Мария СОЛНЦЕВА. Книжная полка Марии Солнцевой. Выпуск четвертый (+6)

Сергей Есин. На рубеже веков. Дневник ректора.

«ОЛМА-ПРЕСС», Москва, 2002.

Сергей Есин - «учитель писателей», ректор Литературного института, в течение последних нескольких лет печатал в периодике свои дневники - почти ежедневные записи о событиях в отечественной словесности, политике, быте, о своих отношениях в московской творческой среде. Конечно, представленный в книге «поток жизни», существенно отличается (по уровню сверхзадачи) от записей, которые вели Александр Блок или Василий Розанов.

Сам Есин в предисловии к мемуарам так объясняет появление книги: «Для чего я писал дневник? Конечно, было некоторое желание, чтобы вода в ведре не высохла. Я замечал также, что в дневнике часто формулировались мысли, которые потом развивались в то, что я делал в прозе».

В «Дневниках» Сергей Есин остался верен своей излюбленной коллизии, которую он прежде разрабатывал в ряде произведений - «Имитатор», «Соглядатай», «Затмение Марса» и др. Эта коллизия - предательство в среде интеллигенции. Впрочем, в мемуарах, в отличие от художественных произведений, Есин более снисходителен к героям текущего литпроцесса. И это вполне объяснимо - а вдруг обличаемый оппонент ответит своими дневниками?!

Есин рекомендует себя в книге как «консерватор-либерал». Действительно, двойственность в оценке событий и явлений в дневниках очевидна. Увы, это не разновидность «дипломатии» (что лицу должностному мы бы охотно простили). Это некий порок «писательского зрения». Вот пример из текста: на кладбище (хоронили Юрия Визбора) автор встречает поэта Игоря Саркисяна. «Начиналась перестройка, всё трещало… Игоря я даже не взялся подвезти на машине, не хотел, чтобы он знал, что у меня есть автомобиль, как бы щадил его самолюбие». Что хотел показать автор этим эпизодом? Свое благородство. Что вышло? Кокетство и абсолютное непонимание психологии творческого человека. Игорь Саркисян - не лавочник, не чиновник, не писательский функционер, он - поэт, притом, как характеризует его сам Есин - «потрясающий». Так что за дело ему до машины Есина?! Страна рушится, а потрясающий поэт будет мучиться наличием у Есина автомобиля! Да и почему самолюбие Саркисяна должно страдать - разве известный писатель Есин «вор в законе»? И что, наконец, это был за автомобиль - джип «Чероки», Мерседес, Кадиллак?!

Такие вопросы возникают по ходу чтения буквально в каждом абзаце. За что бы автор не брался - за политику, светскую жизнь, телевидение, литературу, быт (в книге очень много «пищевой» темы) - везде, везде он испепеляющее честен. В общем, книга впечатляет…

Харуки Мураками. Охота на овец. Роман. Перевод с японского Д. Коваленина

«Амфора», Санкт-Петербург, 2001.

Наконец-то элитарная молодежь нашла себе гимнастику для ума - в руках симпатичных девушек (юноши если и читают, то только справочники по маркетингу и компьютерному программированию) в минуты вынужденного досуга (транспорт) все чаше можно увидеть книжку узкого (по нынешней моде) формата. Японский писатель Мураками - это вам не какой-нибудь сканворд из журнала «Лиза»! «Муракамия» шагает по стране - недавно мне пришлось побывать в Казани и Нижнем Новгороде, и я свидетельствую, что молодежная «элита» сих поволжских городов с упоением «охотится на овец».

Слово «элита» я ставлю в кавычки потому, что по нынешним временам любой молодой человек, читающий Нечто, превосходящее по уровню письма и мысли глянцевый журнал - есть интеллектуальная вершина в сравнении с «тусующимися телками» и «отвязными чуваками».

