Ирина БОГАТЫРЁВА. Затмение
Рассказ
О том, что приедет с мамой, Настя честно заранее предупредила. Сказала примерно так: "Она зимой очень болела, её нельзя оставлять одну. Она не помешает нам, вот увидишь. Хорошо? Согласен?" А как можно было отказать? Представила бы она, что он скажет на это: нет! – хотя уже всё лето только и мечтал, что о ней, как встретит на вокзале и увезёт куда глаза глядят.
Но, увидев эту маму, он сразу подумал, что лучше было отказаться. Одного взгляда на неё было достаточно, чтобы понять, что головой она того. Лицом – тётка как тётка, а глазами, выражением – сущий ребёнок. Лет восемь – десять, уже всё понимает, но ещё не до конца самостоятельный, молчаливый, самопогруженный. От этого несоответствия стало жутко.
- Это Надежда Игоревна, - представила Настя, а мама только кивнула и тут же спрятала глаза. Поглядывала потом исподтишка. Костю даже в пот бросило, и он ощутил себя заранее нашкодившим. Он и так, пока готовился к встрече, всё думал, как будет этой маме в глаза смотреть. Всё же у них с Настей ничего не ясно, так, летний роман, они даже мало друг про друга знают, откровенно говоря, к представлению родителям он не был готов и ждал оценивающие взгляды, расспросы. Успокаивал себя, что люди все взрослые, современные, что она поймёт.
Но, увидев этот взгляд, понял: ни фига не взрослые. И стало неуютно. Как если бы Настя с ребёнком приехала, а не с мамой, а как вести себя с детьми он никогда не знал. Только было поздно, Костя бодренько подхватил их сумки, с шуточками – в машину, завёлся и повёз, болтая и развлекая гостей. У него это профессиональное, ему недаром доверяют туристов встречать: самое сложное – первые десять минут знакомства, дальше легче пойдёт. Так обычно и бывало, и Костя знал, какой болтовнёй забить эти десять минут, чтобы все расслабились, но теперь от этого ненормального взгляда в салонном зеркальце ему самому никак не становилось легче.
- А куда мы едем? – болтала Настя. – Где мы будем жить? В палатке, да? Как в прошлом году?
- А у тебя есть с собой палатка? – пытался подстроиться ей в тон Костя.
- Ой, нет, а надо было брать? – деланно пугалась Настя и как-то так наклонялась к нему, что бросалась в глаза её тонкая, белая, совсем незагорелая шея, и ключицы, и ниже – какой-то кулончик на открытой груди, и он даже вздрагивал, забывая о руле, потому что вот, здесь, совсем близко была опять Настя, которую он ждал всё лето, ждал и хотел, будто думать больше было не о чём. И дыхание сбивалось, но тут сзади переваливалась Надежда Игоревна и говорила Насте, вцепившись в спинку кресла:
- А в лесу жить – страшно? А тут медведи бывают? А волки? Бывают? А мы что, правда в палатке будем жить?
- Мама, успокойся, мы шутим. Правда, Костя? Мы не станем в палатке жить. Костя, скажи.
Но Костя не знал, как смотреть на эту странную женщину, не то что, как с ней разговаривать. Он уставился на дорогу и пытался убедить себя не париться. Приедут, поселятся, не всё же время она будет маячить рядом, как-нибудь найдут момент остаться одни. Он только об этом и думал. Как начался сезон, как начались туры, особенно по тому маршруту, на котором они познакомились с Настей, его тело словно заныло. Он сам не ожидал такого от себя. Стали сниться невыносимые сны с Настей, после них он вылезал из палатки весь мокрый, было нестерпимо, томительно ждать конца июля, когда она обещала приехать, тело требовало её немедленно, оно требовало повторения прошлого лета, когда их как будто слило вместе, когда ходили, пошатываясь, почти не ели, забираясь на привалах в палатку раньше всех. Все уже смеялись, и подруги Насти, и напарник (тогда группа была большая, Костя шёл с напарником). А какое всё казалось невыносимо красивое кругом! И маршрут, который он знал до камушка, который за сезон успел приестся, был какой-то фантастической, сказочной красоты.
Весь год они почти не общались, только эсэмэсками перебрасывались. А к лету он стал звать её приехать. Обещал взять отпуск, устроить ей незабываемое, эксклюзивное путешествие. Это, конечно, сумасшествие, отлучаться на две недели в разгар сезона, да ещё в такой год, когда турист шёл, как лосось на нерест, все ему говорили, что он псих, но Костя ни о чём другом думать не мог.
