- Вот увидите, мы проиграем войну из-за того,
что слишком хорошо умеем козырять.
Э.М.Ремарк «На Западном фронте без перемен».

1

Небо какое-то торжественно печальное.

Наверное, оттого, что облака часто пытаются заслонить, спрятать его от нас?

И солнце словно обиженное дитя; тепла мало, хоть и стоял месяц Большой Жары.

-Как же он там один? Надо бы навестить, - вдруг услышала я мамин голос. Что-то часто она вспоминает своего покойного брата, единственного и старшего, умершего несколько лет назад.

-Мама… Мужу некогда… У него много работы, он устаёт, да и машина барахлит, - как будто отщёлкиваю шишку, начинаю перечислять я.

-Ещё что? – спрашивает мама и подойдя ближе смотрит испытующе в глаза. Смотрит внимательно и не строго своими карими глазами в мои черные, и наверное, немного лукавые. Уж она-то, мать, знает, какая средняя дочь врунья.

Я не выдерживаю этот знакомый с детства взгляд и продолжаю кромсать свежую капусту.

-Мне нужно приготовить великолепный обед, - отчитываюсь я, - мясо ещё не оттаяло… Да и вообще нет повода ехать на кладбище.

У алтайцев не принято ходить на могилки в обычные дни. По их представлению в загробной жизни умерший переходит в иную жизнь. Поминать значит отвлекать его в той жизни.

-Я крещеная, - говорит мама со значением начиная готовиться к выезду.

Как-то несопоставимо – старая учительница и крещение. Ну да ладно, бог с ней, надо, действительно, готовиться.

Я убираю салатницу и до меня доносятся радостные крики моих детей, играющих на улице. Всё, сигнал уже подан, значит.

-Мама, это правда, что мы поедем на кладбище? – возбуждённо спрашивают наперебой прибежавшие сын и дочь.

Наверное, румяные щёки детей созданы для того, чтобы их целовать. А непокорно торчавшие кудри для того, чтобы их гладить.

-А кто вам сказал? – в свою очередь поинтересовалась я у этих маленьких человечков, любителей путешествовать.

-Папа! Они с тяной о чем-то поговорили, а потом папа велел нам переодеваться, - ответили они хором. Ей-богу, птенцы!

-Ну так дуйте да живо, а то останетесь, - полушутя гоню я их и малышня визжа вбегают в дом.

-Ты готова? – спросил муж, когда я начала подводить глаза черным карандашом. Его глаза – это спокойное течение реки. Иногда хочется с разбега прыгнуть в эту реку, нарушив ее плавное течение.

-Почти… Ох, когда же ты мне погреб сделаешь? – досадую я.

-Успею, не переживай. – Тон ровный, не к чему придраться.

-Это «не переживай» длится уже не первый месяц.

-До белых мух еще далеко. Она давно просила… Пойду, машину выгоню на дорогу, - он ушел, рослый и спокойный, гремя ключами.

Мы переехали в район новостроек. Тут мало знакомых, много чужих. Тут опасно оставлять на улице нужные для стройки предметы. Тем более что воришки в конце месяца Малой Жары нашего соседа-беженца из Казахстана «осчастливили», утащив стекло и цемент.

-Не-е-ет, у нас там такого не было, - разочарованно делится молодой сосед, всегда косматый и всегда озабоченный. – Так что все, все прячьте, ничего не оставляйте.

Мы с мужем начали рьяно убирать с глаз подальше лежавшие на территории вещи. Причем каждая мелочь показалась нам вдруг очень нужной. Я собираю выставленные на солнце банки для варенья, муж молотки, топоры, лом и прочие железки, а дети свои игрушки, разбросанные на песке.

-Я готова, - вдруг услышали мы безмятежно спокойный голос мамы.

Она стояла с хозяйственной сумкой в руках возле ворот и ждала, наверное, когда мы закончим свое безумное прятание. На ней был темный старомодный кремпленовый костюм, таких же тонов косынка и туфли.

-Все! Мы тоже! – словно очнувшись отвечает за всех муж и мы садимся в «Москвич» синего цвета, год выпуска которого тщетно скрывался от слишком назойливо выспрашивающих такие детали дотошных родственников и друзей.

Внуки тотчас облепили тяну с обеих сторон на заднем сиденье. Я сажусь, как и всегда, рядом с мужем-водителем и дорога охотно простирается перед нами.

2

На кладбище, окруженным лесом, было безлюдно.

То ли от того, что пасмурно, то ли от того, что кладбище вообще место невеселое, на душе у меня было мрачно. Еще эти вороны, громко каркающие, словно напоминающие о чем-то роковом и небесконечном.