Но вернемся к Мураками. Аннотация преподносит нам его как модного японского писателя, которого «стыдно не знать». (Впрочем, аннотациям наших переводчиков-коммерсантов я не очень верю. На Западе, например, говорят, что стыдно не знать Ерофеева (Виктора) и Сорокина (Владимира). По-моему, наоборот - стыдно знать и знаться…).

Возможно, у меня завышенные требования, но роман я оценила на «три с минусом». Во-первых, в этой вещи, претендующей на философские обобщения, сделан совершенно ничем не оправданный (кроме расчета, что на это клюнет молодежная аудитория) упор на сексуальность. Описание половых подвигов лирического героя временами даже утомляет (как утомляет эта же тема в «Господине Гексогене» А. Проханова). Непредвзятому читателю начинает казаться, что это просто «нагон строк», наращивание страничной массы. Чего стоит хотя бы любование детородным органом кита - никакой ни художественной, ни смысловой ценности этот эпизод в книге не имеет.

Во-вторых, очень много страниц посвящено процессу питания. Главный герой много ест, причем потребляет пищу, если так можно сказать, «космополитическую» - Макдоналдс, пиво и т.п. Все эти пищевые длинноты также не имеют никакой художественной ценности, хотя еда у Мураками встречается столь же часто, как пейзаж у Тургенева.

Переводчик и автор комментариев к тексту ставит автору в заслугу прорыв в деле создание образа женщины в японской литературе. Но если это и образ, то весьма плоский. Уши идеальной формы - вот и всё отличие подруги главного героя от других женщин. Маловато как-то…

Автор, видимо, пытался чему-то научиться у русских литераторов (в тексте несколько раз упоминается Достоевский), но его философские расклады в сравнении с нашими классиками не выдерживают никакой критики.

В общем, Мураками - это юный Василий Аксенов (японского производства), живущий в эпоху информационного общества.

Александр Фадеев в воспоминаниях современников. Составители Н.И.Дикушина, Л.Ф.Киселева.

«Советский писатель», Москва, 2002.

Одной из самых ярких, крупных, светлых фигур в русской литературе ХХ века был Александр Фадеев. Два его романа - «Разгром» и «Молодая гвардия» стали этапными произведениями не только в советской, но и в мировой литературе. «Разгром», написанный никому не известным молодым автором и вышедший в свет в 1927 году, сразу же был переведен на шесть иностранных языков, а «Молодую гвардию» вскоре после публикации в СССР читали почти во всех странах мира.

Фадеев был человеком своего времени, и потому составители сборника старались, чтобы книга не походила на «жития святых». О писателе вспоминают: Ю. Либединский, В. Каверин, К. Федин, М. Колосов, И. Эренбург, Го Можо, В.Инбер, Д. Гранин, Гурген Борян, Франтишек Кубка, Антал Гидаш, Б. Полевой, М. Исаковский, К. Симонов, А. Яшин и другие. Палитра имен, как мы видим, достаточно широкая. И всё же общая тональность воспоминаний может быть выражена словами армянского писателя Гургена Боряна: «Красивый был человек Александр Фадеев. Высокий, стройный, с мужественным лицом. Но прежде всего он был красив своим сердцем, своей душой... У него были голубые глаза и орлиный взгляд. Этот взгляд освещал вас и как бы пронизывал насквозь... У него был литой, твердый характер. Он был сделан из «твердого металла». Но в то же время в нем была какая-то мягкость и нежность. Даже застенчивость».

О красоте Фадеева - внешней и внутренней - пишут многие. Сергей Герасимов, кинорежиссер: «Он обладал в высшей степени национальным, русским складом ума и характера. Душа его свободно откликалась красоте природы, музыки, стихов». Александр Кроник, генерал-майор: «...Я вспоминаю, каким он был в жизни, его лицо, улыбку, густой напевный голос, зоркие, проницательные глаза, широкую походку. О таких в народе обычно говорят: красивый человек». Александр Яшин, писатель: «Я верю в красивую цельность души Фадеева, в незапятнанность его помыслов».

