Александр МОЖАЕВ. Последний нонешний денёчек
Рассказ
В конце ноября, когда нежданно завьюжило и стало не по-осеннему студено, Иван Власович занемог. У него вдруг стали ватными ноги, и по этой причине испортилась походка. Выйдя утром во двор, он неуклюже ковылял по мокрому рыхлому снегу, стараясь придумать себе какое-то неотложное дело. Но дел в эту пору было не много, а из неотложных только одно: нужно было срочно, до больших морозов, вытащить из воды и поднять на высокий берег лодку. Спотыкаясь, и борясь с невесть откуда подступившей одышкой, он спустился к реке. На фоне белого снега, она казалась зловеще-чёрной. Припорошённая снегом лодка всё ещё стояла в воде, и её успело уже сковать окрайками льда. Она задержалась здесь из-за поздней рыбалки. Ещё на Воздвиженье Иван Власович ставил сети, и было много плотвы. В былые времена он рыбалил и в декабре, но всегда до прочного ледостава успевал достать «свою кормилицу» и оттащить в безопасное для неё место.
Неровной походкой Иван Власович подошёл к лодке, хотел сдвинуть её с места, но прибрежный лёд уже прочно держал её в своих объятиях. Тогда он залез в лодку, стал раскачивать её. Лёд пошёл волнами и отступил. Но и это не помогло, силы оставили его и как он ни тужился, лодка не хотела выползать на берег.
«Одному не управиться… - тяжело дыша, думал он. – Нужно б Серёгу и Лёху кликнуть…»
Раньше он поднимал лодку сам. Подкладывал под неё лёгкие сосновые бревнышки и, постоянно меняя их, вскатывал наверх. Сейчас же ноги его подкашивались, и кроме гулкого стука в висках он ничего не слышал.
«Хотя б так, в холостой дойти…» - впервые подумалось ему. Он уже почти сдался, успокоился, стал различать посторонние звуки, это его и сгубило. Где-то наверху играла гармонь, и он угадал Лёхин голос:
Ах, эта девушка меня с ума свела,
Разбила морду мне, пинджак сняла…
- Ну, паразиты, опять хлещут!.. – в сердцах сказал Иван Власович и поворотился к лодке.
Он что есть силы потянул её на себя, лодка качнулась, скрипнула, ещё поднатужился… Вдруг в глазах вспыхнула яркая молния, и сразу стало темно.
Нашли Иван Власовича лишь поздним вечером по следам на снегу. Раскинув руки, он лежал возле лодки, хрипло дышал и смотрел невидящими глазами в небо.
Больше двух месяцев он провалялся в станишанской больнице. То ли лечили его не так, то ли хворь оказалось крепкой, но намного лучше ему не стало.
- Ну, что говорят доктора? – спрашивала навещавшая его жена Мария, с которой он прожил без малого шестьдесят лет.
- А-а, что они понимают… - равнодушно махал рукой Иван Власович. – Сюда токо попади – живьём не выпустят…
Обеспокоенная, Мария подходила к врачу, но тот загнул такой мудреный диагноз, что перепуганная женщина так и не смогла ничего понять. Единственное, о чём она смутно догадывалась: с таким диагнозом долго не живут.
- Надо ж как его срубило!.. – жаловалась она куму Павлу. – Думала, сносу ему не будет, а он кувырк и свалился.
К Масленице, когда стужа пошла на убыль и все уже ждали скорой весны, Иван Власовича, не смотря на его худое состояние, отпустили из больницы домой, и близкие догадались: отправили умирать. В ожидании скорой кончины, все враз засуетились вокруг старика. Зачастил в гости кум Павло, полчанин Ивана Власовича, с которым с сорок девятого по пятьдесят третий год служили они на Западной Украине, гонялись по лесам за бандами недобитых эсесовцев. Мария вдруг вымыла окна и вне срока принялась освежать побелку.
- Что ты мордуешься по холоду?.. – задыхаясь, трудно говорил Иван Власович. – Дождалась бы тепла…
- По теплу других дел хватит… - уклончиво отвечала та. – Вон уж азовец подул, ни сегодня завтра поплывём…
Иван Власович вспомнил, что у реки осталась не поднятая наверх лодка. Он вдруг взволновался и, с трудом приподнявшись в постели, долго смотрел в окно. Всё было серым и сумрачным: и снег во дворе, и оттаявшие стожки, и небо, и вербы у реки, и поле с открывшейся стернёй, даже солнце было бледным, почти призрачным. Серой сумрачной лентой виднелась ещё не вскрывшаяся река. Южный ветер и дождь подъели и без того неглубокий снег, зачернела бегущая в Погореловку дорога. Там, в Погореловке, живёт свояченица Ивана Власовича Людмила, с которой у него много лет назад случилась недолгая связь. С тех пор Мария разладила с сестрой, и та, уехав в Погореловку, ни разу не переступала порог их дома, хотя повзрослевшие дети её Серёга и Лёха жили сейчас по соседству в дедовском доме, родичались и захаживали к ним ежедневно. Серёга был удивительно похож на Ивана Власовича, и это обстоятельство порождало в хуторе досужие разговоры.
Мария перехватила его взгляд и, вздохнув, усердней стала белить печь.
«Вот же окаянный, на ладан дышит, а всё туда ж смотрит…» - раздражённо думала она.
- Прибудет вода – унесёт лодку… - прервав её думы, с горечью произнёс Иван Власович.
- Не унесёт… Я её привяжу, - заверила Мария.
- А-а… - прокряхтел старик. – Растреплет о крыги в щепу…
«Нужно будет Лёшку с Серёжкой кликнуть, - подумала Мария. – Не угомонится, пока по его не будет…»
- Как там ребята?.. – угадав её мысли, спросил Иван Власович.
- А что им сдеется?.. – не тая недовольства на своих племянников, отвечала Мария. – С утра Масленицу празднуют – водку жрут, да песни кричат…
Кряхтя и постанывая, старик поднялся с постели. Неуклюже цепляясь ногами за половики и опрокидывая на своем пути стулья, он добрался до лавки, где лежала его шапка и, затёртый до блеска, полушубок.
- Ты чего это?! – встрепенулась Мария.
- Выйду… огляжусь… - с хрипом выдохнул Иван Власович.
- Погодь, я проведу тебя… - суетясь, помогала она ему одеться.
- Сам!.. – строго качнул он головой и, споткнувшись о низкий порожек, едва не упал.
Тяжело дыша, он долго стоял на крыльце, собирался с силами. Хозяйским взглядом осмотрел двор. Заметил: снег из под кустов винограда выдуло февральскими ветрами, и теперь, если их не укрыть, первым же морозом порвёт корни. Сырой воздух был густ и звучен. Рядом, в родительском доме Марии, захлёбывалась дырявыми мехами гармонь.
Ах, эта девушка меня с ума свела,
Разбила морду мне, пинджак сняла…
Угадал он по голосу Лёху.
Последний нонешний денёчек
Гуляю с вами я, друзья… -
наперекор гармони, перекрикивал его Серёга.
«Лоботрясы…» - сердито подумал Иван Власович и, тяжело опираясь на палку, стал медленно спускаться к реке. Он заметил, что на быстрине появились первые промоины. Грязные обломки льда нависли над тёмной водой. Вмёрзшая в лёд, лодка стояла на прежнем месте.
Вдруг, недалеко от тернового куста, прямо над снегом он увидел столб мошкары. Сначала он думал, что померещилось. Протёр глаза, присмотрелся, так и есть – мошкара.
«Подскочит вода – унесёт…» - переведя взгляд на лодку, тоскливо подумал он.
Обратный путь был в гору и силы быстро покинули старика. В глазах зарябило, и Иван Власович перестал замечать дорогу. С каждым шагом сердце всё сильнее трепыхалось в груди; как выброшенная на берег рыба, он отчаянно хватал открытым ртом воздух и уже успел пожалеть, что так опрометчиво спустился к реке, как вдруг услышал скрип и повизгивание не мазаных на осях колёс. Это Лёха с Серёгой спускаются на бричке к реке.
- Ну что, ополоснулся? – весело скалится Лёха. – Тётка Манька прислала, говорит: дядька Иван купаться пошёл. Я так и знал, что ты придуряешься. Работать не хочешь, вот и придумал хворь!..
По обыкновению Лёха развязный и хамоват, Серёга ж молчун. Его если не зазымать, слова от него не дождёшься.
Переводя дух, Иван Власович осмотрел бричку, тронул рукой сбрую. Постромки и гужины порасхлябились, ярмо клонилось набекрень.
- Эх, не хозяин ты, Лёшка… - хрипло произнес он. – Не хозяин…
- Зато у меня каждый день на пол-одиннадцатого, а у тебя на полшестого, - фамильярно гогочет тот.
«У тебя хоть кажен день и на полдень, а жинка ушла… Не хозяин…» - снова подумал он, но на этот раз, чтоб не задирать Лёху, ничего говорить не стал.
Не церемонясь, Лёха, подхватил на руки Иван Власовича, и, легко усадив его на бричку рядом с Серёгой, для залихватского вида, сдвинул ему на ухо шапку.
Серёга легонько приобнял старика, на случай, если лошадь тронется резво, чтоб не дать ему свалиться.
- С Наташкой примирился? – поправляя шапку, спрашивает Серёгу Иван Власович.
Тот неопределённо пожимает плечами.
- Ты не дуркуй…
Серёга промолчал.
- Ну что, поскакали? – покручивая в руке вожжи, оборачивается Лёха.
- Пока ты тут с лошадью, лодку наверх встяните… - хрипло дышит Иван Власович.