Я начинаю раскладывать на могиле тайы привезенные продукты: черный хлеб, курут, пряники. Притихшие дети ошарашенно наблюдают за моими действиями. Я же стараюсь не смотреть на маму – маленькую и худенькую, застывшую перед могилой брата. А с фотографии мраморного памятника смотрело удивительно симпатичное, удивительно жизнерадостное и удивительно знакомое среди этого безмолвного чужого ханства мертвых лицо.

Я сажусь на скамейку возле детей и слышу:

-Мама, а зачем ты накрошила хлеб? – шепчет дочь, блестя черными смородинками.

-Так надо, балам, - говорю я и вижу, как мама достает бутылку пива.

-Он любил пиво, - так говоря, она наливает пиво прямо на могилу.

Дети вопросительно уставились на меня.

-Хочешь пить – пей, - слышим мы мамин тихий голос.

Мои глаза поневоле опять сталкиваются с глазами тайы на могильной фотографии.

О нем, человеке с характером, я слышала с раннего детства. Передо мной вставал образ сильного батыра и смелого солдата, воевавшего на Украинском фронте.

-Мой брат был солдатом, - говорила не раз мама, когда вспоминала его.

И каково же сильно было мое разочарование при первой встрече, когда мы приехали к нему в гости!

Мы, три малолетние сестры, стояли на крыльце небольшого дядиного дома и ждали, когда он выйдет к нам из аила. Мы не просто ждали, мы с любопытством разглядывали все вокруг: и склонившие от тяжести головки подсолнуха, и детские качели на березе, и скворечники, и толстый спящий кот на крыше, и спелая черемуха, и маленькая паутина в углу дома.

Я впилась глазами в дверь аила и ждала, когда же он покажется. Этот легендарный дядя-фронтовик с характером.

Но вот, наконец, дверца аила со скрипом отворилась и оттуда показался немолодой мужчина. Он был высок, худощав, и самое неожиданное, хром. Вместо правой ноги у него была деревяшка! И одет он очень просто. Вместо военной кители с наградами на нем была простая рубашка с расстегнутым воротом. Торчком стояли седые волосы.

Тайы, опираясь на трость, быстро подошел к нам, притихшим и ожидавшим его. (Следом вышли мама и его жена Сары.). Погладив по голове младшую сестру Ию, он произнес:

-Эзендер! Здравствуйте! Вот вы какие большие стали!

Я стояла разочарованная, не смея сказать ни слова. Вдобавок тайы чмокнул меня в щеку, обдав запахом самогона. Так вот чем они занимались в аиле! Вдруг я заметила слезы в больших глазах тайы. Разве взрослые дядьки плачут?

Улыбка у мамы получилась очень невеселой. Сухощавая и морщинистая Сары молча изучала нас, сложив руки на плоской груди. Тут из аила вышла маленькая, примерно моего возраста очень упитанная девочка и мы все трое принялись разглядывать ее.

Это была белолицая, с желтыми узкими глазами и волосами девочка. На ней все было чисто и красиво: и платье, и банты, и туфельки. Левой рукой она держала большую, похожую на нее же, розовощекую куклу.

Слезы тайы продолжали бежать, но он словно не замечал их.

-Да, вот, знакомьтесь, - это моя внучка Айсулу, - вытерев слезы, наконец промолвил тайы. – И в школе она будет учиться на одни пятерки.

-Да! – неожиданно бойко и не по-детски серьезно ответила толстушка и у меня появилось желание отобрать у нее куклу.

В первую ночь двери дома, куда нас пригласили, не закрывались, наверное, до утра. Все время приходили и уходили люди, чтобы встретиться с мамой и посмотреть на нас, ее детей. Это были и родственники, и просто знакомые, с которыми она выросла до отъезда в Ойрот Тура.

На кухне было многолюдно и душно. На столе кроме разных испробованных нами блюд, возвышался стеклянный кувшин самогона.

-Это мои племянницы, - объяснял тайы неоднократно, наливая самогонку людям. – у них недавно умер отец! Да! А я его не смог даже похоронить.

И он плакал хмельными слезами, никого не стесняясь.

Мы втроем сидели на диване, немного напуганные. Еще меня брала досада – не успела разобраться с Айсулу, ушедшей спать. Когда одна бабушка протянула нам вазу с конфетами, толстушка быстро и деловито запустила пятерню в вазу, оставив, на мой взгляд, меньше, чем положено, конфет.

-Почему я не мог похоронить?- спрашивал сам себя тайы. Ведь люди и так знали причину.- Потому что я прохлаждался в госпитале в Барнауле!… Вот, вот из-за этой ноги!

Он стучал кулаком по раненной ноге и плакал страшными слезами. Мы сидели, боясь даже пошевелиться.

-Поздно уже, дети, наверное, устали, - сказала одно женщина, принесшая малосольные огурцы.