Завершает книгу воспоминаний предсмертное письмо писателя в ЦК КПСС. 14 мая 1956 года, как сообщал в докладной записке вышестоящим органам тогдашний председатель КГБ И. Серов, писатель был обнаружен в своем рабочем кабинете с огнестрельной раной в области сердца. Предсмертное письмо Фадеева показывает, что он до последней своей минуты оставался таким же красивым человеком, каким его помнят современники...

Александр Андрюшкин. Иудеи в русской литературе ХХ века. Книга без подтекста.

«Светоч», Санкт-Петербург, 2003.

Питерские друзья «достали» книгу (действительно, редкость - тираж 200 экз.), и заверили: «Скучно не будет».

Автор анализирует творчество И. Бабеля, О. Мандельштама, М. Зощенко, И. Бродского, А. Солженицына. В число иудеев также попали В. Маяковский, А. Ахматова, А. Платонов и А. Твардовский.

Книга написана энергично, напористо. «Национальная по духу русская литература сегодня, к началу ХХI века, уже практически исчезла, вырождается, перемещается обратно туда, где она, кажется, и возникла - в религиозные проповеди и трактаты да в государственные документы, - но именно в это время наибольшего числа достигла армия пишущих на руссом языке молодых и пожилых евреев и евреек, и наиболее пышно расцвели все жанры создаваемой ими русскоязычной литературы». Вряд ли против этого тезиса будут ныне возражать люди, причастные к «союзу «и». Но почему возникла подобная ситуация? Каков был механизм перерождения русской литературы в русскоязычную? Как себя должен вести русский человек в условиях «литературной оккупации»? На эти вопросы книга не отвечает, либо дает, на мой взгляд, ложные ориентиры. Думаю, что подготовленный читатель сам увидит все издержки этой работы.

Наибольшую ценность в книге представляет глава, посвященная Михаилу Зощенко. «Сильнейшее чувство омерзения испытал я тогда, когда перечитал новеллу «Забавное приключение» о том, как шестеро живут в некоем перекрестном браке… Вдумавшись, мы поймем, что автор не простодушный болтун, но законченный и хладнокровный мерзавец… В рассказе есть две, в сущности, развратные пары и два одиноких развратных человека. Но подается нам это так, как будто это и есть норма, как будто «это все делают».

В целом книга вызывает смешанные чувства. Хочется верить, что евреи перестанут чувствовать себя в России «квартирантами» (наподобие Сологубовского Передонова), и начнут, наконец, жить и работать для страны, а не для себя. Другое дело, что таких евреев (во всяком случае, в русской литературе) трудно припомнить. Возможно поэтому автор иногда так безапелляционен в оценках и выводах.

Владимир Потапов. Песня странника. Хроника «веселого» времени.

ЗАО «Книга», Ростов-на-Дону, 2000

Эту книгу автор оставил мне в редакции газеты «Российский писатель». Смысл автографа - в надежде «на нелицеприятный отзыв о моем опусе». Думаю, тут В. Потапов слукавил: считай он свой труд опусом (слово в данном случае носит явно иронический оттенок), он бы не привлек к его изданию столько людей - на следующей после титула странице дан обширный список лиц, причастных к появлению книги. Да и сама «хроника», что называется, выстрадана автором.

В аннотации, вынесенной на обложку книги, Вера Волошина пишет: «Четырнадцатилетний хуторской школьник, романтик и поэт, обвинен в антисоветской деятельности. Можно удивляться, как не сошел он с ума в тюрьме [в 1947 году Потапов оказался в заключении за то, что вывесил на базаре листовку, критикующую власть]. А далее его спасло, наверное, то, что в лагере [строительство Волго-Донского канала] он стал писать дневник, строки из которого легли на серую бумагу из-под цемента в 1949 году. Последнюю точку в романе автор поставил осенью 1999 года».