- У меня кобыла не кована… - нехотя отзывается Лёха, которому неохота надолго прерывать начатый с Серёгою праздник. – Что с твоей лодкой станет…
«Не хозяин…» - с сочувствием оглядев кобылу, скорбно подумал старик. Ему вдруг живо представилось, что на кладбище Лёха будет вести его на этой расхлябанной бричке, и от этой мысли ему тут же стало стыдно и горько.
- Не хозяин!.. – уже у дома отстранив Лёху, вслух произнёс он, и чтоб не выслушивать его бесстыдных шуточек, тут же отвернулся и, пошатываясь, спешно зачикилял к крыльцу.
- Оттяну я твою лодку!.. – вслед ему прокричал Лёха. – Вот далась она ему… Завтра как-нибудь с Серёгой оттащим…
***
Наутро, как ни барахтался Иван Власович в постели – подняться не смог.
- Вот зачем было вчера надсаживаться,- строго отчитывала его Мария. – Ноги убил, теперь подняться не можешь…
- Лодку на берег подняли? – слабым голосом спрашивает Иван Власович.
- Подняли… - не скоро отвечает Мария.
- Унесёт на Донец лодку… - сокрушённо вздыхает старик.
- Да убрали твою лодку. Убрали… - уже уверенней врёт Мария.
Но Иван Власович знает, что его бессовестно обманывают, и от бессильной обиды он отворачивается к стене.
Под вечер пришёл проведать его кум Павло. В далёком пятьдесят шестом Иван Власович крестил его сына, с тех пор они не просто друзья, но и родня.
- Что там? Развезло?.. – кивнув на окно, спрашивает Иван Власович.
- До обеда квасило, а щас подтягивает морозцем, - сообщил Павло.- К утру обещают до двадцати… Так что сракопад впереди…
- У нас так, - соглашается Иван Власович. – С утра льёт, к обеду метёт, а на вечер куёт…
- Телевизор глядишь? – спрашивает кум Павло.
- Гляжу, только не слышу… В голове шумит – не пойму ничего… Что там, ещё чертуется бандерва в Киеве?
- Это чертобесиво не скоро закончится. Как бы до нас не докатилось...
- Нехай токо сунутся… Я им, б… - храбро сжимает кулак Иван Власович. – Помнишь, как мы им отваливали?!.
- Не додавили сволоту, теперь детям нашим хлебать… - сетует кум.
- Как там наш Атаман? – меняя разговор, спрашивает о крестнике Иван Власович.
- Слава Богу! – коротко отвечает Павло. – Сейчас вон лодку твою с Серёгою тащат…
- Тащут?! – встрепенулся старик. Он так обрадовался этой новости, что чуть ни свалился с постели. – Да мои ж золотые… - запричитал он.
- Ну, вспёрли твою лодку! – торжественно объявила, пришедшая со двора Мария. – Еле живые пошли… Как ты её сам ворочал?!.
- Так без ума нелегко… - соглашается Иван Власович, и тут же глаза его загораются, и он начинает рассказывать, каким хитрым макаром он каждую зиму вскатывал эту лодку.
***
К ночи разъяснело; в верхнем крае окна показалась луна, и по комнате поползли бледно-синеватые тени.
- Маруся… - робко позвал старик.
- Вот она я, - готовно озывается та. – Надо чего?
- Кум говорит: мороз на завтрево…
- Что ж тут дивного, чай не лето.
- Земля заклёкнет, будут ребята долбить, мучаться…
- О, Господи… Что тебе в голову лезет… - вздыхает Мария.
- Может, с утра отошлёшь ребят, пусть загодя долбют…
- Да что ж ты не угомонишься никак?! – сердится Мария. – Кто ж живому копает?..
- Угомонюсь скоро… - по-детски обижается Иван Власович.
- Угомонишься – моя забота, так не оставим лежать.
Проходит ещё какое-то время.
- Маруся… - снова зовёт Иван Власович.
- Что?.. Что стряслось?.. – опять подхватывается она.
- Мороз на завтрево…
- Ну, мороз. Что с того? - не тая раздражения, с вызовом говорит жена.
- Надо б объедьями виноград прикрыть. Ахнет мороз, порвёт корни - опять неурод…
- Триста лет мак не родил, и голоду не было… - одеваясь, ворчит Мария.
- То так… - шепчет ей вслед Иван Власович. – Однако ж…
Он хотел сказать что-то убедительное, веское, но так и не нашёл нужных слов.
- Укрыла твой виноград, - войдя в дом, отчитывается Мария. – Какие ещё распоряжения?
С каждым днём всё слабел и слабел Иван Власович. Он давно уже не поднимался с постели, и все настойчиво стали ожидать его кончины. Но время шло, а он, вопреки ожиданиям, всё тянул и тянул.
***
В мае война подкатилась к самым окнам Ивана Власовича. Всё громче гремели орудийные залпы, от которых жалобно звенели стёкла.
- Бандерва? – кивал на окно Иван Власович.
- Бандерва… - кивала Мария. – В Погореловку лупят… Надо ж до чего дожились, в наши-то дни и по живым людям… Господи, последние времена… - крестясь, шептала она.
Сжимая кулаки, Иван Власович громко сопел, иногда Марии казалось, что он даже порыкивает, и со страхом она крестилась. Забывшись, он успокаивался, дыхание его становилось ровней, и он переставал замечать происходящее. Но очнувшись, вновь звал к себе Марию:
- Людмила не приходила? – спрашивал он.
- Приходила… - врала она. – Ты токо уснул и она на пороге…
- Что ж ты не взбудила?! – сердится он.
- Ты так сладко уснул – жалко было будить. И Людмила не велела.
- Ты не жалей, если кто явится – буди. Я тама досплю своё… - наказывал он.
На самом деле Иван Власович знает, что Людмила не приходила, да и не так-то просто сейчас прийти, когда война за рекой и все кордоны закрыты.
- Если вдруг придёт, не гони её, - просит старик.
- С чего ты придумал, что я её гнать буду… - сдержанно отвечает Мария.
- Помирись с ней, чего уж теперь делить… А то может так статься, что ей уж и жить не в чем… Вон как ахают…
- Да я и не в сердцах на неё, - заверяет Мария. – Пусть бегут – всем места найдём – и Людмиле и Кудеяру её…
Часто среди ночи он звал Марию к себе и начинал давать важные, как ему казалось, распоряжения.
- Ты тада куму Павлу сетку трёхперстовку отдай…
- Когда «тада»? - передразнивала его Мария.
- Вот тада и отдашь!..
- Да я чи понимаю в них, какая из них чего…
- Ну, ту, что по осени ставил. Ты ишо лист помогала из неё выбирать… А лодку нехай Атаман заберёт…
- Ты ж ребятам её обещал… Серёжке…
- Атаману она нужней… Пьют ребята?..
- Вчера гомонели…
- Ты там, как это… За Лёхою пригляди. Чтоб он не дюже на поминах наедался, а то… Людям на смех…
- Пригляжу… - обещает Мария.
Утром, когда боль отступала, и Иван Власович, наконец, засыпал, к Марии приходила Павлова жена Полина.
- Ну, как он? - кивая на комнату больного, спрашивала она.
- В одной поре…
- Не лучшает?
- Жив и за то слава Богу…
- Ой, Полюшка, как захворал, таким несносным стал, - жаловалась Мария. – Такой командир! Попробуй не выполни его распоряжений – сердится…
Но через минуту она уже оправдывала Иван Власовича:
- Он жа до этой беды всё сам делал, я за ним ничего и не знала… А теперь, за что ни хватись – рушится без его рук… Как я без него останусь…
- Вот же досталось тебе!.. – сочувствует соседка. – Бельё скоко раз на день меняешь?..
- Под себя ни-ни-ни! – трясёт головой Мария. – От, как надумает по нужде – тужится, тужится, пока не досунется до края. Бухнется на пол, а там у него под койкою тазик… А назад поднимать – беда. Я ж его не подниму… Спасибо Серёга с Лёхой… Пьяные ль, тверёзые ль – в любую пору кликай – всегда прибегут. А нет – с другого боку Атаман ваш, тоже никогда не откажет… Кум Павло каждый вечер у нас… Начнёт рассказывать, что там деется, - кивает за реку Мария. – А этот хорохорится, кулачишками машет, и так матюхается, так матюхается… - сроду таких слов от него не слыхала…
- А вчора слышу: вроде стогне дюжей. Я к нему, а он… Веришь, Поля, песню горлом играет. Слов не разобрать, но головою в такт подмахивает. Меня увидал - умолк.
- Может вычухается ещё…
- Где там вычухается… Ноги уж захолонули… - всхлипывает она.
****
Ночью Атаману приснился скверный сон. Возможно, это был даже и не сон – какой-то странный фантом посетил его. Он проснулся оттого, что вдруг почувствовал на себе чей-то взгляд. В темноте стояло над ним какое-то тёмное существо. Оно не предпринимало никаких угрожающих действий, не тянуло к нему своих рук, даже лица его он не мог разглядеть, что было в нём: улыбка или оскал. Атаман только чувствовал на себе чужой взгляд, и уже от этого его охватила оторопь. Он хотел осенить себя крестным знаменем, но рука стала свинцово неподъёмной. Хотел что-то сказать, но на грудь словно взвалилась бетонная плита, и он не мог вдохнуть воздух, чтоб потом с выдохом что-то произнести. Задыхаясь, во все глаза он смотрел на странный призрак, ни в силах прогнать его. В конце концов, ему удалось вобрать в себя воздух.
- Господи, помилуй, - произнёс он чужим голосом и наконец, перекрестился.
