Ксения КВИН. Ящик

Рассказ

Ровно в десять часов вечера, дождливым ноябрьским днем, под окнами хрущевской многоэтажки, самой обычной и ничем не примечательной, прямо во дворе, недалеко от третьего, если считать слева подъезда, собрался народ. Люди толпились и что-то бурно обсуждали. Все до единого показывали пальцами и кивали головами на что-то лежащее тут же, под окнами. Это что-то было некогда человеком, мужчиной лет пятидесяти. Теперь же он лежал лицом вниз, растопырив в разные стороны свои одеревеневшие и окоченевшие безжизненные конечности, теперь больше похожие на конечности марионетки, оставленные без движения уставшим кукловодом, которому надоело каждый раз вдыхать в них жизнь.

Люди строили догадки, спорили, вздыхали, бабки причитали, вспоминали кое-какие сплетни и отрывки скудной биографии новоявленного самоубийцы. В конце концов, все сошлись на том, что, мол, выпал по пьяни. Вызвали кого следует да и разошлись по своим квартирам. Непогода гнала всех назад в свои теплые, уютные квартирки-муравейники. Ну, выбросился человек из окна, что глазеть-то? Видно очередной алкоголик! Так решили все и со спокойным сердцем поспешили отделаться от неприятного зрелища. Жалко конечно человека, но сам ведь виноват! Чего выбросился-то? А все водка, пить просто нужно меньше было. И потом разве мало в их собственной жизни негатива? Они поспешили в квартиры, к своим телевизорам, где точно такой же негатив казался им далеким, где можно было лишний раз позлорадствовать и порадоваться, что у самих-то хоть ненамного, да лучше. Все же так проще, чем созерцать реальный труп, напоминающий о недолговечности человеческой жизни.

Так возле тела остался только один человек. Он все стоял и в недоумении глядел то на лежащего лицом вниз человека, возле головы которого образовался густой бордовый сгусток крови, то беспокойно озирался кругом, то поглядывал вверх на окна. Он никак не мог понять одного – что он делает на улице? Это был первый вопрос. Второй же – как так получилось, что человек здесь лежащий не кто иной, как он сам? Дальше уже вопросы сыпались без остановки. Когда он выбросился, зачем, почему, как это случилось? И главное, что теперь-то делать? Сейчас он чувствовал себя растерянным, совершенно потерянным существом. Вся сложившаяся ситуация вызывала лишь непонимание, раздражение и злость.

Медленно стал он припоминать свою жизнь. В конце концов, что-то да привело его сюда. А ему очень хотелось узнать, что же именно. Но на ум ничего подходящего и определенного не приходило. Отучился, пошел работать, женился, родил сына, развелся. Что еще? Как-то больше ничего. Совсем уж ничего. Всю жизнь проработал электриком. Пил умеренно, особо никогда не гулял. Такой себе серединка на половинку. Как все, так и он. В общем, жизнь самая заурядная, серая, скучная. От скуки что ли…того? Да нет… не то. Тут было еще что-то такое… другое. Может от безденежья? Вроде де бы тоже нет. Жил скромно, но на самое необходимое хватало. Отчего же тогда? Чего не жилось-то?

Не понятно. Самому как-то не понятно. Жизнь-то была спокойная, в общем. Приходил вечером домой, ужинал, смотрел телевизор… новости всегда смотрел. А там всегда ужасы одни – того убили, ребенка родили, да выкинули, там пожар, там катастрофа, там война, и везде только смерти, смерти, смерти… А тут еще экономический кризис, падение отечественной валюты, подорожания… Безработица… А вдруг и его тоже уволят, что тогда? Кому он нужен на старости-то лет? Что делать тогда, за квартиру-то чем платить, еду за что покупать? А если вдруг замыкание какое, пожар, что тогда? То-то оно все общее - ты не виноват, так из-за другого попадешь. И совсем тогда без крыши над головой. Как тогда быть? Как-то и не думал про то раньше, пока по ящику этому не показали.

Он попытался припомнить, почему от него ушла жена. И не мог вспомнить не одной толковой причины. Просто в один момент они стали друг другу чужими. Поняли, что у них нет ничего общего, да, оказывается, и не было никогда. Она кричала, что его интересуют только новости, он же думал, что ее саму интересуют только сериалы. И у обоих, в конце концов, это был своеобразный скудный побег от однообразия существования. Это их отвлекало, когда от жизни уже ничего больше не хотелось.