Он долго искал подходящее место и выбрал. Тихую базу в стороне от дороги, на берегу Катуни, где в неё впадает небольшая, но истерическая какая-то речка. У входа в ущелье. База отчего-то называлась "Кардон", причину Костя не знал, для него было важно само место. Это был тот Алтай, который он по-настоящему любил, не нижний, с его лиственной, теменной, клещевой тайгой, а высокогорный, степной, просторный, напрямую выходящий к Монголии, уже сам на Монголию похожий. Сразу за Чике-Таманом, дорога только спускается с перевала, распутав все его повороты, и вдруг выбегает на широкую террасу берега. Катунь здесь несётся внизу, под обрывом, и горы как бы расступаются, ландшафт становится просторный, дикий, уже к августу всё выжжено солнцем, только камни разных цветов, от красного до зелёного, и светлые проплешины полыни, особой, местной, с сильнейшим запахом. От него даже голова кружится. И саранча с треском прыскает из-под ног, когда ступаешь по этой сухой, глинистой земле. Космический пейзаж, лазурный излом Катуни, на перекатах бурливой и белой. Здесь дышится иначе, здесь будто только-только начинаешь жить, и весь мир начинает жить заново, каждый день – заново. Здесь кажется, что ничего не меняется и не может меняться среди этих цветных камней, под высокими горами, поросшими хвойной тайгой. И наскальные рисунки, и камни-мегалиты прямо возле дороги – всё тому подтверждение. Первобытный мир, заря существования. И вдоль Чуйского тракта до самого Кош-Агача, где виды становятся совсем уж пустынные, лунные, - до самых тех мест Алтай такой. Костя, не понимая почему, любил именно его. "Чего хорошего в степи? – говорили все проводники в его турконторе. – Как у бога на ладони, даже спрятаться некуда". Но у Кости сердце пело, когда он выбирался из тайги, спускался из всех этих глухих горных маршрутов, где видишь только деревья, размытую тропу и задницу впереди идущего. На все выходные он мечтал уехать подальше. Хотя бы на "Кардон".
Он гнал от Бийска, как мог, но всё-таки это почти пятьсот километров горной дороги с двумя перевалами, а в салоне – странный человек, который неотступно наблюдает за тобой. На месте они были к вечеру.
Чике был затянут тучами. Горы курились, долину было не разобрать в серой дымке. Чутьё сказало Косте, что внизу погода их ждёт похожая. Оставалось надеяться, что продержится она недолго.
Спустились с перевала, на указателе свернули с трассы, проехали по грунтовке, в сторону и чуть вниз. Катунь делала здесь поворот, сливаясь со своей буйной сестрой, и дальше бежала в достаточно узком ущелье, таёжные берега подступали почти вплотную к воде.
Оставили машину на стоянке и пошли вниз, к небольшим домикам. После долгой и быстрой езды уставших ещё в поезде женщин чуть качало. Надежда Игоревна жалась к Насте. В сумерках, в серой непогоди – того и гляди пойдёт дождь – под неуютным холодным ветром база и всё место казались инопланетным, а странные конические домики больше всего походили на посадочные капсули космических кораблей.
- Настя, а здесь совсем нет людей, - сказала Надежда Игоревна тихо. Она бы сказала это шепотом, но реки, сливаясь, ревели в ущелье так громко, что здесь было плохо слышно друг друга.
Костя получил ключ от скучающих сторожей и догнал женщин. Вместе перешли приток Катуни по узкому мостику. Надежда Игоревна крепко держалась за перила, хотя мост был новым и выглядел прочным. Только одна доска выпала, в самом начале.
- Эти домики – традиционное алтайское жильё, айилы называются, - говорил Костя голосом гида, пока подходили к линии одинаковых капсулей. – Так что у нас есть шанс, так сказать, приобщиться к культуре. Вот видите – у них у всех выход на восток, это так должно быть, вроде как выходишь и встречаешь солнце. Притолока низкая, осторожно. Это чтобы солнцу кланяться, - пошутил он.
Все домики был одинаковые – деревянные, жёлтые, с зелёной облупившейся крышей и дверью, над макушкой крыш – небольшая надстроечка. Все стояли в ряд, дверью – к реке. По пути им не встретилась ни одна душа, и во всех домиках не горел свет. Костя открыл крайний, вошли. Изнутри чувство, что это космический корабль, только усилилось. Дом был просторный и почти круглый, шесть стен, на небольшой приступочке возле четырёх – кровати без ножек, у пятой – красный пластиковый стол и пять стульев. В этой же стене было маленькое и узкое окошко, как иллюминатор. В шестой – дверь. Центр домика был пустой. Крыша уходила вверх конусом, но посредине балки как будто переламывались и сходились почти в плоскости. В центре крыши была дыра, прикрытая той самой надстроечкой снаружи.
- Ну вот наше пристанище, - продолжал Костя тем же голосом. – В идеале в таких домах пол земляной, а в центре – очаг, центр мира, от-энэ, мать-огонь. Но здесь, конечно, вариант для туристов.
Пол был деревянным, как и весь домик. От свежих, жёлтых, крытых лаком досок было светло и уютно, хотя горел только один плафон, на стене над одной из кроватей. Настя бухнулась на неё, напротив входа. Дверь в домике вместе со всей рамой стояла криво. В щель между стеной и косяком можно было легко просунуть руку. Ветер задувал, как из фена. Повисло молчание. Застрекотал кузнечик. Бабочка ударялась о плафон, полный мёртвых тел её родни. Гремели, сливаясь, реки, и ветер дул так, будто хотел сдуть этот домик.
- Как вам? – спросил Костя, лишь бы что-то сказать.
- Супер, - ответила Настя блёкло. – Мы здесь как в таком фантастическом путешествии из будущего. Туристов забрасывают на необитаемую планету. Всё делается для максимального отрыва от цивилизации: капсуль, грохнувшись о камни, становится кривым домиком, и насекомых запускают. Всё, чтоб жизнь мёдом не казалась.
Костя посмеялся. Надежда Игоревна стреляла глазами то на неё, то на него и молчала.
- Настя, мне холодно, - пожаловалась она потом.
- Все вопросы к нашему проводнику. И к духу Алтая, разумеется, - ответила Настя. Надежда Игоревна её как будто не поняла. Костя опять посмеялся.
