Геннадий ЛИТВИНЦЕВ. Молодым не ходи в Гуандун (Глава из повести)

«Но чем же тогда победа отличается от поражения?» – думал я.

Река делалась все шире и неохватней, низкие берега плавно расходились от нас в правую и левую стороны. Корабли, с белыми, выгоревшими на солнце, флагами (не из-за них ли простые жители возомнили о поражении англичан?) и обвисшими парусами, как призраки опиумного наваждения, уходили из Поднебесной в сторону моря, туда же сносило пену и мусор».

Геннадий ЛИТВИНЦЕВ. Молодым не ходи в Гуандун

Записки о бедствиях Опиумной войны, написанные Ли Вэньхуа, конфуцианцем

                                              ГЛАВА ИЗ ПОВЕСТИ

                                                    1

            По вечерам в Гуанчжоу с окончанием работ множество людей разных званий и возрастов спешат в дымные притоны, стремясь насытить алчбу, томившую и съедавшую их в течение дня. Торопливо, дрожащими руками, отсчитывают деньги, чтобы поскорее заполучить трубку с дымом, после первых затяжек хохочут, толкуют бессмыслицу, потом валятся на нары, в корчах, с кривой улыбкой на губах, бредят в видениях. Для новичка довольно одной ‒ двух трубок, опытный курильщик может тянуть весь вечер. Завсегдатая видно сразу: ноги его не держат, колеблются подобно стеблям травы, тело сгибается сгоревшей свечой, лицо пугает смертельной бледностью, глаза блуждают и плохо видят. Перестают ему служить память и рассудок.

Верно говорят: «Дверь, скрывающую что-то доброе, трудно открыть; дверь, за которой дурное, трудно закрыть». За несколько месяцев, а то и недель, сильный, здоровый человек превращается в тень, умный и грамотный в идиота, состоятельный становится нищим. Не получившие в свой час трубку слабеют телом, из глаз и из носа у них текут нечистоты, к работе они не способны. Найдет несчастный несколько медных монет, может быть украдет у соседа, и влачится к грязной лавчонке, где надеется утолить пожирающую страсть выброшенными из трубок окурками. Несколько глотков опиумного дыма ненадолго возбуждают силы и ум. Последнее пристанище – задний двор притона, где лежат рядком курильщики, которым уже не суждено проснуться. Оттуда их, никому не нужную падаль, увозят на кладбище и валят в общую яму.

Ступившим на эту тропу невозможно остановиться. Жизнь им не в радость, их манят смертельные объятия призраков. Когда курильщиков хватают и отводят к начальству, они и под угрозой жестоких наказаний не хотят выдать продавцов опиума. Хотя стоит это удовольствие не дешево. Говорят, заядлые курильщики тратят на свою страсть не меньше 35-40 лянов серебра в год. А ведь простой крестьянин зарабатывает за год всего 15-20 лянов. Так что среди потребителей опиума больше людей зажиточных. И войско поражено этой язвою, и чиновники. Не курит пока еще только простой народ, живущий в деревнях и в городских хижинах. Но ведь допусти свободную торговлю – и морские разбойники завалят страну опиумом, будут его продавать на каждом перекрестке, сбавят цены. Кто тогда будет засевать поля, учить в школах, защищать нас от варваров?

До Гуандуна дошел слух, что государь весьма обеспокоился распространением заразного пристрастия, выкашивающего его подданных подобно чуме. Он созвал на совет высших сановников и губернаторов. На совете одни говорили, что невозможно избавить народ от глубоко укоренившейся привычки и предлагали не бороться с нею, а использовать для своей пользы – то есть разрешить свободную торговлю опиумом и курение, но обложить их высоким налогом. За такой путь высказался в числе других и Дэн Тинчжэнь, наместник «самых обкуренных» провинций Гуандун и Гуанси. Другие советовали оставить все как есть, ничего не меняя. Запрещать опиум бесполезно, говорили они, это делалось много раз и не давало желаемых результатов, а официально разрешать тоже нельзя, так как это сделает нас сообщниками торговцев и может вызвать возмущение в стране. И только столичный сановник Хуан Цзюэцзы и его друг стихотворец Линь Цзэсюй, наместник провинций Хунань и Хубэй, советовали принять самые жесткие и безотлагательные меры по искоренению зла, очищению и воспитанию народа. Выслушав тех и других, император в конце концов занял сторону решительных противников опиума. Государь назначил Линь Цзэсюя своим чрезвычайным уполномоченным посланником в Гуандуне, подчинил ему военно-морские силы провинции, и повелел раз и навсегда покончить с проникновением отравы в империю. Увидев такой поворот, и губернатор Гуандуна господин Дэн мгновенно перековался – из сторонника легализации опиума в его мнимого врага. 

В Гуанчжоу комиссар Линь начал с того, что силами береговой охраны задержал два десятка английских судов с опиумом, а от торговавших с иностранцами местных дельцов потребовал прекратить контрабанду и предоставить ему полную опись накопленных складских запасов. Главный поставщик опиума и содержатель факторий – Ост-Индская компания – не только не изъявила готовности к послушанию и сотрудничеству, но и приказала капитанам угнать из-под стражи арестованные суда в море. Тогда Линь военными силами заблокировал английские фактории, а всем китайцам повелел прекратить любую работу на иностранцев. Чтобы избежать тюрьмы, конфискаций и других возможных последствий – а императорским указом торговцам опиумом, в том числе и иностранным, грозили суровые наказания, вплоть до казней – англичанам все же пришлось сдать властям 20 тысяч ящиков завезенной гадости. В городе было устроено показательное сожжение конфискованного опиума, акт очищения и победы над злом.  

В журнале «Гуанчжоуские записки» господин Линь обнародовал обращение к английской королеве. Все понимали, что не к далекой чужеземной правительнице, отправившей к нашим берегам военные корабли и заносчивых своих слуг, обращается уполномоченный, а к жителям города и провинции, да и всей Поднебесной, призывая их свидетелями и помощниками в нелегкой борьбе. Сотни людей собирались на перекрестках и оживленно слушали послание Линь Цзэсюя, оглашаемое чтецами. Вот что писал сей достойный муж:

«Наш великий и премудрый властитель целенаправленно и блестяще правит Поднебесной. При наличии дохода он делится им со всем народом, если случается беда, старается помочь каждому. Ибо он не отделяет жизнь людей от своей собственной, дела Земли от велений Неба.