Он только помнил, что жена ему вдруг заявила, что устала от всего, что он ее не достоин и не ценит как нужно, и что она слишком хороша для него, слишком много отдала ему, а взамен ничего не получила. Мол, он не уделяет ей должного внимания, не поддерживает и видит только себя. Она сказала, что не понимает сейчас, как могла когда-то выйти за него замуж. Почему она это сделала было для нее самой загадкой – настолько они оказались в итоге разными людьми, с разными целями, пристрастиями, интересами и виденьем жизни. А главное слишком отличаются по интеллекту и развитию. Она заявила, что ее раздражает его некультурность и отсутствие воспитания, его безалаберность и неуклюжесть, неряшливость, его вселенская тупость и наивная доверчивость, ограниченность мышления и низкий уровень интеллекта, раздражает все – глупое выражение лица, когда выпьет, неспособность внятно сложить и двух слов без заикания, мата или слов-паразитов, да и вообще, как и что он говорит и даже как двигается и ведет себя, как ест, смачно причмокивая, как ночью храпит, как смотря вечером телевизор, все повторяет после каждой услышанной реплики одно и то же слово “понятно?!” – в общем, все в нем ее стало раздражать. В один момент она его просто возненавидела.

С собственным сыном же у него никогда не получалось нормальных взаимоотношений. Он пытался пристроить его электриком, а тот все бренчал на гитаре и заявил, что хочет писать музыку и что в электричестве он не понимает и не хочет понимать и что все это ему до лампочки. Они часто ссорились, пока сын не ушел из дома, убежав в столицу. После отъезда сына он нашел его дневник, который тот в спешке забыл дома. Он хорошо помнил, как поразили его сыновьи откровения, которые он посвящал бумаге. Сын писал о поисках себя и своего предназначения, писал о том как чувствовал себя до того и после того, как узнал чем он действительно хочет заниматься в жизни, открыв в себе талант музыканта и поэта.

До того как осознать себя, он писал: “Когда вижу успехи других, то становится тошно. Это не зависть, я на них не злюсь, скорее наоборот, даже и рад за них. Впрочем, не знаю точно. Окружающие выбирают путь и добиваются своего, может не до конца, но они активно идут к своей цели. А у меня сердце щемит, потому что нет у меня цели. И я ничего не могу с этим поделать. Я не могу ничего не потому, что я не такой как все. Нет, я не инвалид, у меня есть ноги и руки, как об этом любят говорить, просто у меня нет никакой определенной цели. Но я часто чувствую себя инвалидом без ног, участвующим в марафоне длиною в жизнь. Я чувствую себя слабым и изувеченным в мире, к которому не могу приспособиться. Я не могу выиграть без ног. Нужно покинуть марафон или... или смириться. Но и смириться мне невозможно. Я чувствую, что не понимаю чего-то, что ясно всем остальным. Это элементарно для них и невозможно для меня. Я чувствую обособленность и страх остаться не понятым. Я чужой среди людей. Я ненавижу себя, окружающих тоже не очень люблю, потому что на их фоне я ненавижу себя больше чем обычно. Нет, мне не завидно, повторяю, я просто, потерялся, запутался и не знаю, что делать дальше. Ну вот, пойду я на работу (предположим), найду ее себе, но буду чувствовать себя точно так же, как сейчас. Серьезно. Почему? Потому что на самом деле я не хочу этого, не хочу работать только ради денег, не хочу покупать модную одежду. Я могу ходить в рваных носках и мне все равно. Мне плевать на себя и на то, как я выгляжу. Я только страдаю, что у меня нет никакого хобби, любимого дела. Я не знаю, чего хочу, к чему у меня талант, склонность. И это меня убивает. Деньги же нужны для еды и квартиры, их хватает с фриланса, даже если еда – это овсянка с консервами раз в месяц. Мне все равно, ничего меня не радует. Да, смешные картинки на мониторе вызывают у меня легкую улыбку, но лишь на секунду. На самом деле они совсем не смешные, и жизнь у меня не веселая, даже если у меня есть крыша над головой. Ну и что? Зачем мне эта крыша над головой, если я не знаю, что с ней делать? Просто жить? Неплохо, но как долго? Зажрался поди, но даже у людей в военном положении больше смысла и стремления к жизни, чем у меня. У меня ничего нет, в этом и проблема. Я постоянно думаю о том, что хочу умереть, но никогда не довожу до конца эту мысль. Подростковый возраст прошел, а мысли никуда не пропадают, скорее наоборот, атмосфера в моем случае с каждым годом все нагнетается. Становится хуже, и порой, я думаю, что однажды просто допечет, и я решусь. Но вполне вероятно, что я такое ссыкло и этот момент никогда не наступит. Наверное, я был бы рад найти такого же дефективного как я. Точнее, я испытал бы чувство комфорта, не уважения и не симпатии, а просто комфорта. Мне бы не помешало испытать это чувство. Хотя рано или поздно, наверное, и это надоест, потеряет свою суть, как и все, ведь жить с постоянной тоской невыносимо трудно – с каждым годом она все больше разрастается, поглощая немногочисленные островки чувств, уцелевших по необъяснимой причине, уничтожая твою личность, будущее и вообще все, чем ты дорожил - осознанно или нет. Я не знаю, как спастись от нее и возможно ли это. Найду ли я когда-нибудь себя и ту цель, ради которой можно будет жить?”.