Видение тут же пропало. Атаман осмотрелся: кроме сумрачных теней, которые бросали от себя шторы, ничего постороннего. Жена Виктория тихо сопит у стены. Атаман поднялся с постели, прошёлся по комнате, но никого не нашёл.
«Что за чертовщина…» - подумал он, снова укладываясь в постель и пытаясь заснуть. Но сон не шёл. Атаман знал, что по старым приметам, чтоб дурной сон не сбылся, его нужно тут же рассказать кому-то. Но не будить же Викторию, чтоб рассказать ей весь этот бред, сна-то, по сути, и не было… Так и не уснув, Атаман проворочался до утра. Утром встал уставший и разбитый; настроение его было испорченно, и потому встретил он пришедшего к нему в условленное время Серёгу не очень радушно.
- Ну что, готов? – Атаман осмотрел Серёгу чужим сторонним взглядом. – Что-то ты быстро собрался, - осмотрел его худой рюкзачишко.
- Голому собраться – только подпоясаться, - ответил Серёга.
- Датый? – вновь придирчиво рассматривает его Атаман.
- Это вчерашние дрожжи…
- Гляди, там сухой закон – мигом завернут…
Серега молча кивнул.
- Теперь от меня никуда! В любую минуту дадут команду, и мы выходим…
- Мне б попрощаться с тёткой и Власычем…
- Что ж ты вчера?..
- Да вчера я… Лучше на тверёзую…
- Тут рядом, сходи… - согласился Атаман.
- Я туда и обратно…
Атаман промолчал, но когда Серёга уже входил во двор Иван Власовича, крикнул:
- Ты там старику не говори, а то он…
«Ему, может, будет легче знать, что я «там», - подумал Серёга, но спорить не стал.
Всходя по ступенькам на открытую веранду, Серёга заметил, что крыльцо давно покосилось, скрипит и покачивается с каждым шагом. Он тронул руками стойки, глянул через перилы вниз. Так и есть, подгнили, надо бы заменить. Серёга подосадовал, что не занялся этим раньше, но тут же решил: как только вернётся – сразу же и починит.
- Тёта! Тёт… - позвал он, входя в дом.
- Тишь, тишь… - замахала та руками. – Спит…
- Да я это… Я попрощаться…
- Что?.. Чего ты придумал?.. Куда?.. – растерянно запричитала тётка Мария.
- Туда… - Серёга кивнул на речку.
- О, Господи… Без тебя там не управятся?..
- Я ж казак…
- «Казак» - жопой назад… - передразнила тётка. – Убьют тебя там дурака…
- Так… Сколько той жизни, тёть Мань… А что тут? Только водку жрать…
- Здесь бы ещё пожил…
- Разве ж это жизнь?..
- Какая ни есть, а всё ж веселей, чем под травой.
- Тоска…
Серёга уже направился к двери, как в другой комнате послышалось шевеление и раздался сиплый голос Иван Власовича:
- Серёжка?.. Чего он тут говорит?..
- Объясни… Он не дослышит… - сказала Мария.
Некоторое время Серёга в замешательстве стоял на месте, но вдруг глаза его вспыхнули, лицо преобразилось, и он стал удивительно похож на Лёху.
- До свиданья, дяди-тёти, уезжаю, хрен найдёте! – прокричал он, и тут же вышел из дома.
Несколько раз Атаман порывался рассказать Виктории свой дурной сон, но всё не знал с чего бы начать. К тому же в доме находились посторонние люди, которых ему сегодня надлежало переводить через линию. Кто его знает, как отнесутся они к подобной ерунде. Хорошо, коль посмеются, приняв его за человека лёгкого на суеверия, а если сами узрят в этой галиматье Бог знает чего… Нет, они должны идти за ним с холодными головами, не отягченными дурными мыслями. Атаман вслушался в их разговор. В доме ждали перехода пять человек. Люди разные, как по месту жительства, так и по роду занятий. Бородатый богатырь из Новосибирска Юрий Усов только внешне выглядел простоватым увальнем. У него живой взгляд и умные проницательные глаза. Усов историк, кандидат наук. Профессиональное любопытство не даёт ему покоя, и он засыпает присутствующих своими вопросами.
- Вот ты, Афанасий, - обращается он к худенькому, отнюдь не ополченского вида парню. – Как ты дошёл до такой жизни?
- До какой «такой»?..
- Ну от армии ты в своё время откосил… Университет, девочки, тусовочки… И вдруг бац! – на войну!.. Небось, и мамка не знает?
- Зачем ей сейчас?.. Только с чего ты решил, что я от армии откосил?
- Да видок у тебя не армейский… - ещё раз оглядев хилую фигуру Афанасия, делает заключение Усов.
- Зато в него попасть тяжело, а в тебя с закрытыми глазами не промахнешься, - смеётся Африка.
Африка, это Виталий из Питера. Он долгие годы проработал в Эфиопии, имел там свой бизнес, но как только случилось одесское побоище, бросил всё и вернулся домой. В каком-то общественном центре ему дали адрес Атамана, и вот он здесь, вместе со всеми ждёт перехода.
- Чем больше шкаф, тем громче грохот… - задиристо добавляет Афанасий.
- Да, с этим не поспоришь, - миролюбиво соглашается Усов. – И всё же, что тебя привело сюда?
- Может тебе покажется высокопарным, но я здесь, чтоб защищать Россию. Служение Отечеству – единственно достойный удел русского человека, всё остальное – убогое прозябание и поиск оправданий своей никчемности.
- Сильно! – похвалил Усов. – А если об этом без пафоса?
- Если без пафоса?.. Я так подумал: как детям своим потом буду в глаза смотреть, если отсижусь…
- А ты не так уж и хлипок… - Усов впервые с восхищением смотрит на Афанасия.
- А ты, Африка? Что скажешь в своё оправдание? Как ты докатился сюда? Сидел бы под пальмами, ел кокосы… - продолжает свой допрос Усов.
- Тут без пафоса и не скажешь, - смеётся Африка. - Знаешь, я много размышлял об этом… ещё до войны. Об этом всегда думаешь… А тут, бах – в Одессе люди горят, а я под пальмой с кокосом в зубах… Это мой единственный шанс быть полезным Родине… Судьба… Потом до конца дней не простишь себе малодушия и никакие бананы тебя не излечат…
В комнате было ещё двое, они приехали вместе из Крыма. Маленькая, похожая на мальчишку, женщина и высокий, нескладно скроенный мужчина, с пышной шевелюрой и идущей в дисгармонию с ней редкой рыжей бородкой. Его уже успели прозвать Хоттабычем. О себе Хоттабыч был не многословен, зато с восхищением говорил о своей спутнице.
- Муж Татьяны – известный в Крыму поэт, - рассказывал он. – Витька Синицын. Не слышали?
О Витьке Синицыне никто в комнате не слышал.
- Мы с ним друзья детства. Такие стихи пишет! Патриотические за Россию… Вот я вам сейчас… - Хоттабыч хмурится, пытается вспомнить.
- Не надо, - просит Татьяна. – Ты ж не умеешь читать.
- А-а, ладно… Так вот… Такие стихи… А как до дела дошло, давай, говорит подождём, куда вырулит… А Татьяна собралась и…
- Понятно, - улыбается Усов. – Ну и кем вы себя представляете там? – спрашивает Татьяну.
- Она Мастер Спорта… инструктор по выживанию. Знаете, есть такое – ходят в горы без спичек, без… с голыми руками. И нужно там выжить, костёр распалить, без топора сделать жильё, добыть съестное… - с вдохновением рассказывает Хоттабыч.
- Мне легче там будет, чем любому из вас, - улыбается Татьяна. – Я ведь могу практически всё. Могу готовить, могу стирать, могу лечить, могу стрелять…
- А ты? – дошла очередь до Серёги.
- Я казак, - просто ответил тот.
- Убедительно…
Усов хотел ещё что-то добавить, но в это время во двор Атамана на большой скорости влетела газель. Все прильнули к окну. Там мелькали красные околыши, из газели быстро выгружали полные мешки. Наконец всё закончилось, казаки, пообнимавшись с Атаманом, вскочили в машину и так же быстро уехали. Повернувшись к окну, Атаман махнул рукой.
- Так, братцы ополченцы, нам несказанно повезло, - выходя со всеми во двор, весело говорил Усов. – Казаки Атаману медикаментов подкинули, так что будем сегодня переть килограмм тридцать-сорок на брата. Так, батька?
- Быстро к мешкам пришивайте лямки, - скомандовал Атаман. – Будет легче нести.
Все приступили к работе, Атаман в это время звонил кому-то, разговаривал эзоповым языком:
- Едут на свадьбу гости, ждут приглашения.
- А дары везут? - спрашивали на другом конце.
- Есть и дары. Средства от похмелья…
- Это хорошо! – отвечали Атаману. – У нас с этой «свадьбой» все «алкозельцеры» закончились…
За делом ополченцы стали обсуждать, кому, куда бы хотелось попасть. Африка и Усов рвались в Славянск, считая, что судьба Новороссии будет решаться там. Хоттабыч и Татьяна хотели попасть в Станицу Луганскую, и только один Афанасий рвался на Сапун-Гору, там могила его прадеда.
- Не спорьте, Атаман работает с Бетмэном и Мозговым, стало быть, нам к ним… - неожиданно заговорил молчавший до этого Серёга.
- А ты давно знаешь Атамана? – спросил его Усов.
- Знаю…
- Ну и как он?..
- Были времена, мог разом пятерых на уши поставить…
- Убедительно…
Время было за полдень, когда с той стороны дали добро.