Правители разных стран уважают великие принципы, на которых стоит наша империя, испытывают искреннюю благодарность за ее милости. Благосклонное отношение Государя к иноземцам позволяет им вот уже более двухсот лет получать большой доход от торговли с нами. Однако не все ваши купцы следуют добрым нравам – некоторые из них стали заниматься злостной контрабандой, распространением отравы в нашей земле. Эти люди думают только о собственной прибыли и пренебрегают вредом, который они наносят людям. Его Величество Император, узнав про такое коварство и беззаконие, испытал неимоверный гнев. Он послал меня в Гуандун для принятия решительных мер.   

Довелось слышать, что курение опиума в вашей стране строго преследуется из-за его очевидного вреда. Но если запрещать зло в собственной стране, то не много ли хуже причинять подобное зло другим народам и государствам?

А ведь из Китая в другие страны вывозятся исключительно добротные и полезные товары – чай, барбарис, шелк, без которых не обойтись, а еще сласти, имбирь, корицу, сатин, фарфор. С другой стороны, нам из-за границы привозятся одни лишь малозначащие безделушки. Их можно принимать, а можно и без всякого ущерба от них отказаться. Поэтому у Китая нет никакой нужды в торговле с вами. Если мы позволяем беспрепятственно продавать по всему миру чай, шелк и другие наши товары, то потому только, что желаем блага всем людям.

Между тем в находящихся под вашим контролем некоторых областях Индии выращивается и изготовляется опиум. Дурной запах отравы поднимается оттуда, раздражая Небо и возмущая богов. Вам, о правительница, по силам искоренить опиум и засеять освободившиеся поля полезными злаками, что умножило бы общее благо и избавило людей от беды. За такое доброе дело Небеса продлят годы вашей жизни и жизни ваших потомков.

Пока же нашей стране, чтобы противостоять злу, приходится принимать более строгие законы: отныне подлежат смертной казни как продающие опиум, так и его потребляющие. В столь суровых мерах не было бы необходимости, если б опиум перестал поступать к нам из-за границы: ведь тогда китайцам нечего было бы ни курить, ни перепродавать. Выходит, это безнравственные и корыстные торговцы заманивают наш народ в опасную ловушку. Отчего же мы должны позволять им творить зло?

Тот, кто убил одного человека, по закону должен заплатить за это своей жизнью. Но опиум убивает людей тысячами. Поэтому суровые наказания – отсечение головы или повешение – ждут теперь в Китае и иноземцев, в том числе ваших подданных, попавшихся на контрабанде опиума. Только так можно избавить народ от смертельной опасности.

Наша божественная династия веками правит Небесной империей, а также множеством других государств и народов, проявляя во всем терпение, мудрость и духовное благородство. Даже преступников государь император не желает подвергать казни без того, чтобы не попытаться образумить их и предостеречь от незаконных действий. Когда ваш консул господин Эллиот, посчитав закон о запрещении опиума слишком строгим, обратился с просьбой отсрочить его исполнение, последовала невероятная милость его Величества: он повелел, чтобы те ваши подданные, что виновны в контрабанде опиума, однако добросовестно признались в деяниях и сдали запрещенный товар, освобождались от всякого наказания. Вот пример божественной справедливости и совершенного правосудия!

Ваши торговцы, если хотят торговать с нами долго и честно, должны с уважением отнестись к законам Поднебесной и сами уничтожить источник беды. Вас же, Ваше Величество, мы просили бы тщательнее отбирать и испытывать людей, отправляющихся в Китай, чтобы наши страны могли вместе наслаждаться благословенным миром. Какая это была бы благодать!»

                                                    2

Послание господина Линя английской властительнице окончательно прочистило мне мозги и, словно фонарь во мраке ночи, высветило путь, по которому следовало идти. Все передуманное, все накопленное за годы учебы и странствий, лежавшее, как закопанное серебро, до сих пор без употребления, заговорило во мне и потребовало выхода и применения. Я почувствовал, что настал мой час, и я понял, что надо делать. Пусть я чужой в этом городе, пусть у меня нет ничего, кроме собственной головы, я смогу многое сделать, если буду смел и настойчив. Экзамены ведь сдают не только в академиях и при дворе, в решительные минуты человека экзаменует само Небо, верности и послушания от него требуют предки.

На другое утро я надел новый, небесного цвета, халат, скромную, но достойную «шапочку беззаботного странника» и отправился в центр города, в квартал, где располагалась резиденция императорского посланника. Задача предстояла непростая – дождаться выхода господина Линя или хотя бы его помощников. Для этого надо было держаться поближе, но так, чтобы не привлечь преждевременного внимания стоящих у ворот, вооруженных луками и копьями, стражников. Поэтому я стал прогуливаться на значительном отдалении от дворца, не показывая никакого интереса к происходящему. Вскоре из ворот выкатилась закрытая коляска, запряженная двумя рыжими лошадьми, выкатилась – и ворота снова закрылись. Кидаться наперерез коляске было бы неподобающей дерзостью, и мне ничего не оставалось, как только проводить ее глазами.

И тут на воротах сменилась стража. Мне это почему-то придало смелости. Я решительно направился к воротам и, поклонившись каменным тиграм, охранявшим вход, сказал стражникам, что у меня есть дело к уполномоченному посланнику. Стражники посмотрели на меня из-под низко опущенных на лицо кожаных шлемов и ничего не сказали. Я повторил свою просьбу. Стражники, словно они были не живые, даже не пошевелились. Я отошел от ворот и снова стал прогуливаться. Наконец показался пеший чиновник, судя по одежде, невысокого разряда, и я решился преградить ему путь.

– Мне нужно поговорить с господином уполномоченным, – сказал я как можно почтительнее.

Чиновник остановился.

– А кто ты такой, чтобы господину уполномоченному говорить с тобой? – Он недовольно посмотрел на меня.

– Дело касается путей распространения опиума, я кое-что знаю об этом, – нашелся я, что сказать.

Глаза чиновника стали внимательнее.

– Встретиться с самим господином Линем не такое простое дело, как тебе кажется, парень, – сказал он. – Но я берусь помочь. Только ты составь записку со своей просьбой и приходи завтра утром, позовешь советника Чжоу. Писать-то умеешь?

– Немного! – воскликнул я весело и откланялся.

Назавтра я стоял у тех же ворот. Советник Чжоу вышел ко мне и, забрав записку, велел ждать его возвращения. Наконец он явился вновь, предъявил начальнику стражи заготовленный пропуск и провел через двор в резиденцию. Я ожидал найти роскошный дворец, а увидел небольшое трехэтажное здание, скромное снаружи и не так уж богато обставленное внутри.  Чжоу указал мне на стул и уселся рядом. Мне хотелось спросить его кое о чем, но Чжоу прижал пальцы к губам и покачал головой. После непродолжительного ожидания передо мной отворили дверь, отмеченную серебряным изображением журавля. Чжоу подтолкнул меня, а сам остался в прихожей. Я же переступил порог и по знаку встречавшего чиновника прошел вперед. В кресле под балдахином сидел белобородый старик в шелковом коричневом халате с журавлем-буфаном на груди и внимательно смотрел на меня. Я замер в поклоне.