Сын изливал дневнику свои мысли: “Почему этот мир так убог? Почему я никогда не смогу стать магом, рыцарем или звездным десантником? Почему из всего многообразия придуманных миров мы живем в такой унылой и убогой реальности? Ты никогда не покатаешься на драконе, не испепелишь зомби фаерболом, не станешь королем или богом нового мира. Я смотрю на свою унылую рожу в зеркале, на свое тщедушное тело, на панораму за окном, и… как же это все убого и уныло! Унылые маршрутки, унылые люди, которые ходят на унылую работу, чтобы прокормить своих унылых детей. Да, я понимаю, некоторые люди радуются тому, что у них есть, веселятся по мере своих сил и возможностей. Но проблема в том, что таких людей я даже не знаю. Вокруг меня их просто нет. Кругом только несчастные, обозленные, разочарованные этой унылой жизнью люди, которые навязывают эту унылую эстафету своему потомству. И самому мне этого мало, мало довольствия унылостью, бесцельностью жизни. Меня бесит ограниченность этого мира. Мне бы хотелось сбежать из него, с этой унылой планеты. Сесть на корабль и улететь в какой-то интересный параллельный мир. Да только это невозможно. И мне грустно. Достала обыденность”.

Он не понимал ни строчки в записях сына, но смутно, подсознательно все же осознавал, о чем тот говорит.

Увлекшись сочинением песен и игрой на гитаре, сын стал писать: “Как же я счастлив, наконец-то, у меня появилась цель, любимое дело! Когда я пишу песню, придумываю мотив, а затем играю ее на гитаре, то будто бы весь мир для меня преображается и начинает играть, новыми, яркими красками. Я испытываю радость. А ведь раньше я думал, что мне неведомо это чувство! Отец гонит на работу электриком. Но как он не понимает, что я опять буду несчастлив?! Мне неинтересно его электричество, мне интересна музыка, творчество! Какой он ограниченный, примитивный! Сам всю жизнь пропахал на дядю, ничего не нажил, несчастлив, вечно недоволен, только и интересуется, что своими тупыми новостями по ящику, и меня пытается впихнуть так же, чтобы сделать таким же, по своему же образу и подобию. Но не выйдет! Я поеду в столицу и стану там музыкантом. Хочу заниматься любимым делом и буду им заниматься. Я хочу саморазвиваться, жить полной жизнью, радоваться ей, заниматься тем, чем хочу, путешествовать, а не ходить на скучную, унылую работу, а вечером втыкать в ящик, слушая очередную порцию говна, что оттуда выливают”.

