна такая животная жизнь – поесть, поспать и никому не принести никакой пользы? Забота о близких, работа, какие-то обязанности помогают жить…»

И она – тяжелобольная – до последних дней старалась быть полезной. Мужу, дочери, любимому внуку. И – хоть словом, советом – иногороднему сыну, невестке, внучке.

Она встречает свою последнюю зиму (1980 -1981 гг.) записью стихов Эмина Георга «Мгновение», где мудрые строки: «…мгновенье часто / Нам сулит не только счастье» – созвучны её душе, как и уверенность:

...Боль – как снег на той дороге.
Срок настанет – он растает…
Люди любят.
Время лечит.
Снег всё лепит…
Снег всё лепит…

И – тотчас – стихи Ованесян. Как и за ними следующие Л. Щипахиной «Мужчинам», завершающие записи, – воспринимаю как напутствие:

Душа моя,
Не верь, что синей птицы
Святая сказка в сердце отцвела,
То – плачет дождь
(ну что ему не спится),
Скребется кошка
И хохочет мгла.
Как дети,
верим чудным небылицам,
видений наших ночь не оборвёт...
Близка заря...
Но сказку синей птицы
Из чистых струй
незримо
дождь прядёт.

И – наказом строки В. Соколова из Тетради:

...О, надо в родной круговерти,
Где годы и медлят, и мчатся,
О жизни мечтать, о бессмертии
Всегда, до последнего часа.

...Спасибо, моя незабвенная, за Тетрадь – наследие, не имеющее цены, дарующее мне многие часы истинного счастья общения с Тобою. Пусть из горчайшего горя добытого...

И еще немного – о счастье...

Совсем недавно одна молодая женщина (писательница) спросила меня, счастлива ли я. И я искренне ответила: «Да!» Несмотря на многое, очень многое, о чём и сегодня умолчу...

Я счастлива прежде всего тем, что у меня была ты, мама! Нет, не была – ЕСТЬ! До последнего моего вдоха и удара сердца – ЕСТЬ!

И потому, что в год рождения моего сына, познакомившись с романом Михаила Анчарова «Теория невероятности», мы с тобою безоговорочно приняли его притчу:

«Первый сказал: "Счастье – это когда много работы и много любви, и тогда работа толкает к любви, а любовь порождает работу".

Второй сказал: "Чепуха. Счастье – это когда нет ни занятий, ни домашних заданий, ни работы, ни отпусков, ни каникул, а есть только весна, лето, зима, осень и можно писать их красками и кистями, и резцом, и пером круглосуточно и без отдыха".

Третий сказал: "Счастье – это когда можно выдумывать и бросать идеи пачками и не заботиться о том, что они не осуществятся".

Четвертый сказал: "Счастье – это когда спасаешь, помогаешь, стоишь насмерть за правое дело, защищаешь и делаешь подарки".

И только пятый молчал. Ибо он боялся признаться, что его счастье – это сожрать все то, что придумают и добудут остальные четверо.

Люди, запомните: если что-нибудь не ладится в вашей жизни, это значит, что рядом с вами или в вас самих завелся пятый...»

Сегодня модны, мамочка, скандирумые слоганы. И я повторяю – и за Тебя! – «Пятым – нет! Пятым – НЕТ! Пятым – НЕТ!!!»

И, наконец, раз уж я вспомнила Михаила Анчарова: ты очень любила музыку – народные песни, песни Великой Отечественной войны, старинные романсы, особенно – на стихи С. Есенина, Р. Гамзатова (Журавли – «Мне кажется порою, что солдаты...»), лирические современные – многие. Гордилась художественными способностями внука-отличника, очень его любя и заботясь о нём. А ведь Михаил Леонидович Анчаров был уникальным человеком: поэтом, музыкантом, живописцем, незаурядным прозаиком, драматургом, киносценаристом. В. Высоцкий считал его своим учителем.

Как ты радовалась, когда собирались наши друзья и после щедрого, тобою приготовленного застолья, пели, пели, пели... В «репертуаре» были и песни М. Анчарова, например:

Тихо капает вода –
Кап-кап.
Намокают провода –
Кап-кап.
За окном моим беда,
Завывают провода
За окном моим беда –
Кап-кап.

...Между пальцами года
Просочились – вот беда.
Между пальцами года –
Кап-кап.

Любила и другие песни на его стихи, в частности, из телесериала «День за днём» (особенно – «Ты припомни, Россия...»). И ведь совсем о тебе так славно пела Валентина Толкунова! –

...На злобу неответная,
На доброту приветная,
Перед людьми и совестью права.

Колёсики всё кружатся,
Сплетает нитка кружево,
Душа полна весеннего огня.
А годы, как метелица,
Всё сединою стелятся,
Зовут плясать, да только не меня.

Что было – не забудется,
Что будет – то и сбудется,
Да и весна уж минула давно.
Так как же это вышло-то,
Что всё шелками вышито
Судьбы моей простое полотно.

Да, благородными шелками вышито простое полотно твоей Судьбы.

Прости меня, мама…

Позвольте мне, в Память моей мамы, её Столетия, вспомнить и свои непритязательные рифмованные строчки – немногие из многих... А еще – выдержки из эссе середины 90-х: посвященного любимому поэту мамы – Н.А. Некрасову, и – из «Небывалых комбинаций», где я писала о своих трёх основных снах, вспомнив слова Ф.И. Тютчева: «Что за таинственная вещь сон, в сравнении с неизбежной пошлостью действительности, какова бы она ни была!..»

* * *

Сорок лет на пороге,
А помню – пятнадцать,
И такой же сияющий
Солнечный день,
Лишь слегка потускневшая
Зелень акаций
И каштана любимого тень.

Друг мой старый, мой милый,
А помнишь, взлетала
На упругие ветви почище парней?
Добрых дома друзей
Явно это смущало:
«Из приличной семьи,
                       что же станется с ней?

Отчаюга растет!
С крыш не слазит и водит
За собой табунок
Не девчонок – ребят!
Многослойные корки
                       с коленок не сходят,
А одёжки-обувки
                      без срока горят!»

Помню двадцать:
Хрусталь расплывался в тумане –
Так рыдала отчаянно юности вслед,
Словно ведало сердце
О горьком обмане,
Словно знало, что радости
В будущем нет!..

Нет теперь у меня
Ни каштана, ни дома,
Неудобства кляня,
                       в чемоданах храня
Все для нового – лучше,
                                 светлее,
                                       удобней,
В старом мы оставляли
Себя, не ценя.

В потайном уголке –
Штукатурки кусочек...
И смешно, и печально:
Хоть раз бы во сне
Здесь увидеть себя,
                             сына,
                                маму
                                  и прочих –
Старый дом на Мещанской
Все грезится мне.

Разучившись, сегодня,
Как видишь, не плачу,
Лишь одна за одной
Превращаются в дым
Сигареты, как годы...
Хоть проблеск удачи
Я прошу! –
Время мчится
                     к пределам моим...

----------------------------

…Я писала нелёгкие
                        строки вот эти,
Не лгала,
Только разве подумать могла,
Что стою на пороге,
Жутчайшего в свете,
Что Тебя отнимает
Могильная мгла?!

Сорок лет отмечала
У свежей могилы.
Солнце,
         зелень
             и тени
Сентябрьского дня...
Вот и всё.
Вот и всё.
Беспредельны ли силы?
Мамы нет у меня.
МАМЫ нет у меня.

1980-1981

* * *

Слова чудовищны:
«Твоя могила»...
Как я молила,
                         Боже,
                               как молила! –
Не дай мне пережить тебя!
И вот –
Встречала здесь
Свой сорок первый год,
Потом –
Твое рожденье отмечала,
А нынче –
Беспощаднее не знала:
Тот страшный,
                        горький,
                                 лютый час,
Когда
Оставила одну.
И навсегда.

9 февраля 1982

* * *

– Что подарить тебе на именины?
Выдохнув жарко, в упор: – Пианино!
Робко, в смущенье: – Знаешь ли, нет...
– Ну, а тогда – велосипед!
– Видишь ли, дочка...
– Ну, тогда – куклу,
Только не тряпочную, а т-а-а-кую,
Знаешь, б-о-ольшую, глаза закрывает
И говорит! Ну почти как живая!

...Минет поболе, чем тридцать лет –
Сын обкатал не один «лисапет»,
За пианино с тоскою маячит.
Мама вдруг куклу приносит и... плачет:
– Люлинька, помнишь? Решила вот я...

Мамочка, мама, святая моя!..

1987

* * *

«Милая, добрая, старая, нежная»...
Только одно слово лишнее тут:
Старой ты не была,
Старой ты не была!
Боль – неизбывна,
Хоть годы бегут.

Девять уж минуло,
Как ты покинула
Этот жестокий, неправедный мир.
Многие сгинули,
Многое сгинуло:
»И Аз воздам!» –
Так Господь рассудил.

Сколько стряслось здесь
За годы кромешные!
Впрямь – обновленье?
Обманут опять?!
Каины-Ваньки
Кукуют по-прежнему,
Значит, не время
Победу справлять...

Ты – у Престола Господня –
Я верую!
Лучиком светлым приди, озари
Жизнь нашу тусклую,
Скорбную, серую,
Чуточку добрых
Деньков подари!

1990

Из эссе «О днях и чувствах пережитых»

«И Я ВСПОМИНАЮ... Начало сороковых. Война. Но не бомбёжками, не затемнением она входит в сознание 3-4-хлетней девочки. Первыми в жизни, выученными со слов мамы ли, бабушки – уже не узнать, не спросить! – стихами:

Кушай тюрю, Яша!
Молочка-то нет! –
Где ж коровка наша? –
Увели, мой свет!
Барин для приплоду
Взял ее домой.
Славно жить народу
На Руси святой!

И моим: "Барин – это немец?" И ответ: "Не немец, фашист!"

Такой вот первый (и навсегда!) урок "политграмоты"...

НАЧАЛО пятидесятых. Зима. У открытой печурки, где так уютно и защищенно – с мамой! Она читает:

Ну, трогай, саврасушка! трогай!
Натягивай крепче гужи!
Служил ты хозяину много,
В последний разок послужи!..

И плачем мы вместе, и долго-долго щемит сердце, и так легко запоминаются строфы! Куда больше необходимых по школьной программе! И Русь, Россия, горькая, бесталанная, входит навеки в сердце. <…>

...СТРЯСЛАСЬ БЕДА. Изломанная, искалеченная "тойотой", в боли – я, как и все, звала маму. И вспоминала старенький альбом ее студенческих лет и строки из него. Некрасовские строки:

Великое чувство! У каждых дверей,
В какой стороне не заедем,
Мы слышим, как дети зовут матерей,
Далёких, но рвущихся к детям.

Великое чувство! Его до конца
Мы живо в душе сохраняем –
Мы любим сестру, и жену, и отца
Но в муках мы мать вспоминаем!

И позволившие мне заплакать после её смерти, может быть, спасительными слезами, строчки:

...День денна моя печальница,
В ночь – ночная богомолица!
Никогда тебя, желанная,
Не увижу я теперь!
Ты ушла в бесповоротную,
Незнакомую дороженьку,
Куда ветер не доносится,
Не дорыскивает зверь…

Нет великой оборонушки!..

На скромном камне над маминой могилой, кроме имени и дат, слова:

Мало слов, – а горя реченька,
Горя реченька бездонная!..»

Из эссе «Небывалые комбинации»

Сон – «В ночь с 31 декабря 1981-го на 1 января 1982-го.

О, эта встреча Нового Года! Первая – без мамы. Ей было только шестьдесят пять. Как неожиданно и страшно это сталось! Как была слепа, и этой слепостью безмерно виновата я!

Нас осталось трое: папа, сын и я.

"Ты сменишь меня", – несколько раз повторила она, умирая. Тогда почему-то решила: "...на больничной койке". Потому ли, что болела, перемогаясь, по возможности, и – необходимости. А уж после... Полгода мытарилась по больницам Одессы и Киева.

Нет, она завещала мне заботу о родных, о доме. И я очень старалась.

Было невыносимо трудно: лекции, практические занятия, совершенно сумасшедшие "отработки", курсовые и научные работы всех студентов: курс-то вела одна! Организация музея института, работа в архивах, своя научная работа, кураторство одной из групп, школа молодых лекторов... И этого им было мало! – "догружали" часами по другому предмету, бессовестно, не учитывая истинной нагрузки. Многолетнее издевательство под личиной добропорядочности. Поначалу надеялась: сумею убедить, показать самоотверженной, качественной работой необходимость любимого предмета, воспитывающего духовность, нравственность, чувство долга у будущих врачей!.. Уйти бы, да – страх перемен, болезни близких, свои, а главное, – интерес, любовь к делу своему, студентам, невозможность предательства: так понимала уход; неистребимые надежда и вера...

Было невыносимо трудно, но я старалась.

Особенно страшно было перед Новым годом: как сядем за стол без мамы? Как будем, по традиции, вспоминать всё хорошее, случившееся в уходящем, чтобы по-доброму, не тая зла, проститься?

Как приготовить всё, чтобы было, как при маме: не бередить бы раны мужчин наших – старика и мальчика?

Готовила, а ее любимые строчки всё вертелись в сознании, пелись сами собою, глотала украдкой слёзы:

...В горе молчаливая,
В праздник хлопотливая,
Мама,
Милая мама...