– Говори, раз пришел, – раздался негромкий повелительный голос. – Ты ведь, я слышал, что-то собирался мне рассказать?

– Господин мой, я, как подданный и раб государя, хотел бы способствовать тому чрезвычайной важности делу, которое он поручил своему усердному и верному слуге, – отвечал я.

Старик, показалось мне, усмехнулся:

– И чем же ты можешь помочь?

– Я нездешний, но сейчас живу здесь в Гуанчжоу, занимаюсь торговлей…

– Опиумом торговал? – перебил он меня.

– Да, господин, покупал у иноземцев и отправлял домой. Но по милости Неба понял, какое это зло, и поклялся больше не торговать...

– Сам-то курил? – снова перебил он.

– Нет, господин, только один раз попробовал.

Старик засмеялся:

– Не понравилось? Что ж, продолжай.

– Я грамотный. А здесь, общаясь с иностранцами, я поневоле узнал их язык, могу говорить и читать.

Старик приподнял брови.

– Нет-нет, познания мои невелики и ничтожны, и вряд ли могут что-то значить, – поправился я. – Все же надеюсь, мой господин, искупить вину послушностью и прилежанием.

Старик молча смотрел на меня. Кажется, никогда в жизни еще я не встречал столь умных и проницательных глаз. Будучи строгими, они светились внутренней добротой; потонув в морщинах старости, блестели молодым блеском.

– Хорошо, что пришел, – вдруг попросту сказал он и дружелюбно улыбнулся. – Если ты умеешь изъясняться с чужеземцами, то действительно можешь помочь, без слова ведь и никакое дело не сделаешь. Пожалуй, возьму тебя в советники. Как звать-то?

Низко склонившись, я поцеловал старику руку. Это и был Линь Цзэсюй, всевластный посланник императора, гроза ханг-мау, рыжих морских пиратов.

                                                     3

Линь отнюдь не собирался запрещать торговлю с иностранцами или отгонять их от китайских берегов – он хотел только, чтобы они вели дела открыто и честно, и потому потребовал от иностранных капитанов и негоциантов письменных обязательств не заниматься контрабандой и никогда больше не привозить в Китай опиум. Но как добиться расписок, если спугнутые обысками англичане все попрятались на своих кораблях? Да и возможно ли договориться о чем-либо с каждым отдельным капитаном или торговцем, когда они все заодно?

Линь решил встретиться с английским «министром китайских дел» (он называл себя суперинтендантом) Чарльзом Эллиотом, чтобы попытаться убедить его в необходимости согласия и сотрудничества. Несколько дней они обменивались письмами, договариваясь об условиях встречи. Приглашение на английский корабль господин Линь отверг с порога – к лицу ли уполномоченному императора посещать иностранцев? Эллиот же не соглашался приезжать в город под смехотворным предлогом опасения за свою жизнь. Предложил встретиться в некой беседке на морском берегу: здесь суперинтендант мог чувствовать себя в безопасности под защитой своих корабельных пушек.

Для меня эти переговоры стали трудным экзаменом. Произношение моих учителей с острова Лянсин, простых моряков и торговцев, а значит, и мое, видимо, сильно отличалось от выговора важного английского мандарина Эллиота. Но выбора не было, настоящих переводчиков тогда не находилось. В ходе беседы мне много раз приходилось переспрашивать и уточнять, а переговорщикам терпеливо выслушивать мои сбивчивые пояснения. Все же так объясняться им было много лучше, чем на пальцах.

– Три четверти того, что завозила и сейчас пытается завезти в Китай ваша Ост-Индская компания, другие английские торговцы, составляет опиум, – после обмена любезностями сказал господин Линь. – Ваш товар стал для китайцев национальным бедствием. Страсть к курению каждый год губит тысячи людей. Неужели у вас нет других товаров, достойных столь передовой нации? И почему вы не отвечаете на законные требования прекратить завоз отравы в Китай, чтобы построить наши отношения на взаимной заинтересованности и дружелюбии?

Господин Эллиот выслушал перевод без малейшей перемены в гладком сером лице. В ответ он сказал:

– Англия стоит за свободу торговли где бы то ни было – в Европе, в Индии или в Китае. Мы считаем, что если возник спрос на какой-либо товар, то его, этот спрос, не могут остановить никакие границы, никакая сила на земле. Есть спрос – будет и предложение, таков всемирный закон. Если бы все правительства усвоили эту истину, жить повсюду стало бы гораздо проще. Вы же изгоняете наших бизнесменов из Кантона, блокируете их в Макао, вынуждая перебираться на корабли. Неужели вы надеетесь тем самым отменить спрос? Запрете дверь, товар влезет в окно. Наше предложение таково, я говорю в данном случае официально, от имени королевы: легализуйте опиум, обложите его налогом – и все выиграют, мы будем сотрудничать, а в китайской казне прибавится денег.

– Скажите, разве спрос, о котором вы говорите, заключен в сущности человека? – негромко заговорил господин Линь. – Может быть, он встречается где-либо в природе? Или его благословляет небо? Нет, любое живое существо, как и каждый неиспорченный человек, испытывает отвращение к ядовитому дыму. Мы не найдем похвалы опиуму ни в одной древней книге, ни у даосов, ни у буддистов. Слышал, что и христианство, религия вашей страны, его не приветствует. Значит, потребность в курении прививается искусственно, обманом и принуждением, вопреки чистой природе. Так следует ли поощрять такую потребность? Не будет предложения – исчезнет и спрос, выветрится как дым.      

– Неужели вы думаете, что способны изменить человеческую натуру? – засмеялся суперинтендант. – Боги и те, потеряв надежду что-то исправить, отвернулись от грешной земли.

– Возможно, они сменят гнев на милость, когда увидят, что мы очищаем землю от лжи и отравы, – улыбнулся господин Линь. – Пока же поговорим о неотложных делах. Как вы знаете, велением императора в Гуанчжоу разрешено торговать только тем из купцов, кто даст письменное обязательство больше не провозить опиум. Намерена ли английская сторона выполнить это условие?

Эллиот тут же набычился.

– Нет, ни в коем случае! – поднял он голос. – Я запретил англичанам, как военным, так и штатским, подписывать любые китайские документы, брать какие бы то ни было обязательства перед вами. Не может быть и речи о том, чтобы подданные королевы подлежали местному правосудию. На англичан распространяются только английские законы.

– Что ж, верно говорят: одной чашкой не чокнешься, – вставая, сказал господин Линь.

Англичане взяли за правило покрывать не одну лишь контрабанду опиума, но и любые другие преступления своих соотечественников. Скоро нам стало известно, что английские матросы в фактории Хон-Конг, предаваясь пьяным бесчинствам, убили несколько беззащитных работников-китайцев. Господин Линь отправил своего помощника на пару со мной к Эллиоту с требованием выдачи убийц. Эллиот ответил нам, что, несмотря на все старания, он не может отыскать виновных. Возможно, сказал он, убийства совершены американскими моряками. Можно ли было терпеть такие издевательства от незваных пришельцев? Уполномоченный дал команду до Нового года выгнать всех английских торговцев смертью, удалить их товары и корабли за пределы Гуанчжоу и установить морскую блокаду факторий в Макао. Эти действия были одобрены и поддержаны двором. Император объявил закрытой для английских коммерсантов всю Поднебесную.

Увы, это ничему не научило англичан, привыкших действовать пиратскими средствами. Весной (в апреле 1840 года) Эллиот сообщил нам, что Англия объявляет нашей стране войну и что к нашим берегам из Индии направляется флотилия из сорока кораблей с многими тысячами солдат на борту.

Помню, когда я передал слова суперинтенданта господину Линю, возможно, в преувеличенных выражениях обрисовав ему размеры и силу увиденных корабельных пушек англичан, господин Линь, прищурив глаза, задумчиво молвил:

  – Нет большей беды, чем недооценивать противника. Однако, в конце концов, побеждает не порох, а тот, кто его выдумал.

Эти слова я хорошенько запомнил.

                                                    4

У меня появился хорошее и постоянное жалованье – и я решился выкупить Минчжу из неволи, чтобы назвать ее своей. В ответ на мое предложение она покраснела, потупилась, долго мотала головой, пока, наконец, догадалась произнести: «Готова служить вам изголовьем и циновкой». А я сказал ей, что мы, как утка с селезнем, станем неразлучной парой.

Конечно, ни мне, ни Минчжу не у кого было просить согласия и благословения, я предлагал ей соединиться, что называется, «диким браком», без надлежащих церемоний. Но Гуанчжоу – город вольный, тут такое на каждом шагу, да и другого выхода у нас не было. Ради шутки я купил на рынке корзину с живым гусем и отправился к вдове Шао. Она изумилась моей просьбе отдать Минчжу в жены, долго охала и причитала, но потом согласилась отпустить ее за сто лянов. Сумма была просто непомерная, у меня тогда и не набралось бы столько. Мы с Минчжу едва не заплакали. И тогда хозяйка сбавила сразу вдвое: «Помните мою доброту!»

Мы сняли помещение из двух комнат и устроили свадебную вечеринку. Посаженным отцом пригласили знакомого мне торговца с рынка, посаженной матерью вдову Шао, а гостями нескольких подружек из ее заведения. Стол украшали четыре смены закусок, к ним ароматный соус из баклажанов, соя, подливки из душистого перца и сладкого чеснока, большое блюдо солонины, крепкое вино. Потом подали в чашках лапшу. Завершили пир чаем и сладостями. Я поблагодарил вдову Шао за хорошее воспитание приемной дочери. Все засмеялись, а веселее всех смеялась в тот вечер Минчжу.             

                                                    5     

Земля не треснула, а черти появились. Спустя два месяца стая военных английских кораблей, больших и малых, действительно показалась у Гуанчжоу в устье реки Чжуцзян (Жемчужная) и блокировала реку. Враг с оружием пришел требовать согласия императора на беспрепятственное отравление своих подданных, на взыскание громадной уплаты за придуманные убытки. По праву насильников он хотел отторгнуть для себя понравившуюся часть китайской земли, добиться свободы проникновения в наш дом своих коммивояжеров, шпионов и проповедников. Командовал флотилией из тридцати кораблей адмирал Джордж Эллиот, как выяснилось, родной брат суперинтенданта. Ничего себе братцы! Неужели родители не учили их ничему доброму, как только воевать и разбойничать, нападая на мирных людей? А если учили, как же им должно быть стыдно теперь за таких сыновей!

Город стал готовиться к осаде. Однако ханг-мау не ограничились южным взморьем. Часть их пошла морем вдоль побережья на север и вторглась, как мы потом узнали, в мою родную провинцию Чжэцзян, захватила архипелаг Чжоушань, учинив там страшные грабежи и насилия над беззащитными жителями. Только после этого в Пекине осознали военную опасность и приняли меры по обороне всего побережья.

Мы же готовились к отпору у себя в провинции. В Гуандуне стояли части Лу-ин, Войск зеленого знамени, те, что собираются вольным наймом из местных жителей. Господин Линь говорил, что дисциплина и боеспособность этих войск никуда не годится. Солдаты ходили в обычных крестьянских штанах и рубахах, отличаясь от местных огородников только синей курткой без рукавов да круглым значком-иероглифом, обозначающим батальон. Голову они покрывали соломенной шляпой. Из оружия у них были длинные пики и копья, топоры и мечи, сабли и бердыши. Самой грозной силой считались лучники и стрелки с фитильными ружьями.

Видя это, господин Линь попросил правительство прислать восьмизнаменные войска, то есть регулярную армию. Вскоре в Гуандун прибыли кавалерийские и артиллерийские части, и уполномоченный назначил смотр артиллерии. За несколько дней до смотра военные погрузили свои пушки, фальконеты и разного рода пищали на наемные повозки и торжественно повезли за город, к подножью горы Бай-юнь-Шань.

В день смотра мы приехали в лагерь с рассветом. На обширной равнине стоял палаточный город. Народ начинал подниматься. Сквозь полотно палаток мелькали огни, разносился многоголосый крик торговцев пирогами и блинами. На переднем плане виднелись выставленные в ряд орудия разного калибра, медные и чугунные. У каждого орудия развевалось шитое шелками знамя. Пушки были увязаны веревками – иные просто к положенным плашмя брусьям, иные к одноколкам, колеса которых были врыты до половины в землю. Ни часовых, ни прислуги: солдаты сидели беспечно в палатках, покуривая трубки, как мне показалось, набитые не одним лишь табаком, но у многих и опиумом, другие завтракали или чинили одежду. О предстоящем смотре, кажется, никто и не думал.

Вот на дороге показалась процессия из пеших и конных, посередине на белой лошади ехал военачальник-маньчжур с красным резным шариком на шапке, означавшим высокий воинский чин. Приветственный рев длинных труб и больших раковин встретил его. Вместе с другими командирами маньчжур занял место в палатке за столом с бумагой, кистями и тушью.

 Трубы снова вскричали, теперь на самых высоких тонах, возвестив о приезде императорского посланника. Господин Линь со свитой разместились в открытой главной палатке.

Начался смотр. У первого ряда пушек, числом до двадцати, встали солдаты с горящими фитилями. На середину, между судьями и пушками, вышел полковник с красным флагом в руке. Он взмахнул флагом – и пушка изрыгнула огонь. Первый выстрел оказался очень неудачным, ядро почему-то не вылетело, а выпало из ствола, взбугрив землю и обдав пылью судей.   Фейерверкер, протирая глаза, отправился к другому орудию. В палатке секретарь что-то записал на бумаге. Полковник снова взмахнул флагом – на этот раз ядро далеко перенеслось над мишенью. Пушки при выстрелах подскакивали, крутились и рвались, как дикие кони в неловких руках, разметывая по частям самодельные лафеты. Стрельба продолжалась до последней заряженной пушки, после чего солдаты принялись выпутывать орудия из обрывков веревок и снова складывать их на телеги. Только пять или шесть выстрелов из сотни попали в цель.

Уполномоченный пригласил в свою палатку военачальников. Судя по голосу, он был очень недоволен итогами смотра.

– Почти полвека империя, успокоив окраины, почивала в условиях почетного мира и благоденствия, – говорил господин Линь. – Такого воинства нам хватало для поддержания внутреннего порядка, столкновений с контрабандистами и пиратами. Но вот в наши ворота ударил мечом враг, не известный доселе, не признающий законов Вселенной, не знающий общего языка, а потому беспримерно опасный – так сможем ли мы ему дать отпор и отогнать от могил предков, от домашнего очага? Сегодня я не получил надлежащего ответа на этот вопрос.

Генералы разъезжались в том же порядке, но уже без труб и литавр.

Линь Цзэсюй видел, что серьезное сопротивление чужеземцам невозможно без народной поддержки. «Если призвать всех военнообязанных из народа, – писал он в Пекин, – то мы легко сможем справиться с врагом... Я с помощниками выяснил настроение жителей провинции. Во всех деревнях и поселках по побережью жители с трудом сдерживают свое негодование, ненависть к бесчинствам и насилиям англичан велика. Люди, несомненно, будут защищать себя и свои очаги и готовы объединяться для обороны».

Но Линь понимал и то, чего, как показали события, понимать не хотели в Пекине: без серьезных перемен в государстве и в воинском деле нелегко будет справиться с армией, вооруженной такими средствами истребления, изобретенными пытливыми европейцами, которых империя еще не знает. Он видел, что часть зажиточного населения и нашего войска уже пристрастилась к английской отраве. Потребители опиума, как и некоторые жители южного побережья, привыкшие жить контрабандой, могли принять сторону врага. Главное, и при дворе немало влиятельных людей получали выгоду от торговли опиумом и были заинтересованы в присутствии англичан. Многие из них сами покуривали.

Потому-то сэр Эллиот и вел себя столь дерзко, отвергая наши предложения и требуя всяческих уступок. Он угрожал: «Против нас вы беспомощны и беззащитны, случись война, она будет скорой и кровопролитной». Англичане думали, что мы, китайцы, разобщены, что ханьцы ненавидят правящую династию, захватившую страну два века назад, и готовы восстать, чтобы восстановить прежнее правление Мин. Но тут они явно ошиблись. К нашему времени маньчжуры уже мало чем отличались от китайцев, почитание императора (богдыхана) освящено Небом, а европейцы представали вероломными захватчиками.

– Нам необходимо знать силу и слабости англичан, и не только состояние их флота и вооружения, но и промышленности, финансов, только тогда можно вести с ними дела, – говорил Линь. – Надо научиться искусству врагов, чтобы затем превзойти их.

Для этого господин Линь заставлял своих людей разузнавать, где только возможно, о малоизвестном западном мире, покупать и переводить английские книги и газеты. Не было дня, чтобы он не требовал меня к себе и не поручал перевести тот или иной текст. Надо сказать, со временем в канцелярии уполномоченного появились и другие переводчики из числа местных коммерсантов, прежде крутивших дела с англичанами. Много позже я узнал, что в те самые дни службы в Гуанчжоу Линь Цзэсюй создавал «Сы чжоу чжи» («Сведения о четырех материках», 1840 г.), необычный и очень нужный для нашего времени труд, в котором доступно и толково рассказывается о географии, истории, праве и политике разных стран.

Без боязни прослыть вольнодумцем, господин Линь делился с нами своими мыслями. Поднебесная тогда будет сильна и сможет противостоять врагам, говорил он, когда сумеет изгладить или хотя бы уменьшить недоверие и вражду между двором и народом, между живущими в показной роскоши сановниками и простыми людьми «Чем глубже пропасть между излишеством и бедностью, тем ближе гибель, чем меньше расхождение, тем крепче порядок, – говорил Линь. – В древности отношения между правителями и народом были подобны отношениям между людьми, пьющими вместе вино». И напоминал слова мудреца Куна: «Возвышайте праведных, ставьте их над неправедными – и люди будут послушны. А если возвысить неправедных и поставить их над праведными – люди слушаться не будут». «Управлять – значит исправлять. Исправьтесь сами – и никто из ваших слуг не посмеет быть кривым».

                                                   6    

Двор богдыхана не доверял простому народу, а вот господин Линь не побоялся обратиться к нему. Рыбаков, лоцманов, ловцов жемчуга, городских ремесленников и крестьян соединяли в ополчения, их вооружали, готовя для боевых действий на суше и на море. И когда враг блокировал Гуанчжоу и высадился на берег, партизаны-пинъинтуань («отряды по усмирению англичан») стали нападать на захватчиков и бить их в самых неожиданных местах.

Однако двор, судя по всему, начал опасаться возросшей самостоятельности Линь Цзэсюя, уважения и любви к нему простых людей.  Император стал отменять многие его распоряжения. До государя дошли распускаемые врагами слухи, что движение пинъинтуаней не только обороняется от англичан, но и готовится свергнуть власть маньчжуров, объявить Гуандун независимым от Пекина. Такие настроения на юге действительно были, но они зрели в «тайных обществах», к которым Линь не имел никакого отношения. И все же капитулянты и предатели при дворе нашептывали государю о необходимости договориться с англичанами и уладить дело миром.

Тем временем английская эскадра, оставив большинство судов и гарнизон на архипелаге Чжоушань, отплыла на север – в Желтое море, поочередно блокируя и громя китайские порты. В августе из Бохайского залива корабли англичан вошли в устье реки Байхэ и стали угрожать фортам Дагу, прикрывавшим подступы к Тяньцзиню. А там недалеко и до Пекина.  Император Даогуан в связи с постигшим страну вражеским нашествием обратился с мольбой к Небу, в которой были такие слова (обращение зачитали в храмах и разослали по провинциям):

«Грехи мои множатся день от дня, мне недостает подлинного благочестия, и в этом вижу причину постигшего страну бедствия – вторжения чужеземцев. Отринув ложь и лукавство, желая одной лишь истины, оцениваю я свои деяния и поступки. Со слезами вопрошаю себя: не относился ли я небрежно к жертвоприношениям? Не поселились ли в душе, подобно совам в брошенном храме, самолюбие, гордыня и страсть к роскоши? Или недостаточно ревностен я был в служении государству, мало заботился о нуждах народа, не хватало мне в этом должного старания и усердия? Может быть, не вмещаю я в своем сердце сердца всех людей, как учил великий наставник Кун-цзы? Кланяясь до земли, не смея поднять глаз, в надежде искупить свою вину и негодность, молю царственное Небо ниспослать нам победу, помочь спасти жизнь людей!»

Мольба государя об искуплении и прощении тронула души людей, многие, слыша эти кроткие жалобные слова, плакали и тоже молили богов о помощи. Я сам, как и другие, горел желанием встать под маньчжурские знамена и идти сражаться.

Но тут дошли до нас вести, что император и придворные, видимо не очень-то веря в силу своих покаянных молитв, не придумали ничего лучшего, как, отбросив твердость и принципы, быстрее замириться с врагом. Вести переговоры поручили Ци Шаню, наместнику столичной провинции Чжили, известному вожаку трусов и капитулянтов. Сэр Эллиот, ощутив себя победителем, с порога предъявил самые нахальные требования –возмещения стоимости уничтоженного в Гуанчжоу опиума и понесенных англичанами военных расходов, официальных извинений, а самое главное – передачи Англии двух или трёх островов у южного побережья под стоянки флота и складирование того же опиума. И – о малодушие! о предательство! – Ци Шань принял жестокие требования, поставив, правда, одно условие – чтобы англичане поскорее увели эскадру из Желтого моря обратно на юг.

Тот, кто обращается в трусливое бегство, уже не может остановиться. Вскоре мы с поникшими головами слушали пришедший из Пекина указ императора об отмене запрета на торговлю и курение опиума и о лишении Линь Цзэсюя всех его должностей. Наместником Лянгуана (Гуандуна и Гуанси) становился Ци Шань. «Два тигра в одном лесу не живут», – пошутил тогда Линь. И действительно, через непродолжительное время он был объявлен «виновником всех бед» и отправлен в ссылку в далекую от побережья, пустынную и глухую область Синьцзян.

– И как только вы будете ладить с тамошними дикарями? – сочувственно обратился к нему один из чиновников.

– Если где-либо поселится просвещенный и благонравный человек, вроде меня, то какая же там будет дикость? – был ответ. – Бывает достаточно одного пламенного человека, чтобы воспламенить весь народ. 

Конечно, это тоже было сказано в шутку: господин Линь не любил говорить о себе. Он у нас, своих подчиненных, просил прощения за то, что теперь, с его уходом, и мы попадали в опалу, теряли должности и жалованье. Все служащие с великой печалью расставались с Линем, безупречным руководителем, и желали ему долголетия и возвращения в милость государя.   

В ссылке Линь Цзэсюй, как теперь мне известно, пробыл пять лет. Только после его смерти император понял, какого преданного друга и честного сановника он потерял, и воздал ему должное. Линю присвоили звание Князя культуры и верности (Вэньчжун-гун), табличку с именем установили в Храме прославленных чиновников (Мин хуань цы), а в Сиани возвели храм в его честь.

Всё, что в трудной борьбе совершил Линь Цзэсюй во имя независимости и достоинства государства, для избавления народа от постыдной болезни, было тут же немилосердно порушено. Новый наместник не только восстановил связи с англичанами, разрешил им неограниченный ввоз опиума, но и в раболепной угодливости стал расправляться с участниками сопротивления. Он даже потребовал казни командира гуандунских морских сил Чэнь Ляньшэна, отдававшего приказ открывать огонь по английским судам. Только громкое возмущение всей провинции спасло жизнь герою, а все же сражавшиеся с захватчиками морские и сухопутные части были расформированы.

Ци Шань быстро договорился с Эллиотом о прекращении боевых действий, приняв все его требования. Однако струсил честно обо всем доложить государю, скрыл от него самое позорное деяние – сдачу острова Хон Конг. С древности говорят: «Землю и жену не уступай никому». Захватчики же не стали скрывать торжества и тут же подняли над островом свой разбойничий флаг. Да еще и продолжили наступление на Гуанчжоу, захватив один из фортов, прикрывавших город со стороны моря. Когда обман раскрылся, император в гневе приказал арестовать предателя и отдать под суд. Все имущество Ци Шаня было конфисковано, а жены и наложницы проданы с аукциона.

                                                    7

Так я остался без службы и жалованья, а ведь теперь приходилось думать не о себе только, но и о названной жене, милой Минчжу. Она, как птичка в гнезде, каждым вечером ждала моего возвращения, восторженно встречала и старалась повкусней накормить и погорячее обнять.

И вот что меня удивляло: пребывание, хоть и непродолжительное, в заведении вдовы Шао не испортило Минчжу, не помешало ей сохранить редкостную стыдливость. В супружеской жизни она предпочитала путь Золотой середины, давно проторенный, отвергая все новые и тем более неожиданные тропинки, вроде «игры на свирели» или «добывания огня за рекой». Думаю, именно оскорблявшая ее служба певичкой и внушила ей неприязнь к разного рода изыскам и придумкам. Всякие такие действия и желания Минчжу называла непристойными. «Недаром всем этим люди занимаются ночью, как воры, потому что стыдятся самих себя», – говорила она. Я спорил с нею и убеждал, что в страстной любви нет ничего постыдного, а мужу с женой можно ласкаться и днем, потому что они не воры, не «крадут яшму», как говорят о тайных связях, а отдают друг другу положенное. «Ты же знаешь, ‒ говорил я, ‒ учение об Инь и Ян, в их соединении гармония и совершенство мира, здоровье и радость супругов».

Впрочем, я и сам в любви был не из тех, кто, как голодный иноходец, рвется к кормушке, ложе называет полем битвы, себя наездником и жадно стремится найти и присвоить субстанцию Инь. Мы с Минчжу чаще любили в сумерках сидеть вдвоем, играть на лютне, тихо петь в два голоса, мечтать, как у нас родится сын или дочь, а потом мы уедем ко мне домой, упадем перед милостивицей-матушкой, прося простить и принять нас во имя спокойной ее старости.

«В жаркий день острым ножом разрезать спелую дыню на красном блюде – что может быть лучше этого удовольствия!» – восклицал поэт. «Седая луна над высокой башней, струится прозрачный свет. Дремлешь, положив на колени лютню, нежное дыханье цветов наполняет складки халата…» К таким простым радостям я стремился, о спокойной жизни в ученых трудах и размышлениях я мечтал. Но, как говорил Учитель Кун, дерево желает покоя, а ветер вечно в движении.

                                                  8

Возможно ли кому предаться сну и покою, если ворота дома осаждают грабители? Вот и государь наш возмутился вероломным захватом Гонконга – и призвал народ к сопротивлению. Средства для ведения войны правительство надеялось найти, как обычно, продажей доходных мест и званий, сбором пожертвований с людей богатых и обложением дополнительными налогами простого народа. Гуанчжоу укреплялся, на реках возводились заграждения. Способ устройства заграждений был простой и дешевый: толстые бревна скреплялись между собой железными скобами так, что получались ящики, высотой равные глубине реки. Затем ящики нагружались камнями и опускались на дно. Такие наскоро сооруженные дамбы надежно преграждали путь английским кораблям на случай, если бы они попытались войти в город.

Огнестрельное оружие закупалось у португальцев в Макао. Несмотря на все старания англичан перехватывать китайские джонки за пределами португальских владений, в город завезли около пятисот медных и чугунных орудий, сотни ящиков с ружьями и пистолетами. Началось военное обучение добровольцев, их численность достигла почти тридцати тысяч. Командующим в Гуандун император послал своего племянника Ишаня, тот в дополнение к местным силам собрал войска из соседних провинций и в мае начал военные действия на суше и на море. Увы, наши суда оказались слишком слабы перед английскими пушками, и многие были потоплены. Противник стал наступать, захватил форты к северу от Гуанчжоу и вынудил войска Ишаня укрыться за крепостными стенами. Началась осада, артиллерийские обстрелы, в городе стало не хватать воды и продуктов.

Я каждое утро спешил на рынок, чтобы раздобыть какой-нибудь еды. Но подвоза не было, крестьяне не могли попасть в город, а на имевшиеся припасы торговцы невероятно подняли цены. Как говорится, акула будет только рада, если весь мир окажется под водой. Повсюду на улицах сидели и лежали голодные и больные люди, и им некому было помочь. Мне становилось страшно за жену – ведь мы ждали ребенка, у Минчжу заметно округлился животик, и потому ей особенно хотелось есть.

В тот день с раннего утра враг как-то особенно яростно обстреливал город. Со стороны моря слышался сливающийся гул пушечной пальбы, вблизи – свист, удары ядер и взрывы падающих гранат. Из домов вылетали стекла, по улицам, как муравьи из разрытой кучи, во все стороны бежали люди. И все же рынок не пустовал, мне удалось купить вяленой рыбы и мешочек проса, и я поспешил домой. Земля на улицах была в ямах, будто изрыта свиньями, небо застлано дымом пожаров.         

Канонада вдруг стихла. После оглушающего неистовства орудий страшно было расслышать треск горевших крыш, стоны раненых, плач детей и крики о помощи.

И тут я увидел наш дом – он был объят пламенем, корчился и извивался, словно живой. Рядом стояли люди. Приняв свою судьбу, они больше не бегали, не крутились и не кричали, а завороженно смотрели на огонь. Увидев меня, они расступились. В стороне, на траве, я увидел Минчжу. Она, скорчившись, лежала на боку – комок грязной одежды, намоченный кровью. Она была еще жива, но от боли, с прокушенным языком, не могла говорить, только стонала. Она смотрела, но не видела, глаза ее западали под веки, уходили от меня навсегда …

Еще около года скитался я в Гуанчжоу, но плохо, не ясно вижу то время, не люблю и вспоминать, как я тогда жил. Я словно заглянул тогда, со смертью Минчжу, с пожарами и гибелью множества людей в городе, за пределы видимой жизни, в другой мир, где меня обдало тлением и холодом, и я ходил как тень, мало думая и ничего не желая. Надеясь на забвение, я даже пробовал курить опиум – но душа вновь не приняла его, и мне стало стыдно за свое малодушие. Я мог есть – а мог и целыми днями обходиться без пищи; мог спать, а мог лежать с открытыми глазами и видеть что-то другое, чего не могло быть на потолке и на стенах. Как-то, еще в хорошие времена, в городской харчевне захмелевший старичок делился скопленной за жизнь мудростью: «Если увидишь в винной чашке кого-то, кого на самом деле нет рядом – больше не пей». Я и вина не пил, а видел то Минчжу, то отца, то матушку, то сестру, подолгу разговаривал с ними. Видно, они приходили поддержать меня и спасти.

ПРИМЕЧАНИЯ

Линь Цзэсюй  – государственный деятель, мыслитель, ученый, литератор и каллиграф. В 1838 г., будучи наместником южных провинций Хунань и Хубэй, начал активную борьбу с практикой курения опиума и опиумной торговлей, основанной на английском импорте. После его докладов двору указом 31 декабря 1838 Линь Цзэсюй был назначен императорским уполномоченным и командующим военно-морскими силами в приморскую провинцию Гуандун, где развернул успешную деятельность. Обращался с посланиями к английской королеве Виктории, предлагая запретить наркотик на землях Британской империи. С началом Первой опиумной войны (1840–1842 гг.) он, как сторонник самых решительных мер и наиболее раздражавший соглашателей при дворе, был смещен со всех занимаемых им постов и отправлен в далекую область Синьцзян. После свержения монархии в 1929 г. в Китае был установлен в честь Линь Цзэсюя памятный мемориал 3 июня, когда он приступил к уничтожению опиума, был объявлен общенациональным Днем запрета на опиум.

… не меньше 35-40 лянов серебра. – Лян – мера веса, в разные эпохи разная, в 19 веке около 40 г. Лян серебра являлся основной денежной единицей.

  Ост-Индская компания – Британская Ост-Индийская компания, основанная в 1600 году по указу королевы Елизаветы I, не только являлась торговым монополистом в Индии, но и имела военные и правительственные функции. Впоследствии ее интересы распространились далеко за пределы Индии. Фактически, компания являлась монополистом мировой торговли. С самого начала торговли между Великобританией и Китаем торговый баланс благодаря редкости и привлекательности китайских товаров имел заметный перевес в пользу китайского экспорта. Британский рынок в то время не мог предложить Китаю ничего привлекательного в обмен на чай, шелк и фарфор, пользовавшиеся в Англии большим спросом. Это вынуждало компанию оплачивать свои закупки китайских товаров драгоценными металлами. Из непростой ситуации английские торговцы нашли выход в контрабандных поставках опиума. Однако с 1729 года в Китае был введен полный запрет на торговлю и употребление опиума, а императорский декрет 1799 года ужесточил это требование. Между тем Британская Ост-Индская компания, являвшаяся монополистом по сбыту бенгальского опиума, начинает нелегальную торговлю им. От года к году объемы продаж растут: если в 1775 году было продано не более 1,4 тонны опиума, то в 1830 уже 1500 тонн. Таким путем достигается положительный торговый баланс с Китаем. К 1838 году объем продаж опиума уже составлял около 2 тыс. тонн, а постоянными потребителями наркотика являлись более трех миллионов китайцев.

         … целенаправленно и блестяще правит Поднебесной. – «Целенаправленное и блестящее» (Даогуан) – династическое имя (девиз правления) восьмого императора династии Цин (1821–1850 гг.). Его личное имя было Айсиньгёро Мяньнин.

      Готова служить вам изголовьем и циновкой – традиционная

 формула, означающая согласие девушки принять предложение жениха.     

      Лу-ин, Войска зеленого знамени – наиболее массовая часть армии империи Цин. Подразделения Лу-ин, главным образом пехотные части, несшие охранную и гарнизонную службу, набирались среди китайцев и некоторых национальных меньшинств и находились под непосредственным руководством губернаторов провинций. Общий списочный их состав превышал 400 тысяч человек, однако, по некоторым свидетельствам, на самом деле солдат было значительно меньше. Многие губернаторы и офицеры вносили в списки «мертвые души», чтобы класть причитающееся жалованье и довольствие себе в карман.    

   …попросил прислать восьмизнаменные войска – «Войска восьми знамен» – элита, костяк сухопутной армии империи Цин, сформированный еще во времена завоевания Китая маньчжурами. Цветами знамен являлись желтый, белый, красный и голубой, а также желтый, белый и голубой с красной каймой и красный с голубой. В знаменных войсках, рассредоточенных по важнейшим городам страны, служили исключительно потомки маньчжурских завоевателей. Из них составлялась императорская гвардия, они служили также общим стратегическим резервом полевых войск. С маньчжурскими частями англичанам впервые пришлось столкнуться при рейде на Нанкин.

Из донесений русских офицеров, побывавших в Китае в XIX столетии (уже после «Опиумных войн»), можно узнать, что и в те времена в Китае встречались войска, вооруженные луками со стрелами и проводившие учения, похожие на цирковые представления или на ритуальные пляски. Много времени уходило на фехтование на саблях, пиках и алебардах, стрельбой из луков занимались больше, чем стрельбой из ружей. «В конце смотра можно подумать, что побывал в театре», ‒ писал один из путешественников. Знаменитые китайские боевые искусства в 19 веке не имели уже никакого практического военного значения.

Офицерский корпус китайской армии формировался на основе двух противоположных принципов. В маньчжурских войсках низшие офицерские должности были наследственными. В китайских частях существовала система экзаменов, сдав которые можно было получить офицерский чин и должность. Продвижение по службе было связано с последовательным обучением и участием в конкурсах. Основными требованиями при этом являлось владение традиционными видами воинского искусства, то есть демонстрация упражнений из разного рода единоборств, стрельба из лука и т. п. Поэтому офицеры оказались столь же не готовы к встрече с европейской армией, как и рядовые солдаты.

 …почитание императора (богдыхана) – Верховных правителей Китая именовали в официальных документах Тянь-цзы (Сын неба), Дан-цзинь фо-е (Будда наших дней), Ху-анди (Великий император), Тянь-ван (Небесный император), Шэн-хуан (Святой император), Шэн-чжу (Святой владыка), Ваньсуй-е (Десятитысячелетиий властелин), Хуан-ди (Августейший повелитель), Чжэн (Настоящий, Святой), Юань Хоу (Повелитель обширного пространства), Чжицзюнь (Великий, Почитаемый), Богдохан (по-монгольски — Премудрый правитель). В личных беседах к императору обращались «Хуаншан» (Ваше величество) или Чжуцзы (государь).

Царствовавшие династии имели символические названия. Китайская династия, правившая в 1368—1644 гг., именовалась Мин. Иероглиф «мин» означает «ясный», «блестящий», «разумный». Маньчжурская династия (1644—1911) именовалась «Цин» («цин» — «чистый», «светлый», «безупречный») или «да-цин» (великая Цин).

     …они зрели в «тайных обществах». – Во время Первой опиумной войны и после нее среди населения, особенно в районах южнее реки Янцзы, стали возникать различные тайные общества, известные под общим названием Саньхэхой (Триады) или Тяньдихой (Общества земли и неба). Наряду с деревенской беднотой, составлявшей основную массу членов этих организаций, в них входили представители городских низов, торговцы и даже отдельные мелкие помещики, недовольные господством маньчжуров в стране. Основным политическим лозунгом тайных обществ было «Свергнем династию Цин, восстановим династию Мин». Выдвигались и лозунги социального характера: «Чиновники угнетают, народ восстает», «Бей чиновников, не трогай народ», «Лишить богатых имущества, помочь бедным». Тайные общества подготавливали и возглавляли большинство народных восстаний, вспыхнувших после поражения Китая в Опиумной войне, в том числе и самого мощного из них – восстания тайпинов.

   … предпочитала путь Золотой середины – «Золотая середина» (Ужун юн) – одно из главных положений конфуцианской морали, означающее отказ от всяких крайностей и нетрадиционных поступков.

…  учение об Инь и Ян – учение о двух противоположных началах Инь и Ян – центральная концепция древнекитайской натурфилософии. Согласно ей, энергии Инь и Ян присутствуют везде, во всем и являются бесконечными, как вселенная, они способны плавно перетекать в свою противоположность, как утро переходит в день, день переходит в вечер, а зиму сменяет весна и т. д.  То же самое происходит и в нашем организме, мы бываем активны и пассивны, работаем и отдыхаем, спим и бодрствуем. Ян – активное начало.  Инь – пассивное.   К Ян относится все быстрое, светлое, горячее, короткое, высокое, сильное, быстро протекающее, мужское начало, все нематериальное, левая сторона.  Символы Ян – небо, солнце, дерево и огонь. К Инь относится предсказуемое, низкое, холодное, мягкое, медленное, длинное, скрытое, слабое, медленно протекающие процессы, всё материальное, женское начало, правая сторона.  Символы Инь – земля, металл и вода.