 Это была последняя запись в дневнике сына, перед его отъездом. Теперь он не звонил, не приезжал. Вроде бы был сын, и не стало сына. Как это случилось? Как вышло так, что они стали чужими? Когда случилось это отчуждение? А ведь когда он был маленьким, все было отлично. Они вдвоем ездили на рыбалку, два дня жили в палатке на природе, а затем возвращались довольные и счастливые с уловом или без, неважно, играли в футбол и баскетбол во дворе. Вот как сейчас вспоминается то счастливое время, когда все было так просто и понятно. Куда оно делось? Когда сын успел так измениться, приобрести другие интересы, отдалиться от него? Почему не разговаривал с ним по душам, не просил помощи в трудную минуту? Возможно ли, что он сам что-то упустил или просто сын такой неблагодарный вырос? Интересно, вся ли такая сложная молодежь или только у него такой выродился? Может, мало времени вместе проводили? Так ведь у него же работа, нужно было на семью зарабатывать. А семья-то не оценила. Вон сын считает ограниченным. Обидно все-таки. Он-то думал, у сына своя компания, думал, что тот с возрастом перестал нуждаться в отце. Даже не думал, что у того какие-то душевные переживания. Всегда считал все это ерундой. А чем плоха работа электрика? Он же выкормил его этой работой! А кому нужна его музыка? И что за чепуху он нес про драконов? Все это интернет этот, компьютер. Забил ему голову. Пороть его нужно было, да на хлеб с двенадцати лет заставить самого зарабатывать.

Что-то его занесло совсем не туда. Он снова с тоской взглянул на неподвижно лежащее свое тело. Чего ж ему самому не хватало-то? В голове пролетело еще одно воспоминание годичной давности. Как-то раз стоя на автобусной остановке в ожидании транспорта, чтобы ехать на работу, он видел как человек средних лет вдруг ни с того ни с сего выбежал на проезжую часть и кинулся под машину. Что всего интересней – почти перед самим этим случаем, когда человек еще спокойно стоял и то неотрывно смотрел на дорогу, то беспокойно оглядывался по сторонам, на секунду взгляды их встретились, и он уже понял, что это глаза мертвеца, настолько они были пустые. Беспросветное отчаяние выражал тот до жути погасший взгляд. А ведь можно только догадываться, что творилось в его голове, в душе за минуты, за секунды до этого отчаянного рывка. Все стали твердить, мол, пьяный был, пьяный. Но он-то видел тот взгляд, у пьяного не может быть такого взгляда. Пьяных сбивают нечаянно, сами они не бросаются целенаправленно под машины. А этот бросился специально, холоднокровно, ну, точно все рассчитал. Хотя, скорее всего, поддался первому порыву. А дальше - словно в трансе. Он-то знал, он это сам только недавно испытал… вроде бы.

Он попытался припомнить весь сегодняшний день, с самого его начала и до настоящего момента. Проснулся как обычно, умылся, бутерброды с кофе на завтрак приготовил. Вот только хлебушек ровненько не получалось нарезать и он сильно почему-то разволновался. Вспомнил, как вчера по новостям рассказывали, будто бы хлеб подорожает. И гречка… и коммунальные…и вообще все так дорожает и дорожает… А он тут ходит на работу за копейки, а депутаты зажрались и богатых сколько, вон унитазы золотые покупают. Обидно как-то. Несправедливо, что ли. И поговорить не с кем, некому подбодрить, поддержать. А что если его удар вдруг хватит? Ну, как вчера по телевизору показывали. Схватило сердце у мужика на работе, водителем маршрутки был, так и умер на месте. Что если и его так схватит, прямо на работе? Жалко будет. Пенсии как отдыха так ждать, планов настроить и вот взять так и не дожить. Всю жизнь пропахать на государство, а содержания положенного так и не дождаться. А тут еще пенсионный возраст грозятся увеличить… Куда, зачем? И так все мрут, как мухи мрут.

Чуть не опоздал он из-за рассуждений своих на работу, но быстро спохватился, оделся и вышел. На остановке маршрутку отчего-то долго ждал и все про мужика того, что сердце схватило, вспоминал. На работе все как всегда было, только с бухгалтершей чего-то поцапался с самого утра… Уже и забыл из-за чего. Скандальная такая была она, требовательная, неуступчивая. Всех строить любила, командовать. А тут после обеда что-то плохо ей стало, все сердце кололо, так ее в больницу-то и увезли. И часа не прошло, по домам еще все даже не успели разойтись, как деньги пришли собирать уже. Умерла бухгалтерша. Пенсионерка она была, все на работе сидела целыми днями, да сверх того, вечером оставалась, за место свое горло всем грызла. Денег ей все не хватало. Все детям своим помогала, говорят. Через пару дней похороны назначили. Всем коллективом должны были пойти.