-Что-о? – пьяно оглядывая сидящих кругом односельчан, переспросил тайы и вдруг ударил кулаком по столу. – Молчать! Я здесь хозяин! Мои племянницы и мне решать! А огурцы вон! У меня своего полно! Марш отсюда! Марш, марш!

-Да что ты, Петруша, перестань… - постаралась не обидеться женщина с малосольными огурцами на нервные выпады бывшего фронтовика.

Сары осторожно дотронулась до отчаянно скорбеющего мужа:

-Успокойся, Петрован. Иди поспи, полежи, - ласково, по-лисьи предложила она ему.

-Не лезь, баба! Уйди, уйди я сказал! – он снова стукнул по столу, да так, что посуда, стоявшая на столе, загремела. Потом, резко успокоившись, словно одумавшись, тихо произнес:

-Бедная сестра… Как будет одна? Трое детей… Почему мне обидно? Я думал, пусть она будет счастлива, не то что я. Я как срубленная ветка кедра, мне немец перешел дорогу, а кто перешел ей? Перед кем она провинилась? За что ее бог обидел? Ведь она никому не желала зла. Где счастье? Где?

Мама, очень бледная, все время молчаливо и терпеливо сидевшая возле брата и ни грамму не выпившая, виновато опустила глаза. Все: и мужчины, и женщины, и мы, и Сары уставились на нее, ожидая ответа.

Мы наткнулись на мамин взгляд, тревожный и почти безумный. Она прямо смотрела перед собой и вдруг, вскочив, выбежала из дома. Женщины бросились за ней.

-Ушел, ушел от нас, рано ушел, - угрожающе звучал голос тайы, - а дочерей своих не пожалел. Не-е-ет, не пожалел, сука! Сестра моя бедная…

Нас, полусонных, перетащили на кровати в другой комнате. Укладываясь, я вдруг в окне через щель тюлевой занавески увидела звезду. Переливаясь, небесное чудо словно обещало мне осветить тот путь, где затаилось счастье.

3

Я посмотрела на фотографию тайы. И мне показалось, что старый солдат смотрит на меня очень даже недоверчиво.

-Мама, я хочу к папе, - прошептала мне дочь, - я замерзла.

Действительно, поднялся ветер; макушки деревьев заплясали, словно прогоняя гортанно выкрикивавших свое не то пение, не то просьбу стаю ворон. Они махом взлетели в небо. Их так много. Небо все усыпано черными движущимися точками.

-Идите, - ответила за меня мама. - Дорогу найдете? Только не бойтесь, держитесь вот этой тропинки, ладно?

Кивнув, сын взял сестренку за руку. Он о чем-то думал за все это время.

-Посидите в машине, пусть папа сюда придет, если захочет, - наказал я им, неспеша идущим по могильной тропинке к главным воротам кладбища.

-Действительно, не надо было брать детей, - вдруг сказала мама, - не бойся, они дойдут. Отсюда видать главные ворота… Ешь, балам, курут. Я знаю, ты любишь.

Да, я очень люблю этот сытный рассыпчатый кисломолочный сыр, который привезла мне мама. Но какая может быть еда среди этого гниющего под землей тысячного городка? Копни только землю…

-Не хочу, - отказываюсь я. – Лучше дома. У меня там большущий кусок остался.

-…Когда с фронта не было писем, у мамы сон словно летучая мышь украла, днем все молчком, - вдруг начала вспоминать моя мама, - а потом поехали в соседнее село менять орех на муку. Едем, а по дороге старая цыганка с мешком волочится. Устала она, пот по лицу ручьем. Мама, остановив лошадь, помогла цыганке сесть в абру. Нос у нее, помню, был крючком, глаза такие первобытно дикие что ли. Ну и юбки… Куда им без них, как вот тебе без курута?… Я напугалась немного, как будто колдунья вышла из кедрача. Всю дорогу ехали молчком, а доехав, цыганка маме говорит: «Вернется твой сын, не переживай, не убивайся, только запомни – будет очень-очень нервным». Мама, оцепенев, бросила вожжи… Затем так громко разрыдалась. Все – и русские бабы, и шедшие мимо, и эта цыганка бросились маму утешать.

Рассказчица всхлипнула. Я напряглась.

…Заморская музыка громко отбивала бешеный ритм. Ярко горела светомузыка, мигая радужными огнями. Молодежь отрывалась от души, танцуя в последнем стиле. Не отставая от них, по-своему лихо отплясывал бывший разведчик второй мировой. Пиджак с наградами снят, он в одной рубахе. Седой чуб победоносно торчал над высоким лбом. Алексей Абдуллович, симпатичный дедушка невысокого роста, широкоплечий, глазастый.

