Татьяна ШАБАЕВА. Гроши
Рассказ
- В церкву бы сходить, - тётя Поля, вздыхая, вытерла кончиком линялого грязного платка слезящиеся глаза.
Малость и кротость этого желания обожгли Марину. Она помнила тётю Полю старухой не столько суровой, сколько без зазрения прижимистой. Ещё лет пятнадцать назад тётя Поля держала коз, и скверное их молоко, которое зачем-то покупали для больной Марининой мамы, воняло шерстью. Она держала и кур, и Маринина бабушка без крайней необходимости избегала брать яйца «у Полины», как неизменно, на протяжении полувека, называла она свою соседку. Полина не упускала случая присовокупить к своему хозяйству хоть малую толику: вытаскивала объедки из общественных мусорных баков – сгодятся собаке и поросёнку; выгнав коз пастись, остерегаясь, чтоб не увидали, не прознали место, украдкой искала в траве грибы-шампиньоны; и никогда она не снижала цену на свои неказистые огурцы, оставаясь, если придётся, на базаре с раннего утра и до самого трёхчасового закрытия. Маринина бабушка, которая охотно раздавала товар за гроши и за так, лишь бы не торчать на рынке после полудня, презирала за это Полину, но по совокупности немудрящая тактика приносила плоды: Полина жила побогаче многих, хотя и ходила всегда в сером латаном халате и в платке вот таком же, как сейчас: ситцевом голубоватом и грязном, а иногда – коричневатом шерстяном. Но у неё первой на улице появился импортный гарнитур-стенка, и мягкие кресла, и, главное, цветной телевизор, а сын её Иван работал в ГАИ, и у него давным-давно был отдельный каменный дом, и даже в советское время была машина. Нет, они жили небедно.
И вот сейчас эта скупая скрытная старуха, к которой двадцать лет назад, когда перегорел кинескоп у их старенького «Горизонта», Марина, стыдясь, приходила с бабушкой глядеть мексиканские жалостные фильмы по цветному телевизору, смотрела на неё, моргая слезящимися голубыми глазами, и шептала: «В церкву бы сходить… Уж сколько лет не была…»
- А что ж вы не сходите? – брякнула она неловко, не зная, что делать и что сказать, чтобы было и не слишком много, и не слишком мало.
- Да я вить и не дойду сейчас… ноги еле ходят, - прошептала тётя Поля, и Марина словно тотчас увидела, какой старой – да, вот сейчас уже действительно старой стала их соседка.
- Ну, вы бы, тётя Поля, такси взяли, - пробормотала она. – Тут ведь рядом совсем, с вас недорого возьмут, - прибавила она снова с неловкостью, вспоминая прежнюю тётю Полю.
Тётя Поля вдруг тяжело шагнула вперёд и вцепилась рукой в хлипкую сетку, разделявшую их огороды. Лицо её, мягкое, полустёртое, поплыло в жалкой гримасе:
- Да вить не даёт мне Иван денег… Пенсию-то он мою всю на себя перевёл, я подписала ему, чтобы он получал за меня. Деньги ему нужны, он сыну, Женьке, дом построил и сейчас ещё один строит. А мне говорит: тебе, мать, говорит, деньги не нужны, ты на что-нибудь потратишь, а если что нужно привезти – ты мне скажи, я тебе привезу… Я ему намедни говорю: мне бы в церкву сходить, а он – да ну зачем тебе… Так-то он хороший, Иван, - вздохнула она, отступая на шаг. – Продукты привозит всегда, это я не скажу, что не привозит. Продукты у меня есть. – И она покачала головой, уже не глядя на Марину и готовясь уйти.
- Тё… тётя Поля! - чуть не закричала Марина. – Вы подождите меня здесь, пожалуйста. Подождите минуту всего. Я сейчас приду.
Она побежала в дом. Сердце у неё саднило. Она вспомнила сытого кучерявого Ивана и сына его, Женьку, такого же кудрявого и мордатого, которого знала она мальчишкой-подростком, парой лет её старше. Эх… Нет, не то. Бог с ними. Она схватила кошелёк.
Солнце уже садилось над тётиполиным запущенным огородом. Да он никогда и не был ухоженным; строго функциональным – картошка-лук-огурцы – был много лет, а ухоженным – никогда, как и сама тётя Поля, как и небедное, но неуютное её жилище. Но только в прошлом году, вспомнилось Марине – или в позапрошлом? как-то она не заметила – этот участок земли впервые остался праздным, невскопанным и незасеянным. Солнце садилось, пуская сбоку ласковые свои лучи, и старуха, опираясь на палку, смотрела на Марину из-под руки.
- Вот, возьмите, пожалуйста, тут двести рублей, - Марина неловко протянула деньги через ограду. – С вас до церкви таксист возьмёт, самое большее, пятьдесят, да вы попросите его потом за вами приехать, и ещё на свечки останется, и на поминанье, возьмите… - тараторила она уже увереннее, уже радуясь своему плану и доброму намеренью, уже с полным чувством, что поступает правильно.
Старуха в линялом платке, мигая голубыми глазами, придвинулась и приняла бумажки из её рук.
- Дай бог тебе здоровья, Мариночка, - умилённо выговорила она. – Дай бог здоровья.
И, уже разворачиваясь медленно, налегая на свою неудобную самодельную подпорку, прибавила:
- А Иван – он вообще-то хороший. Он хороший, Иван… Продукты мне привозит всегда.
- Дай вам бог здоровья, - от души пожелала ей вслед Марина.
Весь день у неё было умилённое и размягчённое настроение, не раз она мыслями возвращалась к тёте Поле, и было ей хорошо. И лишь неделю спустя, уже в другом и далёком городе, где не было ни тёти Поли, ни бабушки, ни её детства, она вспомнила свой разговор с тяжело опиравшейся на палку старухой, и вдруг волна стыда накрыла её. «Да ведь она никогда в жизни не вызывала такси, - с неизвестно откуда взявшейся яростной убеждённостью думала Марина. – Она и знать не знает, как это делается. У неё и номеров-то нет, по которым можно вызвать. Она, - пришло ей на ум с холодной отчётливостью, - никуда не поедет». И Марина ругала себя, что не проследила, не выписала эти злосчастные номера крупными буквами на бумажку, не набрала номер своими руками, не собрала и не проводила тётю Полю в церковь… Дело осталось несделанным, она только сейчас это поняла, и в душевной складке, где прежде дремало тёплое умиление, водворилась холодная тоска, и Марина, хотя не было к тому никакой особенной причины, беспокоилась и не находила себе места в большом далёком городе, где она почти никого не знала и её почти никто не знал.