Он вдруг вспомнил предыдущие похороны, на которых присутствовал, тоже сотрудника хоронили. Этот до пенсии так и не дожил. На похоронах все родственники плакали, кричали. Жуть такая! Не любил он этих похорон. Мрачно так на них, грустно. Вот бы на эти как-то не пойти. Да видно никак не получиться отказаться. Некрасиво. Да и не поймут, осудят. Придется все-таки пойти. Но как же не хочется!

Отчего-то это событие совсем его расклеило, потрясло как-то сильно. Была женщина, и нет вдруг женщины. Странно как-то, а главное слишком неожиданно. Она и на здоровье-то никогда не жаловалась, нормально так выглядела всегда, даже моложаво. И вон на тебе – умерла от сердечного приступа. Да еще поссорился с ней перед этим. Чего ссорился-то? Уже и не вспомнить. А на душе гадко ведь было. И обзывал ее про себя, и проклинал. И злобой такой горел, и зла желал. А узнал о смерти ее и вся злоба вдруг прошла. Жалко так стало. Прямо с работы увезли. И пожить-то толком, наверное, не успела. Тоже планы строила. А жизнь вместо нее все и построила по-своему.

Назад в троллейбусе ехал, все о бухгалтерше не мог забыть. С ним бомж какой-то зашел, встал в сторонке, а кондукторша, здоровенная баба – стала его с троллейбуса этого выдворять. Ну, тот смирненько и вышел, даже не пискнув. Он вдруг подумал было – не заплатить ли за него, пусть едет-то человек, может нужно куда ему или погреться хочет. Курточка грязно-болотная тоненькая у него такая, а ведь осень, ноябрь, начало уже на дворе. Но как-то до дела не дошло. Пока он размышлял, бомжика благополучно выдворили из троллейбуса. Поехали. Он рот было открыл да и закрыл. Махнул рукою и сел быстренько на свободное сиденьице. Поздно. Прошляпил со своим добрым делом. Раньше нужно было телиться. Из-за этого даже расстроился. Всю дорогу смотрел в окно. А там все серое, промозгло-дождливое, унылое. Унылое… у кого-то он уже это слово слышал. В общем, отвратительный такой вечер, тоскливый. И как это бомжик этот без дома-то? А ведь все могут такими стать в одночасье, все до единого… И сам он тоже может. Вон уволят вдруг с работы, без копейки останется. Старый уже, никому не нужный… А в доме проводка загорится или еще что такого случиться и все – нет и у него дома. Вот так-то общее-то оно… есть, и нет вдруг.  

Разговор еще странный в троллейбусе шел. Он и прислушался. Говорившие прямо подле него стояли, один из них на его сиденьице облокотился. Впрочем, начался разговор как всегда о том, что от работы кони дохнут, стали жаловаться один другому как начальство достало, мол, как работу скидывать, так первые, а как платить, так все тянут и тянут. А заплатят – так хоть плачь. Одни копейки. И за этот же мизер требуют и требуют. Затем один мужик другому и говорит:

- Тут с моим знакомым прикол такой случился. В общем, работал он много лет на фирме с названием “Алмаз” да и свихнулся маленько под конец. Поместили его жена с дочкой в психушку. И знаешь что? А психушка-то тоже называется “Алмаз”! Вот так совпадение. Правда, смешно?     

- Как-то не очень, - отозвался второй.

Первый пожал плечами.

- А мне смешно. Да и тому смешно было. Он сам как увидел название-то психушки, так и повалился от смеха на пол. Долго он так смеялся и бился, словно в судорогах, слезы на глазах повыступали, все успокоиться не мог, так что его даже в изолятор поместили, успокоительным накачали. Потом он как-то притих и перестал всех узнавать. Таким и остался.

Они еще немного потолковали, затем разговор перешел на другое. 

Подавленный какой-то, вышел он из троллейбуса, прошелся немного под моросящим дождиком и зашел в магазинчик недалеко от дома. Глаза разбежались, растерялся, забыл, что купить хотел. На людей суетящихся поглядел, как-то собрался и начал как всегда – хлебушка, сметанки, колбаски, чего-то сладенького…

Пришел домой, поел. Как-то вроде лучше стало, повеселел. Телевизор включил, новости как раз шли. А там как всегда, все по кругу – убийства, войны, нищета, коррупция, экономический кризис, подорожания, катастрофы, то цунами где, то наводнение, то ледники тают, то глобальное потепление, и все люди гибнут, гибнут и гибнут… без всякой цели, как и живут. Внимательно он смотрел, еще внимательнее слушал и всему верил. Вот до чего дожились! Мир катиться в пропасть. Мы нищеброд значит, тянем лямку, значит – затягивайте пояса, а богачи-миллионеры жируют, а политики воруют! С вилами на них идти нужно, с вилами! В тюрьму всех, в тюрьму! Стрелять… стрелять всех! Негодование, возмущение, зависть скреблись в его душе. И до того он разошелся, что аж сердце заболело.