- Батя говорит: лучшее время для перехода – утро, но выходим всегда под вечер, - усмехается Атаман.
- А если ночью? – предлагает Усов.
- Ночь не годится. Нацикам пиндосы приборы ночного виденья подкинули. Они нас как слепых котят передавят. Днём-то мы с ними на равных…
Наконец все готовы. Жена Атамана перекрестила каждого.
- Ты б защитную панаму одел, - посоветовала мужу. – Сверкаешь своей лысиной – за три версты видно…
- Мне в шапке нельзя, - возражал Атаман. – Я в ней плохо слышу…
- Может, собаку возьмёшь?
- Я сам как собака…
- Хоть голос подаст…
- Нам лишнего шума не надо…
Вереницей по одному спустились в пойму, узкой тропкой пошли вдоль реки к броду.
- Может, на лодке переправимся? – предложил Атаману Серёга.
- Нет!.. – отвечал тот. – Лодка как бельмо будет торчать на том берегу. Запалим место…
Вдруг Атаман вскинул руку. Все стали. Впереди слышалась музыка, голоса, чей-то смех… Сладко пахло шашлыками…
- Это на нашей стороне… - прошептал Серёга.
- На нашей… - согласно кивнул Атаман. - Мало ли кто здесь под видом беженцев… Звякнут по телефону и прощай… Обойдём от греха…
Вслед за Атаманом все ушли с тропы, пролезли буреломом, вновь вышли к реке. Всё ещё было знойно, и навьюченный на каждом груз давал о себе знать. Тропа то спускалась к самой воде, то убегала ввысь и терялась между деревьев. Все ориентировались лишь на широкую спину Атамана. В молодости он обладал недюжинной силой, легко жонглировал двухпудовыми гирями. В здешних краях его хорошо знали и побаивались. Но многочисленные ранения и травмы с годами не прошли для него даром. Сейчас он заметно прихрамывал, и, морщась от боли, время от времени подёргивал плечом трижды сломанной правой руки. И всё же былая слава по-прежнему вселяла в него уверенность и заставляла верить в него других. Придя на место переправы, Атаман долго всматривался в противоположный берег. Он заметил, что красноголовый дятел спокойно крошит сухой ствол тополя, трясогузка скачет у воды – значит, поблизости никого нет. Наконец он обернулся к покорно ждущим его решения людям, сказал решительно:
- Будем переходить здесь!..
- Не нарвёмся на укропский погран наряд? – робко спросил Арсений, которого заметно начало потрёпывать.
- Погранцы здесь не ходят… Это до войны они шлялись повсюду, теперь бздят отойти от заставы. Пришлые нацики наскакивают, но они ещё плохо знают тропы…
- А если кто выпасет?..
- Я два раза к ряду по одной тропе не хожу… Ещё вопросы?
- А ты гарантируешь, что нас безоружных?..
- Я даже жене своей не гарантирую, что меня не пристрелят на переходе! - прервал его Атаман. – Так что если кто сомневается – возвращайтесь, никого не осужу.
- Атаман, - разряжая напряжение, весело заговорил Усов. – А правда, что в молодости ты мог сразу пять человек на уши поставить?
- Дурное дело не хитро… - уклончиво отвечал Атаман.
Он обернулся к присутствующим. Все стояли на месте, никто не ушёл.
- А теперь слушайте и запоминайте. Первое, всем выключить телефоны. Никаких разговоров – звук по реке далеко катится… Раздеваемся догола… Оденетесь на той стороне. Дорога будет тяжёлой, натрете себе…
- Далеко идти? – спросил кто-то.
- Как повезёт… По разному… - неопределённо сказал Атаман.
- С меня не сводить глаз. Поднял руку вверх – стали. Резко опустил – падаем. Рука в сторону – сваливайте туда… Если меня убьют – река справа. Всем возвращаться… И смотрите под ноги, чтоб ни одна ветка не хрустнула…
«Как можно не сводить глаз с Атамана, и смотреть под ноги?» - весело подумал Серёга, но промолчал.
Атаман первым вступил в воду, перекрестился, и все следовавшие за ним, приняли это как команду, тоже перекрестились, - кто-то легко и привычно, кто-то неуклюже – видимо в первый раз. Перейдя реку, молча, оделись, взвалив на себя поклажу, след в след двинулись за Атаманом по узкой, едва различимой тропке. Тропа повторяла изгибы реки; там, где река шла прямо, и тропка была пряма, там, где река сворачивала вправо, она следовала за ней.
Неожиданно тропу перегородило упавшее на неё сухое дерево. Ещё вчера Атаман проходил здесь – дерева не было. Скорей всего его свалил ветер, но могло быть и так, что укры специально свалили его на тропу, оставили как метку; если дерево убрать, то будет понятно, что именно здесь, он проводит людей.
Серёга никогда не ходил этими тропами, но так, как был с этих мест, представлял, куда они могут вывести.
- Деда Павла знаешь? – шёпотом спросил Атаман. – Его ещё Блином кличут…
Серёга поморщился, вспоминая. Кличка Блин ему была знакома, но самого деда Павла он не помнил.
- Сразу за старым руслом, под горой – пятый дом… прошептал Атаман. – Если со мной что-то случится, людей выведешь ты… - не дожидаясь Серёгиного согласия, сказал он как уже о решённом деле, и, свернув с тропы, с трудом продрался сквозь цепкий кустарник вокруг злополучного дерева. Теперь оно и для него будет знаком, - если завтра его уберут с тропы, значит здесь проходили чужие.
Последние слова Атамана ещё более усилили внутреннее волнение, захлестнувшее Серёгу. Атаман шёл уверенно и скоро, не оборачиваясь, ни придерживая шаг, словно забывши обо всех; ни одна ветка не хрустнет под его ногой. Там, где, казалось бы, нужно остановиться и оглядеться, он продолжает идти. И Серёга вдруг почувствовал себя ответственным за этот переход. Стук его сердца стал заглушать чужие шаги, и он боялся, что пропустит, не заметит что-то главное, и эти люди, идущие следом за ним, будут обречены уже только по его вине.
Удивительным образом Серёга умудрялся и смотреть под ноги, и не упускать из вида могучую Атаманову спину. Порой ему казалось, что он одновременно видит и справа, и слева, видит даже спиной. Видит, как обречённо идут шаг в шаг, доверившиеся Атаману люди. Вон впереди огромная покосившаяся верба заслонила собой тропу…
«Идеальное место для засады…» - успевает подумать он. И тут же, как из-под земли, вырос на тропе человек в камуфляже с биноклем на груди. Шляпа афганка затеняла его лицо. «Вот и нарвались… А всё потому, что бездумно доверились самоуверенному Атаману… Сейчас из-за вербы ударит длинная очередь и Атаман даже не успеет вскинуть руку, чтоб подать остальным знак тревоги. Какая глупая смерть…» - как в гипнотическом сне думает Серёга и даже не пытается спрыгнуть с тропы.
Наконец рука Атамана вздрогнула, стала приподниматься.
«Как странно, - думал Серёга, - одна и та же река, одна и та же земля, одни и те же хутора, один и тот же народ… Ещё недавно я ходил через эту реку по этой земле к матери и никому не приходило в голову даже спросить меня, зачем я здесь… Но теперь, по чьей-то прихоти, только за то, что мы перешли реку, нас запросто можно убивать…»
Атаман вскинул руки и обнял незнакомца.
- Что, Петруха, чисто? – спросил он.
- Чисто, - ответил тот.
Шумно выдохнув, Серёга утёр со лба пот. Почувствовал, что идущие сзади тоже выдохнули. Не оглядываясь, он видел, как и они утирают пот.
Некоторое время шли опушкой леса, справа далеко просматривалось заброшенное, поросшее бурьяном и мелким кустарником поле. Раньше здесь были колхозные огороды, о которых сейчас напоминали лишь глубокие магистрали, по которым когда-то пускалась вода для полива. Слева над своими гнёздами верещали копчики:
- Пи-пи-пи… Пи-пи-пи… - неслось по округе.
Не поворачивая головы, Атаман скосил глаза в их сторону.
- Они всегда верещат тут, - заверил Петруха.
Атаман не ответил.
Тропа снова вильнула в лес. Здесь было не так знойно, но идти было тяжелей: густые ветви беспрестанно хватали путников за головы, плечи, вещмешки… Неожиданно деревья расступились, и тропа резко покатилась вниз, и Серёга увидел заросшее камышом и осокой старое русло реки. Было тихо до жути - ни шороха, ни птичьего писка. Атаман вскинул руку – все замерли. Он долго вслушивался в тишину, наконец, взглянул на Петруху.
- Ты давно проходил здесь? – спросил шёпотом.
- Минут двадцать… Ну, с полчаса. Чисто…
Атаман поднёс к уху телефон и тут же опустил. Связи не было. Он вновь прислушался, даже потянул носом воздух.
- Чую… Зверем чую… - прошептал он, и всем стало не по себе.
Вдруг ему вспомнился ночной сон. «Это был не сон – явь! - догадался он. – Это моя смерть рассматривала меня!..»
- Валим!.. За мной… – выдохнул Атаман, и, взмахнув рукой, резко ушёл с тропы.
Все бросились за ним. Вслед отрывисто затрещали запоздалые выстрелы. Четверть часа, проламываясь сквозь заросли двухметровой крапивы, путаясь ногами в густой ежевике, обжигая руки и раздирая в кровь лица, бежали за Атаманом. Мешки стали неподъемно тяжёлыми, пот выедал глаза, и всем уж казалось, что это не кончится никогда.