Не буду сравнивать «Песню странника» с «Колымскими рассказами» или с «Одним днем Ивана Денисовича». У Шаламова и Солженицына - художественная проза, у Потапова - документальная, хотя некоторые приемы беллетристики присутствуют. Лучше я сравню потаповскую хронику с «Черными камнями» А. Жигулина. На мой взгляд, В. Потапов не уступает известному поэту в языке и занимательности изложения. А в широте осмысления темы, в душевной щедрости - когда он рассказывает о встретившихся ему в заключении людях, даже превосходит. Чего стоит хотя бы образ старого большевика, латыша Зелика Капелловича!

Помимо лагерно-тюремной в книге есть еще одна, равнозначная ей (по объему и фактическому материалу) тема. Это история секты «Новый Израиль», к которой принадлежали дедушка и бабушка писателя. Перед второй мировой войной в поисках рая на земле, новоизраилевцы под предводительством вождя секты Василия Лубкова (родом он из города Бобров Воронежской губернии) двинулись аж в Уругвай. Перипетии пребывания колонистов в Южной Америке, их возвращение назад (после октябрьской революции) тоже составляют содержание хроники. Во множестве цитируются песни сектантов, одна из которых и дала название книге.

Остается только пожалеть, что жизненные обстоятельства не позволили писателю осуществить задуманные замыслы, и богатейший материал он вынужден был поместить в один том (думаю, что можно было написать, как минимум, три самостоятельные книги). Но и в нынешнем своем виде «Песня странника» весьма любопытное произведение и, без сомнения, найдет своего читателя.

Серафим Саровский. Задушевное слово о великом подвижнике земли русской.

«Голос-Пресс», Москва, 2002

Историк и философ Николай Лосский в свое время писал: «Будем всматриваться в такие образы, как лик св. Сергия и св. Серафима, будем носить их в своем сердце, и если мы хотя в малой степени уподобимся им в наших личных и общественных отношениях, нам суждено будет исцелить все раны революции и начать новую светлую страницу русской истории». Книгу, вышедшую к 100-летию со дня прославления Угодника Божия (так часто называли Серафима Саровского еще при жизни), можно без преувеличения назвать просветительской. А значит, это еще одна попытка исцелить кровавые раны ХХ века…

В сборнике впервые включено всё значительное, что было написано и рассказано о святом Серафиме: его Житие, пророчества, рассказы о деяниях. Причем среди рассказчиков мы встретим не только духовных лиц, но и, в первую очередь, известных русских писателей - Василия Розанова, Дмитрия Мережковского, Михаила Меньшикова, Сергея Нилуса, Ивана Шмелева. Завершает раздел «Саровское небо чудотворца» эссе нашего современника, литератора и публициста Александра Стрижева. Он вспоминает о событиях 1991-го года, когда проходили Саровские торжества.

Исследования литературоведов Н.С. Серёгиной, В.Н. Назарова и Л.А. Краваль посвящены встрече Александра Пушкина и Серафима Саровского. Хотя Николай Бердяев утверждал, что «они не знали друг друга, никогда и ни в чем не соприкасались», письма, стихи, рисунки поэта подталкивают ученых к другим выводам…

Значительную часть книги занимает раздел «Поэтический венок Святому Серафиму». Дань великому подвижнику России отдали в свое время Андрей Белый, Федор Сологуб, Иван Бунин. А многие ли из профессиональных литераторов знают о том, что у Максимилиана Волошина была большая поэма «Святой Серафим», датируемая 1919-м годом? Поэт завершил её с надеждой: «Серафим и мертвый не покинул // Этих мест, прославленных молитвой…»

В поэтическом разделе приводится так же множество произведений неизвестных авторов. Пафос книги можно выразить бесхитростными строчками народного поэта, отразившего в своих стихах восхищение и благоговение перед духовным подвигом Святого Серафима: