Вячеслав САВАТЕЕВ. О Малой родине в пределах большой земли
У писателя Анатолия Кима сложное понимание Родины. «У меня три большие родины», – пишет он в недавней повести «В поисках малой родины» («Дружба народов», 2016, № 8). Это Корея, где с давних пор жили его предки и где он любил бывать в разные годы; Казахстан, где он родился в 1939 году и где, как считал, была его малая родина; некогда могучий Советский Союз, которого теперь нет на карте, но есть современная Россия, есть русский язык, русская литература, к которой он кровно причастен и без которой не мыслит себя, свое бытие. Но есть и еще вернее – был, теперь он почти исчез – небольшой клочок русской земли, русская деревушка Немятово, что разместилась на Рязанщине, она стала ему самой близкой и дорогой малой родиной. Как так получилось? Он не выбирал, сама жизнь выбрала...
«Моего отца и его семью судьба и суровый ветер истории носили из края в край земли безо всякой жалости», – вспоминает писатель в повести. Эта судьба была тесно связана с Россией, со всем тем, что пережила наша страна – с ее героическими страницами, со славными делами и свершениями и с ее тяготами и мучениями, общим неустройством, несправедливостями, которые ему и его семье приходилось делить вместе со всем большим нашим народом. Ким рассказывает, как мотало их по российской земле, сколько самых неожиданных мест они сменили, как трудно жили, какой груз несли, переживая войну и голодное и холодное послевоенной время...
Будучи учителем, отец Кима не мог нажить «каменных палат» на свою зарплату, и без «приварка» от домашнего хозяйства не прокормить бы ему многодетной семьи... Ветер же истории бросал ее «с Дальнего Востока в солончаки Казахстана, оттуда на рыбные промыслы Камчатки, оттуда рикошетом в Уссурийский край, в деревеньку Роскошь, оттуда через год на Сахалин». И уже оттуда – на берег Амурского залива, вблизи Владивостока. И вот в последний раз «мы, его дети, перевезли отца с матушкой в городок Боровск Калужской области, где и нашли они оба вечный покой на городском кладбище, среди белых русских березок».
«Ветер судьбы, ветер истории» – так воспринимает свою жизнь Анатолий Ким. «Целый ряд уникальных уголков земли мог стать дорогой для впечатлительной детской души малой родиной. Это могла быть деревенька Роскошь в Уссурийском крае, где мы прожили год. Это мог быть и поселок Озерновский на Камчатке, и городок Горнозаводск на Сахалине. И свет солнечного Казахстана, однажды вспыхнувший в моих детских глазах и не меркнущий до сих пор – в деревне с названием «Первая точка», куда привезли самых первых российских корейцев во время их насильственного переселения в 1937 году». Могли, но не стали. В чем же дело, почему, – пытается разобраться писатель, отвечая на этот непростой вопрос. Потому, говорит он, что «малая родина» – это не только и не столько некие мистические сущности; это, прежде всего, люди, человеческие образы, это «души людей, обжившие земные пространства, где царят местные духи природы». К такому откровению он пришел не сразу, позже оно нашло свое отражение в его творчестве.
Сначала ему казалось, что такое место у него должно быть там, где он родился, в Казахстане. И уже, будучи в Москве, став писателем, он всячески стремился побывать там, в селе Сергиевке Чимкентской области. Но как он был удивлен, когда, посетив место своего рождения, почему-то не почувствовал того, что должен был пережить: «ничто не пробудило пронзительного чувства малой родины». И это несмотря на то, что ему здесь всячески помогала его старшая сестра Люся, а также его спутник по Казахстану писатель О. Бокеев, местное начальство, благоволившее к молодому писателю. Он многое тогда увидел, многое вспомнил, но чуда не произошло, и он уехал, так и не проникшись особым отношением к месту его рождения. «Мне вдруг с беспощадной ясностью открылась истина, что, оказавшись в Сергиевке, я вовсе не обрел чувства малой родины». Тогда он едва ли не впервые остро почувствовал, что «малая родина – это не географическое место, которое указано в паспорте». Ничто не пробудило в нем ожидаемого чувства: «ни длинное двухэтажное здание советской постройки, что было сельской школой, где начал свою трудовую деятельность мой отец сразу после окончания педагогического института, ни смутная греза – память младенчества, в которой что-то зыбко туманилось, на грани исчезновения, связанное с дряхлой лестницей на второй этаж, без перил, с серыми деревянными выщербленными ступенями, ни пыльная площадка перед лестницей, где, по словам сестры, она катала меня на трехколесном велосипеде, ни унылый ослик с разваленными на стороны ушами – ничто не породило в душе чувства дорогой и единственной малой родины».