- Завтра потеплеет, - сказал бодро. – А пока располагайтесь. Могу за водой сходить. Вода для питья и всего остального – из речки. Завтра дрова будут, станем готовить.
- Мы будем на костре готовить? – вдруг обернулась Надежда Игоревна к нему с восторгом. – Как здорово!
Костю передёрнуло от её интонации.
- Понимаете, сегодня ветер сильный, - сказал. – Завтра.
- Ну, - неожиданно заныла женщина. – А может попробуем? Костё-ор. Ну Настя, ну пожалуйста…
- Тебе сказали: завтра, - одёрнула Настя. – Потерпеть не можешь? Сегодня бутерброды поедим.
Надежда Игоревна тут же притихла, потом поднялась, стала доставать из сумки бутерброды, шурша пакетами.
Пока она отвернулась, Костя подсел к Насте на кровать.
- Я баню заказал, - сказал тихо. – Пойдём завтра, ага…
И попытался приобнять её за талию, просунув ладонь под майку. Она не отстранилась, сидела, как будто ничего не происходило.
- Да, баня – это хорошо. Нам после поезда самое то – помыться, - говорила, не скрываясь.
- Настя! Настя! Настя! – вдруг жалобно запричитала Надежда Игоревна. Она стояла у стола, обмерев, будто увидела змею. Костя вздрогнул и отдёрнул руку.
- Что такое? – Настя рывком вскочила с кровати.
Крупный чёрный с красными крыльями кузнечик сидел на столе возле бутербродов и стрекотал, перебирая лапками. Настя махнула рукой – кузнечик по большой дуге пролетел комнату, упал за кроватью и застрекотал там. Из разных углов ему тут же ответили несколько других голосов.
- Ну чего ты испугалась? Всего лишь кузнечик.
- Настя, я боюсь. Тут их так много. Как тут спать?
- Не бойся, они не кусаются. Ты устала просто.
- А вдруг в уши заползут.
- Глупости, что им там делать. Сядь, успокойся. Вот так.
Она разговаривала с ней, как с ребёнком. Костя почувствовал себя лишним. Он откинулся на кровати. Поднявшаяся было внутри волна медленно опадала. Ему стало ясно, что сегодня точно ничего не получится.
Но на утро он проснулся в хорошем настроении. Ему опять как будто что-то улыбалось. В конце концов, она здесь, и разве они не смогут найти возможность остаться вдвоём? База пустая, будни. Нет, всё должно получиться.
Утро было пасмурным, ветреным, но без дождя. Он купил дрова у сторожей. Получил охапку поленьев, какими топят печь. Весело рубил их у входа, забавлялся сам, забавлял женщин. Ветер быстро гнал облака, рёв рек по-прежнему закладывал уши. Костёр сложили в укрытии, под скалой метрах в тридцати от домика. Местечко было неприветливое, Надежда Игоревна озиралась, не отходила от Насти. А Костя чувствовал в себе какую-то силу, был весел и разговорчив. После завтрака потащил всех гулять к скалам, показать петроглифы.
- Человек здесь жил с незапамятных времён, - говорил Костя, входя снова в привычную роль. – Ещё в раннем каменном веке. Он рисовал, что видел. В основном животных, предмет охоты. По ним мы можем судить, что фауна здесь практически не изменилась.
Рисунки на местных камнях не очень впечатляли – несколько коз, полустёртых, плохо заметных. Не знаешь, где они, так пройдёшь мимо, хотя камень стоит возле самой тропы. Надежда Игоревна трогала их ладонью. Потом задирала голову и смотрела на красные скалы, причудливые камни, как будто сплющенные, как будто блины, громоздятся над головой. Кусты барбариса и акации, узловатый длиннолапый можжевельник, цепляясь за камни, росли над обрывом.
По пути назад Костя велел собирать хворост, и Надежда Игоревна взялась за это дело с рвением. Очень скоро с трудом обнимала охапку, не могла взять новых веток. Настя велела прекратить собирать, Надежда Игоревна даже как будто надулась, шла за Костей, не отставая, но ничего не спрашивала. А он, поймав на себе её взгляд, вдруг понял, что это напоминает ему. Надежда Игоревна смотрела так вкрадчиво, так неотрывно. Но сегодня в её глазах было больше доверия, даже какое-то восхищение. Так смотрят дети, которые растут без отца, на мужчину, вдруг появившегося возле матери. Костя понял это и смутился.
- А вон там, на гору на рассвете выходят медведь и олень. Во-он там, – сказал он и показал на лесистую гору над ущельем. – Если встать рано, их можно разглядеть. Как они на обрыв выходят: то медведь, то олень.
Они дошли до домика. Экскурсия была окончена, Настя вошла внутрь. Костя хотел идти следом, как Надежда Игоревна остановила его:
- Что – правда?
Она застыла и пялилась на гору, а лицо у неё было такое, что и не описать одним словом: и восторг там, и удивление, и недоверие, и какое-то детское, потаённое счастье.
- Что правда? – не понял Костя.
- Правда – выходят? И их можно увидеть? Правда, правда? – Голос у Надежды Игоревны был такой трогательный, это так не шло к её лицу, что у Кости мурашки побежали.
- Конечно, правда, я вам что, сказки рассказываю? Люди видели, раз говорят, - сказал он, раздосадованный, и пошёл в домик. Понятия он не имел, выходит ли там кто на обрыв. Да и как их с такого расстояния увидишь, хоть медведя, хоть оленя. Разве что в бинокль смотреть.