Попил чайку с конфетками, вроде бы попустило. Переключил канал, там что-то смешное шло. Вот несоответствия–то какие! То печаль везде, то смех. Как понять это-из одной крайности в другую! Нет, смешно конечно. Но шутки какие-то плоские, глупые, затасканные, то пошлого, то туалетного содержания. Впрочем, это не помешало ему смеяться до слез и хвататься за живот. Затем опять включил он новости, уже по-другому каналу. И вновь то же самое – одни происшествия, скандалы, негатив. Начали говорить про безработицу, сокращения… Кстати, у них-то в конторе тоже сокращения грядут. А вдруг и его сократят? А все дорожает… Как ему тогда быть? Куда идти, что делать? Чем за квартиру платить, за что хлебушек покупать? Снова сердце закололо. Он мужика-маршрутчика вдруг вспомнил, бухгалтершу. Хоть бы с ним подобного не случилось!

Страх заволакивал рассудок. Тот именно страх, который обычно бывает только в нашем воображении и никак не связан с реальностью. Но рассудок не различает что надуманно, а что действительно произошло. Рассудку безразлично.

Тем временем по новостям что-то рассказывали об электроэнергии. Раньше мы платили столько-то за столько-то человеко-часов, а теперь будем столько-то… И так далее и тому подобное. Человеко-часы… Что вообще за глупое слово? Ему отчего-то запоминались лишь отдельные фразы, а подробности тут же стирались. Цифры он никак не мог запомнить. Слова теряли свою четкость, голос телеведущей звучал словно издалека, со стороны, как будто бы она в рот воды набрала и с полным ртом этим говорила.  

Тем не менее, он сидел как вкопанный и все смотрел на экран, словно завороженный и все слушал новости и все переживал, будто бы все мировые проблемы вдруг пали на его собственную голову. Он до того взвинтился, что ему самому стало не по себе. Необъяснимая тревога, беспокойство терзали его.

И тут будто бы что-то оборвалось, какая-то тонкая, невидимая ниточка. Он вдруг прилег на диванчик, и все стало ему враз безразлично. И мировые проблемы, и работа, и квартира, и собственная жизнь его. Все стало мутным, грязным, словно в тумане. Вся обстановка в квартире виделась ему словно через мутно-грязное бутылочное стекло. Все ему виделось безнадежным, будущее беспросветным, все действия неважными, бессмысленными. Теперь он не мог отделаться от одной единственной мысли – встать и выпрыгнуть в окно. Только такой единственный выход он видел из отчаянного своего положения. Тем не менее, все силы свои он бросил на то, чтобы выкинуть из головы эту мысль. Но она не уходила, а все клубилась, все порхала там, словно стая назойливых маленьких воробьев.

Наконец, он медленно поднялся с дивана, словно в трансе наподобие того человека, что год назад кинулся под машину на его глазах, и словно в полусне и полубреду, но отчетливо осознавая каждый свой шаг, прошел на балкон, сначала осторожно высунулся, а затем и сиганул из окна вниз прямо на мокрый от дождя асфальтик.

Ему казалось, что летел он целую вечность, и все гадал – когда уже. А дальше… а дальше как будто все со стороны. Растерянность, недоумение, обозление… А кругом люди и тело лежащее в луже крови.

Он снова поглядел на свое тело. Теперь оно казалось ему чужим и бесконечно далеким. Он отошел, перестав ощущать какую-либо связь с этим покинутым всеми куском плоти. Растерянность и недоумение прошли. Лишь едва уловимое сожаление терзало его, потому что все закончилось как-то не так, как планировалось. Слишком рано. Но чувство свободы, легкости и радости стало наполнять все его существо и ему захотелось уйти отсюда. Злоба прошла, он смирился.  

Послышались звуки подъезжающей скорой помощи, за ней полиции.

Он вдруг понял, что делать ему здесь больше совершенно и решительно нечего.