Наконец ноги Атамана стали заплетаться, он дотянул до высокой вербы, и, упёршись в неё лбом, стал, хрипло отдыхиваясь, покосился назад.
- Все? Никого не потеряли? – уже не таясь, заговорил он.
- Все… - оглядевшись, сказал Петруха.
Атаман вновь поднял телефон, усмехнулся.
- Здесь низинка - плохая связь, - заметил Петруха.
Атаман взглянул на него и нервно расхохотался.
- А я ведь чуял… Чуял… Как зверь чую в последнее время… Рация на мази?
- На мази… - ответил растерянный Петруха и тут же робко добавил:
- Батя велел только в крайнем случае выходить…
Атаман, молча забрал рацию.
- Батя, Батя, как слышишь? – всё ещё задыхаясь, заговорил он.
- Слышу, Атаман. Слышу… - прохрипела рация. – Что у тебя?
- Тесно стало жить в последнее время. Тесно и душно…
- Понял тебя…
- Буду уходить магистралями… Другого прохода нет…
- Гляди, на выходе простреливаются…
- Но ты же меня прикроешь?.. – хрипло рассмеялся Атаман.
Некоторое время рация молчала, наконец, послышался треск:
- Я тебя понял, Атаман!
Атаман обернулся к обречённо ждущим новых его распоряжений людям.
- Ещё чуток прогуляемся… - успокаивающе сказал он, и, взмахнув рукой, быстрым шагом пошёл сквозь терновые заросли.
Ничего не соображая и даже уже не пытаясь разобраться в происходящем, все покорно двинулись за Атаманом. Только один Петруха, ломясь через заросли, норовил поравняться с ним.
- Атаман, Атаман… Куда ж ты?.. Магистрали справа… Там будет Батя… - беспомощно шептал он. Но Атаман не слышал его.
Больно хлещут по лицам колючие ветки, жжёт крапива, раздирает ноги колючая ежевика, щиплют от пота раны, надсадные дыхания сливаются воедино, и вновь кажется, не будет конца этому пути. Вот Атаман врезается в заросли камыша – под ногами зачавкала, покрытая тиной, вода. С каждым шагом всё глубже, глубже… Вот уже по колена, по пояс… Вдруг камыши расступились и все увидели в полсотни шагов берег, сбегающие по косогору хуторские огороды. Какой-то старик, опершись на палку, стоял у самой воды.
- Все на месте, никто не утонул?! – уже не таясь, весело спросил Атаман.
Никто не ответил. Выйдя на берег, все молча повалились на траву, и только Африка неожиданно рассмеялся.
- Что, дед Павло, дождался? – Атаман обнял старика.
- Насилу дождался… - качнул тот головой. - Только Петруха со двора, тут едрёт твою такое пошло… Один за другим джипы с чертями, и все на тропу… Я телефон хвать – ни гу-гу. Бегом к соседке, и у ей не работает… Чуть с ума не сошёл…
- А Батя? На магистралях?.. – спросил старика Петруха.
- Да что он дурак?.. Вон, разлёгся под виноградом как медведь, вас дожидается.
- Чё брешешь, дед Павло?.. Я Атамана прикрываю у магистралей!.. – весёлый голос под виноградом.
- Вот едрёт твою. А? – в сердцах кивает в его сторону дед Павло. – Племяша отправил, и хоть бы сердце у него ёкнуло…
- А чего ему ёкать – племяш с Атаманом… - раздвинув плети, Батя вылез на простор, повёл плечами – хрустнули кости. По-медвежьи обнял Атамана. – Ну, как я тебя прикрыл?!
- Да кабы не ты, и не знаю как бы я… - подыгрывает Атаман. Они знакомы давно и понимают друг друга с одних лишь им известным намёков.
- Тесно, говоришь, стало?
- Тесно… А я зверем почуял…
- Дядь… Батя… Я всё проверял – чисто было… - на глазах Петрухи блеснули слёзы. – Ты думаешь, я…
Только тут Серёга понял, что Петрухе не больше шестнадцати.
- Да брось ты, Петрух, - успокоил Батя. – Там тоже не дураки. Пасли тебя…
- Так что, больше ему не ходить? – спросил дед Павло.
- Пусть ходит… - подумав, ответил Батя, и добавил уже Петрухе:
- Рацию Атаману отдашь. Бинокль не бери – отнимут. И ходи. Каждый день ходи. Есть переход, нет – ходи. Пусть подрочатся…
Не сговариваясь, все шестеро ополченцев выстроились в один ряд.
- Это Батя, - сказал Атаман. – Он теперь для вас Бог, царь и воинский начальник… Все вопросы к нему…
- Нас к Мозговому? – за всех спросил Усов.
- Ага, к Бетмэну и Мозговому… И сразу в бой!.. – с усмешкой ответил Батя. – В Дубраву вас отвезу. Там тренировочный лагерь – проверят, кто на что годен. Сейчас много поступает таких, кто и в армии не служил…
- И что с такими? – настороженно спросил Афанасий.
- Учим…
Батя осмотрел строй измотанных трудной дорогой ополченцев, свой взгляд остановил на Татьяне, которая, впрочем, выглядела свежее других.
- Вас что-то смущает? – спросила она.
- Да нет… - уклончиво ответил Батя. – Работа для всех найдётся…
- Татьяна мастер спорта по стрельбе… - сказал Атаман, и, сделав паузу, добавил: - По стрельбе из лука.
- Нам бы ещё метателей копий… - усмехнулся Батя, но тему развить не успел.
- Хватит тут хахоньки разводить!.. – сурово подступил к нему дед Павло. – Ты привёз мне?...
- Привёз… Вон чай, сахар, печенье… Будешь ребят угощать…
- Ты мне мозги не крути. Гранатомёт привёз?!
- Дед Павло, на хрена он тебе нужен?..
- Он мне нужней, чем тебе!.. Разъездились тут, гады… Туда-сюда, туда-сюда… Вон, сегодня Петруху чуть не прихватили… А был бы – я б им…
- Дед Павло, поставь чаю, - устало произнес Батя. – Нам скоро отчаливать…
Обиженно сопя, дед Павло заваривал чай. Все присели на лавки вокруг стола, который стоял в теньку виноградной беседки. Где-то на горе один за другим громыхнули три разрыва. Дрогнула земля, звякнули ложки в стаканах.
- Это Кудияра за Погореловкой утюжат, - глянув в гору, сказал Батя. – Последний блокпост с севера. Не устоят – всё посыплется до самой Станицы…
- Во казачура! – не тая восхищения, добавил дед Павло. – Молодь похватала свои айфоны и драпает кто куда, а этому за семьдесят – с баррикады не слазит… Гранатомёт привезёшь?..
Батя поперхнулся чаем, закашлялся, но ничего не ответил.
Серёге было приятно слышать о Кудияре. Хотелось тут же всем рассказать, что это его отчим, но по обыкновению он промолчал.
- Погореловка наша? – спросил Батю.
- Да толком ничья… Утром правосеки чёрно-красные флаги вывесят, к обеду Кудияр посбивает их, вывесит свои, нет своих – российский повесит, к вечеру опять правосеки, ночью опять Кудияр. Так и тасуются…
- А что местные администрации? - спросил Усов.
- А то ты не знаешь наших чинуш!.. – махнул рукой Батя.
- Кто придёт – тем и служат, - добавил дед Павло. – Они конечно с радостью готовы служить нам, но приходят бандеровцы – без радости служат им…
- В Погореловку не заедем?... – спросил Серёга.
- У него мать в Погореловке, - сказал Атаман.
- Сейчас нельзя туда, можно напороться. Отобьём окончательно – повидаешься… - пообещал Батя.
- А ты чего кислый? – взглянул на Атамана.
- Ещё раз отведу и всё… - сказал тот. – Ухожу к Бетмэну…
- Ты это брось дурку гнать! – сурово прервал Батя. – Этому гранатомёт, тебе к Бетмэну… А людей через линию кто водить будет? Петруха?
Атаман, молча, вздохнул.
- И вообще, я тебе ещё за прошлый раз не ввалил!..
Атаман вскинул голову.
- Когда по нам из рощи стреляли, ты зачем со своей «мухобойкой» выскочил?
- Отвлечь на себя хотел…
- Отвлечь… Ты, Атаман, запомни, если меня убьют – завтра сюда другого пришлют, а тебя здесь никто не заменит. Ты нам живой нужен…
- Ребята там воюют, а я здесь…
- Не каждый мужчина, кто в кого-то стрелял, но каждый, в кого стреляли… - парировал Батя и взглянул на часы.
- Так, бойцы, закладывайте вещами зад микроавтобуса и по рюкзаку по бокам, - скомандовал он. – Будут стрелять – падайте на пол…
- Не напоритесь там… - строго сказал дед Павло.
- Не напоремся… Они теперь до ночи магистрали топтать будут, - подмигнул Атаману Батя.
- Хоть бы рыбаков там не постреляли…
- Пусть стреляют… - неожиданно произнёс Батя. – А то кому война, а кому рыбалка… Как только начали нас долбить под Станицей – толпы беженцев ломанулись к границе. И кто попереди всех? Рыбачки… Бегут здоровенные мужики. У них дома попалили, детей побили, а они ломятся попереди баб… Кудияр на своём блокпосту порядок мигом навёл – женщин, стариков, детей в первую очередь, а мужикам говорит: «Наденете бабские колготки, тогда пропущу!»
- И что же, надели? – улыбнулась Татьяна.
- Некоторые одумались, вернулись, а в основном «надели»… - морщится Батя.
На прощанье он обнял деда Павла, ткнул кулаком в плечо Атамана.
- Ты это… Куда тебе в твои годы… Там молодые нужны, там бегать надо…
- Ну да… А тут я не бегаю… - сказал Атаман и потёр кулаком засохшие на лице грязные потёки пота.
Прощаясь, он обнял каждого, и каждому попытался найти нужное слово: «Ты, Ус, не вздумай погибнуть, тебе ещё нашим детям историю писать», «Хоттабыч, на тебе Татьяна…», «Татьяна…» - Татьяне ничего не сказал, только поцеловал в лоб.
Атаман перекрестил отъезжающих, и ему сразу стало одиноко и грустно.
- Плесни чайку, - попросил деда Павла.
- Что-то на тебе лица нет. Может карвалолу плеснуть?
- Плесни чего-нибудь…
- Загонял ты мотор…
-А-а…
- А я как переволноваюсь… Тут у меня одно средство… Может пересидишь у меня до завтрева, а на зорьке…
- Не, - мотнул головой Атаман.
- На зорьке спокойней.
- Мне одному и сейчас спокойно…
******
По вечерам Иван Власовича купали. Мария наполняла большое старинное корыто тёплой водой. Чтоб приглушить уже начавшиеся пролежни, добавляла чуток марганцовки и густой настой из чистотела, дуба, ноготков и листьев бузины. Лёха брал старика на руки и осторожно опускал в воду. Иван Власович легонько постанывал, кряхтел, но процедуру омовения выдерживал до конца. Наконец, Лёха поднимал его из корыта, и пока держал над водой, Мария промокала его сухой простынёй. Чистого, осушённого Ивана Власовича укладывали в свежую постель.
- А куда-то Серёжка подевался? – спрашивал Иван Власович.
- Туда… - кивала в сторону реки Мария.
- К матери, что ль, к Людмиле?..
- Туда, куда тебя кажен день мордует… - тихо ворчит Мария.
- Громче ты говори! – прерывисто дыша, сипит Иван Власович. – Щебечешь как пичуга, ничего не пойму…
- К матери пошёл! – громко кричит Мария.
- К матери… к матери… - раздумывая, бормочет Иван Власович. – Убьют его там, дурака…
- Чегой-то его убьют?! – с вызовом подступает Мария. – Втемяшил себе дуротень…
- Он жа тамо вконец сопьётся…
- Не сопьётся - у Бетмэна сухой закон, - возражает Лёха.
- Да! – подхватывает Мария. – Там за такие дела чуть ни до смерти расстреливают!
- Вон оно чего… Но тогда может и уцелеет, - успокаивается Иван Власович.
- А кто этот Бетмэн – немец, жид? – спрашивает через время.
- Русак! – кричит Лёха.
- Русак?.. А имечко у него…
- Это он позывной такой для форсу придумал, чтоб бандеров с панталыки сбить.
- Вон чего…
- Я б и сам туда пошёл, да с меня какой толк, только в ногах путаться… Да и кобылу куда денешь?.. Пропадёт без меня… - оправдывается Лёха.
- То так… - соглашается Иван Власович то ли с тем, что кобыла пропадет, то ли с его непригодностью.
****
Рано утром в дверь постучал Атаман.
- Тёть Мань, - тихо позвал он.
- Убили?.. – выскочив на порог, выдохнула она.
- Убили… - кивнул Атаман. – В первый же день, в Дубраве… Самолётами разбомбили…
- Я как знала… - крестясь, прошептала Мария. – Да и он сам знал… Деду ни гу-гу!.. – прижала палец к губам.
- Да это понятно… Сейчас мы с Лёхой за ним… Придёте потом помочь, чтоб всё как… Батюшку надо…
Утирая слёзы, Мария молча, кивала.
- Что, твоими тропами, через брод? – подогнав бричку, спросил Лёха.
- Моими тропами конём не пройти. Может, с украинскими погранцами договоримся?..
- Договоримся… - уверенно кивнул Лёха.
На бричке поехали через мост, стали на нейтральной полосе. Атаман с кем-то созванивался, но на той стороне была какая-то задержка. Атаман нервно всматривался в украинский погранпост, Лёха лихорадочно тискал в зубах сигарету.
- Ты думаешь, я туда не хочу?.. Меня кобыла держит!.. – не тая раздражения, говорил он.
- Ничего я не думаю… - хмуро отвечал Атаман.
- Думаешь!.. – комкая недокуренную сигарету, зло выкрикнул Лёха. – А куда её деть?.. Возьмёшь кобылу?!
- На что она мне?.. За кобылой уход нужен, это не кошка – выпустил и пусть мышей ловит…
- И я про то ж! Держит зараза по рукам… Если б не она – вперёд Серёги там был…
Атаман не ответил. Достал телефон, снова начал созваниваться с кем-то.
- Сейчас договорюсь с нашими… Жди, - наконец приказал он и отправился к российским пограничникам.
Лёха, понурив голову, покорно остался ждать. До него доносились обрывки разговора:
- Ну и как ты себе это представляешь, Атаман?.. – голос старшего лейтенанта Климова – старшего по заставе.
- А чё там… стволы к бошкам приставим…
- Ты совсем охренел, Атаман?!.. Это ты здесь сам по себе воюешь, а я здесь – Россия. А Россия в войну не вступала!..
- А я на тебя рассчитывал, старлей…
- Рассчитывать будешь, когда у нашего бара драка начнётся!..
- У бара я и без тебя справлюсь!.. – зло сказал Атаман и двинулся к Лёхе.
- Пойдём… - приблизившись, глухо сказал он, и Лёха понял, что никто им сейчас не поможет.
- Теперь не мешай мне! – неожиданно властно произнёс он, и, отстранив Атамана, держа в поводу лошадь, уверенно зашагал к украинскому посту.
Подойдя к шлагбауму, не церемонясь, оборвал удерживающую его верёвку. Шлагбаум взмыл вверх, так, что кобыла от неожиданности подпрыгнула на месте.
- Э-э, дядя, ты чего?!.. Заблудился?!.. – выскакивая из сторожки, бежали навстречу украинские пограничники.
- Так, ребята… - подождав, когда все соберутся у шлагбаума, прохрипел Лёха. – Расклад такой: вон подходит машина, везут моего братку. Если кто… Если хоть одна б… из вас дёрнется – убью всех до единого!..
Всё это Лёха произнёс настолько уверенно, что даже Атаман уверовал, что именно так всё и произойдёт. Тут боковым зрением, почти затылком, он увидел, как к нейтральной полосе подтягиваются наши пограничники. Атаман знал, что дальше нейтралки они не пойдут, но сердце его возликовало.
- Не испытывайте судьбу, ребята! – оскалился Атаман, и в этом оскале читались и отчаянье, и весёлость, и какой-то бесшабашный вызов.
Лёха передал ему вожжи, раскинул в стороны стволы, уверенно шагнул сквозь строй ещё минуту назад самоуверенных людей. Они, молча, расступились перед ним; потупившись, каждый смотрел себе под ноги, словно ждал какой-то особой команды, но команда не поступала. Он принял из машины ещё податливое, не успевшее закостенеть тело; взвалив на плечо, вернулся сквозь расступившийся строй и осторожно уложил его на бричку головой назад. Вернувшись, закрыл за собой шлагбаум.
- Живите… - вместо благодарности, прохрипел Лёха и, взяв из рук Атамана вожжи, развернул бричку.
На другой день Отец Антоний отпевал «убиенного воина Сергия». В комнате пахло воском и ладаном. Серёга со скрещенными на груди руками лежал в тесном гробу, и казалось, внимательно слушал заупокойную молитву. Лицо его было спокойно, в нём не было отображения ни страха, ни мук, скорей оно выражало некое изумление.
О гибели Серёги Иван Власовичу не сообщили. Смутно о чём-то догадываясь, он спросил пришедшую с похорон Марию:
- Что там такое?..
- Какое? – грубовато переспросила та, чтоб уйти от конкретного разговора.
- Ну, гомон…
- Где гомон?..
- Там… - кивнул на окно Иван Власович.
- Не слышу никакого гомона, - уверенно сказала Мария. – Придумал себе…
Мария старалась вести себя обыденно, и Иван Власович к этому разговору больше не возвращался.
На поминах Серёги Атаман крепко выпил, что случалось с ним крайне редко. Помолясь в конце трапезы, он с трудом вышел из-за стола, и, не вступая ни с кем в обыденные в таких случаях разговоры, пошатываясь, молча, ушёл к себе. Лёха ж, вопреки ожиданиям, на поминах не напился, даже не пригубил. Он может и хотел бы выпить, но как-то не получилось. Когда все присутствующие выпивали «за упокой раба Божьего Сергея», он вместе со всеми поднимал стопку, но тут его вдруг начинали трясти рыдания. Расплескав на себя водку, он ставил порожнюю стопку на стол. Когда поднимали по второй и по третьей, - всё повторялось.
- Серёга не хочет, чтоб я… - выдавив из себя, Лёха и впервые заплакал.
- Вы на меня не глядите, я… Да чего там… Поминайте братку, - просил он присутствующих. – Вас он не осудит…
Глаза его были пустые и неподвижные. Казалось, он ослеп, но сам ещё не догадался об этом.
*****
Батя как обычно запаздывал, и Атаман привёл людей далеко за полдень. Солнце, перевалив за росшие вдоль старого русла вербы, уже клонилось к горе. Оттуда резче запахло дымом, отчётливей слышался треск горящей травы и кустарников, что всегда случается перед вечерней прохладой.
-Укропы хлеба зажгли, - сообщил Батя. – Сегодня уже седьмое поле догорает…
Где-то совсем близко один за другим ухнули три взрыва.
- Кудияра из саушек добивают… - вглядываясь в затянутую дымом гору, добавил дед Павло.
- Не удержите блокпост? – спросил Атаман.
- Да там уж и нет никого, один Кудияр… - Сказал Батя. - Вчера пятерых ребят положили… Какие парни!.. Дали команду отходить… Теперь там один Кудияр…
- А он что?..
- Крышу видать подорвало… Пробовали его эвакуировать. Где там!.. Палит без разбору на четыре стороны… Гляди, на обратном пути не попади в его радиус…
Узкой, едва приметной тропкой, нахоженной козами, Атаман шёл под самой горой. Здесь нет дорог; старые пути давно размыты, порезаны ериками, сбегающими с горы. Едва ли тут рискнёт кто-то проехать, поэтому чувствовал он себя в некоторой безопасности.
Вдруг вверху треснули сучья – по размытому склону покатились вниз мелкие камушки. Атаман поднял лицо и вскоре заметил: по белому оголённому склону, осклизаясь и падая, двигался к нему пьяной походкой человек в разодранной одежде. Одна штанина была наполовину оторвана, наступая на неё, человек спотыкался с каждым шагом. Вдруг он замер и вскинул автомат.
- Кудияр?.. – окликнул Атаман.
- А-а… Атаман… Тебя ещё не убили?..
Спустившись вниз, Кудияр обнял Атамана. На белых усах его подрагивали грязные капли, - ни то пот, ни то слёзы.
- Ещё жив… Жив… - бормотал он. – А я… У меня вчера таких ребят положили!.. Слышь, Атаман, таких боле не будет!..
Кудияр отёр лицо о грудь Атамана, наконец, отстранился.
- Всё, нет блокпоста… - выдохнул он. – Не удержим Станицу… И Бате не долго здесь гулять… Сегодня ночью, все кто помоложе, за Донец ушли, а я… Куда мне?..
- Давай переведу тебя в Россию, - предложил Атаман. – Здесь у меня тропы свои…
- А я и есть в России! – с вызовом сказал Кудияр. – Вот она, Россия! – притопнув ногой, закричал он. – Вот она, под ногами!..
- Не кричи, - крепко прижал его к себе Атаман. – Услышат…
- Пусть слышат!.. – упрямо хлопал разодранной штаниной Кудияр.
- Ладно… Кто ж с этим спорит… Конечно Россия… - успокаивал Атаман. – Куда тебе здесь оставаться; давай через Деркул переведу…
Кудияр отстранился, некоторое время с удивлением рассматривал Атамана, наконец, отрицательно мотнул головой.
- Как я уйду? А Людмилу кому оставлю?..
- Давай всех переведу. И Людмилу…
- Не-е-т, куда нам идтить?.. – успокаиваясь, рассудительно заговорил Кудияр. – Тут у нас всё своё - и дом, и хозяйство… А там?.. Приживалками к Серёге и Лёхе?..
«Значит, за Серёгу ещё не знают», - догадался Атаман и промолчал.
Отвернув от горы, Атаман углубился в лес. Задумавшись, он давно перестал замечать дорогу; ноги сами находили верный путь - где надо сворачивали, где надо переступали через валежник. Он понимал, что нужно почаще останавливаться, осматриваться, прислушиваться, как он всё время делает, когда за его плечами доверившиеся ему люди. Но людей он уже отправил с Батей, и упадок сил всё сильней и сильней давал о себе знать.
«Господи, как я устал!..» - взявшись за голову, думал он, продолжая идти.
- Стой! Стоять!.. – у самого виска прозвучал властный голос.
Он давно ждал этого оклика, и всё же, кажется, он застал врасплох. На мгновенье Атаман застыл на месте, но тут же стал медленно оборачиваться.
- Стоять, не оборачиваться!.. – нервно закричал второй голос. – Не оборачивайся – пристрелю!..
- А так бы не пристрелил? – обернувшись, с усмешкой спросил Атаман.
Это у него нервное. Когда он теряет самообладание - всегда всё делает с вызовом и вопреки здравому смыслу.
Два ствола смотрели ему прямо в лицо.
«Только двое», - осматриваясь, подумал он. – «Поблизости больше никого – двое…»
Про себя он тут же означил своих врагов понятными лишь ему самому именами. Так, высокого долговязого парня, который первым окликнул его, назвал Длинным, и второго, приземистого, широкого в плечах, обозначил Коротким.
- Атаман? – спросил Длинный.
Атаман не ответил.
- Ну и где твоё войско, Атаман? – с насмешкой спросил Короткий.
Атаман инстинктивно покосился туда, где только уехали с Батей вверенные ему люди, где остался на берегу старого русла дед Павло, где прошёл своими тропами растерзанный Кудияр… Все они на какое-то мгновенье ожили в его памяти, но он промолчал.
- Что, москалик, смерти боишься? – скривив губы, смеётся Длинный.
Атаман, молча, пожал плечами.
- Тебя спрашивают: смерти боишься?! – нервно ткнул его стволом в лоб Короткий.
- Не пробовал, не знаю…
- Сейчас спробуешь! Пошёл вперёд!..
- Нет, ребята, никуда я не пойду. Хотите, стреляйте здесь…
- Ещё как пойдёшь! На карачках сейчас ползти будешь!..
Крутнувшись на месте, Короткий ударил Атамана ногой в живот. Тот перегнулся от боли, сделал несколько шагов назад, но на ногах удержался.
«Нужно заставить его нервничать и идти на сближение…» - думает Атаман. В уме его уже выстраивается некая комбинация.
- Это и всё, на что ты способен? – скрывая боль, усмехается Атаман. – Ну-ка махни ещё!..
Короткий злится, размашисто бьёт, но Атаман уже ждёт этот удар и легко уворачивается. Провалившись, Короткий, едва не упав в кусты, сам идёт на сближение, цепкой рукой хватает Атамана за воротник. Теперь автомат его в левой руке, и он больше мешает ему.
- Не дёргайся, от меня не вырвешься! – задыхаясь от злобы, рычит он. – Знаешь, как меня кличут среди своих? – Алабай! Хватка у меня мёртвая… Понял меня?.. Ну, отвечай. Понял? Что перекосил рожу?
- Не люблю собак…
- Полюбишь… Берцы мне лизать будешь…
- Дурачок ты… - выводя соперника из себя, улыбается Атаман.
Сильный удар в голову потряс его, в глазах вспыхнуло пламя, колени его подогнулись. Это Длинный ударил прикладом. Атаман наверняка бы упал, но Короткий удержал его за ворот.
- Что ты делаешь?.. Ты же русский… - перебарывая боль, выдохнул он.
- Русский?! – запальчиво выкрикнул Длинный. – Мы славяне-арии, а вы грязный улус Орды. Так что не клейся в родственники…
«Боже, какая каша у них в голове… Славяне-арии… Это всё равно, что чукчи-дорийцы, – подумал он. - Кто им вдолбил в голову эту хрень?..»
- Из-за таких, как ты, я стыжусь, что я русский… - запальчиво произнёс Короткий.
- Не стыдись, ты не русский… ты алабай… - наконец расправляя колени, сказал Атаман.
- Ну-ка вперёд! – толкнул его в спину Длинный. – Пошёл!
- Нет, не пойду… - качнул головой Атаман. – Если сможете, тащите меня на себе. Если сможете…
Отойдя на несколько шагов, Длинный достал рацию, начал говорить с кем-то:
- Только что взяли Атамана. Да, тот самый… Пришлите подкрепление… Да нет, не хочет идти. Не переть же на себе этот центнер…
«Значит, минут пять-десять у меня есть. Длинный занят разговором, остался один Короткий… Такого момента больше не будет…» - размышлял Атаман. Исподлобья он взглянул на противника, тот по-прежнему держал его правой рукой за ворот, левая с автоматом была отведена в сторону и скорее мешала ему. – «Сейчас… Если не сейчас, то всё… Лишь бы он не выронил автомат…» - промелькнуло в голове Атамана.
Атаман всем телом рванул назад, - воротник затрещал, но рука, держащая его, не ослабла, напротив, вцепилась ещё крепче. И тогда, неожиданно для своего противника, он в долю секунды сблизился с ним и успел вывернуть от себя автомат. Один за другим лязгнули одинокие выстрелы, и Длинный, прижав к себе рацию, стал медленно приседать. Скрючившись и повалившись на бок, он несколько раз дёрнулся всем телом и в глазах его застыло удивление.
Яростно сопротивляясь, Короткий, не выпуская из руки автомат, пытался оторваться от Атамана. Тот же хорошо понимал: отпустить Короткого хотя бы на пару шагов – неминуемая смерть. Этот безмозглый «славянин-арий» расстреляет его в ту же секунду, а умирать Атаман не спешил. Так они и плясали на одном месте, - один удерживал, другой из всех сил вырывался.
Атаман понимал: стоит ещё этому упрямому «Алабаю» продержаться какое-то время, и к нему подоспеет помощь, и тогда ему уже не спастись.
- Отдай автомат, и я тебя отпущу, - сказал Атаман.
- Скоро отпустишь… - хрипел Короткий. – Вон, уже едут наши…
Силы Атамана таяли, а соперник, казалось, был неутомим. Таща за собой Атамана, он с остервенелостью попавшего в капкан зверя метался из стороны в сторону. Наверняка он мог бы оказать и более достойное сопротивление, выпусти из левой руки автомат, но видимо он ещё надеялся им воспользоваться.
Где-то вдали послышался рёв приближающегося УАЗа. Короткий воспрянул духом и стал сопротивляться с удвоенным неистовством.