Ким хорошо описывает то свое состояние, которое удивило и подавило его своей неожиданностью... У каждого человека есть своя малая родина. «Там он заметная фигура, гордость земляков, там его ждут...» Но вновь он убеждается, что это не просто географическая точка, с которой связаны документально зафиксированные название местности и дата появления в этом мире. «Это еще что-то другое, намного сложнее и метафизически значимее, чем просто время и пространство рождения. А что другое – то было мне еще неведомо, и я надолго перестал об этом заботиться». У него больше не возникало желания поехать в Сергиевку, он перестал думать о своей малой родине и «словно бы издали, бесстрастно, без зависти, приглядывался к озабоченности и ревности некоторых своих писательских друзей-товарищей относительно малой родины, куда они время от времени ездили из Москвы, словно какие-нибудь старинные знатные дворяне в свои наследственные вотчины».
И был еще один недавний визит – когда Анатолия Кима, уже после развала Советского Союза, пригласили приехать в Южную Корею преподавать русский язык в один из корейских университетов. Он вспоминает, какие прекрасные условия – рабочие и бытовые – были ему созданы; его стали уговаривать продлить контракт, была возможность получить корейское гражданство. В какой-то момент он готов был остаться, но все же что-то заставило его вернуться в Россию... Переборола, как кажется самому Киму, тяга к той самой «малой родине», которая теперь, он хорошо это знал, оказалась не в Казахстане, не в достославной и возродившейся Корее, не в каком-либо в другом месте... Эта подлинная «малая родина» осталась в бедной русской деревушке Немятово, и он не мог предать ее, забыть всего, что было связано с ее людьми…
Когда-то в этой деревне Анатолий Ким купил на свой первый приличный гонорар небольшую избушку и всей душой прикипел к ее людям, их незамысловатым судьбам, ощутил подлинное родство – и с тех пор не мог забыть о них, хотя почти все из них уже «ушли на Бугор», умерли. А они для него оставались словно живыми... Как он мог, например, забыть тот давний эпизод, когда ему было надо «прописаться» в деревне и местная жительница Марина Самарина дала ему простой и такой важный житейский совет?
«– А ты завтра утрецком, пол-шастова, подойди к дому Васьки Кузнецова, секлетаря сельсовета. Он тя любую бумагу подмахнет.
– Почему так рано? – удивился я.
– А потому что похмелиться надо. Ваську-ти вячор подвозют на машине, под руки в дом заволакивают, а он и ногами ня шаволит. Утром же Ваське похмелиться подавай. Сидит у дома на лавоцке и дожидается. В это время к нему с бутылкой подходи, и он любую бумагу сотворит». Писатель так и поступил, так ему «бумагу» и сотворили... Бабки Марины уже нет, а Ким помнит и ее житейскую мудрость, и такой неповторимый русский «выговор».
Мы читаем об этом и слышим хорошо знакомые интонации Шукшина, Белова, Распутина, многих других русских писателей-«деревенщиков», с их юмором, любовью к русскому человеку, прекрасным знанием русского «лада», живого русского языка... Он вспоминает наивный, почти детский вопрос, заданный как-то неожиданно, «не яврей ли он», и ответ: «Кореец я».
«– А это кто такие? – оживилась бабка еще более прежнего. Глаза ее так и полыхнули сапфирным сиянием.
– Есть такие, – примиряющее сказал я».