-Молодец, тада! – подбадривая, многочисленные внуки окружили таду тесным кольцом. Всюду смех, веселые хмельные крики. Подростки уводят спать совсем пьяневшего гармониста.

-Не-е-ет, - я еще не сыграл свою плясовую вам, зря не думайте, я не пьян, - еле передвигая ногами и не снимая гармошки, почему-то оправдывался гармонист, - золотая свадьба – это серьезно. Тайга – закон, медведь – хозяин! Лешка, молодец! Где Раиза? Уже спит? Ладно, пусть отдыхает.

Раиза, или Раиса Аржановна, действительно спала. Даже во сне ее полное гладкое лицо оставалось усталым. Возле дверей супружеской спальни Мегерой сидела старшая сноха, никого не впускавшая туда.

Где же тайы? Он тоже, как и многие родственники, приехал на байрам, предварительно обговорив поездку со своей сестрой, моей мамой, по телефону.

-Кто поедет? – спросила нас троих, студенток, приехавших домой на каникулы. Приглашение лежало на столе.

Известно, мама не поедет. Она в ссоре с Раисой Аржановной лет пять. Старшая сестра Ижена, измученная изменами мужа, стойко оставалась верной женой и ярой домоседкой.

-Так всю жизнь будешь сторожем возле пустого дома, - сказала я, откровенно ненавидевшая легкомысленного зятя.

-Не твое дело. Заведи своего и командуй, а в мою личную жизнь не встревай, - спокойно отпарировала Ижена.

-Тебе больше нечего сказать, заладила как таралка весной.

-Если она его любит, - это Ия, - пойми, ей тоже тяжело.

-Но он ухлестывает даже за нашими двоюродными сестрами! – возмутилась я. Ижена даже соскочила с кресла, возмущенная «клеветой» на мужа.

-Хватит! – вмешалась мама.- Я все это уже слышала.

-Я не смогу поехать. У меня работа, - сказала Ия.

Действительно, младшая успевала за лето заработать хорошие деньги.

-Лора! Выручай! – попросила мама, обращаясь ко мне, - поезжай, они тебя любят. Как поедешь, сама по себе или с братом? Он просил узнать. Заедет за тобой, если что.

-Нет-нет, я сама по себе, - поспешила я.

Меня всегда охватывает страх, когда я еду с тайы – водителем. Навстречу несется бурный поток машин, горные крутые перевалы, а у тайы вместо ноги протез. А вдруг…

Где же он? Я ищу его, пробегая мимо опустевших столов, пьяных братов-сватов, валявшихся цветов, шутливых плакатов. Бегу к реке Бие, протекающей недалеко от дома Алексея Абдулловича.

За мной увязался долговязый женатик. Подождав за баней, я ему в упор, как из автомата, высказала все. От неожиданного отпора женатик даже отшагнул назад:

-П-простите… Я думал, вы богиня, - посмел он мне возразить.

-Вы жестоко ошиблись. Перед Вами великая грешница, а богиня, женушка Ваша, уже спит с детишками. Можете сходить и поправить у них одеяло.

Женатик уныло закосолапил к дому, бормоча проклятья в мой адрес.

А от реки сильно тянуло влагой. Бия лениво текла сама по себе. Какой-то чудак, несмотря на темноту, удил рыбу.

Огонь папиросы, как первая звезда в вечернем небе. Тайы сидел на перевернутой лодке, вытянув протез. Стряхнул пепел и, посмотрев на меня отсутствующими глазами, спросил:

-Я слышал, что ты недавно приезжала в город, почему к нам не заехала?

-…Мне некогда было, - лгу я, - я очень спешила.

О том, что мы не подружились с Айсулу, ему рассказывать не надо. И что покойная Сары оставила после себя только неприятные воспоминания – тоже. Я помню всегда отчужденный взгляд матери Айсулу, приемной дочери тайы и дочери от первого брака покойной Сары.

Зачем ему все это напоминать?

Человек, который большую часть времени пропадает в военных госпиталях. И лицо у него, старого таежника, редко было вот таким – очень бледным, уставшим, равнодушным.

-…Эх, жизнь не сложилась, - вдруг трагично произнес тайы. Он произнес это так искренне, что у меня внутри все оборвалось.

А там, во дворе другого тайы, полного кавалера Ордена Славы, играла такая активная веселая музыка.

-Спасибо тебе, балам, - прервала вдруг мои грустные воспоминания мамин ласковый голос. – Спасибо за то, что ты нашла время привезти меня сюда. А я должна была это сделать – показать могилу моего брата. Ведь ты не была на похоронах… не знаю, доживу ли я до праздника кедра. Старый человек, что проталины весной.

Мне невыносимо грустно.

Я молча сжимаю сухую морщинистую руку матери.

Почему, почему я избегаю вашего взгляда, тайы?