В домике от досады смелый Костя попытался Настю обнять. Привлекая к себе, прижался губами к губам, и Настя почти сразу их приоткрыла, глубоко вдохнула. В нём уже всё ликовало, и какие-то мутные, жаркие волны уже заходили под кожей, как вдруг сзади раздался голос Надежды Игоревны:
- Костя, а какой он?
Костя отпрянул, как застуканный подросток, даже губы принялся вытирать тыльной стороной ладони.
- Олень – какой? С рогами? Правда: с большими рогами?
Её голос не изменился. Она как будто не заметила, что он делал тут с её дочерью. Или, может быть, издевается? Костя не мог выговорить ни слова. Настя прыснула. Надежда Игоревна повторила вопрос про оленя.
- С рогами, мама, с рогами, - сказала Настя, прошла мимо него и вывела Надежду Игоревну наружу. – Пойдём, посмотрим вместе.
- Не-ет, сейчас они не выдут, это на рассвете надо смотреть, Костя сказал, на рассвете, - с оттяжкой и звенящей надеждой – а вдруг всё-таки выйдут? – говорила Надежда Игоревна, а Костя чувствовал, как всё в нём опадает.
- А вдруг сейчас появятся? Вон там, да? Далековато, - ворковала Настя. Костя опустился на стул.
- Настя, Настя, а ты знаешь, мне здесь нравится. Ведь мы побудем здесь ещё, правда? Побудем ещё… Я рано-рано завтра встану, обязательно увидеть их чтоб.
Днём пошёл дождь. Они сидели в домике, почти не разговаривали. Настя принялась резать салатик на обед, села за стол и увидела в окно, как мимо домика прошли шестеро сплавщиков, неся большую надувную лодку над головами. Под дождём эти люди в ультро-ярких комбинезонах были похожи на инопланетян, которые перетаскивали свою летающую тарелку.
Они перекусили, и Настя стала укладывать маму спать. Ей полагался послеобеденный сон. Надежда Игоревна канючила, но аргумент, что гулять всё равно не пойдут в такую погоду, подействовал. После недолгой болтовни, наконец, она замолчала, заснула или сделала вид, и Настя отошла от кровати. Села напротив Кости, и какое-то время они глядели друг другу в глаза. Настины улыбались. Костя был равнодушен и мрачен после того, что случилось утром.
- Скучно здесь, - сказала Настя тихо. – Надо было хоть радио с собой взять. Магнитофон.
- Угу, - отозвался Костя.
- А что – угу? У тебя нет? Так хоть бы сам спел, - она смеялась. – Помнишь, как в прошлом году. "Под небом голубым есть город золотой…" Помнишь?
- Гитары нет, - буркнул Костя.
- Гитары нет, - передразнила она, поднялась, будто собирала со стола посуду, прошла сзади, вдруг остановилась, и он ощутил затылком тепло её живота. - В прошлом году это тебе не мешало, - тихо, с лёгкой насмешкой сказала Настя, и в нём всё потянулось на этот её особый голос. А она уже отошла и стала мыть тарелки в тазике, напевая тихонько и немного фальшиво высоким голосом:
- Тебя там встретит огнегривый лев
И синий вол, исполненный очей,
С ними золотой орёл небесный,
Чей так светел взор незабываемый…
- Никогда не понимала, почему он исполненный очей? Как ты думаешь: что это значит вообще? – она обернулась к нему. Костя пожал плечами, а с кровати вдруг послышались всхлипы.
- Ты чего? – Настя пустила тарелки в грязную воду, поспешила к Надежде Игоревне, вытирая руки. – Мама, ты что плачешь?
- Красиво так. Настя, как ты красиво пела!
- Успокойся, чего же плакать-то? Ложись. Ты разве не слышала ни разу?
- Настя, Настя, здесь так всё красиво, везде, правда?
- Правда. Ложись. Давай, чего ты не спишь. Тебе днём надо спать…
Косте стало тошно. Он вышел из домика, присел по-деревенски на корточки у входа, закурил. На какую-то секунду ему показалось, что это всё бред. И что Настя правда приехала с ребёнком – и откуда только у неё этот ненужный ребёнок? Как всё неправильно, и нужна она ему – с этим существом… Две недели коту под хвост. Две недели самого сезона. И никакая это не любовь.
Скоро Настя вышла, натягивая куртку.
- Куришь?
Он посмотрел на неё снизу вверх. Она показалась ему некрасивой. Усталая женщина, только тогда успевает думать о себе, когда ребёнок спит. Нужна ему такая Настя? Она как будто поняла, о чём он думал.
- Тебе противно, да? Страшная я в этом году? Всё лето в четырёх стенах, не загорела совсем, осунулась. Волосы отросли, стричься некогда.
- Фигня это, - сказал Костя. Настя вздохнула.
- Пойдём, пройдёмся.
Он поднялся, и они медленно пошли по тропке мимо домиков, вниз по течению, в ущелье. Ветер дул истошный, воздух был влажный, быстро собирался вечер. Настя стала что-то рассказывать про мать. Про её болезнь, что врачи не знают, что с ней делать, уверяют, что должно само всё пройти. Но Настя не верит. Только надеется: путешествие, смена места, вся эта дикая красота, свежий воздух могут ей помочь.
- Она ведь нигде почти не была в жизни. Работа, дом… Может, у неё в душе что-то сместится, я так подумала. Хоть не такой, как до этого, станет, но всё-таки. Я сейчас даже не совсем понимаю, как она воспринимает всё, узнаёт ли меня, а если нет, за кого она меня принимает? За мать что ли? – она усмехнулась невесело. – Она как заново жить начала. Сначала говорить с ней учились, ходить. Но это нормально после инсульта, мне говорили. Хорошо, что прошло. Она теперь всё может, сама всё делает. Вот только это и осталось.
Костя вдруг вспомнил, что заказал на вечер баню. Посмотрел на Настю и попытался представить, что пойдут вместе с ней, вдвоём. Попытался начать что-то фантазировать. Но внутри ничего не отозвалось. Настя казалась ему лет на десять старше, чем была в прошлом году. И он рядом с ней становился тоже таким, немолодым уже мужиком. А в домике – ребёнок… Это всё было дико. Костя почувствовал злость.
- А знаешь, что я иногда думаю? – говорила Настя. – Что, может, с ней то случилось, что нормально и со всеми должно быть. А? Ну, про что говорят… говорилось… про что сказано: будьте, как дети. Она ведь, знаешь, какая строгая была всю жизнь. И строгая, и ханжа. Как я её боялась! Я и до сих пор её немного боюсь, по инерции, хотя, казалось бы, чего теперь-то. Она же и правда, как ребёнок совсем. И что с ней делать вот так всю жизнь теперь? Врачи говорят, сама выправится, типа, радуйся, что особый уход не нужен, сиделки не надо, а это – психическое, пройдёт. Только у меня нет ощущения, что пройдёт. Я иногда думаю, что так со всеми в итоге быть должно. Ты понимаешь меня?
Она вдруг остановилась и посмотрела на него в упор. Костя смотрел тяжело, сам чувствовал это, попытался улыбнуться.
- Ерунда, - сказал он. – Ни фига не должно.
Разумеется, вечером мылись порознь: сначала Настя с мамой, мылась сама и мыла маму, потом Костя. Пока они были в бане, он сидел снаружи, курил, смотрел в кромешную ночь. Небо было затянуто тучами, чёрно, как покрывало, и рёв реки казался шумом грозы, и непонятно было даже, отчего не хлещет дождина.
А на следующее утро вышло солнце, и день обещал быть жарким. Яркий свет заливал домик через дырку в крыше. Разбудили их голоса снаружи. В тепле база оживала: в домики заезжали отдыхающие. Костя удивился, прикинул, какой день недели. Пятница, всё правильно: съезжаются на выходные.
- Сейчас быстро прогреемся, в горах всегда так. Будем загорать, - радостно сообщил Костя, распахивая косую дверь. Тёплый воздух потёк внутрь вместе с чириканьем птиц и запахами прелой земли.
Они вышли наружу, как жители ковчега, переждавшие потоп. Песчаная земля, ещё влажная, тёмная, быстро просыхала. Солнце заливало всю площадку перед домиками, скалу, под которой вчера разводили огонь. Деревья, берёзы и тополя у реки, преобразились, сверкали глянцевой зеленью, как весной. Ближайшие домики в линии были уже заселены, и ещё шли люди, с пакетами еды, пивом, коробками вина, со своими углями и мангалом, - подтягивались и подтягивались со стоянки. Костровое место под их скалой уже оказалось занято. Это было неприятно, но Костя сказал: "Ничего, прорвёмся", - разделся по пояс и принялся складывать костёр прямо перед домом. Было тихо, разводи огонь, где хочешь.
Настя тоже сообразила на счёт солнца, переоделась в купальник, вытащила пластиковый стул и легла на нём, как на шезлонге, подставив небу свою белую кожу. Купальник у неё был красный. Костя искоса поглядывал на неё, пока разводил огонь. Настя на это усмехалась. Только Костя чувствовал, что сегодня что-то изменилось в нём. Нет того болезненного желания, которое жило всё лето. Оно как бы отпустило, совершенно неясно почему. Потому даже на такую раздетую почти Настю он смотрел спокойно, и ему было от этого хорошо.
- Что, сегодня я лучше? – спросила она. Костя не ответил, ему было весело. А она нацепила чёрные очки, лежала, закинув лицо к солнцу, но не забывала поглядывать за матерью. Надежда Игоревна ходила чуть в стороне, но на доступном расстоянии, рассматривала кусты, какие-то травки, цветочки, улыбалась, изредка присаживалась, как делают дети, расставив колени, и пристально разглядывала что-то в песке.
Сначала они услышали мерный глухой топот, потом Надежда Игоревна высоко взвизгнула:
- Лошадь! – и подбежала к ним.
От моста ехал алтаец на низкой, типичной местной чубарой лошадке с лохматой гривой и понурой головой. Надежда Игоревна остановилась рядом с Настей, взяла её за руку, смотрела на подходившую лошадь восторженными, горящими глазами.
- Здравствуйте, - сказал конный, подъехав, щуря хитрые глаза на загорелом до коричневого цвета лице.
- Ну здорово, - ответил Костя.
- Коня? Коня хочешь?
- А почём берёшь?
- Сто рублей.
- Эк! Это ты чужих обирай, а мы свои.
- А ты откуда? – с интересом обернулся к нему алтаец.
- Местные. – Костя посмотрел на него с таким независимым видом, чтобы вопросов больше не возникало.
- Ну а что дашь? – спросил алтаец.
- Что, Настя, будешь кататься? – спросил Костя. Он чувствовал задор.
- Ну, - засмеялась она. Конюх разглядывал её, и ей было это приятно. – Давай ты, ты же хорошо ездишь.
- А давай, - сказал Костя, достал полтинник, дал конюху.
Тот быстро спрыгнул с коня, передал вожжи Косте, и он, показалось самому, взлетел в седло. Тут же натянул повод, как будто проверяя механизм, конь заходил, вздёрнув голову, и Костя дважды ударил в бока, с места разогнал в галоп. С ветром пролетел по небольшой площадке перед домиками и слышал, как заахали отдыхающие, завизжали восторженно дети, сорвалась с места чья-то привезённая собачонка, пробежала за ним, неистово лая и перебирая короткими лапками, и отстала. А он резко осадил коня в конце площадки, где начинались камни и скалы близко подступали к тропе, и повернул обратно. Так же легко и быстро промчался назад. Он чувствовал, что им восхищаются, он и сам понимал, что сейчас красивый: загорелый, крепкий, сильный, поджарый, и даже конёк этот алтайский, горный аргымак, тоже будто стал красивее.
Он развернулся у моста и подъехал к домику. Настя сказала что-то похвальное, но он не расслышал, потому что Надежда Игоревна прыгала, хлопала в ладоши и визжала, не в силах сдерживаться, когда он спрыгнул с коня. Настя попыталась её одёрнуть, а Костя, как бы не замечая ничего, спокойно отдал поводья алтайцу и похвалил коня.
- Что, больше не станет никто? – спросил конюх, глядя на Настю. – Давай.
- Нет. – Она отмахнулась, но Надежда Игоревна ёрзала, теребила её за руку.
- Настя, Настя, Настя, - повторяла в нетерпении.
- Чего ты хочешь? – спросила Настя в раздражении.
- Ну пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, чуточку, ну Настя…
- Да ты с ума сошла совсем. – Настя посмотрела на Костю, словно ждала поддержки, но он забавлялся.
- А что такого? – посмотрев на него тоже, сказал вдруг алтаец. Он, казалось, совсем не был смущён поведением Надежды Игоревны.
- Ну На-астя, - с угрозой слёз протянула она.
- А давай, - сказал тут Костя, и Настя с возмущением уставилась на него, но ничего уже не сделала. Костя сунул алтайцу ещё полтинник, подставил стул, и вместе они помогли Надежде Игоревне вскарабкаться на лошадь. Животное стояло смирно, не шелохнувшись. Оказавшись наверху, Надежда Игоревна завизжала и засмеялась.
- Держись! – крикнула Настя. Надежда Игоревна вцепилась в луку.
- Поводи кружок, - сказал Костя алтайцу, и они тронулись.
- Фу, позор какой, - буркнула Настя, глядя им вслед, как, ссутулившись, вцепившись в седло, сидела Надежда Игоревна на коне. – Все ведь смотрят. Что на тебя нашло?
- Расслабься. Общение с природой на пользу, - ответил благодушно Костя и вернулся к костру.
Завтракали под непрекращающийся рассказ об этой небольшой поездке на коне. Настя хмурилась, но не могла уже успокоить мать. Косте было смешно смотреть на её раздосадованное лицо. Надежда Игоревна совсем его не стеснялась, она приняла его в свой мир, и Костя с удивлением чувствовал, что смиряется с ней тоже. У них как бы получался странный вариант семьи. А если не смотреть на Надежду Игоревну, только слушать голос, всё становится как бы нормально.
Потом снова вылезли из домика на солнце. У соседей были дети, они играли в бадминтон, лаяла и прыгала за воланом та самая собачонка. Надежда Игоревна, поковырявшись одна, постепенно, как намагниченная частица, стала притягиваться к детям. Наконец остановилась чуть в сторонке от них и, не сводя глаз, смотрела на игру. Дети не обращали на неё внимания. Настя нервничала.
- Надо её в домик увести. Сегодня тут слишком людно.
- Расслабься, - говорил Костя. – Ты что, боишься, что её обидят?
Настя бросила на него возмущённый взгляд и снова стала смотреть на мать.
- Мне кажется, ты к ней неправильно относишься, - продолжал Костя. Ему нравилось её доставать. – Прекрати называть её мамой. Давай звать её Наденька, и всё станет на свои места. Можно говорить, что это твой ребёнок. Наш. Ты хочешь ребёнка?
- Дурак. Тебе вместе с ней лечиться надо, - бросила Настя. Костя засмеялся, потом схватил её за руку и потянул со стула.
- Пойдём. Если кому-то надо здесь лечиться, так это тебе. От занудства. Идём.
- Куда? Не пойду я, мне следить за ней надо.
- Пошли, пошли. Забудь, ничего с ней не случиться. Что ты в неё вцепилась, если у тебя есть я?
Он стащил её со стула и повёл вниз, к слиянию рек. Там, в устье, вода бурлила и пенилась, летали брызги. Там росли деревья над узким течением, и было тенисто, даже прохладно после солнца. Огромные, причудливо облизанные водой валуны лежали в русле. Сюда ещё не добрались туристы, и Костя, затащив упиравшуюся Настю поближе к воде, наконец-то поцеловал её, прижав к себе, чувствуя всё её горячее от солнца тело. Отпустил и отстранился, сам выдохнул с облегчением.
Они целовались и обнимались, пока кто-то не спустился за водой. Застуканные, они побежали на широкую отмель Катуни. Сидели там, грелись на солнце, Настя гладила Костю по плечу, блуждая взглядом по берегам.
- Тебе здесь нравится? – спросил он.
- Да. Такая дикая красота. Хотя я море люблю.
- Почему? – Костя даже немного обиделся за свой Алтай.
- Я плавать люблю.
- Вот здесь, когда тепло, можно залезать в буруны, и будет, как джакузи.
- Разве ж это – купаться! – засмеялась Настя. – Ты даже не знаешь, что это такое. У вас вообще купаются где-нибудь? В этом, в Телецком?
- Там холодно, но купаются и там.
- А где ещё?
- Есть озёра. Тёплые, где можно, - ответил Костя неопределённо, и тут неожиданная счастливая мысль пришла ему в голову. Он хотел уже высказать её, как вдруг сверху раздался такой нечеловеческий вопль, что их вздёрнуло, как от электрического тока.
- Мама! – закричала Настя и бросилась наверх. Костя – за ней.
Не добежав до домика, между кустов и той самой скалой они увидели Надежду Игоревну. Вся сжавшись, закрыв лицо руками, она визжала. От домиков бежали люди, тут же был алтаец и, понукая упрямившегося коня, направлял его в куст.
- Нет её, видишь! Jок, jок!
Но Надежда Игоревна продолжала рыдать.
- Мама! – Настя кинулась к ней и обняла, но стало только хуже: Надежда Игоревна затопала ногами в припадке, захлёбываясь, заикаясь, рыдая, что-то пыталась рассказывать. Настя повела её в дом.
- Гадюку увидела, - сказал алтаец Косте.
- Тут?
- Иеэ, ага. Перепугалась. – Он как-то по-доброму улыбнулся, как будто и правда перед ним был ребёнок, а не пожилая, несчастная женщина. Костя даже всмотрелся в его лицо, а потом пошёл в дом, хотя ему туда не хотелось сейчас, но и торчать на улице, когда все на него пялились, тоже не мог.
Настя уложила Надежду Игоревну в постель. На тумбочке были пузырьки лекарства, и она поила её чуть не из всех сразу. Надежда Игоревна ещё всхлипывала с тяжёлыми вздохами, но уже не плакала.
- А сюда не приползёт?
- Тихо, нет, пей.
- А вдруг, Настя, Настя, вдруг?
- Успокойся. Тебе нельзя так переживать. Пей и спи.
- Настя, а ты не уйдёшь?
- Я тут, видишь.
- А Костя где?
- И Костя тут. Давай, ложись.
Костя постоял ещё и вышел из домика, опять присел у двери. Внутри ещё долго уговаривались и всхлипывали. Кончилось тем, что Настя спела на мотив колыбельной ту самую песню, "Под небом голубым". Скоро после этого вышла сама, по-прежнему в купальнике. Села рядом.
- Ей такого ни в коем случае нельзя. Врачи сказали. Второй раз удар будет – и всё.
- Спит? – перебил Костя.
- Ага, я её всем напоила, чем могла, до вечера теперь проспит.
- Отлично, - сказал он решительно и поднялся. – Поехали.
- Куда? Не поеду я, вдруг проснётся.
- Нет, она до вечера будет спать. Поехали.
И, как она не противилась, он повлёк её к машине.
Почему ему сразу не пришло в голову приехать сюда? Такое тихое, спокойное место. Тоже база. Мало ли что его тянет дичь, степь, романтические обрывы, все эти камни с петроглифами. Вот где надо отдыхать психически расстроенным людям: мягкие холмы, цепочка озёр, вид на далёкие-предалёкие ледники, отсюда похожие на облака, лёгшие на горизонте. Кедры на склоне, холодный воздух высокогорья, а вода прогревается, можно купаться. Они решили завтра перебраться сюда, наверняка будет свободный домик. Единственное, что смущало Костю – это почти перевал, дорога на Улаган переваливает в полкилометра отсюда, а среди разных поверий, застрявших у него в голове с детства, было и святость таких мест: здесь то нельзя, сё нельзя. Туристы, конечно, не знают, и шумят, и пьют, и буянят. Но Костю всё время сдерживало на перевалах что-то, как будто дух-хозяин, невидимый, наблюдал со стороны, а он чувствовал это.
Дул сильный ветер, но после гудящего ущелья тишина озёр казалась раем. Настя долго, с наслаждением плавала. Костя не стал, он почти не умел и не любил. Наблюдал, как она, всё позабыв, преобразилась, стала снова той Настей, какой была год назад. Он наблюдал за ней и чувствовал себя счастливым.
Наконец, накупавшись, она вылезла на камни. Под ветром кожа пошла мурашками. Полотенце они, конечно, не взяли, и Костя дал ей свою рубашку. Она тут же намокла в тех местах, где легла на купальник. Костя чувствовал, как постепенно пьянеет. А Настя нацепила на руку часы, распустила волосы и повернулась лицом к солнцу. Но под ветром всё равно мёрзла, было видно.
- Пойдём наверх, в кедры. Там тише, - сказал Костя.
Наверху и правда было тише, хотя не очень. Костя нашёл нагретый, не сильно покатый склон. Отсюда было видно всё озеро, и долину с дорогой, и далёкие-предалёкие ледники, но их самих с базы не было видно, она осталась внизу под холмом и за кедрами. Оттуда только долетали изредка обрывки музыки – такие странные в тишине.
Костя расстелил покрывало из машины, и они легли. Расслабились под солнцем. Очень скоро все звуки слились в единый гул, складный шум кедровых крон под ветром, мерный плеск озера. В закрытых глазах заходило алыми пятнами солнце. Кожа нагревалась и остывала, быстро нагревалась и тут же остывала под порывом ветра. Знобило, и продирало жаром, и касались друг друга сначала невзначай, чуть-чуть, потом ближе, плотнее, и знобило от касания мокрой ткани, и шумело сильнее в ушах, в голове, во всём теле. Осторожно, осторожно, будто боясь вспугнуть, боясь быть вспугнутыми, трогали друг друга, гладили, не открывая глаз, и солнце становилось объёмным, выпуклым, жгло уже в самое горло. И сладко, и боязно, оттого, что вот так вот, открыто, под небом, кедрами, при ярком свете, у озера, у всех на виду, у всего перевала на виду, - и сладко, и боязно, и сладко. Наконец, он не выдержал, обнял её всю, вцеловался в губы – и тут же ощутил властно, снаружи исходящее, грозное: НЕЛЬЗЯ.
Открыл глаза. Настины глаза тоже оказались открыты, но смотрела она не на него, а за него: вытягивая руку с часами, смотрела время. Он отстранился, поднялся, отошёл к краю склона.
- Прости, - услышал сзади. – Прости меня. Слышишь? – Потом: - Но что мне было делать? Я же не могла её оставить. Мне некуда её девать, у нас больше нет никого. Ты слышишь? Ну неужели ты такой эгоист, только о себе, о своём удовольствии всё? Да, тяжело, но у меня выбора нет, мне с этим всю оставшуюся жизнь теперь жить. Думаешь, мне это нравится? А что де…
- Помолчи, - оборвал он её. – Пожалуйста.
Что-то было не так. Напряжение вокруг, в самом воздухе. Ветер исчез, как будто его выключили. Птицы смолкли. Что-то было не так реально, по-настоящему, Костя чуял это, как зверь, но не понимал. Ему стало тревожно. Подумал, опять землетрясение, эпицентр рядом был в прошлый раз, вдруг снова? Даже присел, потрогал землю рукой. Потом перевёл взгляд на озеро, на небо. Тут кто-то закричал на базе, и в тишине было слышно, как будто кричат рядом:
- Затмева-ает!
И Костя тут же всё понял, взглянул опять на небо, на солнце. Небольшая, размытая тучка встала напротив светила, и он отчётливо увидел, что у светила откушен как будто бок.
Первое августа. Конечно, сегодня 1 августа 2008 года, как он мог забыть? Разрекламированный день, пик турсезона, от которого он так счастливо отмазался, превратившись сам из проводника в туриста.
- Костя, Костя, затмение! – залепетала сзади Настя с такой же интонацией, как её мать. Подошла и прижалась сбоку, но Костя вздрогнул от холодного, мокрого и отстранился.
Солнце закрывалось медленно. Казалось, что слепнешь. Постепенно удлинялись тени, по-вечернему застрекотали обманутые кузнечики. Ветер совсем стих, и озеро выгладилось. Перевал замер. Грозный дух перевала тоже не дышал.
Луна навалилась на солнце тяжело и величественно. Стало так тихо, как будто сжалось пространство, сам воздух загустел, и когда на базе заахали люди, слышно было так, словно они стоят бок о бок. Когда затмило полностью, зажглись две звезды симметрично от солнца. И так всё застыло, исчезли звуки, краски, исчезла граница между космосом и земным миром, тонкая завеса света, отделяющая от звёздной бесконечности. И весь земной мир, всё живое, обомлев, замерло и глядело в этот открытый космос.
Луна дёрнулась, будто её толкнули, и огонь плеснул из-за её спины. А потом быстро, быстро – гораздо быстрее, чем накатывался – чёрный круг сдвинулся влево, отошёл совсем, и опять настал день.
Мир моргнул, выдохнул – и начал жить заново. Обновлённый, мир начинал всё сначала, словно вспоминал себя. Засвистали и заметались низко над землёй птички, которые летают только на рассвете. Слабо-слабо потянул с воды ветерок. Озеро шевельнулось, как будто после сна, плеснуло о камни и ожило.
- Костя, поехали, - дёрнула Настя его за руку. – Поехали. У меня предчувствие нехорошее, что с мамой что-то случилось. Нас долго уже нет.
- Да. Да.
Они взяли покрывало и стали спускаться к машине.
Но Наденьке было хорошо. Ей грезилось. Вот она выскакивает из домика, выбегает легко и стремительно, а там самый рассвет, солнце встаёт, причём так быстро, как на ускоренной плёнке, выныривает из-за горы и вскакивает над ущельем, как поплавок, огромное, огненное яблоко, от него всё заливается каким-то нереальным светом, и даже небо как будто горит. А на обрыв, прямо над ущельем, выходят олень и медведь. Сначала выходит медведь, и он сияет, как будто огненный, или это солнце заливает его таким светом; а потом выходит олень, и он кажется отсюда, снизу, синим-синим, как краска, и тоже как будто сияет. Они стоят там, большие, и глядят вниз, прямо на Надю, и она чувствует их доброту и любовь. Она так рада, что увидела их, у неё даже в горле от восторга застревает ком. Прыгает и зовёт того, кто остался в доме: "Настя! Настя! Выйди, посмотри тоже: вот они появились, вот вышли медведь и олень, исполненный очей. Выйди, взгляни. Настя!" Но из домика никто не выходит. Наденька прыгает, бьёт в ладоши и почти уже плачет от восторга. Наденька очень счастлива в этот момент.