С тех пор так и звали его «Кореец немятовский». Со временем же он и стал «окончательно своим, весьма уважаемым человеком». Когда же он спросил опять-таки у бабы Марины, за какого человека его в деревне принимают, она, не задумываясь долго, ответила, привычно «цокая»: «А ни за какого. Целовек как целовек. Чужого ня возьмет, своего ня отдаст. Семьей живет, ничяво плохого никому не делает, ну и ничяво хорошего. Такой же, как и все. Хороший целовек, чяво там».
Ким признает, что его собственное «писательское достоинство и значение в деревне» для реальных жителей Немятовки долгое время было неведомым. «Мои мудреные книги, всякие опусы «современной мифологии», «полифонической прозы», «синтез ориентальных и западных симулякров» или чего там еще осталось для добрых моих односельчан вовек неизвестным, слава Богу, и меня они принимали только в соответствии моих человеческих достоинств».
Писатель правдиво, без сюсюканья рассказывает о «немятовских старухах» и «мужиках», о сложных порой отношениях с ними, обескураживающем понимании смысла его писаний. При этом сам автор старается как можно глубже проникнуть в их обычаи и склад жизни, бесконечным ударам судьбы, которые настигали их в годы ли войны или в голодное бесхлебье, в непроходящие болезни детей и в погибающих от пьянства мужей. Вот размышления Кима о «немятовских старухах». «Лет с тридцати-тридцати пяти оставшиеся военными вдовами, вырастившие без мужей по двое, по трое детей, которые, достигнув взрослого возраста, разбежались по белу свету, оставив постаревших матерей в одиночестве доживать свой век», они великодушно умели прощать и не смогли бы прожить на свете, если бы не верили в доброе и разумное. Так, у Поли-Большой было двое сыновей, один из них в пьяной горячке повесился в сарае, а второй ударился в бега и исчез где-то в просторах бескрайней России, не давая о себе знать... С мужиками у «немятовского корейца» случались более сложные отношения, но в конце концов и они мирились, просили перед смертью, чувствуя свою неправоту: «Передайте Киму, что прошу у него прощения...»
Ким рассказывает, как он снял фильм о жителях послевоенной русской деревне и предварительно показал его жителям Немятовки. Он сначала очень удивился, что зрители не приняли кино и подвергли его жесточайшей критике, а ведь он старался показать правду о трудностях. Что же не понравилось этим людям?
«– А чяво хорошего? Ничаво хорошего. Все про нашу жизнь как она есть. А чяво хорошего в нашей жизни было? Да ничяво хорошего. Все одни слезы да обиды. Словом, колхоз “Нужда”, – завершила критику баба Марина.
И степенная Настя добавила:
– Мы про нашу жизнь сами все знаем. Нечаво про нее показывать. Ты бы, парень, лучше индийскую кино нам показал».
Писатель не сразу понял причину столь неожиданной «критики». Конечно, им хотелось «индийского кино»: о подобной реакции на «правду» тяжелых послевоенных лет писали и другие. Но было и еще одно объяснение, которое Ким понял позже: на самом деле это было не только нежелание «забыть» о тяжелом прошлом, не только желание «шукшинского» праздника» в душе, но и признание того, что в фильме Кима зрители узнали свою жизнь, которая была им дорога, как бы ни выглядела она тяжелой... И в этом он не без оснований увидел не критику, а «великую похвалу», потому что неискушенные зрители подтвердили подлинную правоту и жизненность своего фильма... Он, скорее всего, сумел «передать надежды и радости, и затаенную в будничной череде дней любовь человеческую, и любовь божественную к нам ко всем. И сумел слиться, раствориться в духе самых скромных, самых истинных коренных жителей этой земли». И это духовное слияние с людьми безвестного населенного уголка Земли, крохотной деревушки с названием Немятово, все это, и местность, и селение, и люди, и является Малой родиной в пределах Большой родины, которая называется Землей.
Большая земля и малая родина... Ким глубоко чувствует свою связь с ними, эти понятия для него неразделимы. Человек – это материализованный дух, а одухотворение это происходит через слово, через «духовную родину». И мне на своей духовной родине спокойно и комфортно, – делает вывод писатель. Это звучит как признание в любви и верности, и ему веришь.