«Ещё каких-нибудь пару минут и мне не уйти…» - понял Атаман.
Он закружил Короткого вокруг себя, так, что ноги его повисли в воздухе. Не успел соперник коснуться земли, как Атаман захватил в объятия его мощную шею. Короткий крутанул головой, желая освободиться, но Атаман уже успел всунуть под его подбородок руку.
- Отдай автомат, и я оставлю тебя живым, - повторил он ему в самое ухо.
В ответ Короткий лишь дико зарычал что-то несвязное и стал биться ещё сильней. Казалось ещё секунда, и он вырвется на свободу.
Атаман сцепил в замке руки.
- Брось автомат! - закричал он ему в затылок.
Уже не сопротивляясь, Короткий раз за разом нажимал на спусковой крючок. Где-то у самого лица Атамана хлопали выстрелы.
«Своим подаёт сигнал», - догадался он и что есть силы, сжал свои руки.
Атаману не хотелось убивать, но каким-то подспудным чутьём он понимал: чтобы выжить самому, ему всё же придётся удавить это по звериному упрямое существо.
«Не зря тебя по-собачьи назвали!» - злясь на упорство Короткого, думал он.
Короткий быстро засучил ногами, вдруг всхрапнул и скоро затих.
- Эй! – ослабив руки, окликнул его Атаман.
Голова парня безвольно качнулась на бок, взмокшие волосы рассыпались по лицу.
- Эй… - снова позвал Атаман и похлопал по темным щекам недавнего соперника.
С каждым хлопком лицо парня безобразно перекашивалось то в одну, то в другую сторону.
Атаман встряхнул парня, прислонился к его груди.
- Вот же дурак! – в ярости прокричал он. – Я же просил тебя…
Где-то совсем близко скрипнули тормоза, послышались приглушённые голоса, звяк оружия.
С трудом вдохнув в себя воздух, Атаман поднялся на ноги, спотыкаясь и падая, побрёл сквозь густую чащу к реке, теперь уже видя только лишь в ней своё спасение. Если б была погоня, его наверняка бы догнали, но чужие голоса людей не продвинулись дальше места его схватки. Они ещё не знали чужой им местности, и видимо боялись попасть на засаду. Уже у самой реки, он, наконец, осмотрелся. С удивлением увидел в своих руках автомат. Он всё-таки вырвал его из ослабевших рук своего соперника и всю дорогу волочил за собой. Атаман понимал, что там, на своей стороне, этот автомат будет ему не нужен. Он нашёл глазами ствол упавшего тополя, уже полусгнившего, покрытого лишайниками и мхами, засунул под него свой трофей, засыпал сухой корой.
«Может когда-нибудь пригодится…» - подумал он.
Тут силы окончательно покинули его. В сердце запекло, забулькало, и ему стало нестерпимо душно. Разодрав на горле рубаху, он в каких-то невероятных конвульсиях добрёл до реки и уже ничего не помня, ступил в воду. У противоположного берега кто-то подал ему руку. Ничего не соображая, он вышел на мокрый песок.
- Атаман, ранен? – услышал он чей-то голос.
С трудом он поднял глаза.
- А, старлей… - прохрипел он. – Старлей…
- Ты ранен?
- Ранен… - кивнул Атаман и, спотыкаясь, пьяно побрёл по над рекой к дому.
Где-то на полпути он неожиданно ткнулся головой в мягкую грудь жены. Виктория обхватила его, прижала к себе.
- Ты чего?.. – отстранив ее, удивлённо спросил Атаман.
- Там стреляли…
- Стреляли?.. – вновь искренне удивился он.
- Стреляли…
- Ах да… Это на магистралях…
Зачем-то Атаман попытался вспомнить снившийся накануне сон, но как не старался, ни один образ не всплыл в его памяти.
Доковыляв по дома, Атаман слёг и несколько суток не поднимался с постели. Он не ел, не пил, даже не спал. У него ничего не болело, но всё время не доставало воздуха. От этого его мутило и рвало, а так как рвать было нечем, казалось, что вот-вот он выплеснет из себя все свои внутренности. Виктория влажным полотенцем утирала его почерневшее лицо, а он конвульсивно отмахивался руками и в бреду повторял одно и то же:
- Господи, как я устал!.. Почему?.. Как могло это статься?.. Такие ж русские мальчишки, такие ж кресты на груди… И вдруг… Что нужно было сделать с их мозгами, чтоб они вдруг увидели себя ариями, а нас грязным улусом Орды?.. Как я устал…
****
- Маруся… - далеко за полночь тихо позвал Иван Власович.
- Вот она я, - склонилась над ним Мария. – Может поешь чего? Ты за вчерашний день и крошки не взял…
Старик отрицательно качнул головой.
- У меня узварчик настоянный, холодненький, как ты любишь…
Вновь старик качает своей головой, и белые прятки волос рассыпаются по его восковому лбу.
- С грушами… - продолжает уговаривать жена. – Ты ж любишь с печёными грушами…
- Батюшку привезли? – чуть слышно шепчет Иван Власович.
- Послали к Антонию, а его нет, в отъезде… - отчитывается Мария. – К завтрему должен обернуться, - говорит она, словно оправдываясь.
- К завтрему не успеет… - шепчет старик.
- А ты потерпи… Куда тебе спешить?...
- Маруся, помолчи, - просит старик. – Я щас покаюсь тебе, а ты слово в слово Антонию перескажешь. С грехами тяжко и боязно…
- Тю на тебя! – всплёскивает Мария. – Какие ж там грехи - ты весь на ладони…
Мария хотела ещё что-то добавить, но ей вспомнилась Людмила, и она умолкла.
- Ты думаешь только Людмила?.. – словно читая её мысли, шепчет старик. – Людмила-Людмила… Как придёт, скажи прощения её спрашивал… А ещё…
По щеке старика скользнула слеза, разбилась о колючий подбородок.
- Чего ещё ей сказать? – уже без ревности спрашивает Мария.
- Скажи, прощения спрашивал, - вновь повторил старик и надолго умолк.
Она хотела уже уйти, но он коснулся её руки своими холодными пальцами.
«Остывает уже», - подумала она, и, взяв его руку, стала отогревать её своим дыханием.
- Антонию скажешь: дюже беспечно жил…
- Ваня, ну что ты такое приплетаешь?.. Ну как я буду Антонию… Подумает, что наговариваю на тебя зряшнее…
- Маруся… - уже с хрипом шепчет старик. – Не держи на меня сердце… То всё давнишнее и пустое… Только одну тебя и жалел…
- Ванечка!.. – вдруг всхлипнула Мария. – Ванечка, родимый, не терзай себя… Я ж первая во всём виновата… Ты ж как в армию призывался, помнишь, мы к речке с тобой уходили… А потом как ушёл, а у меня… А я спужалась, что не поверишь, подумаешь нагуляла с кемся – откажешься… Пошла к Грачихе… Она воды вскипятила, да спицею… Вот Господь и отказался от меня – оставил на век бездетною… А ты подобрал…
Утром приехал Антоний, Ивана Власовича успели пособоровать и ему неожиданно стало легче. Вымытый, побритый, он лежал в свежей рубашке и кротко улыбался.
Пришёл кум Павло. Присев у самой кровати, некоторое время сидел молча.
- Ну как ты, полчанин? – наконец произнёс он.
- Пора уж мне… - прошептал Иван Власович. – Воняю уже как дохлый кобель…
- Ничего не воняешь, - возразил Павло. – Мария за тобой смотрит, не даёт загнить…
- То так… Я её обижал, а она вот…
Снова надолго умолкли.
- А Серёжка щас бандеровцев лупит… - не без гордости прошептал Иван Власович.
- Лупит… - соглашаясь с ним, кивнул кум Павло.
- Что-то Атамана давно не видать, - неожиданно прошептал Иван Власович. – То наведывался, а щас не видать…
- Захворал Атаман… - уклончиво ответил Павло.
- Вон чего?.. Хворает… Ему хворать нельзя…
- Нельзя… - согласился Павло.
- Кум, хочу тебя попросить…
Вслушиваясь, Павло наклонился к старому другу.
- Сыграй на прощанье…
- Чего? – растерянно осмотрелся Павло.
- Ну, нашенскую сыграй… Я сам пробовал, а голосу нет…
Павло вновь осмотрелся, словно ища у кого-то поддержки, но так как они были одни, наконец, зажмурил глаза.
- Последний нонешний денёчек
Гуляю с вами я, друзья!.. –
гаркнул он во весь голос, так, что вздрогнули занавески на окнах.
- Ты чи сказился, Павло?! – вбежав в комнату, накинулась на него Мария. – Тут такое дело… Чай не свадьба…
Павло поднялся, словно извиняясь, растерянно развёл руки.
- Вот так, Власыч, не разгуляешься ноне… - наконец произнёс он.
- Она вечно встряёт не в своё… - слабым голосом прошептал Иван Власович. – Ты на неё не серчай. Баба – какой с неё спрос…
Через два дня Иван Власовича отпели. Лёха, на своей расхлябанной бричке, отвёз на кладбище гроб, где рядом с Серёгой была уже выкопана могила. Перед тем, как забили крышку гроба, Мария долго хлопотала у его тела: то поправляла венчик, то крепче сжимала в его холодных руках крестик. Слёз уже не было.
- Ну, прощай, - наконец сказала она. - Жди вскорости и меня…
Перекрестившись, она поклонилась ему, и ей показалось, что Иван Власович улыбнулся в ответ.
****
А Атаман скоро выздоровел. Прибыли новые люди, которых нужно было вести через линию, и хворать стало некогда…