Мы все постарались в этот вечер, в эту ночь. И было дружно, тепло и светло. Просветлённо.

Однако напряжение и физическое, и, особенно, моральное было, все же, слишком велико, а боль – скрываемая! – чудовищна. А потому, часа в два, уложив сына, отца, уснула и сама.

Светлее и радостнее сна не припомню.

Мама! Мама была со мною в эту новогоднюю ночь! Молодая, красивая, весёлая, заводная! Как в жизни, как в давние годы на Мещанской, где двенадцатиметровая комната, заставленная разнокалиберной мебелью, умудрялась вмещать за столом до двадцати и более человек. Где "обслуживание, за неимением жизненного пространства", осуществлялось "просачиванием" за спинами по кушетке и "пролазом" под столом. Где так много было смеха и песен, шуток и розыгрышей! Ряженых – в новогоднюю ночь!

Где коронными номерами были в её исполнении "Злой мальчик" Чехова и бесчисленные "байки", так мастерски читаемые с истрепавшихся от времени листков! О, как она умела радоваться и радовать!

И вот в эту новогоднюю ночь она пришла в мой сон. Шутила, смеялась, рассказывала звонко:

"У меня всё-всё хорошо! Здесь – светло и радостно! И я "пришлась ко двору"... Не грусти, не плачь – ты же у меня умница!"

Каким солнечным было моё пробуждение! И денёк, первый день 82-го, занимался ясный, безоблачный, светлый!

Признался и сынок мой: снилось что-то хорошее, светлое, теплое. Очень доброе.

Впервые после 9-го февраля 1981 года я была спокойна, не терзала так душу боль.

А когда днём, первого, нас зашла поздравить мамина приятельница, у меня вырвалось уверенное: "Вас мама прислала, правда!" Испугавшись в первое мгновенье, она потом рассказала, что боялась за нас, боялась прийти, но ночью, сама не знает отчего, поняла: должна зайти и поздравить нас с Новым годом.

Скупой на слова, сдержанный мой папа не рассказывал ничего, но первого января был особенно, трогательно внимателен и мягок.

И никто, никогда не докажет мне, что в эту ночь моя мама не была с нами!

...Если, мой друг, ты недалеко,
Мне и теплей, на душе легко...»

Послесловие...

Помню: познакомившись с шутливой анкетой дочерей К. Маркса, его ответами, я – «приставучая» – опрашивала близких. Мама отвечала так:

Достоинство, которое Вы больше всего цените в людях: – трудолюбие, верность, совестливость;

в мужчине: – надёжность,чувство долга,

в женщине: – нежность, заботливость.

Ваше представление о счастье: – необходимость людям,

о несчастье: – отсутствие её.

Недостаток, который Вы скорее всего склонны извинить: – незнание чего-либо, легко поправимое.

Недостаток, который внушает Вам наибольшее отвращение: – лень, лживость, жестокость.

Ваш любимый поэт: – Некрасов.

Ваш любимый прозаик: – Чехов.

Ваш любимый певец: – Георг Отс.

Ваша любимая героиня: – Татьяна Ларина.

Ваш любимый цвет – голубой и красный.

Ваш любимый цветок – ландыш.

Ваше любимое изречение: – «Свет – не без добрых людей».

Тут я пристала: «А латинское, латинское?» Она: «Omnia mea mecum porto» («Всё своё ношу с собой»).

– Как понять?

– Ценно лишь то, что внутри: чуткая душа, доброе сердце, совесть, знания, умения. А не то, что вовне: одёжки, обувки и пр. вещички. Не звания, а – знания!..

Ваш любимый девиз: – Не пищать!

Я начала очерк строками Расула Гамзатова. Его непревзойдённый цикл «Стихи о матери» – щедрый дар любому сыну, дочери. Его строку «Душу мира, маму, береги!» не сумеет оценить разве что лишенный души и сердца, совести и чести. Хотя поэт страстно желает и верит:

...Слово это пусть всегда пребудет
И, пробившись сквозь любой затор,
Даже в сердце каменном пробудит
Заглушенной совести укор.

Слово это сроду не обманет,
В нем сокрыто жизни существо.
В нем – исток всего. Ему конца нет.
Встаньте!..
Я произношу его:
«Мама!»

И закончу его строками:

– Ты мне всю жизнь, всю душу отдала.
А я что дам тебе? Ведь ты – не с нами! –
И мамин голос отвечает:
                                        – Память.
И песни все. И добрые дела.

Людмила Владимирова, к.м.н., член Союза писателей России

21 января 2016, Одесса.